Читать книгу Россия распятая - Илья Глазунов - Страница 16

И вот ксерокопия рукописи генерал-лейтенанта Ф. А. Григорьева наконец у меня на столе. Называлась она «Дед – внукам». Один из его сыновей-офицеров – Артем – пропал без вести в годы революции, другой – Юрий, морской офицер, – погиб в сталинских лагерях на Аральском море… Как читатель уже знает, моя бабушка Елизавета Дмитриевна Флуг и Наталья Дмитриевна Григорьева были родными сестрами, а я стал первым из двоюродных внуков читателем этого исторического документа – рукописи, никогда не издававшейся и до сих пор не упоминающейся в печати. Вместе с перепиской деда с дядей царя Николая II Константином Константиновичем (К. Р.) она составляет свыше тысячи страниц.

Но перед выписками из воспоминаний Федора Алексеевича Григорьева хочу напомнить читателю о значении в истории России доблестного русского офицерства, которое овеяно неувядающей ратной славою, беспримерной отвагой и мужеством. В своем подвиге служения за Веру, Царя и Отечество офицеры всегда были едины с рядовыми солдатами нашей доблестной армии. Какие же силы зла сделали их непримиримыми врагами? Общеизвестно, как солдаты обожали Суворова, Кутузова или Скобелева, чья жизнь была неотделима от низших чинов императорской армии. Многие великие полководцы ставили в пример доблесть наших офицеров и солдат, а Наполеон говорил: чтобы убить русского солдата, надо убить его трижды. А в XX веке даже заклятый враг славянства Адольф Гитлер выставлял в качестве образца царскую русскую армию с ее «громадным, изумительно подобранным офицерским составом». И не случайно в дни нашей катастрофы большевики организовали бойню «золотопогонников», когда, например, на улицах Петербурга распропагандированная озверевшая толпа вбивала гвозди в плечи героев русско-германской войны, по числу звездочек на погонах. А «сознательная матросня» под руководством новых комиссаров расправлялась с морскими офицерами, которых, обезоружив, набивали в баржи и, открыв люки, пускали ко дну. Такого безумия национального самоистребления история еще не знала…

…В разгар войны с Гитлером с особой остротой стало ясно, что во имя победы необходимо вернуться не только к возрождению старой русской армии с ее золотыми погонами, но и старой системы подготовки офицеров-профессионалов, начиная с детских лет. Так были созданы, по образцу и подобию кадетских корпусов, суворовские и нахимовские училища. Я помню, как, будучи в эвакуации, мечтал поступить «в суворовцы».

Печально видеть сегодня, что в суворовских училищах вместо строгих и благородных «старорежимных» мундиров со стоячими воротничками введены, как и во всей армии, на американский манер штатско-демократические галстуки.

* * *

Очевидно, что, возрождая кадетские корпуса, руководство Вооруженных сил Российской Федерации обратилось к опыту военных учебных заведений царской России.

После войны мы, мальчишки, гуляя по набережным Невы, с завистью смотрели на подтянутых, красивых в своей строгой форме наших сверстников – суворовцев и нахимовцев – кумиров старшеклассниц. А я вспоминал, как еще в довоенном детстве любил разглядывать спрятанные на нижней полке бельевого шкафа старые пожелтевшие фотографии, на которых были запечатлены мальчики-кадеты в форме уланских, драгунских, гусарских и других полков царской армии. До чего же красива и разнообразна была эта форма! Особенно запомнились два снимка: Государь Николай II с Наследником и моим дедом, директором Первого Петербургского кадетского корпуса; а на втором, неофициальном – кадеты, окружившие своего любимого директора.

…В 70-е годы XX века, будучи в Париже, я впервые узнал, что оказавшиеся в эмиграции и рассеянные по всему миру мальчики-кадеты, ныне глубокие старики, издавали свою газету «Военная быль».

Считаю нужным познакомить читателя с двумя статьями бывших кадет. Первая – это рассказ князя Н. В. Химшиева, бывшего молодого преподавателя, о моем деде и его методах воспитания будущих офицеров русской армии в Первом Петербургском кадетском корпусе, располагавшемся на 1-й линии Васильевского острова («Военная быль», № 70, ноябрь 1964 г.).

«Давно ли был директором нашего корпуса генерал Григорьев? Тем не менее время его управления такое дорогое, яркое и красочное, что после всего пережитого рисуется мне, как очень и очень далекое, как какой-то милый, хороший сон…

В начале января 1905 года (кажется – 5-го) наш директор генерал В. И. Покотило был назначен Ферганским военным губернатором, а вместо него был назначен директор Воронежского корпуса генерал-майор Ф. А. Григорьев.

С большим интересом ждали кадеты своего нового начальника. В лице уходящего В. И. Покотило заканчивался тот суровый режим, который великолепно вышколил кадет в дисциплинарном отношении, но в то же время всегда держал массу в напряженном, нервном состоянии, которое в любой момент и по любому поводу могло принять бурные формы…

Когда он (В. И. Покотило. – И. Г.) вышел из Соборного зала, где состоялось прощание с прежним директором и встреча нового, и появилась затем импозантная фигура «добродушного толстого дяди из провинции», у всех нас как-то сразу отлегло от сердца. После его вступительной речи, в которой он отметил, между прочим, что с чувством особой гордости вступает в управление старейшим корпусом с его блестящей и обязывающей историей, все невольно почувствовали, что повеяло теплом и сердечностью, и успокоенная молодежь с доброй улыбкой на устах принялась за свое обычное дело….За время службы под начальством генерала Григорьева я не помню ни одного случая, когда бы он вмешался в будничную работу воспитателя и так или иначе затормозил бы ее. Он очень осторожно подходил ко всем педагогическим вопросам и больше всего оберегал авторитет воспитателя. Он никогда и ничего не предпринимал по отношению к отдельным кадетам без ведома и согласия воспитателя и ротного командира, в отношении общих распоряжений – без обсуждения намеченной меры в ротном или общем комитете. На первых порах, пользуясь его доступностью, кадеты часто обращались к нему по личным делам, но он неизменно направлял их к воспитателю. В последние годы моей службы я уже таких случаев не помню.

Усилив авторитет воспитателя до максимума и всецело опираясь на него, он получил возможность сосредоточить все свое внимание на вопросах общего характера.

Первый вопрос, с которым столкнула его жизнь, был вопрос о курении. При генерале Покотило велась напряженная борьба с курильщиками, по обыкновению – безуспешная, но часто создававшая весьма натянутые отношения между воспитателями и кадетами, так как персонал никогда не встречал в этой борьбе поддержки среди родителей и общества и поэтому всегда был одинок. Генерал Григорьев взглянул на это просто. При первом же обнаруженном случае курения Федор Алексеевич собрал 1-ю роту и объявил, что сам он курит с 13 лет, подвергался в корпусе весьма суровым наказаниям и все-таки продолжает курить и до сих пор. Зная по опыту, что тому, кто курит не из молодечества, а успел уже привыкнуть, отвыкнуть трудно, он решил допустить в 6 и 7 классах курение с тем, чтобы кадеты курили и хранили табак и папиросы только в определенных для этого местах и чтобы твердо помнили всегда и везде, что он не разрешает курения, ибо не имеет права разрешить, а только «допускает», как неизбежное зло. Лично Федор Алексеевич из этого секрета не делал, и о принятой им мере было известно и Великому Князю Константину Константиновичу. Не поддается описанию тот бурный восторг, с каким встретили кадеты это заявление. С другой стороны, только старый, опытный воспитатель может понять, какая масса дисциплинарных проступков, имеющих свой корень в борьбе с курением, была сразу вычеркнута из обихода на много лет вперед. Практическая целесообразность этой меры сказалась очень быстро. К концу учебного года около 20 проц. курильщиков, очевидно, куривших из молодечества, бросили курить. Стало неинтересно. А затем, в последующие годы, никогда не наблюдался такой высокий процент курильщиков, какой был до принятия этой меры.

В воспитательном отношении Федор Алексеевич тоже изменил сразу и довольно резко общий характер работы. При первом же удобном случае он, с большим подъемом, объявил во всех ротах, что ненавидит ложь и не уважает лгунов, поэтому всякий, кто сразу сознается в своем поступке и, вообще, будет правдив, может быть уверен, что понесет наказание вполовину меньше, чем заслуживает, а может быть, смотря по обстоятельствам, наказание ограничится лишь разъяснением проступка. Для лгунов – пощады нет! Это был переворот в миросозерцании кадета. До этого времени понятие о гражданском мужестве, о необходимости говорить правду, сознаваться в проступках и т. д. были известны кадетам, как идея, как добродетель, которую очень опасно применять на практике и которую поэтому не применяли. С появлением заинтересованности эти добродетели стали проявляться, сначала – просто из практического интереса, а потом – постепенно превращались в привычку, давая общие контуры благородного характера.

