Читать книгу Ермак. Контртеррор - Игорь Валериев - Страница 4

Глава 1
Что делать?

Оглавление

«Что же делать-то будем, товарищ гвардии подполковник?» – такая мысль последние месяцы всё чаще посещала меня. И резвилась она в голове из-за того объема информации, который за последний квартал обрабатывал мой всё еще создаваемый аналитический отдел.

В свое время, будучи личником у цесаревича Николая, я убедился в том, что правильно поданная информация позволяет нужным образом воздействовать на будущего императора. Теперь он стал самодержцем. А я получил в руки неплохой, пускай еще создаваемый инструментарий: разведку, контрразведку, аналитический отдел и спецподразделение. Поэтому, времени зря не теряя, начал потихоньку готовить справки для Николая Второго в нужном ключе. Выручали данные из Центрального статистического комитета МВД. Только вот интерпретировались они несколько иначе. И от такого рассмотрения полученных цифр становилось страшно даже мне.

С чего начал? Простой вопрос – рождаемость и смертность населения. Берем статистику за последние пять лет, предоставленную статкомитетом в верноподданном направлении.

По статданным в одна тысяча девятисотом году общее количество жителей в Российской империи составило сто тридцать шесть миллионов и за пять лет увеличилось на одиннадцать миллионов, или почти на девять процентов. В среднем на тысячу человек рождалось сорок девять человек, умирало тридцать четыре, прирост получался пятнадцать человек. Отличный, казалось бы, рост?! Дмитрий Иванович Менделеев на основании последней переписи населения в девяносто седьмом году спрогнозировал, что к середине двадцатого века население России достигнет четырехсот миллионов человек. Виват, империя!

Только вот возьмешь цифры по смертности и… Из этих умерших тридцати четырех человек в среднем почти четырнадцать приходится на детей до пяти лет. Их умирало до этого возраста сорок процентов, и они составляли две пятых от всего количества умерших. Волосы дыбом по всему телу! До пяти лет умирало четыреста детей из тысячи! Это какое же детское кладбище на всю Россию получается за последние пять лет?! Почти десять миллионов?!

Детская смертность в Европе была значительно ниже. В среднем около ста пятидесяти детей на тысячу. И если снизить смертность в России хотя бы до такого уровня, то прибавление в населении составит плюс пять-шесть миллионов за десять лет.

По смертям от заразных болезней, таких как оспа, корь, скарлатина, коклюш, дифтерия, тиф, мы опять впереди планеты всей. В Российской империи ежегодно на одну тысячу за последние пять лет в среднем умирало пять человек. В то время как в Англии, Германии, Швейцарии ноль целых и семь десятых человек. В Австрии, Испании, Италии – около двух человек.

Таким образом, детская смертность и смерть от заразных болезней составляет пятьдесят шесть процентов от общей убыли населения. Страшные цифры! И как их исправлять, даже не представляю.

Николай, когда их узнал, дня три ходил мрачным, а потом на полигоне Дворцовой полиции, по словам Ширинкина, из пулемета Максима расстрелял несколько лент, в труху разбив мишени.

Нет, если бы были деньги на преобразование сельского и городского хозяйства, медицинское обслуживание, то потери от смертности, конечно, можно было уменьшить значительно. Но в реалиях таких денег нет, и взять их неоткуда.

«А как же созданная Витте русская финансово-валютная система? Его денежная реформа, направленная на укрепление рубля? Ведь уже к началу двадцатого века золотой рубль теснил франк и марку, обгонял доллар и стремительно приближался по котировке к фунту стерлингов?!» – спросите вы.

Отвечаю. Да, в одна тысяча девятисотом году впервые в истории России доходы превысили расходы, и произошло это без увеличения налогового бремени. Бюджет Российской империи за пять лет вырос на пятьдесят восемь процентов и достиг почти двух миллиардов рублей. Золотой запас Госбанка вырос почти до девятисот миллионов. Рубль обеспечен золотом и имеет четкий, фиксированный золотой эквивалент: один рубль равен 0,774 грамма золота. Два миллиарда рублей – это больше полторы тысячи тонн золота. Казалось бы, огромные, астрономические суммы.

