Читать книгу Три безумных недели до конца света - Ирина Анастасиади - Страница 1

Человек придумал мир. Но он же придумал войну.

Создал моральные правила и сам же их нарушает.

Придумал любовь к ближнему. И сам же её презрел.

Обрёл истину, и сам же её опроверг.

Совесть – чисто человеческая черта.

Человек сначала убивает другого человека,

И только потом уже

Его начинают мучить угрызения совести.

1

Душная майская ночь 3013 года была беспокойна. Болезненная луна, опрокинувшись на горбатенькую спинку, лениво лила бледный свет вниз, на многострадальную столицу Хватляндии. Ярко светились окна кабинета премьера, напоминая грозной бурлящей толпе, залившей набережную фон Зюген–а–Алэн о том, что их повелитель не спит в этот поздний час, а обдумывает способы спасения государства от надвигающейся беды.

Но, несмотря на эти светящиеся окна, а может быть, именно из–за этой демонстрации деланного рвения, толпа, собравшаяся под окнами Премьерского Дворца, зло рокотала, в любой момент готовая разнести всё на своём пути. И по всей вероятности, этот момент уже настал.

Ночь властно требовала перемен.

Правительство было обеспокоено не на шутку. Утром премьер министр Хватляндии Фридрих фон Шайтан выехал на своём золотом фаэтоне, ведомым шестёркой серебряных жеребцов–роботов и был забросан по макушку уличной грязью. Этот жест возмущения изумил всех, но больше всего – самого премьера. Непостижимо, каким образом он докатился до подобной непопулярности. Ведь ещё год назад, когда он выставлял свою кандидатуру на пост премьера, его называли «спасителем отечества» и «надеждой партии Древконосцев».

И действительно, было чему удивляться. Ведь предыдущий премьер, не дослужив срока, был просто вышвырнут со своего поста, как раз для того, чтобы Фридрих фон Шайтан смог занять его место. «Спаситель» тогда, помнится, сняв башмак, дерзко лупил им по кафедре, как бы в подтверждение своих слов, и обзывал своего соперника Форфайфеля фон Жруанвиля «губителем всего живого» и обещал по пришествию к власти накормить досыта всю страну, а не только её министров. Он также обещал извести коррупцию, уменьшить барщину и ликвидировать феоды.

Народ воспрял духом. Это заявление почему–то очень обрадовало противников фон Шайтана и сильно озадачило его соратников. Однако же, никто не взял на себя труд задуматься над тем, насколько реально выполнить подобные обещания.

Мы, люди, вообще не склонны к анализированию. Ничто так и не научило нас делать выводы из своих ошибок. Раз, доверив судьбу своей страны какому–нибудь краснобаю–проходимцу, мы не находим ничего лучшего, как упорно выбирать его снова и снова в надежде, что на этот–то раз, он, наконец, исправится. А разочаровавшись в одном проходимце, мы радостно бросаемся из одной крайности в другую, делая последующую ставку на ещё большего проходимца.

Человек придумал логику, как выдумал он добродетель, пытаясь отречься от своей животной сущности. Но вот как раз эта выдумка и завела его в тупик. Ибо с одной стороны, он, человек, жаждет добродетели, а с другой, открещивается от неё всякий раз.

В своё время, желая добиться поддержки народа, фон Шайтан издал указ, отменяющий налоги, установленные во время правления фон Жруанвиля. Тогда партия Наконечников подняла бучу в Большом Совете и вынудила премьер министра издать новый указ, опровергающий предыдущий. Страна встречала эти новости с недоумением. Местные органы власти не поспевали следить за меняющимися каждый месяц законами.

Страна полностью разочаровалась в своих правителях. И народ всё чаще стал собираться в толпы и выходить митинговать на улицы, чтобы на него, наконец, обратили внимание. А затем начались раздоры в самом правительстве Хватляндии.

День за днём внутренний раскол правительства становился всё более явным. Прежде всего, от фон Шайтана откололась партия аристократов. Потом начали отходить отдельные члены правительства, недовольные его налоговой политикой. Под подобным давлением он, решив вернуть себе голоса, был вынужден ввести целый ряд новых налогов: на многодетность и на бездетность, на роскошь и на нищенство, на зарплаты и на пенсии. Ни один из голосующих не мог предположить, что однажды произойдёт неожиданное, и их власть в результате этих действий зашатается.

Некоторое время население славной страны Хватляндии продолжало терпеливо ожидать, что произойдёт чудо, и правительство отменит эти непосильные налоги. Но было ли способно нынешнее правительство совершить чудо? Умные люди скептически качали головой. Однако умные люди никогда не принимают участия ни в премьерских выборах, ни в революционных движениях. Умные люди просто молчат, скромно делая своё дело.

И, наверное, именно потому, на площади фон Зюген–а–Алэн нельзя было увидеть ни учёных, ни писателей славной страны Хватляндии. Не было среди бунтующих и директора Института Искусственной Жизнедеятельности – Диагора.