…Вообще, с появлением Федора Алексеевича кадеты сразу и заметно успокоились и приобрели большую уравновешенность. Все манеры нового директора как-то невольно внушали спокойствие, кроме того, Федор Алексеевич очень любил все, что заслуживает похвалы, хвалить вслух, а что заслуживает порицания, порицать, по возможности, наедине. Этот интересный педагогический прием очень быстро установил атмосферу удовлетворения и довольства. В основу всей своей деятельности, по воспитательной части, Федор Алексеевич сразу положил принцип контролируемого доверия и полного уважения к личности кадета. Чуткая молодежь, конечно, сразу оценила это, очень дорожила доверием и не злоупотребляла им. По своим педагогическим взглядам Федор Алексеевич был враг наказаний, принятая им система как нельзя более соответствовала этой идее. При нем чаще всего применялись наказания, налагаемые комитетом, главным образом – сбавки баллов за поведение, а обиходные наказания почти совершенно вывелись просто за ненадобностью, ибо создалось такое настроение кадет, что в подавляющем большинстве случаев достаточной мерой воздействия являлось простое внушение. Из обиходных наказаний применялось сокращение отпуска, редко – лишение, а для малышей – непродолжительный штраф и лишение игр (посидеть на скамейке), как меры успокоительные. Арест, как таковой, не применялся. Из двух карцеров один был превращен в склад разного имущества, а другой служил для бесед наедине воспитателя с кадетом. Редко когда сажали туда на 1–2 часа кадета, но и то не ради наказания, а чтобы дать ему возможность успокоиться и одуматься. В последнее время и кадеты смотрели на карцер, как на отдельный кабинет, где они могли сосредоточиться на своих личных делах, и часто обращались к дежурному офицеру с просьбой разрешить занять карцер, чтобы приготовить уроки или написать письмо.

С первого же дня не понравилась Федору Алексеевичу и та обстановка, в которой жили кадеты. И действительно, куда, бывало, ни глянешь – повсюду унылые стены и не на чем глазу остановиться. Если это не имело серьезного значения для малышей, большею частью проводящих свободное время в подвижных играх, то для взрослых кадет это было уже серьезным лишением, ибо сосредоточие в классе лишало возможности уйти в себя и задуматься на том, что кадета интересует. Зал и коридор 1-й роты – это были стены, несколько неудобных скамеек, картинок, фотографических групп и… все убранство. Наш великолепный Сборный зал не имел совершенно никакой мебели, никаких украшений и освещался 6-ю или 8-ю уличными дуговыми фонарями, только величественные портреты Императоров как-то конфузливо жались к стенкам… Эта унылая обстановка очень не понравилась Федору Алексеевичу, и он вскоре начал говорить о том, что теперь и казармы устраивают уютнее и удобнее, а тем более корпус необходимо обставить так, чтобы кадет мог и отдохнуть в свободное время, и, кроме того, воспитывался бы самой обстановкой. «Я не могу себе представить, – говорил Федор Алексеевич, – чтобы кто-нибудь рискнул бросить окурок на пол в хорошо обставленной гостиной, всякий непременно поищет пепельницу». Совершенно естественно, что эта идея потребовала больших средств и осуществление ее растянулось на несколько лет. Но отсутствие средств не могло остановить Федора Алексеевича, вообще – хорошего хозяина. Он нашел поставщиков, которые приняли его заказы в рассрочку, а для получения средств он использовал свое право принимать сверхштатных своекоштных кадет. Остаток от расходов на воспитание и содержание их по закону поступал в распоряжение директора на непредвиденные расходы. Таким образом наш корпус возрос с 550 кадет по штату до 800 человек, в распоряжение директора стали поступать большие средства, и все его начинания могли осуществиться.

Улучшение быта началось с улучшения пищи, благоустройства лазарета и приведения ротного зала 1-й роты в благообразный уютный вид. Появилось свыше 100 хороших стульев, разные столы, шахматные столики, рояль, два аквариума, большой и малый, освещенные разноцветным электричеством и обильно снабженные разными видами рыб, террариум, картины, фотографии и т. д. Для ротной иконы был сделан роскошный дубовый резной киот, ружья были перенесены в ротный зал, поставлены по сторонам иконы в больших пирамидах и таким образом послужили и для украшения зала. С осени в одном из углов зала был поставлен большой круглый стол, освещенный особой лампой под хорошим абажуром, и организована читальня. Для ухода за аквариумами и террариумом были назначены любители-кадеты по их собственному желанию. С лета Сборный зал стал приобретать свой художественно-величественный вид.

Впоследствии была великолепно оборудована столовая – роскошные дубовые буфеты, серебро, всевозможная посуда и т. п., в ротных умывальнях устроены великолепные ванны для мытья ног с холодной и горячей водой; заново была отремонтирована баня и устроен громадный бассейн с проточной водой для плавания. Словом, нет той мелочи в обиходе корпуса, на которую не обратил бы внимания Федор Алексеевич, и наш корпус его заботами очень скоро потерял свой сугубо казарменный облик и приобрел вид хорошей, благоустроенной квартиры большого масштаба.

Попутно нельзя не отметить, что в смысле внешней благовоспитанности улучшение обстановки и быта действительно оказались сильным воспитательным средством.

…Федор Алексеевич в необыкновенно короткий срок приобрел глубокую и прочную любовь нашей искренней и чуткой молодежи, которую он тоже горячо любил и берег, как своих детей. Самые прозвища его дышат нескрываемой и ясно выраженной симпатией: сначала его называли «добродушный дядя из провинции», но затем очень скоро перешли на прозвище «папаша», в котором звучала уже не только симпатия, но и благодарность за заботы. Малыши его еще называли «Дядя Пуп», и при этом неизменно лицо у них расплывалось в широкую и добрую улыбку.

В таком благоприятном состоянии был наш корпус, когда в конце 1905 года налетел на него революционный шквал. Обаяние личности Федора Алексеевича, его настойчивый, но мягкий режим, разрешение издавать собственный журнал «Кадетский Досуг» (по тому времени – шаг, не лишенный некоторого риска), организация за личной ответственностью читальни (журнал и читальня сыграли роль великолепной отдушины), его большая педагогическая чуткость и умение решать очередные вопросы практически целесообразно, не считаясь с формальными препятствиями, наконец, его отзывчивость, в силу которой он охотно шел навстречу своим питомцам во всем, что не противоречило целям воспитания, все это вместе дало возможность корпусу в самые трудные минуты продолжать свой путь так же спокойно, плавно и уверенно, как и до октябрьских событий. Занимаясь общими делами, Федор Алексеевич не забывал, однако, и того, что управляет «старейшим» корпусом, история которого очень его интересовала и которую он начал добросовестно изучать. Хотя, к сожалению, история нашего корпуса еще не написана, материалы разбросаны и носят преимущественно эпизодический характер, но тем не менее они достаточно ярко обрисовывают высокополезную деятельность корпуса, стяжавшую ему неувядаемую славу и придавшую его истории исключительный блеск….И вот, изучая исторические материалы, Федор Алексеевич не только проникся благоговением к блестящему прошлому своего корпуса, но и вдохновился мыслью вернуть ему прежний блеск и славу.

Какая смелая мысль!.. И, казалось, безнадежная!.. Но масштаб задачи и трудность исполнения ее, по обыкновению, не испугали Федора Алексеевича. Прежде всего, он обратил внимание на то, что корпус не праздновал 150-летнего юбилея, так как был в это время переформирован в военную гимназию. Поэтому он решил возбудить ходатайство о разрешении вместо пропущенного 150-летнего юбилея отпраздновать 17 февраля – 175-летний юбилей. Успех ходатайства необходимо было подготовить дипломатически, так как политическая обстановка (начало 1906 года) и отношение высших военных сфер не благоприятствовали этому. По счастью, благоприятно сложилась обстановка в другом отношении. Великий Князь Константин Константинович благоволил лично к генералу Григорьеву и к нашему корпусу. Его благоволение особенно усилилось после блестящей деятельности корпуса в период революции 1905 года. При содействии Великого Князя удалось довольно скоро получить Высочайшее разрешение на празднование юбилея, но без расходов из казны, так как вообще 175-летние юбилеи по правилам праздновать не полагалось.

По получении разрешения Федор Алексеевич начал немедленно готовиться и к самому празднованию. Всей душой и всеми помыслами он ушел в это дело. Работа его пошла по двум направлениям: у себя в корпусе необходимо было изыскать большие средства и выработать сложную программу празднования, притом такую, чтобы всем наглядно показать исключительный блеск нашей истории и навсегда запечатлеть ее в сердцах кадет; а вне корпуса – дипломатически подготовить то, что могло быть только мечтой и что так мучительно хотелось претворить в жизнь.

В интимных беседах Федор Алексеевич высказывал свою мечту – видеть Шефом нашего корпуса, как было в старину, Государя Императора. Но говорить об этом вслух, конечно, нельзя было; просить о такой Монаршей милости – тем более, а в то же время нужно было как-то навести на эту мысль и доказать, что корпус заслуживает такой высокой чести.

…Дипломатическая подготовка велась в глубокой тайне, и никто из нас не знал, какими именно путями Федор Алексеевич подготовлял осуществление своей мечты. Может быть, в архивах корпуса и найдутся какие-нибудь следы этой работы, но для нас это так и осталось тайной. Увенчанная успехом, эта тайна составляет неоценимую заслугу генерала Григорьева перед историей корпуса и ставит его имя, как директора, на недосягаемую высоту. Последние дни перед юбилеем Федор Алексеевич, сохраняя внешнее спокойствие, волновался страшно и не мог ни на чем сосредоточиться. Последнюю ночь, уже во дворце, он напролет не спал. Но как он был счастлив и как сиял, когда Государь Император объявил, что принимает на Себя звание Шефа нашего корпуса!..

Восторг присутствовавших на этом историческом параде не поддается никакому описанию!.. С небывалым подъемом был отпразднован наш счастливый юбилей. Феерически красивая обстановка празднования придавала сказочный характер нашему торжеству. Рота Его Величества преобразилась совершенно: озаренные Высочайшей милостью, кадеты стали гораздо серьезнее относиться ко всему и с исключительной заботливостью оберегать свою репутацию. В силу подражания – за ними тянулись и малыши. Так это повелось и дальше. Это был новый и могучий фактор воспитательного влияния, который помог генералу Григорьеву довести корпус в воспитательном отношении до небывалой высоты.

Принятие Государем Императором звания Шефа нашего корпуса, зачисление в списки Наследника Цесаревича как кадета и последовавшие затем знаки Монаршего благоволения обратили внимание всего общества на наш корпус, и поэтому многие родители стали добиваться чести определить своих сыновей именно в ПЕРВЫЙ корпус.

Таким образом, смелая мысль Федора Алексеевича – вернуть корпусу прежний блеск и славу – претворилась в жизнь.

С началом революции (1917) генерал Григорьев закончил учебный год и вышел в отставку. А вместе с ним закрылись светлые страницы и нашей истории.

…Я совершенно искренне и убежденно полагаю, что в истории корпуса имя генерал-лейтенанта Григорьева должно занять самое почетное место…».

* * *

А теперь приведу выдержки из статьи бывшего кадета Н. А. Косякова «Конец Первого кадетского корпуса».

«…В 1918 году… наш корпус, после 186 лет деятельности на пользу и славу Престола, Родины и Веры, прекратил свое существование.

Это в стенах нашего корпуса заседала комиссия по освобождению крестьян от крепостной зависимости. Стол заседаний, самый обыкновенный по виду, стоял потом в нашем корпусном музее с прибитой подобающей этому событию медной дощечкой. Заседания происходили в зале рядом со Сборным залом и бывшем в наше время Гимнастическим.

Следуя завету «лежачего не бьют», в стенах нашего корпуса раненым декабристам была оказана первая медицинская помощь. Император Николай I, любивший наш корпус, не поставил этого кадетам в укор и зачислил в ряды корпуса своего сына, Наследника, будущего Царя-Освободителя. Бюст Императора Николая I с надписью «Царю-благодетелю» стоял у нас в Сборном зале, и рота Его Величества имела на погонах накладные серебряные вензеля не царствующего Императора, бывшего его Шефом, но, по Высочайшему Указу, именно вензеля Императора Николая I, его первого Шефа.

В 1916–17 учебный год возвращавшиеся из отпуска в воскресенье вечером кадеты приносили в корпус листовки с отчетами о заседаниях Государственной думы, и мы одобрительно относились к выступлениям депутата Пуришкевича. После убийства Распутина эти листовки уже откровенно занялись оплевыванием всего прошлого и настоящего, из чего многое было для нас святым. Мы встретили появление этих листовок недоброжелательно, но все же они производили свое действие, в молодых душах оставался от них какой-то осадок.

…В 1917 году произошла «бескровная революция». Уже давно замечались по временам перебои в снабжении столицы продовольствием из-за неудовлетворительной работы транспорта, чем и воспользовались смутьяны и любители рыбной ловли в мутной воде.

Наши воспитатели сразу как-то опешили, постарели, опустили головы, но жизнь в корпусе продолжала идти по заведенному порядку. Только после отречения Государя и потом и Великого Князя Михаила Александровича мы, как и везде, перестали поминать при пении молитвы «Спаси, Господи, люди твоя» имя Государя, заменив его «христолюбивым воинством». Все мы как-то притихли и ходили как бы на цыпочках, точно боясь потревожить больного. Мне кажется, 4 марта были в Петрограде похороны «жертв революции». Тела всех, кто имел родственников, были ими взяты, и оставались только тела «неизвестных жертв». На эти похороны «жертв революции» директор корпуса получил «приглашение» прислать оркестр и делегацию. Заранее предвидя это, директор отпустил всех кадет в отпуск на несколько дней. Все же, так как одна из многочисленных процессий должна была проходить по Университетской набережной мимо здания корпуса, он был вынужден выставить черный траурный плакат с надписью: «Слава героям, павшим в бою!». Плакат этот выставили на балконе над парадным входом, а сзади стояли мы, не ушедшие в отпуск по той или иной причине. В этом только и заключалось участие корпуса в «национальном трауре». Ни о каких красных бантах не могло, конечно, быть и речи.

…А «великая и бескровная» тем временем все углублялась. Никто не верил, что «это» может долго продолжаться, и даже «дело Корнилова» никого ни в чем не убедило. В середине октября я получил приказ явиться в корпус, в 6-й класс, 28 октября. Подходил конец октября, газеты писали о втором возможном выступлении большевиков, потом – уже о состоявшемся перевороте, о бесславном конце правительства Керенского, но все продолжали еще надеяться… Надеяться настолько, что мой отец настоял на том, чтобы я ехал. «Нужно учиться, – говорил он. – Пока ты доедешь, все войдет в норму». И он сам повез меня на вокзал.

Через несколько дней после моего возвращения в корпус нас, уже не как роту Его Величества и не как «первую» роту, а как «старший возраст», собрали в нашем ротном зале, и ротный командир полковник Забелин после маленького вступления объявил нам, что новые власти требуют, чтобы мы – как гимназисты – сняли погоны, перестали называть себя «кадетами» и перестали бы именовать воспитателей и преподавателей по чинам.

Это было настолько тяжело для нас, что мы, забыв дисциплину, загудели всем строем, что мы были кадетами и ими останемся, а погон не снимем. На это полковник Забелин приоткрыл двери зала, и до нас донесся гул: как и нужно было ожидать, 2-я, 3-я и даже 4-я роты, где первый класс так и не получил погон, тоже противились этому приказу.

…Сравнительно скоро всякое сопротивление перевороту было в Петрограде сломлено и все живое и патриотически настроенное ушло в подполье. После назначения в корпус комиссара было приказано избрать совет, в который входили бы дядьки, или служители, как они у нас назывались. Председателем этого совета был выбран заведующий учебной библиотекой, старый служащий, спасший таким образом наш корпус от избрания какого-нибудь большевика.

…Всех кадет беспокоила судьба наших двух знамен, стоявших, как и прежде, в церкви. Временное правительство еще в самом начале революции потребовало, чтобы знамена были сданы, как говорили – для переделки, то есть для снятия с них корон, вензелей и эмблем, противных новым взглядам на армию. Никто не торопился выполнять этот приказ, и наши знамена продолжали и при большевиках стоять на том же месте. Два кадета седьмого класса сняли знамена с древков и спрятали их, оставив пустые чехлы.