Но… Поделим эти два миллиарда рублей на количество населения, то есть на сто тридцать шесть миллионов. Что получим? Правильно, почти пятнадцать рублей на душу в год, или рубль и двадцать пять копеек в месяц. Вот такая вот интересная наука – статистика. Я съел одну курицу за обедом, ты вообще не ел. Но вместе мы съели по полкурицы.

К чему я это сказал, да к тому, что из этого бюджета почти треть шла на военные расходы. Это вдвое больше, чем у СССР в разгар «холодной войны». При этом бюджет на треть базировался исключительно на иностранных займах и на притоке иностранных капиталов в хозяйство. При этом доходило до смешного. Французские банки давали кредиты на строительство железных дорог при условии, что строить их будут под контролем французских штабистов. Чтобы мы хоть мобилизацию провести смогли.

Кстати, крестьяне, составляющие семьсот семьдесят человек на тысячу населения империи, присутствовали в бюджете только как налогоплательщики. И вообще русскому человеку по уплате налогов оставалось примерно вдвое меньше, чем немцу и англичанину, и втрое меньше, чем французу. И это не про крестьян, о которых позже.

Конец девятнадцатого века в России стал периодом бурного экономического подъема. Появляются все новые промышленные предприятия, банки, железные дороги, акционерные общества. Особенно быстро растет тяжелая индустрия. А удачная финансовая реформа Витте стабилизировала национальную валюту. Государство защищает отечественного производителя высокими таможенными пошлинами, препятствуя конкуренции более качественных и дешевых зарубежных товаров.

При этом в России очень сильно ощущается недостаток капиталов. Вспомнилось, как Касьянов, а через него другие купцы Сибири и Дальнего Востока просили цесаревича еще семь лет назад организовать в Благовещенске и Хабаровске отделения Государственного банка, так как своих денежных средств для дальнейшего развития региона у них уже не было. Однако и у государства, несмотря на большой резерв в Госбанке, свободных средств не было, что привело к притоку финансового капитала из-за рубежа.

Европа, привлеченная высокими дивидендами в пятнадцать-тридцать процентов, охотно давала кредиты. Банкиры Парижа и Лондона предлагали русским займы под фантастически низкие проценты. Это приучило российских промышленников к легким деньгам.

В одна тысяча восемьсот девяносто девятом году после продолжительного подъема в Европе и Англии начался денежный кризис. Стесненность денежного рынка вызвала необходимость повышения процентных ставок и резко сократить денежные потоки за рубеж. В результате Государственный банк Российской империи вынужден был поднять с первого января одна тысяча девятисотого года учетный процент с пяти до семи. Вслед за этим частные банки из-за трудностей получения кредита за границей не только увеличили проценты под ссуды, но и сократили кредитование, учет векселей, стали требовать скорейшего возврата кредитов. Но еще до этого началось падение курса акций на бирже. В девяносто девятом году почти одновременно рухнули два мощных банково-промышленных объединения – Мамонтова в Москве и фон Дервиза в Санкт-Петербурге, и пошла цепная реакция банкротств.

Правда, за банкротством Мамонтова усиленно так просматривались ушки Витте и его родственников. Доказать не докажешь, но сторожок поставим и понаблюдаем дальнейшее развитие этой ситуации. Компромат на Сергея Юльевича нам не помешает.

В целом по стране стеснения в кредите привели к затруднениям в расширении производства товаров. Производители также прекратили выдачу своей продукции в кредит. В итоге возникли проблемы со сбытом, так как торговцы не имели достаточных средств для полной предоплаты товаров. Избыток товарной массы вызвал ускоренное падение цен, которое продолжается и по сей день.

Дошли уже до того, что реализованная продукция не покрывает даже ее себестоимости. «Дутые» предприятия развалились в самом начале кризиса, но сейчас на грани краха оказались даже самые солидные фирмы.