В этот поздний час маститый учёный спал и видел сны. И снилась Диагору не бурлящая от гнева толпа, не испуганное правительство, а ДНК с тяжёлой наследственностью. Временами какая–то мысль вдруг освещала его худощавое лицо слабой улыбкой. Очевидно, ему виделся способ очистить ДНК от наследственных болезней. Но мысль эта проносилась в его сознании лёгким облачком и тут же исчезала…

Луна хитро улыбнулась толпе, собравшейся под стенами Премьерского Дворца, и укрылась багровым облаком. Голубая молния распорола небо. Загремел гром, разбудив Диагора. Он приоткрыл глаза.

– А почему бы не попробовать очистить несущую ДНК? – сонно потягиваясь, спросил он себя. И уже совсем проснувшись, добавил. – Да! Да! Это идея!

Он резко вскочил с кровати и, усевшись за письменный стол, принялся строчить что–то в тетрадь. Иногда он поднимал голову к небу, словно спрашивая совета. И небо подмигивало ему, как заговорщик, время от времени выбрасывая из чёрных своих глубин золотой зигзаг молнии.

– Такой поворот дела обещает много неожиданных результатов, – забормотал учёный, пробегая глазами свои рабочие заметки. – А что если отвергнуть всё, что я делал до сих пор и предположить невероятное?

Откинулся на спинку кресла и задумчиво повертел в руках карандаш. Постучал тыльной стороной карандаша по исписанному вкривь и вкось листу. Внезапно весь подобрался. И решительно заявил сам себе:

– Да, только этим путём и следует идти.

Словно в подтверждение его словам, снова грянул гром. И ливень забарабанил по крыше.

2

– Разбегаются, – ликующе взвизгнул личный секретарь премьера, следя из–за занавески за бегущей врассыпную толпой. Ливень нещадно бил людей в спину.

– Это знамение свыше, – самоуверенно заявил фон Шайтан, растягивая бледные губы в улыбке.

Секретарь, прилизанный, безликий мальчик, молча улыбнулся шефу одними уголками губ и нервным жестом поправил галстук.

– Господин премьер, все собрались в зале заседаний. Ждут.

– Что же ты молчишь? Пошли! Да пошевеливайся же!

Секретарь обижено поджал губы и бросился открывать шефу дверь. Премьер нервно передёрнул плечами и перешагнул через порог. От секретаря ничего другого и не ожидается, кроме того, как делать все дела предельно быстро. Не ждать же от него, в самом деле, качественной работы?!

Фон Шайтан вошёл в зал, где должен был заседать сенат, нагло стуча каблуками блестящих штиблет. Решительно опустился в кресло. И проговорил формулу открытия заседания металлическим голосом.

На сей раз совет собрался в Малом зале. Присутствовали лишь самые важные сановники государства. Фон Шайтан восседал во главе гигантского овального стола. Брови его были сдвинуты. Лицо перекошено. Члены сената, сидевшие вокруг стола, злобно переглядывались.

Камеры урчали довольно, записывая каждое произнесённое слово и отображая каждое движение губ важных государственных деятелей.

– Господа! Страна объята недовольством, – со значительным видом заявил министр Всеобщего Вооружения фон Пустофф. – Народ требует отставки президента.

– Население, доведённое до предела последствиями вашей политики, выступает против правительства. А это уже не просто недовольство, а революция, – напыщенно добавил сенатор фон Верходув, глава оппозиции.

Он был страстен и суров. Как коса в руках смерти. Фанатичный защитник общественного блага, как он сам понимал это благо, Фридрих фон Верходув считал вероятную революцию своим частным делом. Костлявый, дебелый, с длинным отёкшим лицом, он со страстной ненавистью глядел маленькими обезьяньими глазками на фон Шайтана. Тайная борьба, которая подспудно шла весь последний год между ним и премьером, сегодня стала явной.

– Кто уполномочил вас, господин сенатор, говорить от лица народа? – приторным тоном поинтересовался премьер.

– Боюсь, вам никогда не понять истинных масштабов катастрофы, постигшей страну, – покачал головой фон Авоськин, представитель партии Наконечников, приходя на помощь своему соратнику. – Народ жаждет перемен. Революция уже готова разразиться.

И почесал нос, вспоминая, о чём именно толковал ему несколько минут назад его референт. Однако ничего почему–то не вспомнил и загрустил.

– Разве у нас не имеется в наличии законов, запрещающих революцию? – поинтересовался фон Шайтан и обвёл зал вопрошающим взглядом.

– К сожалению, не имеется, – заявил советник по Особо Секретным Делам Нимфодор фон Борофф.

– Значит, надо выпустить пару–тройку соответствующих законов. Вот вы, фон Борофф, этим и займётесь! – изрёк премьер. – Коли законы недостаточно хороши, пусть, по крайней мере, их будет много.

– Гениально, шеф! – пискнул советник по Крайним Случаям Базиль фон Зайкинн и заёрзал в своём кресле под раздражёнными взглядами оппозиционеров.

– И вообще, чтобы народу было бы не до революций, надо быстренько обложить этот самый народ новыми налогами, – удивил собрание ещё одной готовой фразой фон Шайтан.

Таких фраз у него имелось множество. По паре на любой случай. В конце концов, он ведь был профессиональным политиком. А профессионализм политиков, как раз в том и заключается, чтобы вовремя вспомнить заготовки на каждый случай жизни. Дай Бог жизни референтам! Не будь их на свете, что бы говорили народу политики Хватляндии?!