…Как я уже говорил выше, все противники большевиков ушли в подполье. Существовали организованные группы, переправлявшие желающих в Финляндию, что было довольно легко, или на юг, в организовавшуюся там Белую армию. Эти организации бывали очень часто раскрыты, и их участники арестовывались и уничтожались. Поэтому, при раскрытии одной такой организации, в которой участвовали и кадеты, можно было ожидать кровавых репрессий. Корпус поспешил отпустить всех кадет по домам, выдав свидетельства об окончании учебного года. В этот-то момент, конец марта – начало апреля 1918 года, корпус и перестал существовать…».

* * *

А вот выдержки из воспоминаний бывшего кадета Н. Мосолова.

«После революции помню его совсем в другом виде: в солдатской шинели, в переделанной из длинной теплой гимнастерки скорее кофте, чем френче, длинных штанах и тяжелых маленьких солдатских сапогах. Такому его обмундированию завидовал мой отец, донашивавший старую форму и никак не желавший расстаться со значком Академии Генерального штаба. В то время мой отец и Федор Алексеевич были сослуживцами на каких-то курсах, подготавливавших красных командиров и помещавшихся в здании бывшего 2-го кадетского корпуса. Отец преподавал, как раньше во Владимирском военном училище, военную администрацию, а Федор Алексеевич – арифметику. Я его навещал в Офицерском переулке, где помещалась его крошечная квартирка, а также встречал его на огороде, помещавшемся на бывшем плацу, где у него, как и у нас, было 50 кв. сажен земли под картошкой, капустой и иными овощами. Землю для него вскапывали обожавшие его ученики. Ему уже очень трудно было нагибаться, и самостоятельно он, конечно, не мог бы огородничать.

Федор Алексеевич часто заходил к нам на квартиру, очевидно, по дороге на какие-то другие курсы, где он также работал, чтобы отдохнуть, обогреться и выпить стакан пустого чая. Оставленные нам комбедом две комнаты были скорее берлогой, чем жилищем, да и некому было убирать их, – постоянной прислуги уже не было, а «приходящие» требовали такую цену, которая была совершенно не по карману нам, «бывшим людям».

…Не лишен был Федор Алексеевич и чувства юмора. Как-то раз велел он мне подать его сломанную и скрепленную двумя серебряными кольцами палку. Сказал он это таким тоном, как Пимен в «Борисе Годунове»: «Подай костыль, Григорий!», и тут же рассказал историю этой палки. «Про нее говорят, что она была сломана о спину некоего ленивого ученика, но это неправда, а скорее наоборот: я поскользнулся, и палка сломалась. Об этом узнали курсанты и, видя, что мне трудно ходить без нее, попросили меня дать им починить ее. И вот видите, вернули в таком виде».

…Потом умер мой отец, и я уехал в Эстонию, на родину предков моей матери. Там я познакомился с родственником Федора Алексеевича, художником Кайгородовым, сыном известного профессора-орнитолога. Федор Алексеевич писал ему, не боясь «сесть», еще несколько лет подряд. Умер он, работая до последнего дня, кажется, между 1925 и 1927 годами. Его осанистая фигура и чувство собственного достоинства, которое в нем чувствовалось как в генеральской форме, так и в солдатской шинели, навсегда остались в моей памяти».

Мне удалось узнать, что мой двоюродный дед умер в июне 1926 года своей смертью и похоронен на Смоленском кладбище Васильевского острова. На том же кладбище покоятся останки столь чтимой нашей церковью, и особенно петербуржцами, святой Ксении Блаженной.

* * *

Доблестное воинство русское – офицерство и солдаты – погибали на полях сражений Гражданской войны, поделенные на две непримиримые армии. Яд либерализма и идеалы Февральской революции 1917 года обрекли многих на путь измены воинской присяге и Государю. Россия дожила до тех дней, когда распропагандированные солдаты убивали своих командиров. После октябрьского переворота многие русские офицеры-«военспецы» под руководством большевиков-комиссаров учили мобилизованных в РККА «крестьянских детей, одетых в солдатские шинели» уничтожать своих братьев. Большинство «военспецов» были расстреляны или направлены в лагеря смерти, когда они стали не нужны. А сколько бывших кадет, помнящих своего «Дядю Пупа» – генерала Федора Алексеевича Григорьева, – не могли забыть его, даже оказавшись беженцами, рассыпанными по всему миру! Их Отечеством был Петербургский кадетский корпус, как для Пушкина – Царское Село! В своих сердцах они несли любовь к великой монархической России. Бывшие кадеты в рассеянии не забыли кадетскую перекличку, издавая даже свои газеты, пока были живы…

К сожалению, я не обладаю бесценными для историков газетами кадетских объединений за рубежом. В братской Югославии, например, был русский кадетский корпус, где учились дети эмигрантов-беженцев. Монархический журнал «Двуглавый орел» за 1928 год свидетельствовал:

«По приглашению Русской Монархической Партии во Франции полковник Б. Д. Приходкин, приехавший сюда из Югославии, сделал сообщение: «Русские кадетские корпуса прежде и теперь». Докладчик выяснил сначала роль кадетских корпусов в России, сущность кадетского воспитания и значение его для армии и государства. Кадет, на каких бы поприщах ему ни приходилось работать, – всегда государственник. Питомец гражданских учебных заведений, большею частью, – общественник. В этом их существенная разница. Кадет готовит себя к жертвенному подвигу за Родину, он горит желанием стать грудью за Россию и умереть за нее считает высшим счастьем офицера. Он поэт войны. Он презирает шкурников, стремящихся во время войны в тыл. Он свято хранит рыцарские традиции, завещанные ему отцами и дедами, он весь пропитан традициями, и потому по всему свету так дружно объединилась теперь кадетская семья и так хорошо понимают один другого старый генерал и мальчик-кадет в Югославии…»

Когда я работал над портретом патриарха Алексия I в Троицкой Лавре, мне довелось познакомиться с выпускником русского кадетского корпуса в Югославии. Я был взволнован, узнав, что его фамилия Кутепов и он является сыном главы воинского союза в Париже генерала Кутепова, похищенного задолго до войны чекистами в Париже. От него я многое узнал. Работал он в иностранном отделе Московской патриархии…

Сегодня, когда возрождаются кадетские корпуса и со времен Сталина существуют суворовские и нахимовские училища, можно надеяться, что их воспитанники продолжат славные традиции доблести, чести и верности Родине воспитанников кадетских корпусов той, потерянной нами великой России.

* * *

Мой двоюродный дед, генерал-лейтенант Григорьев, которого все в нашей семье звали дядя Федя, занялся литературной деятельностью по совету своего шефа Константина Романова. Благодаря этому мы имеем сегодня записанные им свидетельства очевидца «страшных лет России». Я удивлен, что рукопись генерала Федора Григорьева, которую чудом пощадило время, до сих пор не опубликована, а продолжает лежать в военном архиве. Суровая правда тех лет документально отражена в них, как и во многих опубликованных воспоминаниях Бунина, Гиппиус, Шульгина, Гуля и других. И какое счастье, что дед не оставил эту рукопись кому-нибудь на хранение, как это сделал он со своим архивом, доверенным «верному крестьянину» из витебской деревни, который, испугавшись ожидаемого обыска, сжег его вместе с многочисленными документами, фотографиями царской семьи и другими свидетельствами служения государству Российскому. Историки, я уверен, еще займутся и судьбами воспитанников генерала Григорьева – доблестных русских офицеров, отдавших свою жизнь в борьбе с врагами великой России, хотя многие из них, изменив присяге, перешли на сторону красных. Федор Алексеевич Григорьев в предисловии к своим мемуарам высказывает надежду, что «будущий историк по ним увидит, как мы, заурядные обыватели, переживали нашу «Великую Русскую революцию». Знакомство с рукописью позволяет сделать вывод, что дед с этой задачей справился достойно. Трудно лишь согласиться со скромным причислением себя к «заурядным обывателям». Записи деда (мама всегда говорила: «Это твой дед»), говорящие о его нравственной чистоте, здравости суждений, являются, на мой взгляд, актом верности присяге и высокого гражданского мужества.

Он был сыном своего времени, и никто не имеет права вступать с ним в дискуссию, когда он приводит определенные факты и по-своему освещает те страшные дни революции. Хочу обратить внимание читателей и на то, что несколько поколений русских офицеров с благодарностью вспоминали своего «дядю Федю», хотя ураган великой революционной ломки и раскидал их в разные стороны.

