Читать книгу Братство - Ингар Йонсруд - Страница 17

Часть 1
Глава 15
Лондон. Февраль 1943 г.

Оглавление

– Нам надо поговорить, – прошептал низкий голос.

– Это ты! – тихо сказал Кольбейн.

– Наконец-то я тебя нашел, – ответил человек.

Они молча пошли пешком от Риджмонт-Гарден через Гайд-парк. Кольбейну пришлось напрячься, чтобы не отстать от почти двухметрового великана. Наконец они остановились напротив кирпичного дома эдвардианской эпохи в престижном районе Кенсингтон. Убедившись, что они одни, высокий мужчина открыл дверь.

Норвежец опустился на лавку в беленой кухне.

– Нам понадобится вот это, – сказал его собеседник. Зашторивая окно, он потянулся так, что его сшитые когда-то на заказ поношенные хлопчатобумажные брюки едва не лопнули. Что-то зазвенело. «Гленливет». Односолодовый виски.

– Они следят за тобой, Кольбейн.

Шотландский акцент был тот же, как он его запомнил. Значит, он все-таки не сошел с ума. Его действительно преследовали.

– Они…? Власти…? Ты о чем?

Джон Монкленд Эктон пристально посмотрел на него, поставил на клетчатую красно-белую скатерть два стакана для молока, откупорил бутылку и налил в каждый на два сантиметра спиртного. Ухмыльнувшись, он ничего не ответил. Лишь ухмыльнулся. Так значит, это правда. Кольбейн сбился со счета, сколько раз Элиас Бринк в гневе обвинял Джона в шпионаже в пользу Британии. И всякий раз Джон с негодованием опровергал эти обвинения: «Я предан науке. Вам лично и науке», – заверял он Бринка.

– Говорят, ты теперь называешься магистром. Что ты исследуешь, если ты хочешь, чтобы я тебе доверял? – спросил Джон.

Кольбейн достал расческу и пригладил русые волосы. Осушив стакан, он откинулся назад и почувствовал, как тепло алкоголя разливается по всему телу.

– Рептилий амниотов, – тихо ответил Кольбейн. – Ящериц и тому подобное, – добавил он, хотя Джон, конечно, и без того знал, о чем он говорил.

И это даже не было ложью. У него уже была степень магистра – его первая, которую он получил, когда занимался исследованиями в Бергенском музее.

Великан недоверчиво посмотрел на Кольбейна.

– Так значит, ты просто все бросил? С твоим талантом? С твоей славой?

– Вена – это законченная глава, – сказал Кольбейн, осушив стакан.

Джон подлил виски.

– Я ушел в тень. Мне нужна была новая страна. Новый город. Без призраков. Без прошлого.

Шотландец взглянул на него.

– И как, получилось? Все с начала?

Кольбейн фыркнул.

Джон покинул Вену вскоре после Кольбейна. Когда разразилась война, он стал дешифровщиком в британской военной разведке.

– Я работаю в особом неофициальном проекте. Нам запрещено о нем рассказывать. И о том, чем мы занимаемся, и о том, с кем работаем. Мы живем на военном объекте, и нас редко отпускают. Сейчас я здесь, потому что они думают, что я навещаю свою беременную сестру. И даже моя семья не знает, чем я занимаюсь.

Джон посмотрел Кольбейну в глаза.

– Я должен был убедиться, что за тобой нет слежки и что за мной нет хвоста. Только тогда я смог подойти к тебе. Человека в моем положении могут отдать под трибунал только за то, что я обменялся взглядом с таким, как ты.

Эти слова задели Кольбейна. «С таким, как ты». Как будто бы он ненавидел Элиаса Бринка меньше, чем какой-то самодовольный британец. Это было лишним подтверждением того, что он принял правильное решение – скрывать свое прошлое. Потому что они не поймут. Никто не поймет.

Шотландец замолчал, а затем продолжил.

– Наша работа – расшифровывать немецкие кодированные сообщения. По причине, которую я не могу тебе назвать, мы чертовски хорошо умеем это делать.

Он не хвалился. Его голос звучал, скорее, печально. Ему было нелегко говорить об этом вслух постороннему человеку, и Кольбейну стало интересно, почему тот доверился ему.

Джон поднял руку, словно прочитав его мысли.

– Сейчас поясню, – сказал он.

Он встал, подошел к висевшей у двери холщовой сумке и достал тз нее толстый конверт.

– Помнишь?

В конверте лежала латунная рамка размером с книгу с черно-белой фотографией под пыльным стеклом. На узком паспарту извилистым почерком было написано: «Вена, 1931». Кольбейн провел пальцем по лицам на фото. Ему не нужно было считать, он знал: их было восемь. Семеро студентов и один профессор на фоне больших арочных окон главного входа в здание университета, спроектированного архитектором Генрихом фон Ферстелем в 1884 году. UniversitätWien[14].

На заднем плане слева стоял швед Ульф Плантенстедт с зачесанными назад темными волосами, в костюме в черную полоску и с наметившимся вторым подбородком. Рядом с ним стоял Томас – австриец, математик. Его лицо украшала борода-эспаньолка, а волосы были зачесаны на прямой пробор. Он держал во рту трубку, что придавало ему надменный вид. Рядом стоял и сам Кольбейн, с изящной прической и гладковыбритыми щеками. Он выглядел счастливым. И, надо признать, не таким уж самодовольным.

– Как давно это было, – задумчиво произнес Кольбейн.

– В апреле будет двенадцать лет, – ответил Джон.

Рядом с Кольбейном стоял Джон. Он был на голову выше других. Кудрявые волосы торчали из-под темной фетровой шляпы, вроде тех, что носили чикагские гангстеры. Лицо Джона было угловатым и уверенным. Последним в заднем ряду стоял Зигмунд – химик с красивыми темными кудрями, в круглых очках. Он был единственным человеком на фотографии в лабораторном халате.

– Ты что-нибудь о нем слышал? – спросил Кольбейн, показав пальцем на еврея на фотоснимке.

Джон мрачно покачал головой.

– Я также беспокоюсь о том, что что-то могло случиться с Любовью. Судя по тому, что я слышал, Киев лежит в руинах.

Справа на переднем плане сидела крепкая советская женщина с лошадиным лицом. Ее светлые волосы были подстрижены «под пажа», а из-под бесформенного платья торчали толстые лодыжки. Рядом с ней сидел он. Профессор. Элиас Бринк.

Кольбейн тяжело сглотнул.

Бринк был центром фотографии. Он сидел, слегка подавшись вперед, его живые глаза горели. Шерстяной пиджак в клетку сидел на профессоре безупречно. Кольбейн хорошо помнил исходивший от пиджака запах лосьона после бритья «Лентерик». В руке профессор держал диплом с надписью: «Премия Рудольфа IV за выдающиеся исследования, 1931. Профессор Элиас Бринк». Профессору было ближе к сорока. Остальные люди на фотографии были моложе.

Левая рука профессора лежала вдоль тела, рядом с рукой другой женщины, сидящей подле. Но даже если присматриваться, как много раз делал Кольбейн, невозможно было понять, касаются ли руки друг друга. Это была рука Эльзы. С прямой спиной и с плотно сжатыми коленями она позировала рядом со своим наставником. Ее взгляд был самоуверенным и игривым. Ее длинные волосы – заколоты наверх, так что была видна ее стройная надушенная шея, и только одна прядь спускалась на платье, в которое она была одета в тот день. У Эльзы было маленькое бледное лицо, узкий нос и большие чувственные глаза и губы. Чувственные – такими они были всегда. Боковой свет нежным контуром очерчивал ее грудь. Она была красива настолько, насколько некрасива была Любовь.

Над головами стоявших мужчин на фотографии тонкой тушью было выведено: «Венское братство сохранится! Вечная жизнь! Вечная слава! Ваш друг Элиас».

– Венское братство, – прошептал Кольбейн.

У него был такой вид, как будто он лицом к лицу столкнулся с привидением.

14

Венский университет (нем.). – Прим. пер.

Братство

Подняться наверх