– Ну, думайте, кого мы ещё не обложили налогами? – строго спросил премьер собравшихся.

В зале повисла тишина.

– Да вроде никого и не осталось, – внятно заявил фон Борофф.

Сиятельный этот вельможа, обладающий внушительной осанкой, был возвеличен нынешним премьером почти до абсурда за услуги весьма и весьма сомнительного характера. Блистательная карьера Нимфодора фон Борофф вызывала всеобщую зависть, равно как и титул советника по Особо Секретным Делам, изобретённый специально для него. Благодаря этому титулу сорокапятилетний сановник приобрёл страшную власть не только над рядовыми гражданами Хватляндии, но и над её сановниками.

Он слыл великим крючкотвором, а уж пререкаться с ним не решился бы даже грозный министр Всеобщего Вооружения фон Пустофф. Вот и сейчас, фон Борофф вольготно развалился в кресле и повторил:

– Да вроде никого и не осталось.

И с победоносным видом оглядел зал. Будто бы этот факт был его личной заслугой.

– Государственным служащим ещё полгода назад урезали зарплаты вдвое, – с удовольствием подпел всесильному советнику сенатор фон Авоськин.

И задумчиво почесал лоб, вспоминая подвиги правительства за последние шесть месяцев.

– С частных предпринимателей берут девяносто процентов их доходов, – вспомнил он, наконец. – Студентам перестали платить стипендию.

– А тем, кто не учится и не работает, назначили штраф, – кукарекнул, чуть привстав, фон Верходув.

Этот вельможа считал себя прирождённым главой крупных вассалов. Он олицетворял собой незыблемость прошлого. Ни о каких нововведениях он и слышать не хотел.

– Правда, штраф пришлось отменить, – добавил он с важным видом и грузно опустился в кресло.

– Ну конечно, господа сенаторы ни с того, ни с сего решили, что безработных следует подкармливать из государственного бюджета! – бесцеремонно перебил сенатора фон Борофф, который терпеть не мог старой гвардии.

– В стране не должно быть голодающих. Это вредит лицу правительства, – объяснил сенатор фон Верходув и одарил присутствующих чарующей улыбкой. – Зато мы наложили на многодетных особый налог за каждого вновь рождённого младенца.

– А на бездетных наложили налог за бездетность, – с готовностью подсказал сенатору фон Борофф. И довольно запыхтел, закидывая ногу за ногу, что было нелёгким делом при его излишней дородности.

Фон Верходув бросил на советника злобный взгляд. Он люто ненавидел советника по Особо Секретным Делам за то, что тот поднялся из низов. Ненавидел за титул, специально придуманный для любимчика премьера. Ненавидел за данную тому безграничную власть.

– Пенсионерам перестали выплачивать пенсии, – вспомнил между тем Министр Обходных Путей фон Кабы. – Раз уже не работаешь, нечего проедать государственные деньги!

Тут все сенаторы замолчали, пытаясь вспомнить все свои заслуги. Но ничего более не вспомнив, загрустили.

– Всё! – решительно подвёл итог этим тягостным раздумьям фон Борофф.

– Всё?! – не то спросил, не то вынес приговор фон Шайтан. И оглядел присутствующих осуждающим взглядом.

– Да больше, вроде бы, никого больше и не осталось, – пробормотал фон Пустофф.

– Никого, кроме мертвецов, – небрежно бросил фон Зайкинн.

– Как?! Мертвецы ещё не платят налогов? – возмутился премьер и стукнул по столу кулаком. – Это безобразие следовало бы прекратить!

– Верно, – с готовностью согласился с ним фон Борофф. – Каждый гражданин, даже если он мёртв, обязан платить налоги.

3

Сын хлеботорговца Нимфодор Борофф из города Выкус, прожил в безвестности вплоть до 30 лет. Большинство его сверстников, к тому времени, уже сделали карьеру и даже начали подумывать о пенсии. Ну а Нимфодор только начал свою карьеру, случайно попав в Курвиль, где и познакомился с Базилем фон Зайкинн, который к тому времени дослужился до скромной должности помощника следователя в министерстве Особой Безопасности.

Эти двое сразу же почувствовали друг к другу странное влечение, построенное на родстве душ. Именно тогда Нимфодор впервые открыл для себя мир власти. И этот мир бесповоротно заполонил его душу.

Он упросил Базиля пристроить его в министерство. И уже через некоторое время был принят секретарём в штат министра Особой Безопасности. Но Нимфодора не смущала мизерность его нынешней службы. Ночи напролёт он исступлённо рылся в документах своего шефа, изучая секреты службы безопасности страны и постигая личные тайны членов правительства Хватляндии. Особенно вникал в тайны государственные. И уже в скором времени удивил Базиля своими точными суждениями. К чему приведут страну все эти его знания, мы в скором времени узнаем. Ну, а пока Нимфодор мог только мечтать о власти.

– Мне бы в следователи попасть, – делился он самым заветным с другом, – уж я бы развернулся.

– Не так это просто, – глядя голодными глазами куда–то вдаль, отозвался Базиль. – Ведь для того, чтобы стать следователем, надо окончить Университет. Да найти протекцию.