* * *

«Хочу, если не для истории, то для сведения вас, мои дорогие внуки, занести в мои мемуары следующий факт, о котором я не говорил никому. Около 1911 года, в котором Наследнику исполнялось семь лет, в обществе очень много говорили о предстоящем назначении воспитателя к нему и называли даже кандидатов. Помню хорошо, что на параде 6-го января я командовал взводами кадетских корпусов, которые стояли в маленьком зале, между Николаевским и Гербовым (кажется, он назывался залом 1812 года). Ожидая входа Государя, я стоял против двери в Николаевский зал. При входе к нам Государь очень заметно прижал локтем руку Императрицы-матери, с которой он шел под руку, и глазами указал на меня. Императрица окинула меня взором с ног до головы и сделала это вторично при следовании Государя по фронту кадет в сопровождении меня. Я тогда не придал этому особого значения, считая, что Государь просто хотел указать матери на директора ее внука, которого он очень ценил и баловал. Вскоре после этого, если не ошибаюсь, в феврале, ко мне, в мои приемные часы, явился генерал-адъютант князь Васильчиков. По обыкновению, приемная была набита битком. Я, извинившись перед публикой, принял князя вне очереди. Князь очень слабо мотивировал цель своего посещения, но очень прозрачно выяснилось, что цель князя – меня интервьюировать. В беседе, продолжавшейся около часа, князь очень часто вставлял иностранные слова, и я хорошо заметил его удивление, которое он не мог скрыть, когда я заявил, что не знаю иностранных языков. Заподозрив особую цель этого посещения, я умышленно титуловал князя по его погонам – «ваше высокопревосходительство», а не «ваше сиятельство», как следовало бы. Об этом посещении я, при первом же свидании с Вел. Кн. Конст. Конст., рассказал ему. И когда он очень прозрачно дал мне понять, что это посещение имело связь с вопросом о выборе воспитателя, я чистосердечно и откровенно высказал ему мою совершенную неподготовленность для занятия такого высокого поста и нежелание мое оставить в истории такую же бесславную память, как Данилович. Думаю, что и без этого моего признания Вел. Кн. не подал бы своего голоса за меня при выборе воспитателя для Наследника, хотя он и ценил меня как директора превыше моих заслуг. Как известно, воспитателя Наследник так и не получил, оставаясь до конца под влиянием матроса Деревенько, а обязанности воспитателя фактически исполнял преподаватель русского языка П. В. Петров.

В мае 1916 года Наследник, зачисленный в списки Первого корпуса в 1909 году, с разрешения Государя, был назначен мною в 1 класс 1-е отделение (воспитатель подполковник Ф. С. Иванов) и, перечисляясь из класса в класс со своими сверстниками, оканчивал курс. По этому поводу я, с депутацией, подносил Наследнику жетон этого выпуска. На приеме, как всегда, Государь очень милостиво и просто с нами беседовал. В разговоре с Государем я, по установившемуся обыкновению, говорил откровенно и просто, и, между прочим, сказал, что очень сожалею, что не могу выйти в отставку в этом году, а должен дослужить до 28 февраля 1917 года, чтобы выслужить четвертую прибавку к пенсии. «Ну, это ваше дело, ваши расчеты, но я вас в отставку не выпущу». Когда я передал эти слова Вел. Кн., он сказал, что это, вероятно, обозначает желание Государя назначить меня в свое распоряжение в качестве педагогического советчика (или что-нибудь в этом роде) и дать мне квартиру в одном из китайских домиков в Царском, недавно освободившуюся за смертью генерал-адъютанта Арсеньева, бывшего воспитателя Вел. Кн. Алексея Александровича. Против такого назначения я не подумал иметь чего-нибудь и признаюсь, что, будучи в Царском, осматривал квартиру, в которой я мечтал покончить в покое свое земное странствование. Но человек предполагает, а Бог располагает! 28-го февраля состоялось отречение, и мне пришлось переписывать прошение об отставке… – на имя Временного правительства!

16 ноября, суббота 1918 г. В 10 часов утра, идя в Полибино на почту, зашел Гриля и сообщил, что вчера он был свидетелем следующего. Из Ново-Алексеевской волости приехали два (!) белогвардейца, которые пришли туда из Смоленска. Рассказывали, что они имели битву с красноармейцами, по преимуществу евреями (!), которые дрались отчаянно и убили их командира, но были побеждены. Идет их не много, но народ присоединяется к ним и получает от них оружие. В Ново-Алексеевской волости уже выбраны новые власти. На обратном пути из Полибина Гриля зашел к нам, передал письма и сообщил, что Даниловы – под домашним арестом, к ним не пускают. Вчера к ним прибыли 6 красноармейцев, заняли дом, съели только что зарезанного борова и произвели грабеж. Хотят Даниловых выселить, а дом занять под собрание («клуб бедноты»).

…Теперешняя наша жизнь есть сплошная мука. Вечно голодный, думаешь только о том, как бы утолить голод, а потому не можешь заняться каким-нибудь другим делом. Кроме голода еще хуже одолевает холод: в комнатах от 4 до 7 Р (по Реомюру. – И. Г.), дров нет… Все грязные работы приходится исполнять самому… – на 69-м году жизни невесело. Такой жизни не жаль, и смерти ждешь, как избавления, тем более, что знаешь: здесь, на этом свете, дальше будет все хуже и хуже! Признаю несправедливость прежней жизни, когда мы, «буржуи», пользовались жизнью, а народ страдал, потому что на его нужды обращали мало внимания. Знаю, «что посеешь – то и пожнешь»: дикость, некультурность нашего народа есть главная причина теперешней нашей неразберихи, но все-таки считаю социализм и коммунизм утопиями и уверен, что к всеобщему счастью они не приведут! Еще раз повторяю, что считаю в порядке вещей, что мы, «буржуи», страдаем, но вижу, что и демократия страдает не меньше нас, а благоденствуют только ловкачи и мошенники, которые окружают утопистов, стоящих во главе. А тем приходится хвататься за соломинку, чтобы спасти свое дело и отступать шаг за шагом от своих утопических теорий. Уничтожили артельщиков, а теперь пришлось их восстанавливать, ввиду бесчисленных краж среди комиссаров, кассиров и тому подобных лиц, о чем читаешь в газетах ежедневно. А что делается в провинции и чему я был свидетелем при выселении помещицы, моей сестры (с. Овсянкино Невельского уезда Витебской губ.): на ее заявление, при описи ее имущества, что хлеба у нее 30 пудов, а картофеля 20 пудов и т. д. председатель комитета бедноты командовал секретарю: «Пиши 15 пудов, пиши 10 пудов» и т. д., все наполовину меньше, конечно, для того, чтобы вторую половину обратить в свою пользу. Кстати, все эти мальчишки – председатели и комиссары, – по всеобщему заявлению крестьян, уголовные преступники, сидевшие в тюрьмах, так как никто из солидных крестьян на эти должности не идет. А не то ли самое мы видим и здесь, в Петрограде? Всюду, а в том числе и из моих бывших сослуживцев, вперед выдвинулись ловкачи и пройдохи. Знаю, что «нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет», и не обвиняю всех тех, которые по нужде служат новому режиму, но подчеркиваю, я говорю о выдвинувшихся вперед, занявших видные посты, а не мелкой сошке. Знаю и верю, что всякая революция, сопровождаясь указами и всякими безобразиями, в конце концов делает исторический шаг вперед в жизни народа, и даже вижу и признаю, что наш народ за последние двадцать лет очень подвинулся вперед в своем развитии, но сомневаюсь: во-первых, стоит ли «овчинка выделки», а во-вторых, думаю, что и в движении вперед в жизни народа нужна также постепенность и нельзя сразу прыгнуть вперед на два столетия. При таком прыжке можно и шлепнуться и очутиться «при разбитом корыте». Похоже, что дело и идет к этому. Верно одно, что каша заварена большая и конца не видно. Сомневаюсь также, чтобы наш пример соблазнил бы другие, более культурные народы идти по нашим стопам.

Посмотрите, каким ореолом окружены лица, стоящие во главе правительства! Как они живут и чем питаются! И если это до некоторой степени присуще лицам, стоящим во главе правительства (Ленину, Троцкому, Зиновьеву и др.), то, казалось бы, не к лицу низшим агентам его. Но посмотрите, как живут комиссары… И вообще все власть имущие. А посмотрите, какие размеры приняли разного рода хищения и как они часты! Этого не скрывают даже правительственные газеты, хотя, разумеется, они сообщают не все. Например, нам достоверно известно, что наш ремонт не начинается до сих пор и доставка дров застопорилась потому, что комиссар, стоящий во главе Инженерного управления Петроградского военного округа (называю по-старому, не зная нового его названия), удрал, захватив с собой 6 миллионов! Его «залапали», но, говорят, без миллионов. В газетах об этом ни слова, и вряд ли его будут судить, так как он бесспорный коммунист… Хищения же в грандиозной степени увеличились!

7.09.1919 года. Что ныне, в правлении большевиков, бросается особенно в глаза – это невозможная волокита и безобразные порядки, принятые как бы нарочно для того, чтобы возмутить народ.

На роль белых и Антанты я смотрю теперь так. Белые пользовались большим сочувствием в массах, но их тактика роняет их престиж. С мечтой вернуться к старому пора покончить. Старое погибло и не воскреснет! Надо признаться, что оно имело много недостатков, а по отношению к массе, крестьянству, было крайне несправедливо. Земельный вопрос в особенности вызывал недовольство крестьян. Поэтому возвращение земель полностью помещикам не может не восстановить крестьян против белых. Во-вторых, наступление белых, в большинстве случаев, встречается народом восторженно, но, наступая малыми силами, они опять отступают, а народ подвергается строгим репрессиям и расстрелу со стороны красных. И то и другое, конечно, уменьшает число сочувствующих белым. Кроме того, я уверен, что и без войны с белыми советская власть не сделала бы Россию счастливой; голод, холод, и вообще вся та разруха и настроение, ныне существующие, были бы и тогда. И все бы видели воочию, что виновата в этом советская власть, которой никто не мешает. А теперь война с белыми дает возможность красным газетам обвинять во всем этом белых.

Не зная точной статистики о числе ежедневных смертей в Петрограде, а только вспомнив число смертей в среде своих знакомых за последний только год (более полсотни наберется) – число их громадно! А число жителей, по официальным данным, уменьшилось уже наполовину! Присутствуя же на отпевании умерших в церквах на кладбищах (4 ряда, гроб к гробу, насчитал более ста гробов), не понимаешь, как это Петроград еще не весь вымер?! Но на этих темах останавливаться не следует. Давно решил жить сегодняшним днем: день прожил – благодари Бога. А завтра умрешь – благодари еще больше.

Я избегаю на курсах заходить в уборные, ввиду невообразимо грязного их содержания, но на днях зашел на минуту. Все стены исписаны нецензурными словами, и среди них поэт из «малограмотных» поместил следующее четырехстишье:

Несчастный пиит не понимает, что это более всего пахнет иронией над некультурностью курсантов. Я видел, как содержались эти уборные во 2-м корпусе. А в культурной Германии, зайдя однажды в маленькую биргале, около Зоологического сада, я не отказался бы в ее уборной и закусить. Не говоря уже о больших ресторанах и гостиницах.

21.08.1920 года. Нет, по-видимому, пока на свете будут существовать правящие и управляемые – без казней не обойдется. Пожалуй, анархисты в теории и правы. Но в теории и коммунизм выходит недурной, но, надо признаться, уж очень скучной жизнью. Если верить книге Нилуса («Великое в малом»), то самодержавие Иудейского царя, если сионистам удастся ввести его в жизнь в той форме, в которой они проектируют в теории, пожалуй, будет наилучшая форма правления на земле. Но сколько надо еще сделать преступлений, чтобы этого достигнуть! Но сионисты придерживаются иезуитского правила: «Цель оправдывает средства!» А поверив книге Нилуса, нетрудно допустить, что и наше Советское правительство (в большинстве евреи) преследует ту же цель сионистов. Тогда, по крайней мере, многое непонятное делается понятным.

17.03.1921 года. При своем воцарении большевики обещали «свободу, мир и хлеб». Эти заманчивые слова и привлекли, на первых порах, на их сторону темную массу. Ни одного из своих обещаний они не выполнили. Вместо свободы – беспримерный в истории гнет; невозможно разинуть рта, аресты, расстрелы; свобода передвижений совершенно отсутствует, в делах бесконечная волокита и хвосты, хвосты, хвосты! Трамваи почти совершенно отсутствуют, а если ходят, то только по 4–5 линиям с 7.00 до 11.00 часов утра и то постоянно останавливаются, и рассчитывать на них, если надо прибыть к сроку, невозможно. Не говоря уже о том, что попасть в трамвай – уже большое счастье.

Крестьян обирают дочиста: хлеб, лошади, коровы и пр. остаются в очень ограниченном числе. За оставленную корову – налог молоком и маслом. Вообще грабеж в огромных размерах!

Мира нет. После Деникина, Юденича – поляки, Врангель, Махно, Антонов и пр. Хлеб в очень ограниченном количестве…

…Последние признаки культурной жизни в Петрограде исчезли! Дров нет. Стоимость сажени дров с доставкой доходит до 100 тыс.! Печи в комнатах всю зиму не топили. У нас в спальной, благодаря соседству кухни комиссара, температура держалась все время 9–7 градусов Р, а в колшатах сына и дочери – 7–5 градусов Р и только благодаря тому, что в остальные две комнаты вселили заведующего ружейной мастерской (коммуниста), у которого есть дрова, и он топил часто свою большую комнату (быв. нашу гостиную), куда поставил железную печку…

Ватерклозеты не действуют. За чистой водой, а также для выноса грязного мусора и испражнений надо спускаться на двор. Извозчиков нет. Почти полное отсутствие бань! Отсутствие лекарств, ткани, ниток, иголок и т. д. Скажите, намного ли эта жизнь отличается от жизни человека пещерного периода?

Под влиянием голода, всех этих антикультурных условий современной жизни, жители Петрограда впали в апатию. По улицам ходят (а не по тротуарам) как сонные мухи. Редко кто не тащит на плечах мешка или узла или тащит сани с поклажей. Неудовольствие современной жизнью общее. Нельзя встретить человека в народе, армии, среди курсантов, за исключением комиссаров и завзятых коммунистов (коих очень немного), довольного современным положением. Возмущения внутри России и у нас в Петрограде не прекращаются. Но все это отдельными вспышками, без взаимной поддержки. А так как шпионаж, не в пример монархическому, организован отлично и жидам не жаль христианской крови, то все эти вспышки скоро прекращаются арестами и расстрелами… При этом жиды прибегают к мерам воистину драконовским. За измену главы семьи арестуют жену и детей, до грудных включительно. Семья Козловского, начальника артиллерии в Кронштадте, арестована, а сын его, говорят, несовершеннолетний, расстрелян! Можно удивляться, но нельзя не признать, что Троцкий, Зиновьев и К° – люди гениальные в своем роде. Благодаря им большевики, вопреки утверждению Талейрана, не только «опираются», но и «сидят на штыках» уже четвертый год.

На Шпалерной по ночам очень часто происходили сцены, при рассказе о которых у рассказчика на голове «волосы становились дыбом»! Приезжали на моторах люди, вызывали по списку арестантов, раздевали до белья, связывали попарно и как дрова укладывали их в грузовики и увозили на Ириновский вокзал! Здесь укладывали их таким же порядком в вагон и везли в артилл. полигон, около ст. Ржевка. Чтобы не тратить патронов, а главным образом потому, что красноармейцы очень неохотно принимали участие в расстрелах, приговоренных просто убивали из револьверов! В числе любителей-палачей отличалась одна женщина, фамилию которой, к сожалению, забыл…

18.03.1921 года. С конца прошлого года и по сие время число краж, грабежа, мошенничества и др. сильно возросло. В ноябре появились «живые покойники», как прозвал народ шайку бывших акробатов. Эта шайка в масках, с горящими углями в зубах, с пружинами на подошвах сапог, которые давали им возможность делать большие прыжки, пугала по ночам на улицах народ и грабила. Шайку вскоре изловили и, по словам досужих людей, семерых закопали в земле живыми. Так как воровство, грабежи и другие преступления так же увеличились в последние дни царизма и накануне падения Керенского, то я подумал, что не означает ли это явление и падение коммунизма? Но, по-видимому, ошибался: большевики держатся и, вероятно, продержатся еще долго!

Пришел под американским флагом пароход «Феникс» (если не ошибаюсь) с пищевыми продуктами для русских (?) детей. Капитан немец. Начали разгружаться, но капитану пришлось разгрузку прекратить: рабочие (русские) начали систематически воровать груз. Капитан донес в Смольный, что возобновит разгрузку только под охраной воинской части. Прислали красноармейцев. В комиссии, руководящей раздачей провизии, два доктора – евреи. Сына М., а также другого из наших преподавателей с русской фамилией не признали достойными получить продукты. М. говорит, что раздают по преимуществу детям евреев. Очевидно, это помощь американских евреев своим русским соотечественникам! А евреи у нас, как я уже упоминал неоднократно, не голодают: в хвостах ни одного нет, все вновь открытые лавки – еврейские! Без погрома дело не обойдется, очевидно. Говорят, что в Польше и у нас в Западном крае они уже начались.

Немец, капитан парохода «Феникс», по словам М., говорит: «Антанта вас, русских, считает теперь самым позорным народом в мире! Не ожидайте, что кто-либо окажет вам какую-нибудь помощь. Чем вы скорее передохнете, тем для Антанты выгоднее!» Может, это по существу и справедливо, и подтверждает мои давнишние предположения, но надо принять во внимание, что капитан – немец (!).

А все-таки мы – голодающие миллионеры. Но многие теперь живут хорошо. Открыты всевозможные лавки, кофейни и ночные рестораны, в которых подают разнообразные блюда, ценою 70 тыс. порция и выше. И все это переполнено! Хорошо живется и музыкантам. Сегодня знакомый скрипач рассказывал, что он, играя в одном кафе на Невском с 7 час. до 12 ночи, получает 250 тыс. в день и обед и ужин. После 12 час. идет в ночной ресторан, где за игру до 4 час. утра получает также 1/4 милл. Итого 1/2 милл. в день. Кроме того, перепадает малая толика от богатых и знатных посетителей (евреев и латышей по преимуществу), которых музыканты встречают «Интернационалом» или входным маршем! Вот он, «пир во время чумы»! Недаром Англия втайне поддерживает советскую власть, зная, что никто лучше ее не уничтожит России! Но, простите, я повторяюсь.

Спекуляциями и аферами занимаются чуть ли не все. Только и слышишь: «перепродал то-то», «спекульнул на том-то». Один мой знакомый, бывший лицеист… скопил оборотный капитал, а его жена ходит в бриллиантах. А нажил капитал на том, что покупал на вновь открытых фабриках и заводах товар и перепродавал в лавки на 50 % дороже. Такие аферисты живут широко. У одного из таких финансистов на Рождество был обед в старом стиле. В разнообразной закуске фигурировали: водка, икра, балык и пр. Обед из пяти блюд с вином; осетрина, индейка. Чай, печенье, пирожные. А вечером его жена проиграла 8 миллионов. Другой милльярдер, на днях, прокутил в ресторане 36 миллионов, дал «человеку» на чай полтора миллиона. Он, очевидно, расценивает миллионы по современному курсу и дал на чай 10 рублей. А мы, скромные обыватели, «голодающие милльярдеры», живем плохо. И едим пустые щи и кашу без масла. Мерзнем, водопровод не действует. К этому мы уже привыкли и носим воду из прачечной; благо она под рукой. Но когда и фановые трубы в уборной бездействуют и заливаемая вода не уходит, наступает сущий ад!

…В дополнение к ранее описанным картинкам нашей культурной жизни прибавлю то, что рассказывал на днях помощник заведующего продовольствием на наших курсах, это простой донской казак. По обязанностям службы он, во время балов и концертов, присутствует в кухне: «Ну и «слабода» теперь. Бога упразднили, и без всяких стеснений! Летом во время собраний парочки выходят и прямо под деревом… И зимой, заглянув в подвал, диву дался: три-четыре пары, не стесняясь и стоя… Ей-богу, не вру». Поистине, русские люди обратились в животных – и все свои потребности исполняют не стесняясь. Недаром преподаватели «политграмоты» начинают свой курс с происхождения человека по Дарвину. Ученики только подтверждают эту теорию и показывают, что русский человек еще и ныне недалеко ушел от обезьяны. К слову, об этих преподавателях. Это все молодежь, окончившая партийную (коммунистов) школу. Они, начиная с преподавателя «политграмоты», быстро повышаются по службе, получая назначение помощника комиссара, комиссара, начальника курсов и так далее. А потому преподаватели эти беспрерывно чередуются. Все они ужасно напоминают тип ломового извозчика: грязнейший полушубок, подпоясанный ремнем, и громадные валенки. При этом манеры и язык тех же ломовиков. Коллеги-преподаватели так и говорят: опять появился новый ломовик! Первые преподаватели этого предмета, интеллигентные еврейчики, давно ушли, поднявшись на верхние ступени служебной лестницы. Грязные полушубки и валенки встречаются нередко и среди преподавателей других предметов. Вчера и я купил за 300 тыс. старые сибирские валенки у своего племянника (а потому и дешево) и сегодня, на уроке в неотопленном классе, оценил их достоинство: ноги как в печке. На днях разыскивал водопроводчика, попал в квартиру в нашей же лестнице, в четвертом этаже. Дверь отворена; прохожу коридор, кухню, никого. Вхожу в комнату, грязь которой меня поражает. В особенности бросилась в глаза железная кровать с грязнейшей подушкой, покрытая остатками ватного одеяла, еще более, если это возможно, грязного, чем подушка Встречает меня человек неумытый, в грязной и изорванной ватной кофте, из-за которой выглядывают, грязные в высшей степени, остатки белья. Принимаю его за водопроводчика, которого я разыскиваю. Но оказывается, что я ошибаюсь. Передо мной бывший председатель военного суда на Кавказе генерал-лейтенант М. К. Л., на днях принятый к нам на курсы в качестве штатного преподавателя по русскому языку! Вступаем в беседу. Человек бесспорно интеллигентный, женат, пять человек детей, живут у тещи, где, по его словам, места ему не оказалось. Очень нуждается. Давно искал место и рад, что попал к нам, где ему и отвели комнату в квартире красноармейца, который имеет дрова, и он рад, что не мерзнет.

11.02.1922 года. Цены, убегая быстрее ставок, дошли уже до 1/4 миллиона за фн. сахара, а золотой 10-рублевик приближается к 3-му миллиону. Следовательно, мои 7 миллионов в месяц равняются 22 рублям! Умопомрачение! Действительно: «Редкий случай феноменального сумасшествия расы» (Р-С-Ф-С-Р). «По краям – розы, потом слезы, а в середине – фига».

На днях М. дал мне прочесть «Новое время», издатель М. А. Суворин, в Белграде от 13 декабря 1921 года В нем напечатано, что к 1 декабря 1921 года в России выпушено 777 триллионов и 879 миллиардов бумажных денег!!! Сопоставьте это с одним миллиардом их в 1913 году.

Перефразирую Сократа и скажу: «Понимаю, что я ничего не понимаю».

Лично я остаюсь при том убеждении, что ничего хорошего мы не дождемся и лучше всего поскорее умереть. К слову. В ноябре умерла моя двоюродная сестра Ольга Коссаржевская; похороны ее стоили 1 200 000 руб. В конце февраля я хоронил сестру Ольги, похороны ее стоили мне 10 млн. А на Пасху умер мой друг и многолетний товарищ Г. М. Яковлев. Его похороны стоили без малого 200 миллионов. Если я проживу еще год и умру не на службе и не в больнице, то мои похороны, пожалуй, будут стоить миллиард рублей! Поэтому и надо умирать, пока не выгнали со службы. Надеюсь, что гроб сколотит, по бывшим примерам, столяр курсов, а лошадь и телегу даст заведующий хозяйством курсов. А следовательно, скорее умереть во всех смыслах выгодно: избавишься от этой беспросветной, томительной и некультурной жизни – и похороны будут стоить дешево.

12.05.1922 года. До каких пределов разрушения дошел Петроград, до какой степени некультурности дошла наша жизнь – «этого ни пером описать, ни рассказать!»

Деревянные дома сожгли, добрались до старых каменных, из которых все деревянные части выбрали на дрова. Чудные, новые дома-дворцы с центральным отоплением приходят в негодность. Прежние владельцы, которым предлагали взять их обратно, не берут, так как на ремонт не хватит никаких средств. Дома стоят пустые и продолжают разрушаться. Редкие жильцы в них, занимая большие квартиры, за отсутствием дров, ютятся в двух или трех комнатах. Крыши текут, потолки обваливаются… Вообще все приходит в разрушение.

…Нравы совершенно изменились: украсть, надуть считается в порядке вещей даже в нашей среде, не говоря уже о демократах… Простите, не воздержусь и процитирую на память экспромт покойного Пуришкевича 1917 г.:

«Не видать земли ни пяди, вся покрылась: кони, б…и. С красным знаменем вперед обалделый прет народ. Нет ни совести, ни чести, все смешалось с г…м вместе, и одно могу сказать: «Дождались, е…ь!»

Нецензурно, но характерно, и русский стиль выдержан! Надо отдать справедливость и русскому народу: насчет стихов на современные темы, анекдотов и подбора слов на заглавные буквы – мастер. Упомяну о злободневном, на современную тему ограбления церковного имущества. Обмен телеграммами: 1) Ленину – «Троцкий», 2) Ответ – «Ленин» и 3) Ленину – «Зиновьев».

Все поняли и расшифровали:

1) Трудно Работать, Отберем Церковную Казну И Исчезнем, 2) Левушка, Если Нужно, Исчезнем Немедленно, 3) Зачем Исчезать, Надо Обороняться, Ведь Есть Еще Веревка.

О результате сбора с церквей говорят, что собрали громадные капиталы. Возможно. Но сопротивления были. Сам видел (Владимирский собор у Тучкова моста), подростки избили комиссию при выходе ее из собора, едва добрались до мотора. Рассказывают о бунтах в Казанском соборе и на Сенной. А в Москве уверяют, было хуже. Наши газеты косвенно это подтверждают, объявляя об аресте патриарха Тихона, митрополита и благочинных священников; уверяют, что последние уже расстреляны. Возможно и это. В твердости власти Советскому правительству отказать нельзя, а характер русского «быдла» они хорошо поняли и не боятся его.

Да, «дождались» и еще худшего можем дождаться! «Свобода, равенство и братство»!!!

Думаю, что это будет на Земле только тогда, когда наступит Царство Божие и люди станут ангелами. Но вряд ли это когда-нибудь будет!

21.05.1922 года. Приходит на ум историческая параллель. И против Великой Франц. революции восставали чуть ли не все европейские державы, а ведь она восторжествовала?.. С другой стороны: к чему же привели ее лозунги – «Свобода, равенство и братство»? Вспоминаю «Панаму» и прочие прелести республики!

Допустим, что Коммунизм – рай, в теории (в который нас, глупых, тянут за уши), но ведь практика не всегда подтверждает теорию? А ведь люди-фанатики всегда желают оставить память в истории (это так соблазнительно), а стоять во главе и играть главные роли приятно всякому человеку.

Остаюсь при старом: Рай наступит тогда, когда люди станут ангелами!!!

25.05.1922 года. До какой степени нахальства и издевательства дошло наше правительство! Жалованье своим служащим не платит: «Нет денежных знаков – и баста!» А Васька слушает, да ест и благоденствует. Он знает, что народ, который пережил Ивана Грозного и многое другое, все вынесет. И верно, всем нам без исключения – цена грош ломаный! Посмотрите, как относится правительство к своей гвардии и жандармерии, к курсантам. Кормит впроголодь, одевает как нищих, зимой держало в холоде…

С 1-го июня лагери. На этой, последней учебной неделе были репетиции. В трех моих отделениях, из ста учеников, отвечали не более трети. Остальные говорят: «Ставь, дедушка, кол». «Красное командирство» их не прельщает, стремятся домой в деревню. Но начальство не желает делать поблажки и пугает оставлением на второй год. Посмотрим, что выйдет из этой борьбы. Многие курсанты прибегают к более радикальной мере. Побеги постоянные… Они уверяют, что в деревнях таких принимают с распростертыми объятиями. А если поймают, назначают в рабочие роты в ближайшие части. А это их вполне удовлетворяет.

6.06.1922 года. Злоба дня – процессы: над эсерами и духовенством. Патриарх Тихон отказался, и временно управление церковью перешло в совет из трех священников: Введенского и двух других, фамилии которых не упомнил. Все трое, конечно, ставленники правительства Говорят, что первый из евреев и большой фигляр, но у него много поклонниц. Про двух других рассказывают невероятные вещи, но, может быть, и врут, не знаю. Петроградский митрополит Вениамин, избранный народом, арестован и будет судим за то, что отлучил от церкви Введенского. Часть арестованных в Москве священников приговорена к смертной казни. Но все это наш народ, «богоносец», по словам Достоевского, вынесет, конечно, безропотно!

Барометр нашей жизни, цены, мчится в гору без удержу, только цена хлеба почему-то остановилась на 140 тыс. – фунт. Теперь денежная единица у нас – «миллион-рубль», но скоро перешагнем и его. «Пир во время чумы!» продолжается и принял гомерические размеры. Под флагом помощи голодающим разрешены все азартные игры и скачки. Открыто множество игорных домов. Счет на миллионы. Счетчикам при игре в лото платят по три миллиона и более за вечер. Мы, мелкота, голодающие миллионеры, при игре в коммерческие игры, рассчитываем с точностью по десяти тысяч, т. е. пять тысяч и менее отбрасываем, а 6 и более считаем за десять. А в бывшем клубе приказчиков (Владим. проспект, 12), в этом прибежище миллиардеров, вновь нарождающихся буржуев, считают с точностью до десяти миллионов. При игре… закладывают в банк десятки миллиардов и выигрывают триллион! Вновь народившаяся буржуазия начинает копировать старые порядки… История повторяется, и возможно, что и наша революция кончится по образу Великой Французской. Ничто не ново под луной!

Возмутительный суд над эсерами, главными создателями нашей революции, идет своим порядком. Подсудимые разошлись на два лагеря. Одна группа, интеллигенты, с Гоцем во главе, держатся гордо, а другая, демократическая, «сознательные рабочие» по преимуществу, покаялись и стоят на стороне обвинителей. Этим судом мало интересуются и мало о нем даже говорят! Суд над митрополитом Вениамином и священниками возбуждает любопытство более, и о нем много говорят. Рассказывают, что Михайловская площадь была засыпана цветами. Большая толпа народа встретила Вениамина пением «Исполати деспота» и «Достойно есть». Многочисленные добровольцы-защитники встретили владыку в зале Дворянского собрания и пошли под благословение, а доброволец-защитник из Москвы, еврей (?!) – поцеловал у него руку. Из толпы на Михайловской площади многие тысячи арестованы. Так ли было дело – не знаю, сам этого не видел, так как никуда не хожу, а винчу беспросветно, надеясь этим скорее приблизить себя к нирване. Не оправдываюсь, а признаю себя истинным сыном русского быдла! Умнее всех нас поступил один из служащих в ГуВуЗе (фамилию забыл), который в первый день революции, убив свою жену, сам застрелился (детей не было). Завидую генералу Попруженко, который умер за две недели до революции. А умница А. Д. Бутовский умел хорошо приспособляться к жизни и умер в первый день революции.

Мы уже в обрыве и повергли в прах все, что веками было накоплено. Теперь вопрос в том, какой из «недругов» «коня опять взнуздает и запряжет не в старую» (спасибо и за это) «телегу»?! Я всегда был и остаюсь поклонником немецкой ориентации: француз легкомысленен и очень ожидовел, англичанин уже очень строг, а немец все-таки помягче; себя, конечно не обидит, но, насаждая культуру, приобщит и нас к ней. Возможно, очень вероятно, что «недруг» окажется не один, а несколько, и тогда от России останется одно воспоминание. И это будет в порядке вещей. Мы показали свою полную несостоятельность вполне наглядно. А не есть ли все то, что происходит ныне, выполнение программы сионистов? Все возможно! Поверишь Нилусу («Великое в малом»).

21.09.1922.…В школах и на курсах, и у нас в том числе, средства для ремонта добываются оригинальными путями. 8-я школа комсостава (6. Павл. в. учил.) эксплуатирует «Аквариум», наши 6-е советские пехотные комкурсы открыли кафе на Невском, пекарню на Петроградской стороне и открывают кинематограф; само «Гувузпетво» (Главн. Упр. Воен. Учеб. Зав. Петр. Воен. Окр.) открыло на Невском игорный дом и т. д. К слову; мой питомец, кадет выпуска 1911 года, ныне занимающий высокий пост инспектора пехоты «Гувузпетво», как один из членов этого клуба, дежуря через день и получая за это какой-то маленький % с прибыли, зарабатывает по 100 миллионов в месяц! С января этого года нас заставили читать 32 урока в месяц бесплатно. А вчера (21 сентября) в «Гувузпетво» сказали, что число бесплатных уроков для нас повышено до 60 в месяц!!! Казалось бы, можно заявить протест или объявить забастовку. Но это никому и в голову не придет, ввиду продолжающего существовать красного террора. Аресты и расстрелы продолжаются беспрерывно. «Чека» работает отлично, в числе служащих в ней называются несколько громких фамилий бывшей аристократии и в том числе и некоторых женщин!