Это не мои выводы, у меня на такое мозгов не хватит, несмотря на всё послезнание. В Аналитическом центре потихоньку собираю специалистов-профессионалов, пользуясь тем, что помню из будущего-прошлого. Так, на глаза попалось прошение о выезде за границу находящегося под надзором полиции некоего Струве Петра Бернгардовича. В общем, в голове щелкнуло. Фамилия была знакомой, но чем конкретно – не вспомнил и до сих пор. Но раз отложилась, значит, человек в том моем мире точно что-то совершил исторически важное.

Изучил личное дело на Струве. Юрист, экономист, издал книгу «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», которая стала «символом веры» социал-демократов в России. В одна тысяча восемьсот девяносто шестом году участвовал в Лондонском конгрессе Второго Интернационала. Написал аграрную часть доклада российской делегации, с которым выступил Плеханов. В девяносто девятом году в напечатанной в Германии на немецком языке работе «Марксова теория социального развития» подверг критике взгляды Маркса на неизбежность социальной революции. Также осудил радикальные методы революционной борьбы и склоняется к постепенному преобразованию России путем плавных реформ.

Встретились, поговорили, нарисовал Петру Бернгардовичу картину возможности его работы по анализу финансово-экономического состояния в Российской империи и за рубежом, а выводами и рекомендациями влиять на решения императора. Как результат – у меня в центре отличный юрист и экономист с кучей знакомств в среде теоретиков-революционеров за рубежом.

По прогнозам Струве Российская империя, как и другие страны, скатывается в экономический кризис, который приведет к банкротству огромного количества предприятий, ударит по социально-экономическому положению промышленников, купечества, рабочих, что вызывет усиление революционной борьбы.

Особенно сильно от кризиса, по словам Петра Бернгардовича, пострадает тяжелая промышленность. Легкая также понесет урон, но в меньшей степени, что объясняется наличием рынков сбыта за границей, более устойчивым спросом на ее продукцию внутри страны и меньшей зависимостью от иностранного капитала.

Как способ преодоления кризиса Струве предложил через Государственный банк скупать акции наиболее крупных и нужных компаний, предприятий, которым угрожает крах. Оказывать предприятиям и обществам адресную финансовую помощь. Ограничить государственные заказы за границей и, если имеется производственная возможность, передать их русским заводчикам.

Данные выводы и предложения нашли горячий и положительный отклик у господина Витте и его министерства. «Попилить» бюджетные деньги, видимо, любили во все времена. И не только чиновники.

Имея такую базу под рукой, тяжело было бы удержаться от сбора материалов на всех более или менее значительных лиц в государстве. Вот и я не удержался. Начал потихоньку собирать досье на великих князей, включая и те сведения, когда они путали государственный или общественный бюджет с собственным карманом.

Впереди всех в этом вопросе был, конечно, генерал-адмирал Алексей Александрович. Его похождения за границей, где всегда ждали щедрого и расточительного князя, каждый год заканчивались громкими скандалами. В самых лучших отелях для него и его свиты снимались целые этажи. Когда обедал в ресторанах, прочую публику туда не пускали. При его выходах или выездах на прогулку полиция перекрывала дороги. А в народе шептались: «Проститутки Парижа слишком дорогие. Ежегодно обходятся русской казне в броненосец». Сейчас в столице обсуждалась связь Алексея Александровича с Элизой Балеттой, «приглашенной» во французскую труппу Михайловского театра.

Как удалось установить через князя Урусова, Элиза Балетта начала свою карьеру служанкой в одном из парижских отелей. Затем пробовала себя в кордебалете и на театральной сцене. Но в Париже толстой, бездарной, но смазливой красотке мало что светило. И тут, по словам Льва Павловича, к ней в постель попадает русский великий князь, который потом везет ее в Россию, осыпает бриллиантами стоимостью с хороший военный корабль, протежирует в Михайловский театр.

Дальше всё уже происходит на глазах столицы. Под покровительством Алексея Александровича Элиза танцует и играет, интригами, скандалами выживая конкурентов, становится примой. Но ей мало сцены, и Элиза влезает не только в постель, но и в военно-морские дела своего «кошелька с ушами». В приемной ее роскошного особняка толкутся купцы и промышленники, норовящие через нее добиться выгодных подрядов для флота. Там уже неоднократно побывали и Буров, и Зарянский, и Горелов, фиксируя посетителей и заводя на них досье.

Великий князь Владимир свет Александрович также отличился и является постоянным поводом для сплетен. Когда было принято решение возвести на месте убийства императора Александра II храм Воскрешения Христова, он стал председателем строительного комитета. Пожертвования на строительство шли и идут со всей России, складываясь в громадные суммы. Распоряжаются этим фондом Владимир Александрович и его супруга Мария Павловна. И по слухам, муссируемым в народе, постоянно «золотят ручку» в народных пожертвованиях. Как бы проверочку работы этого фонда осуществить?!

Мои размышления прервал звук открываемой двери. Увидев входящего в купе Николая, встал с дивана, застегивая крючки на вороте мундира.

– Сидите, Тимофей Васильевич. Без чинов. Чем занимаетесь? – произнес император, опускаясь рядом со мной на диван.

– Если честно, Николай Александрович, то бездумно перевариваю обед.

– Так обед подавали два часа назад!

– Да я с бумагами заработался. Если бы не денщик – совсем бы про него забыл.

– А что за бумаги? – поинтересовался Николай.

– Отчет моего управляющего по имению с поэтапным описанием того, что он делал по его развитию, с экономическими выкладками. Вы же просили для ознакомления, после того как я подал справку о положении крестьян.

– Да уж! Эти ваши справки! Мне уже страшно их читать. Берешь доклады губернаторов, данные статкомитета… Всё как бы хорошо. Страна развивается, губернии двигаются вперед, экспорт наших товаров растет. И тут как ушат холодной воды на голову ваша аналитика. И ведь перепроверял потом цифры – всё правильно, – Николай раздражённо махнул рукой. – Но тогда получается, страна катится в экономическую пропасть.

– До пропасти, конечно, еще далеко, но аграрный и в первую очередь земельный вопрос надо решать безотлагательно. Иначе постоянный голод так и будет терзать Нижнее Поволжье, Новороссию, нечерноземные губернии от Калуги до Пскова, то есть почти половину России. С учетом роста населения в крестьянской среде голод в двадцати девяти губерниях, который был в девяносто первом и в девяносто втором году, покажется цветочками. А горькими ягодами станут массовые беспощадные голодные бунты, – я говорил горячо и убежденно.

Та информация, которую я получил из статистического комитета МВД по крестьянам, была не менее страшная, чем детская смертность. Точнее, детская смертность и была такой высокой из-за того, что почти пятьдесят процентов населения России жило впроголодь или голодало.

Тридцать две губернии находились не только в зоне рискованного земледелия, но и крестьяне там имели на семью всего три-четыре десятины земли. Неурожаи, обусловленные природно-климатическими условиями, малое количество земли, рост населения в этих губерниях, приводящий к аграрной «перенаселенности», задолженности по выкупу земли, по налогам, слабая транспортная инфраструктура, не позволяющая оперативно перебрасывать излишки хлеба из одного региона страны в другие, техническая отсталость сельского хозяйства и низкая урожайность часто приводили крестьян к голоду.

Впервые с этим я столкнулся, когда получил от покойной императрицы Марии Федоровны мызу в Курковицах под Гатчиной, дававшую две с половиной тысячи рублей годового дохода. Рядом с мызой стояла бывшая владельческая деревня Курковицы из двенадцати дворов, в которых проживало двадцать пять лиц мужского пола и тридцать женского, а ревизских душ или налогоплательщиков было только двенадцать по числу дворов. И на каждую такую душу отводилось только три с половиной десятины земли, которые они в то время так до конца и не выкупили.

Для сравнения, в Амурском войске казаку было положено двадцать десятин. Когда был жив дед, а все его трое сыновей стали разрядными казаками, нашей семье нарезали в Ермаковской пади восемьдесят десятин земли, то есть на каждого из восьми человек, носящих фамилию Аленин, приходилось больше десяти гектаров. В Курковицах на душу приходилось меньше восьмидесяти соток. Отсюда было их бедственное положение без всяких неурожаев.

Доставшийся мне управляющий мызы или усадьбы Сазонов Александр Иванович на пальцах объяснил, как жители Курковиц докатились до такой жизни.

По акту «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», утвержденному Александром II, все крестьяне переставали числиться крепостными, но теперь стали считаться временнообязанными, потому что, получив личную свободу, они не получили свободно и безвозмездно основные средства для своей деятельности, то есть землю.

В результате этой реформы Александра Освободителя, чтобы ему пусто было, помещики остались собственниками всей принадлежащей им земли. Крестьяне могли выкупить земельный надел, который помещик обязан был им выделить. Каждая местность устанавливала свой минимальный и максимальный земельный надел. В Петербургской губернии он соответствовал трем с половиной десятинам на ревизскую душу.

Выкупить свой земельный надел крестьяне должны были в течение сорока девяти лет, для чего государство выделяло им ссуду под шесть процентов годовых. Двадцать процентов суммы за надел ревизская душа должна была внести сразу, а остальные восемьдесят процентов в течение установленного манифестом срока. Представляете, какие проценты за полвека набегают? А если еще штрафы за просроченные платежи?!

До тех пор пока вся сумма не была погашена, крестьяне считались временообязанными и должны были отбывать барщину или платить оброк. Сумма оброка для каждой губернии устанавливалась отдельно. Как ни странно, но самые высокие были назначены в Петербургской губернии, хотя большая часть земель здесь считалась неплодородной. В черноземных губерниях оброк был значительно ниже.

Во временнообязанном состоянии крестьяне должны были находиться, пока не завершалась сделка по выкупу земли. Поначалу этот срок не был оговорен, но в декабре одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года, по прошествии двадцати лет с принятия Манифеста об отмене крепостного права, установили конкретный срок и постановили, что к январю восемьдесят третьего года все временнообязанные крестьяне должны быть переведены на выкуп. То есть оставшуюся невыплаченную часть за наделы государство выплачивало помещикам, а крестьяне становились должниками казны под те же самые шесть процентов годовых.

Это было бы значительным послаблением для крестьян, если бы не обычная статистика. Чтобы хоть как-то свести концы с концами семье из трех-пяти человек на одну ревизскую душу и оплачивать растущие долги, было необходимо минимум шесть-восемь десятин земли. И земли нормальной, а не той, которую помещики нарезали своим крестьянам после реформы. Как правило, наделы были отгорожены помещичьими землями от угодий, которые были жизненно необходимы в хозяйстве: леса, крупного ручья, речки, пруда, озера, необходимых для водопоя живности и пастбищ. Вот и приходилось общинам, включая и Курковицы, арендовать эти земли за высокую плату.

Последние два хозяина моего имения подняли арендную плату так, что община впала в крайнюю нищету и долги перед казной. Особенно добила меня тогда информация от Сазонова, что после сборов долгов и налогов большинство жителей деревни Курковицы разойдутся по губернии кусочничать или на отхожий промысел. Иначе до весны не доживут. И это было так!

Крестьяне в основном сажали рожь и ячмень, как наиболее устойчивые к неблагоприятным климатическим условиям. Средняя урожайность этих зерновых составляла сорок пять – пятьдесят пудов с десятины. Цена же за пуд составляла шестьдесят копеек. Таким образом, с одной десятины можно было получить при благоприятных условиях тридцать рублей. С трех с половиной – сто рублей. Какое уж тут трехполье и истощение земли?! Хоть что-то собрать!

При этом надо было заплатить аренду, налог, обязательный процент за выкупаемую землю и как-то прожить год семье минимум из трех-пяти человек. Вот и оставались в Курковицах поздней осенью совсем малые да старые, а остальные жители отправлялись искать пропитание, кусками побираться. А те, кто оставались, как правило, питались хлебом пополам из ржи да лебеды. Как говорили в народе: «Не то беда, что во ржи лебеда, а то беды, как ни ржи, ни лебеды».

Плюс к этому зерновые были тем экспортом в Европу, за счет которого пытались оплатить «индустриализацию» Российской империи. Символом этого подхода послужила приписываемая министру финансов Вышнеградскому фраза, вырвавшаяся у него весной одна тысяча восемьсот девяносто первого года, когда при надвигающемся неурожае он стал опасаться потерь золота за экспорт и произнес: «Сами не будем есть, но будем вывозить».

И вывозили. С одной стороны, не так и много, в среднем всего-то восемь-десять процентов от общего урожая зерновых в три – три с половиной миллиарда пудов, что составляло максимально триста пятьдесят миллионов пудов на двести пятьдесят – триста миллионов рублей. Но это уменьшало количество зерновых на душу населения на два с половиной пуда, которые могли бы спасти от голодной смерти множество людей.

Упомянули со Струве в аналитической записке мнение Александра Николаевича Энгельгардта, который еще двадцать лет назад писал, что Америка продает избыток зерна, а Россия экспортирует зерно, которого не хватает даже для питания детей. Для достижения россиянами уровня жизни американцев зерна нужно производить в два раза больше, для чего необходимо широко применять органические и химические удобрения, современные машины, грамотный севооборот и высокопродуктивные сорта зерновых. Как пример, Энгельгардт приводил опыт САСШ, где девять миллионов человек, занятых производительным трудом в сельском хозяйстве, используя последние научно-технические достижения, выдавали в два раза больше, чем шестьдесят-семьдесят миллионов в Российской империи.

Когда Николай ознакомился с данной справкой, попросил меня предоставить сведения о том, как я устроил всё в своих имениях. Пришлось озадачить Сазонова. И вот неожиданный визит императора во время поездки.

Выслушав мою горячую речь, самодержец спокойно спросил:

– И что написал вам управляющий?

– Николай Александрович, если кратко, то Сазонов в свое время в Курковицах, утвердив у меня свой проект, погасил долги казне за наделы общины. Затем установил на наделы твердую цену без всяких процентов. Ввел крестьянские наделы в общий план пашен. Крестьяне должны были отрабатывать стоимость долгов за свои участки и урожай на них наемным трудом. В общем, та же барщина, но по нормальным фиксированным расценкам, которые стимулировали крестьян в их труде… – я сделал небольшую паузу, взяв бумаги управляющего в руки, после чего продолжил: – С учетом того, что в общине осталось всего по одной кляче на два двора, а четыре упряжные лошади в имении были не моложе двенадцати лет, управляющий закупил жеребца и трех кобыл жмудской породы, металлический трехлемешный колесный плуг, борону, еще что-то из инвентаря для обработки пашни. Двенадцать дойных коров к шести имеющимся, механическую маслобойку, маслообработник для производства масла. Построил общий коровник, где за каждой коровой закрепил один двор деревни. Разделил поля под засев зерновыми и картофелем, другими культурами. Я об этом вам еще в Хабаровске рассказывал.

– Я помню, Тимофей Васильевич. А где экономические показатели?

Передал императору часть листов из доклада Сазонова. Николай углубился в чтение. Закончив читать, самодержец задумчиво уставился в стенку купе.

– Почти пять тысяч рублей единовременных вложений на шестьдесят семь душ обоего пола. Дороговато… – медленно произнес император.

– И полноценно они окупились через пять лет, Николай Александрович. Вложения во второе имение дали положительные значения через четыре года. При этом я считаю, что мне просто повезло с управляющим. Он оказался честным человеком, грамотным специалистом и фанатиком своего дела. Тем более, я как бы не нуждался в этих деньгах и мог себе позволить провести этот эксперимент, чего большинство из хозяев небольших имений не могут себе позволить, так как это их единственный доход.

– И что же делать? Я жду от новой службы не только критики, но и действенных решений, Тимофей Васильевич.

– Пока по крестьянскому вопросу могу сказать, что надо найти человека, который смог бы разработать действенную аграрную реформу.

– Вы нашли такого человека?

– Как мне кажется – да.

– И кто он?

– Коллежский советник и камергер Столыпин Пётр Аркадьевич. Тридцать восемь лет, прекрасно образован, служит мировым судьей в Ковно, является председателем Сельскохозяйственного общества, которое, по сути, взяло под контроль и опеку всю местную хозяйственную жизнь. Главными задачами общества провозглашены просвещение крестьян и увеличение производительности их хозяйств. Основное внимание уделяет внедрению передовых методов хозяйствования и новых сортов зерновых культур. Я думаю, он и Струве смогут разработать проект, который можно будет опробовать в какой-нибудь губернии, прежде чем распространять реформу по всей России.

– У вас есть на него досье?

– Да, Николай Александрович. Но оно осталось в Гатчине. Я просто не ожидал, что вы поднимите этот вопрос сейчас. Думал, после коронации.

– Да я и сам не знаю толком, зачем к вам зашел. Муторно мне, неспокойно на душе. И Елена Филипповна вся напряжена. Почти полгода в замке, как в осаде, просидели. Меня уже, как отца, начали называть «гатчинским затворником», – Николай грустно усмехнулся. – И здесь эта поездка. Множество людей и страх… Жуткий страх за Лену и детей. Вдруг кто-то, как и мы, решится коронацию расстрелять или взорвать.

– Ваше императорское величество, заверяю вас, что всё возможное для вашей охраны во время коронации в Москве сделано. Задействованы все силы вашего конвоя, дворцовой полиции, моего центра, отдельного корпуса жандармов и полиции. Отчет о проведенных и планируемых мероприятиях вам был представлен перед отъездом.

– Да знаю я всё, Тимофей Васильевич. Всё равно неспокойно на душе. А тут еще ваши панцири для меня, Елены и детей. Эти бронированные кареты.

– Николай Александрович, вы же сами видели эффективность защиты панцирей капитана Чемерзина и его брони, которой укрепили стенки и полы карет. Всё это значительно повышает шанс выживания.

– Вот именно, Тимофей Васильевич, выживания! Я, император Всея Руси, выживаю!

«О-о-о, как торкнуло его императорское величество. Или у него тоже чуйка заговорила?! Тогда надо будет еще раз всё проверить», – подумал я про себя, пока Николай продолжал вещать.

– И эти ваши требования по охране в соборе, на пиру, при встрече с народом на Ходынском поле! Вы что-то скрываете от меня с Евгением Никифоровичем?!

– Ваше императорское величество, – я вскочил с дивана и вытянулся в струнку, – это только усиленные меры охраны вас и вашей семьи в свете событий, произошедших полгода назад. Береженого Бог бережет. Какой-то информации о готовящемся на вас покушении – нет.

Император поднялся и сжал ладонью мое левое плечо.

– Не обижайся, Тимофей Васильевич. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Николай Александрович, у меня такое тоже бывает. Я такое чувство и состояние «чуйкой» называю. Неоднократно мне жизнь спасала, – на пару секунд задумавшись, продолжил: – На следующей станции в Твери делаем остановку и вперед отправляем поезд с посудой и прочим инвентарем для коронации. Сами отправимся следом.

– Вас что-то насторожило, Тимофей Васильевич?

– Нет, Николай Александрович. Но я привык доверять не только своей «чуйке», но и такому же чувству у других. Вы не можете понять, что вас гнетет, но ожидаете какой-то неприятности. Причем сильной. Будто бы знаете, что вот по этой дороге идти нельзя. Так?

– Похоже.

– Поэтому и поступим так, как я предложил.

– Хорошо, я согласен, – император отпустил мое плечо и будто бы прислушался к себе, после чего добродушно улыбнулся. – А знаете, Тимофей Васильевич, меня отпустило. Как-то спокойно стало на душе.

– Значит, мы приняли верное решение. Надо только будет всех людей с того поезда в наш пересадить. Если что, дополнительный вагон прицепим.

Так и поступим. Командуйте от моего имени, Тимофей Васильевич, – с этими словами император покинул купе, а я последовал за ним.

Ермак. Контртеррор

Подняться наверх