– А что, без протекции не обойтись?

Фон Зайкинн почесал затылок со скудной блёклой порослью и сказал шёпотом:

– Есть в этом деле свои секреты. Только насколько ты готов поступиться своими принципами?

– Принципами? – искренне удивился Борофф. – Да у меня в жизни не было никаких принципов.

– Это хорошо, – весело посмотрев закадычному другу в глаза, заявил Базиль. – Это очень, очень хорошо.

А уже месяц спустя, оба катили в соседнюю Стервляндию, имея в кармане официальное направление в высшую школу Всеобщей Безопасности. В документе значилось: «Направляется на курсы повышения квалификации». Какую такую квалификацию предполагалось этим двоим повысить в стране, которая никогда не питала дружественных чувств к их родине, было по меньшей мере, непонятно.

Когда, полгода спустя неразлучные друзья вернулись в родное министерство, их карьера самым загадочным образом пошла вверх. Все эти внезапные метаморфозы убедили Нимфодора в полезности знакомств во враждебной стране, где, видать здорово заботились о благе хватляндских служб безопасности.

Очень быстро Борофф и Зайкинн, при помощи дорогих наставников из Стервляндии, пошли в гору. Особенно Нимфодор. Тут польстив. Там одарив дорогим подарком. Жажда власти вынуждала бедолагу Бороффа карабкаться по служебной лестнице всё выше и выше. Начальник службы Всеобщей Безопасности, затем заместитель министра Особой Безопасности, затем секретарь Совета Министров. Таким образом, в один прекрасный день, он подошёл в непосредственную близость к премьеру.

Само собой разумеется, подобный взлёт произошёл вовсе не благодаря таланту Нимфодора. Ну, а учитывая атмосферу интриг и зубоскальства, царящие в Хватляндском государстве, то вообще и говорить нечего. Окончательно его захватывающую дух карьеру решил коварный шаг этого интригана, граничащий с неограниченной наглостью.

Всё случилось, когда Борофф понял, что нынешний премьер фон Жруанвиль не сможет более удержаться на своём посту, и решил воспользоваться этим. Давно уже, и не только по собственному желанию, Нимфодор собирал компромат на премьера. Но вовсе не обо всём информировал своих шефов в Стервляндии.

Будучи секретарём Совета Министров, он имел доступ ко всем лицам, в том числе и к тогда ещё кандидату на пост премьер–министра Фридриху фон Шайтану. И Нимфодор решил воспользоваться этим своим преимуществом. Он послал фон Шайтану письмо с просьбой встретиться, «дабы рассказать о том, как недостойно превышал наш премьер свою власть».

После этой встречи на свет вылезли страшные подробности политических деяний фон Жруанвиля. Последовавший вслед за этими скандальными разоблачениями, взлёт Фридриха фон Шайтана удивил многих. Этот взлёт, непосредственно сопровождающийся невероятными привилегиями Нимфодора, который из простого «Борофф» внезапно стал «фон Борофф», заставил многих государственных деятелей почесать в затылке, ища обоснование подобным привилегиям.

Интересно, что двигаясь вперёд, Нимфодор не забывал своего давнего друга. И тащил Базиля за собой вверх. Этот новоявленный гигант политики считал, что если рай на небе ему заказан, то уж рай в Хватляндском государстве он обеспечит себе сам. И изо всех сил старался забить в этом раю славное местечко на двоих.

4

Холодный ветер, врываясь в открытую балконную дверь, больно бил Диагора в спину. Было темно, и писать стало всё труднее. Но профессор боялся встать. Боялся пошевелиться. Ему казалось, что любое, даже самое ничтожное движение может спугнуть верную мысль. Ветер, между тем, налетал на город бешеными порывами. А под окном билось о скалы рассвирепевшее море.

Курвиль спал. Или притворялся спящим.

Впрочем, Диагору было не до анализа происходящих событий. Он, конечно, слышал про волнения в городе, знал о голоде, наступающим на Хватляндию. Но, как раз сейчас профессор Биовпоможения был на пороге своего величайшего открытия, которое, возможно, сумеет решить проблему голода. Он чувствовал это нутром. Оставалось всего ничего…

Но, как раз, одна последняя деталь никак не встраивалась в общую схему его теории. Вопросы бросались на бедного учёного из каждого закоулка его ума. Плохо было с ответами.

– Полцарства за отгадку! – шептал учёный себе под нос.

Вот только где ему было вообще взять это самое царство? Вы заметили, что у тех, кто владеет царствами, не часто рождаются гениальные мысли? Зато у того, кто разражается открытиями, как вулкан – лавой, не только царствами не пахнет, но и платить за аренду квартиры, случается, нечем.

Уже давно Диагор понял, что наука подобна статистике. Всё в ней может быть доказано, даже нелепица, которой жителей планеты Зиг кормили ещё в начальной школе целые века. Вспомнить хотя бы нелепую теорию о том, как люди, якобы, произошли от обезьян. Удивительно лишь то, что обезьяны как–то резко перестали путём труда превращаться в людей.

Невероятно, но факт: ложные теории сохраняются долго. Намного дольше, чем истинное Знание. Как часто в общепринятые трактовки прошлого вложено так много средств и вовлечено великое множество научных авторитетов. Благодаря этому ложные версии упрямо сохраняются, невзирая на противоречащие им данные новых открытий. Всё это вовсе не способствует поискам Истины.

И ведь какое число учёных во Вселенной считают, что им известно об этом мире всё. И официальная наука по–прежнему стоит на трёх китах дарвиновской «теории», которая не сумела найти ни одного доказательства, подтверждающего свои предположения. Хотя уже стало понятно, что в эволюцию Земли, а потом и Зига, не раз вмешалась рука путешественников во времени и пространстве.

Древнейшие народы оставили на покинутой когда–то зигянами планете Земле неоспоримые доказательства того, что путешествия во времени и пространстве действительно имели место. Об этом говорят и наскальные рисунки самых древних народов и те мифы, которые дошли до зигян в устном или в письменном виде. Это и мифы Древней Греции, и «Веды» Древней Индии и Ветхий завет Древней Иудеи.

Диагор изучил всё это древнее наследство. И тогда всё то, что раньше казалось ему ясным и понятным, перестало быть таковым. Вначале ему трудно было связать воедино вопросы Мироздания. Непонятно было: кто есть человек? куда идёт? зачем вообще пришёл в мир? А главное, каким образом он появился? Но стоило только посмотреть истине в глаза и всё приобрело смысл. Вместе с привычными представлениями в прошлое ушло самое главное – страх мыслить как не принято.

И тогда Диагору стало не интересно, хочет ли официальная наука признавать всю правильность Знания, которым обладали самые древние народы Земли, или им угодно закрывать глаза на очевидные факты истории.

Трудно ему приходилось – ведь в своё время он был накачан ложными представлениями о Мироздании. И подойти к вопросам ДНК, интересовавших его более всего на свете, без предвзятости было чрезвычайно сложно. Тогда он решил забыть, чему его учили в Университете и вернуться к Истоку Знания – к древнейшим рукописям. И раз, решившись на это, он постиг, наконец, истину.

В мучительной борьбе за знания промелькнули годы. И вот он, по–новому мыслящий учёный близко подошёл к решающему открытию.

Синяя ночь озарялась металлическим блеском молнии. Прозрачные волны с яростью бросались на чёрные камни пристани. И холодная белая пена, растекаясь, лилась обратно в море. Диагор с любопытством наблюдал за попытками пены вернуться обратно в солёное лоно, как вдруг, на него нашло… Это было как наваждение. Он даже оторопел от того, каким простым оказалось решение.

– Но если это так, то вырисовывается интересная картина… Если это так, то всё, что наука до сих пор считала незыблемым, летит в тартары, – пробормотал он.

Его охватила первобытная радость сознания собственной силы. Да, жизнь всей планеты была сейчас в его руках!

Стрелки часов отсчитывали последние секунды полуночи. За окном – призрачная тьма. На несмятой подушке – сладкие сны. На неиспользованной ещё бумаге – безумства мысли.

Тёмное небо звало его к наслаждениям. Луна улыбалась, как заговорщик. А у ног блестел тёмный омут. Его поверхность отражала луну. Но Диагор не нуждался в этих ненужных повторениях. Набрав воздух в лёгкие, он нырял в мир цифр. Здесь, в этом омуте, правили иные законы. Сомнения остались там, наверху. Он всматривался в летающие в воздухе формулы. Слушал своё безумие. И вдруг на него нашло …

– Эврика! – воскликнул он.

Вскочил со стула. Подошел к окну и высунулся наружу, вдыхая свежие запахи майской ночи, полной грудью. С наслаждением раздул ноздри. Холодный воздух обволок его разгорячённое тело. Он быстро захлопнул окно и разбудил–таки жену. Она открыла глаз, и оттуда вырвалось голубое, хищное пламя.

– Ты уже встал? – потягиваясь со сна, проворчала она.

– И уже ухожу, – ответил он, натягивая рубашку на худое тело.

– Это в такую–то рань? – зевнула она.

– Пять часов утра. Отличное время для открытий, – возразил он. Бедняга Диагор просто сиял от радости.

Счастье… Для кого–то просто слово. Ну а учёному надо было только знать, что его идея чего–то стоит. Пусть даже ошибочна. Но ведь и ошибка исследователей – это будущий ключ к отгадке. «Ошибайся, но не переставай обдумывать!» – было любимым девизом Диагора.

Как человек, мало думающий о человеческих пороках, Диагор имел обыкновение обсуждать с женой все свои идеи. И всё бы ничего, но делал он это всегда так долго и утомительно, что Катарина всегда теряла терпение. Ей было непонятно его стремление к истине и его увлечённость своим делом. Вот и сейчас, Катарина нервно повела плечами. И взглянула на мужа почти с ненавистью. Не спорить же с этим влюбленным в себя эгоистом! Пусть упивается своими фантазиями!

К сожалению, образ мыслей этого удивительного учёного казался другим человеческим существам совершенно диким. Поэтому окружающие либо понимали его плохо, либо не понимали совсем. Как любой мыслящий человек, Диагор не переносил рутины. И отчаянно жаждал некой смеси романтической любви, нежности и пафоса.

Но даже самому себе не смел признаться, что подобного сочетания в природе просто не существует. С самого детства он знал, что не похож на других людей. И хотя это мешало ему в общении с другими людьми, но однозначно помогало в работе.

– Если б ты знала, Катарина, какое важное открытие я только что сделал! – воскликнул он, просунув в рукав левую руку. И вдруг замер, – Я вот одного только не понимаю, каким образом… Да, каким образом… Может, здесь следовало бы применить формулу Гартинга?

Эта мысль так увлекла его, что он, забыв про всё на свете, уселся и вновь погрузился в расчёты.

Катарина взглянула на него с сожалением, как на больного. И отвернулась к стене.

Что за дело дураку до порывов гения?!

Через несколько минут она уже мирно посапывала. Ей было наплевать на несущую ДНК, на искусственное биовспоможение и даже на всеобщий голод. Беспощадная душа эта жила в своём мире. В этом мире правили её собственная красота и чужие деньги. И именно к деньгам она более всего и тянулась. Ну, а гений её мужа, в переводе на денежный эквивалент, с каждым днём терял свою стоимость в её глазах. И всегда ей казалось, что она, Катарина Крауновская, достойна большего. Что её бесподобную персону должна окружать небывалая роскошь.

Впрочем, надо быть к ней справедливой. Катарина Крауновская обладала многими талантами. Умела говорить как–то особенно сладко. Заглядывать в глаза как–то особенно доверчиво. Высказывать старые и затёртые до дыр истины как–то особенно воодушевлённо. Придет час, и вы узнаете обо всех тайнах её темной души. Но не торопитесь! У нас впереди ещё достаточно времени.

Ну, а пока Катарина сладко посапывала, Диагор одержимо работал. Он, конечно же, не мог предвидеть, что станется с ним, да и со всей планетой Зиг из–за только что сделанного им открытия. Хотя… даже если ему и стало бы заранее известно всё, что произойдет, он, несомненно, продолжил свои поиски.

Разве человек может избежать того, что сама Судьба вписала пламенными буквами в папирус его бытия?

Творца толкает к славе сама его сущность.

5

– Господа фон Борофф и фон Зайкинн только что вернулись из командировки и хотели бы доложить обстановку в стране, – доложил президенту розовощёкий секретарь и засеменил к двери, изо всех сил изображая деловое рвение.

На пороге он замер.

– Может, чаю? – спросил он, извиваясь от подобострастия.

– Не до чаю! – рявкнул фон Шайтан. – Веди этих оболтусов!

Не успел он произнести эти нелестные слова, как в кабинет протиснулся, тяжело отдуваясь, толстяк фон Борофф, бесцеремонно толкнув в спину эфемерного секретаря. За ним вскочил на красный ковёр длинный, как жердь, фон Зайкинн. Вытянувшись, они молча ждали, когда секретарь плотно закроет за собой дверь.

– Ну, докладывайте! – нетерпеливо подрыгивая ногой, приказал фон Шайтан тем, кого он минуту назад назвал оболтусами. – Что, в конце концов, происходит в стране?

– Мрут усе к чёртовой бабушке, – объяснил фон Зайкинн и для пущей убедительности, решительно рубанул рукой воздух. Казалось, он наслаждался создавшейся ситуацией.

– Каково положение на островах? – спросил премьер.

– Эпидемия приостановилась было, – доложил фон Борофф с таким видом, будто это было его собственной заслугой, – но вспыхнула с новой силой…

О, Нимфодор всегда знал, что и где следует говорить! Базиль почувствовал укол ревности. Всю свою сознательную жизнь он преклонялся перед Нимфодором и, одновременно, ненавидел его. Оба они были личными советниками премьера. Нимфодор фон Борофф – советником по Особо Секретным Делам, а Базиль фон Зайкинн – советником по Крайним Случаям. Друг для друга они всегда были неразлучными друзьями, ну, а для премьера – людьми, которые брались за любые, даже самые сомнительные поручения.

– Да шо уж там говорить, – вмешался Базиль, ибо ему показалось, что премьер слишком внимательно слушает Нимфодора. – Вымерли ужо все. Вообще, ситуация складывается весёленькая…

– Да уж послал Бог помощничков!!! – гавкнул фон Шайтан, наградив советника по Крайним Случаям свирепым взглядом.

– Я только в том смысле…, – замерев в страхе, пробормотал Базиль. Его сизые, чисто выбритые щёки, задёргались в нервном тике.

«Вероятно, он решил, что я один довёл Хватляндию до сегодняшнего её состояния», – подумал он с неприязнью.

– Докладываю, – решительно заговорил Нимфодор. – Во всей стране не осталось ни кур, ни коров, ни поросят. Вся Хватляндия питается травой. Скоро будем мычать… да что, будем. Я вот уже мычу. Му–у–у!

Вот что значит – Нимфодор фон Борофф во всей красе! Он, в отличие от Базиля, всегда и в любой ситуации находил правильные слова и правильный тон. Нет, фон Зайкинн решительно не мог смириться с подобным положением дел!

– Каждый год страну бичуют новые болезни, – прерывая дорогого друга, заявил он важно. При этом загорелое лицо его с мощной нижней челюстью двигалось в такт его словам. Двигался короткий ёжик коротко остриженных иссиня–чёрных волос. Двигались большие уши.

– Сначала спятили коровы. Потом появился куриный грипп. Вымерли свиньи, ушли в небытие страусы. Вот, настала очередь крокодилов.

– Почему не доложили? – рассвирепел вдруг премьер.

Фон Зайкинн с удивлением взглянул на шефа. Его быстрые глаза неприязненно стрельнули по смуглому, гладко выбритому ассиметричному лицу премьера. Но, Базиль, тотчас же, притушил этот правдивый взгляд, придав ему кисло–сладкое выражение.

– Мы, собственно…, – просипел он, напрасно пытаясь найти нужные слова, и бросил беспомощный взгляд на Нимфодора, ожидая поддержки.

Но Нимфодор фон Борофф молчал и внимательно разглядывал свои упитаненькие, похожие на сосиски, пальчики с блестящими плоскими ногтями.

– Спрашивается, чем станут питаться жители Хватляндии? – глухим голосом осведомился премьер. – И вообще, как понять происходящее в стране? И что делает министр Жизни и Смерти, чтобы исправить ситуацию?

И поднял тяжёлый взгляд чёрных тусклых глаз на своих советников. Те замерли, недоумевая, какой именно реакции он ждёт от них. Фон Борофф на всякий случай оторвал взгляд от ногтей. Приподнял брови, изображая глубокую задумчивость. И, чтобы потянуть время, медленно закурил сигару.

– Насчёт фон Саботажа, – нехотя проговорил фон Зайкинн, – хотел напомнить вам, что вот уже полгода он…кх–кх… сидит в дурдоме и…

– Ты что, имеешь в виду, что пока государство переживает страшное бедствие, министр Жизни и Смерти отдыхает в психиатрической клинике?! – с изумлением воззрился на советника по Крайним Случаям премьер.

– Так точно, господин премьер!

– Так забыть о своём долге перед страной?! – рявкнул фон Шайтан. – И во–о–ще, каким образом этот умник туда попал? Кто дал подобный указ?

– Вы, господин премьер, – не моргнув глазом, ляпнул Базиль.

– Я? Что значит это: я?! Когда?

И с изумлением воззрился на советника по Крайним Случаям.

– Да полгода назад, – подсказал Нимфодор самым сладким, из имеющихся в его арсенале, тоном. И выпустил голубое кольцо дыма из ноздрей.

– Напоминаю, – выскочил вперёд Базиль. – Когда вспыхнула эпидемия среди крокодилов, фон Саботаж предложил клонировать динозавров, а для клонирования использовать скелет птеродактиля, хранящегося в Вьянрицском музее Естествоведения.

Премьер в недоумении уставился в блестящую белую стену перед собой и задумался.

– Вспомнил! – выдохнул он, неудачно пытаясь скрыть своё смущение. – Когда он посвятил меня в свои дикие планы, я представил себе динозавров, бродящих по площади моей столицы, и быстренько отослал его в психиатрическую клинику. Ну, да что тут говорить, сейчас уже это не имеет значения! Освободить его! Слышите? Освободить немедленно!

Нимфодор с Базилем переглянулись. Они–то прекрасно знали причину заключения министра Жизни и Смерти в психиатрическую лечебницу. Знали, что причины заключения Фотиса никак не связаны с какими–то птеродактилями. Но разве смели они говорить о подобных тайнах вслух, да ещё и в глаза премьеру?! Ведь эта внезапная немилость по отношению к бывшему любимцу разоблачала все те невероятные слухи, что ходили в правительственных кругах последние полгода.

Однако именно они прекрасно понимали, насколько приказ освободить Фотиса из психиатрической клиники был опасен не только для премьера, а опасен и для тех, кто решиться этот приказ выполнить. Хотя разве мог премьер предположить, что последует этому его приказу?

И разве возможно будет изменить ход событий, избежать всего того, что премьер сам спровоцировал этим приказом? Ах, если бы он никогда не заикнулся о Фотисе! Если бы его советники нашли в себе силы препятствовать его приказу! Если бы… Но в этом деле было слишком много «если». Слишком много.

Глупость всегда ведет к следующей глупости, пока не приведет к катастрофе.

6

Катарине самой природой не было дано понять мужа. Она, наконец, проснулась и даже соизволила одеться… в совершенно прозрачный пеньюар.

– Это в воскресенье–то ты идёшь работать? – недоверчиво загибая бровь, спросила она. Бешенство колыхало в горле. Свою красоту эта женщина ставила превыше гения своего мужа. Превыше науки. Превыше культуры. Да и что это за слова такие?! Наука. Культура. Гений. Фу! Какая чушь! Она никогда и не скрывала своего презрения к работе мужа.

Впрочем, Диагор не сердился на неё. Он даже верил, что эта недалёкая женщина однажды раскается, осознает свои ошибки и прилипнет к нему душой. Зовите его мечтателем, если хотите. На самом же деле, Диагор был не из тех людей, которые делают сложное ещё сложней. Однако как он не старался упростить сложное, жизнь продолжала вести с ним свою жестокую игру.

Всю жизнь учёный воображал, что разум есть движущая сила Вселенной. Но наперекор человеческой логике, Вселенная жила по собственным законам. Ветер не подчинялся логике. Дождь не покорялся законам разума. Почему же он, Диагор, так жаждал, чтобы любовь им подчинялась?! Был ли он слеп?

– Я сейчас размышлял о своём открытии…, – с энтузиазмом произнёс вслух Диагор, натягивая брюки. Он все ещё воображал, что Катарина сумеет проникнуться его радостью. – Мне кажется, что если применить только что полученную мною формулу, клетки станут множиться раз в 100 быстрее. Таким образом… Таким образом, произойдёт… Чёрт знает что произойдёт! Да понимаешь ли ты всю важность этого открытия?

Бедняга! Он радовался так искренне!

– Моя работа…

– Работа! Работа! – раздражённо проворчала она и принялась яростно пудриться. – Только о твоей работе и слышу все эти годы. А как же я?

Но Диагор был так увлечён своей идеей, что не обратил внимания на её гнев. Никогда, собственно, не обращал. Вероятно, это было ошибкой.

Люди, наверное, никогда не научатся жить каким–либо союзом. Их беспокоят только свои собственные проблемы, их собственное «я».

Диагор полностью подчинил своё существование науке. Катарина же всегда воображала себя героиней романа. И кто знает, как сложилась бы их жизнь, если они оба честно играли каждый свой спектакль. Вероятно, из неё получился бы прелестный шакальчик, претендующий на главную женскую роль, ну а из него – малопривлекательный, но гениальный первый герой.

«Не знаю, гений ли я, – весело подумал Диагор. – Но муж я, должно быть, отвратительный».

Впрочем, действительность недолго занимала его ум. И способна ли действительность долго занимать ум гения?! И зачем гению вообще нужна скучная действительность?

– Кажется, – заявил он вслух, наперекор своим мыслям, – я сделал открытие века, которое изменит будущее человечества. Я изменю будущее человечества!

Именно эту фразу его биограф впоследствии с удовольствием записал жирным шрифтом в свою записную книжицу и обвёл красной рамочкой. Кроме всякой прочей чуши, которую биографы обычно вносят в свои творения, фон Краснобай, в частности, писал в своих мемуарах:

«Пока другие младенцы исторгали свой страх перед миром в первом крике, новорожденный Диагор приподнял голову и осмысленно принялся разглядывать комнату и людей, находящихся в ней. Потом были неинтересные детство и юность, которые Диагор просто ненавидел. Настали зрелые годы, когда ему удачно затыкали рот его знаменитые учителя. Но очень быстро он, наперекор всем им, заявил о себя, как неординарно мыслящий человек… Вернее, он всегда был таким. Просто его неординарность ранее ставили ему в вину».

Что ж! Биографы обязаны знать всё о жертве своих творений! Известно так же, что если они чего–то всё–таки не знают, то они это «что–то» просто домысливают. И не нам, бедным читателям решать, что было и чего не было в жизни знаменитых людей.

Это – частное дело между богиней памяти Мнимосини и биографами.

7

– Прежде чем ты изменишь будущее человечества, может, сходим разок в кино? – спросила Катарина, глядя на мужа с надеждой.

Это было так на неё похоже! Она была так глупа! Но он любил её такой, какой она была. А может, он даже любил её именно из–за того, что она была глупа. Он (страшно даже сказать!) нуждался в ней. Её абсурдные вопросы порождали в его страстной голове самые невероятные мысли. Хотя не очень понятно, каким образом глупость в определённых случаях способна порождать мудрость?! Никто из великих мудрецов так никогда и не объяснил, через какой тайный трепет глупость, порой, перевоплощался в животворящую мысль. Да и никто этого не знает. И, может статься, никогда и не узнает.

– Так мы уже ходили вроде бы…, – пробормотал Диагор, думая о чём–то другом. – Вчера…

Она заколотила озябшим кулачком по туалетному столику.

– Ты хочешь сказать в прошлом году!

– Неважно, – отмахнулся он. – Да пойми ты, то, что я сейчас делаю, важно не для меня одного! Может, я сумею спасти не одну жизнь. В стране царит голод. Надо этот вопрос как–то решать.

Подошёл к ней и попробовал поцеловать. Но она увернулась.

– А я? – её голос зазвенел. – А моя жизнь? Смотри, ты толкаешь меня чёрт знает на что!

Эти слова вырвались из недр её души. Но он, как обычно, не придал им должного значения. Мужчине никогда не понять женской души!

Где–то, Диагор читал про это в книгах, где–то в этом мире существует любовь. Ходит среди людей. Зажигает взгляды. Румянит щеки. Говорят также о счастье. Говорят красивые героини старых фильмов сексапильным героям. И если об этом так много говорят, то надо быть уверенным, что оно, счастье, и в самом деле, должно было бы существовать.

Но где?! И что надо сделать, чтобы сделать свою женщину счастливой? Один ли он на целом свете не знал об этом, или это было чисто мужской прерогативой памяти? И если так, то может ли незнание служить оправданием мужчине?

Вероятно, всё–таки, может. