Читать книгу ХУШ. Роман одной недели - Ильдар Абузяров - Страница 6

1

Да, забыл представиться, зовут меня Ирек, – что значит «свобода», а другое значение этого слова «слива». Ведь я, как жизнерадостная слива, сорвался с древа рода в этот город, дающий столько надежд и открывающий столько перспектив. Но в итоге угодил под пресс металлического неба, что с каждым днем выжимает из меня все больше и больше соков. Потому что буржуи этого города слишком много хотят. Они на пару со здешним климатом делают все, чтобы лишить человека уверенности. Буржуи вместе с небом, куда только смотрит антимонопольный комитет, словно сговорились, и вот ты уже ходишь в зыбкости, в нереальности. Такое ощущение, что еще немного, и ты окончательно уйдешь под землю.

Ведь в этом городе можно быть либо великим, либо ничтожеством. Потому что

Питер – гнобящий город. Он гнобит своих жителей, гнобит неустанно и непреклонно. Представьте себе пышущий энергией и здоровьем фрукт, этакую жизнелюбивую улыбающуюся девочку-персик или парня-абрикоса. И вот он приезжает в этот город под стальной пресс этого неба, и это небо начинает его давить, давить, пока он не ломается и не начинает бродить. И сам забирается в бутылку, загоняет себя в яму, в чан колодца.

И вот он бродит, бродит по этому городу, начинает в поисках работы и сносного жилища заходить в бары, но не может найти ничего подходящего. Хотя самое время ему устроиться в какую-нибудь компанию собирать коробки у конвейера и снять маленькую халупу. Но вместо этого он меняет последние деньги на японское сливовое вино, водку-чачу из свежего винограда или самогон-сливовицу.

2

Вы спросите, какая особая ценность в бесцельном кружении-брожении по городу? Но если что-то где-то бродит, то что-то обязательно должно получиться и выйти. Я тоже не понимал в детстве, глядя на полет стрекоз или бабочек, зачем они так беспорядочно и резко перемещаются, срываются с цветка на цветок, а потом возвращаются обратно. А потом однажды, когда я очутился далеко-далеко от дома, до меня дошла особая мистика такого перемещения.

Мистика в самом пути. Дорога начинает управлять тобой до того, как ты успел о чем-то подумать, она думает за тебя и руководит тобой, петляя очень гибко. Это я понял на собственном примере. Так, иногда, работая курьером, я не выбирал, не продумывал и не расчерчивал логикой маршрут, а шел, полагаясь на провидение, и, как ни странно, нелогичные, казалось бы, действия оказывались в конечном итоге единственно правильными.

Однажды вместо того, чтобы пройтись пешком и сэкономить на проезде, я поехал кружным путем и нашел пятьсот рублей. Или, выбирая по воле рока более длинный путь, не попадал в пробку и выигрывал во времени. Мелочи, конечно, но тут главное – мистика; все-таки меня удивляло, как слепая судьба может быть мудрее твердого расчета и логики.

3

А что, если он все-таки существует, – подумал я однажды, столкнувшись с очередным таким случайным опровержением логистики, – и указует мне своим перстом путь? Ведь для каких-то целей я тоже рожден. Для чего-то я нужен здесь. Но для чего?

И только задал себе такой вопрос, как очутился у изразцов мечети. Помню, в ту осень шатался, точно не зная, чем себя занять. Я шел вдоль стены Петропавловской крепости, по опустевшему пляжу, на котором еще пару месяцев назад бурлила свободная пляжная жизнь, а теперь консервативная погода сковала тонкой кромкой льда землю и воду, как наручниками, посадив всех уже нагревшихся и нагрешивших под домашний арест.

Я шел и смотрел на казематы Петропавловской и на Зимний дворец, мало чем отличавшиеся по сути, – там и тут люди прячутся под музейными сводами от смурного взгляда надсмотрщика-погоды. И речные камешки залетали мне в ботинки горохом или фасолью, прямо под пальцы, словно в наказание нерадивому студенту.

– Попрыгунья-стрекоза, скоро уже зима, – говорил я себе. А у меня снова на тот момент не было ни работы, ни денег в кармане. – Ничему-то тебя жизнь не учит.

Нужно было куда-то срочно устраиваться в очередной раз. И как-то само собой получилось, что, пройдя по Петропавловскому пляжу, я вышел к Заячьему острову. А потом через мостик и сквер – к мечети. А там праздник, оттуда повеяло аппетитными ароматами сладостей, как из выложенной гжельскими изразцами печки купеческого дома. Купол в виде глазурованного горшка, ухват полумесяца…

Не имея предубеждения, я зашел внутрь, чтобы погреться, а если удастся, то присоединиться к кому-нибудь и перекусить восточными лакомствами. И встретил там ребят, усевшихся полукругом-полумесяцем: все будет кока-кола и миндальное печенье.

4

– Парень, ты один? – спросили меня ребята, сидящие на ковре.

– Да.

– Тогда присоединяйся к нам.

– Давай, давай, не стесняйся.

Вот так просто, по-душевному. Безо всяких понтов и предварительных разговоров-собеседований и выяснений они взяли меня в свою компанию. И я, полагаясь только на перст Божий, который, как божью коровку, должен был рано или поздно пустить меня с одного из разводных мостов-пирсов этого призрачного города навстречу моей судьбе, присоединился к этим ребятам.

Их сидело четверо на восточном коврике с вытканным минаретом, похожим на ствол дерева. Дженг, Баталь, Азам и Хатим. В мечети, как выяснилось вскоре, отмечали праздник Ночи Предопределения. И я остался там на всю ночь. Ляйлят-аль-Кадр – ночь, которую проводят все вместе. И молятся, и общаются.

Кто-то из них был знаком и раньше. Но однажды Ночь Могущества они решили провести вместе и пришли в мечеть. Кто-то достал испеченные бабушкой пирожки, кто-то купленный в кондитерской торт, кто-то кока-колу, а кто «настоящую дагестанскую минеральную горную воду». Дженг, например, работал шеф-поваром в одной забегаловке и принес остатки шаурмы, приготовленной собственными руками, и восточные сладости.

Они мне здорово помогли: Дженг время от времени подкидывал продукты, Хатим – помог поступить в техноложку, его папа был какой-то крупной шишкой, вроде бы чиновником в министерстве. А дядька – то ли мелким чиновником от науки, то ли всеми уважаемым ученым-физиком. Если честно, я его не видел никогда сам. Только на фото и DVD. Зато позже хорошо познакомился с его сыном Таахиром – троюродным братом Хатима.

Когда я поступил в техноложку, у меня появилось и жилье – комнатка в общежитии с одним соседом-технологом, специалистом по технологии разбивания женских сердец. Баталь помог мне купить и привезти обои и краску, Азам со своим другом Сафаром – сделать ремонт.

5

И завязалась настоящая дружеская беседа. За чашкой чая мы просто обменивались мыслями и мнениями. Простое бла-бла-бла, пронизанное ненавистью.

– Они заставляют наших женщин раздеваться, – говорил судья Хатим. Его речи нам тогда показались самыми рассудительными и спокойными. Сразу было видно, этот образованный малый прочитал много книг и знает, что говорит. Поэтому ни у кого не возникло вопросов, когда мы выбирали лидера нашей группы. – Заставляют снимать платки в школах и колледжах Франции. Устраивают конкурсы красоты.

– А на одном из первых конкурсов красоты во Франции, – подхватил тему Дженг, – специально подстроили так, чтобы его выиграла турчанка. Это была месть Запада за то, что султан Порты, стоя у стен Вены, запретил танцевать грязный танец вальс и вообще устраивать ежегодные венские балы.

Сам Дженг приехал из Ташкента, и я тогда подумал, что он, наверное, крымский татарин или турок-месхетинец, а может, и узбек или уйгур.

– Да нет же, – заметил Баталь. – Сулейман Великолепный, пригрозив, запретил французскому королю жениться на своей родной сестре и устраивать по этому поводу торжественную церемонию с балом. Мол, негоже хвастаться своим гаремом. И за это красавицей первого конкурса гаремов для миллиардеров выбрали турчанку. Это специально было сделано, из мести.

– Постойте, постойте, – говорит Азам, – насчет конкурсов красоты мне лучше знать. Я же из Нигерии, а тот конкурс как раз проходил в нашей стране. Я в то лето отдыхал на родине, и журналистка, которая освещала конкурс, она действительно сказала про гарем, оскорбив нашего Пророка. А самим конкурсом они оскорбили миллионы людей, которым нечего есть и пить. И это в нефтеносной стране черного золота!

6

Азам – действительно негр из Нигерии, в этом его беда. Он швейцар. Не швейцарец, а швейцар. И потому он до сих пор раб швейцарцев. Он открывает им двери в гостиничном холле «Эльбруса». Он высматривает черные кэбы и лимузины, подъезжающие к парадному подъезду. Он в своем красном мундире выскакивает им навстречу. Он почти у себя дома между двумя искусственными пальмами у входа с рыжей, словно песок на закате солнца, ковровой дорожкой. Он, черный человек из Нигерии, прислуживает белым – в этом его проблема. Его зовут Азам, что значит «черный». Так записано в его заграничном паспорте и анкете. Но он хочет из «черного» превратиться в «решительного» – Аззама – с двумя звонкими «з» – зуммер сжатых зубов – «з» в середине. Его переполняет эмоциональная сила.

В начале своего приезда в северную бледную столицу с белыми ночами Азам, нарядившись человеком-гамбургером с надписью на рекламной колодке на груди и на спине «Я здесь так загорел. А ты хочешь?», призывал посетить один из соляриев, что поджаривает кожу до румяной корочки. Крем для загара, фигура, пригодная для траха, тело, набитое силиконом. Серому холодному небу Питера всегда не хватало солнца, пусть даже искусственного.

7

Затем на Азама нахлобучили белые парик, манишку, панталоны, комичные штиблеты и золотую наполеоновскую треуголку и выставили возле музея шоколада рекламировать черный и горький. В том числе и швейцарский. «Я шоколадный заяц».

Азам терпел унижения на Невском, смешки и выпады скинхедов, пока не получил предложение не зазывать, а молча открывать двери. Так он стал служащим – все меньше зевак. А иностранцы привыкли к неграм-швейцарам.

– В конце девятнадцатого века в Питере модно стало брать на роль швейцаров китайцев, – сказал ему как-то Ирек, – пройдет еще лет пятьдесят, и китайцы вновь станут хозяевами мира. Так что не парься ты так.

И Азам перестал париться. Но с тех пор его главный враг – Белый человек. Белый, бледный, как смерть, человек, отраженный в зеркалах гостиницы. С дряблой старческой кожей. Абсолютно холодный и мертвый внутри. Ничего уже не чувствующий, разучившийся любить, страдать и сопереживать.

– Тот, кто оскорбляет нашего Пророка и его сподвижников, – замечает Хатим, – будет гореть в аду.

– Мы устроим им этот ад! – от всего сердца заявляет Баталь.

– Они нас зажимают, не дают возможности развиваться нашим странам.

– Они нас провоцируют, они искажают нашу религию.

– Как искажают? – не понял Баталь.

– Рисуют карикатуры, пускают наветы, – замечает Дженг.

– Они запрещают нам пускать кровь баранам, будто бы это негигиенично и негуманно, – широко улыбается Баталь, – и живодерство по отношению к животным.

– А убивать людей в Ираке и Сербии, это можно?

– А покупать в гипермаркетах и сжирать мясо тоннами и еще креветок и устриц, а носить шубы из натурального меха, не зная и не видя, как мучаются животные, это гуманно?

– Мы считаем себя вправе отвечать пулей на пулю в Багдаде. Насилием на насилие в Ираке, – говорит Азам.

– Тогда мы будем пускать кровь им. Пусть своими глазами увидят, что такое кровь, – заключает Баталь.

8

Баталь, пожалуй, будет самым взрывным и храбрым в этой четверке. Как выяснилось в процессе разговора, он даг – горец. Дагестан – от сочетания слов «страна гор». Точнее, он лакец. Его родственник – первый мусульманский космонавт Муса Манаров. Хотя я подозреваю, что половина Дагестана – родственники Манарова. И аварцы, и табасаринцы, и даргинцы.

А родственник такого великого человека может быть только великим. Вот Баталь и решил стать великим и приехал в большой город. Баталь пробовал работать грузчиком на рынке. Рубил мясо, но быстро понял, что торгашество и мясные ножки – это не его.

Вот ножи и всякие железки, да! На заработанные на рынке деньги там же, на рынке, у одного армянина Баталь купил себе разбитую четверку и стал бомбить-шоферить по ночам. Гонять по городу с бешеной скоростью, словно собираясь обогнать все космические ракеты всего своего рода, вместе взятые.

Его дед и отец с самого младенчества затюкали Баталя в хлам подвигом его родственника Манарова. «Он повел наш народ в космос. Вот вырастешь, – говорили они, – и завершишь дело своего дядюшки Муссы по завоеванию космических обетованных пространств». Теперь Баталь хочет прославиться больше дяди Мусы. Насмотревшись фильмов о шотландце МакЛауде он дагестанец тоже, видимо, считает себя бессмертным.

9

Баталь – бомбист. По ночам он бомбит, шоферит, таксует по улицам и проспектам города на своей четверке. Раньше бомбистов называли факирами, а еще раньше шоферами, от французского «шофе» – топить, растапливать углем. Это когда еще на машиных стояли паровые двигатели. Баталь, и правда, как будто под шофе от своих машин. Видели бы вы, как его глаза загораются, словно фары, стоит нам заговорить об автомобилях.

Окончив в райцентре техникум по специальности «автослесарь» и отслужив в армии в ракетных войсках, Баталь приехал в Питер. Пока главным его достижением в жизни было то, что он в армии возил генерала. Люди в погонах пользуются большим уважением и авторитетом на Кавказе. Что уж говорить о генералах? Если Манарову за полет в космос дали лишь звание полковника, а Баталь возил генерала, значит ли это, что Баталь летает быстрее Манарова?

Баталь обожает машины и все, что с ними связано. Кажется, он даже готов жениться на своем авто. На заработанный на улицах доллар он купил «копейку». Потом заработал еще и купил двадцать первую «Волгу». Сейчас копейка» и двадцать первая – его вторая и третья машины, любимая в автомобильном гареме – четверка, и Баталь мечется по трассам, не желая ни на миг расставаться ни с одной из своих трех ладных красавиц.

– Ну ты, Баталь, настоящий султан, – шутим мы. – Мы думали, у тебя будет гарем из четырех машин: копейки, трехи, четверки, ну и девушки-двущки. А ты уже на двадцать первую секс-бомбу замахнулся!!!

10

Жилища у Баталя нет. Он снимает гараж, где и живет. Часто Баталь спит прямо в машине. Или под машиной. Не задумываясь, он готов вступить в драку и бой с любой таксомафией и другими бомбилами за свое место под неоновым солнцем ночного Питера. Не раз Баталю били лицо и лобовое стекло. Не раз протыкали шилом шину и грозили проткнуть бок. Но Баталю все нипочем.

– Ребята, мне терять нечего, – говорит Баталь, останавливаясь в очередной раз у выхода из метро, – либо пан, либо пропал. С какой стати я вам должен уступать, если здесь мой дом? Так что лучше убейте меня сразу.

Вскоре вся моторная мафия махнула рукой на этого несгибаемого психа. Мол, от одного такого на весь город не убудет.

Днем Баталь подрабатывает автослесарем при своем гаражном кооперативе, где и латает свои пробоины. К людям Баталь, похоже, тоже относится, как к механизмам и машинам.

Гоняя и лихача по улицам, Баталь особо не задумывается о том, что может сбить пешехода или стать причиной автокатастрофы. Для него человеческая жизнь вроде не представляет никакой ценности. Иногда, вцепившись в руль, как Шумахер, и согнувшись, он думает, кого бы поэффектнее напугать, поддавить или подрезать.

Для него почти все равно, на кого и зачем он наедет, напугает, подрежет-обстреляет каплями из-под задних колес, забрызгает ядом из луж, отравив весь день, оглушит сигналом или облучит резким светом фар. Главное – не цель, а средство ее достижения, главное – чтобы его адская машинка была классной: чтобы она покруче выглядела со стороны, чтобы она была похитрее и понадежнее и сработала на все сто километров в час.

Механизмы и способы их приготовления завораживают и поглощают Баталя с головой. Баталь привык смотреть на людей через призму зеркала заднего вида и протектора колес. Он очень похож на тип откровенного боевого лидера, тщеславного и самолюбивого бойца-храбреца. Недалекая безрассудная храбрость и самоупоение, до мании величия, собственной силой, выносливостью, скоростью и храбростью при полном презрении ко всему и вся. А сам Баталь, как ребенок, весь на ладони, только подними крышку капота.

11

– А что мы еще можем сделать в этой ситуации? – продолжает заводиться Баталь. – Что мы сможем сделать, если нам запретят исповедовать наши нормы, как во Франции?

– Тогда мы вполне сможем объявить джихад, – говорит Азам.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Дженг.

– Я много читаю и смотрю телевизор. И потом, у меня есть своя голова на плечах.

– Постойте, – успокаивает всех Хатим, – для начала мы должны просто организоваться в некую организацию и начать отстаивать свои права. В некую партию или общественную группу.

– И что нам это даст? – не понимает Баталь. Ему не терпится начать действовать прямо сейчас.

– Когда нас много, мы уже сила. Мы сможем заявить о себе и объединиться с другими такими же партиями. Можем получить даже финансовую поддержку от различных фондов. Все спланировать и рассчитать, все тщательно подготовить, а если понадобится, и ждать, когда настанет время действовать организованно.

– Правильно, – поддерживает Хатима Азам. – Если мы будем готовы и нас будет много, нас труднее будет заткнуть.

– Послушайте, – вдруг говорит Хатим. – Мой братишка часто лазает по всемирной паутине и недавно вышел на сайт Аль-Каиды.

– И что на этом сайте?

– Могу дать вам ссылку. Там есть фетфа от Усамы бен Ладена. Призыв ко всем честным мусульманам организовывать группы сопротивления и действовать. Совершать акции неповиновения.

– Для начала нам надо просто объединиться и чаще встречаться, молиться и разговаривать вместе, – говорит Дженг.

– Да точно! – говорю я. – А потом уже можно будет захватить заложников и потребовать политического убежища на Западе, например, в Швеции.

Моя шутка вызывает всеобщий смех. Вот так, с шутками и прибаутками появилась наша группа.

Все, что мы обсуждаем, кажется мне стебом или шуткой. Для меня главное – уехать на Запад. Пробиться на паром или лайнер я так и не смог. До сих пор я часто хожу в порт, в эти северные ворота, и с трепетом в сердце смотрю на бушующие волны Финского залива.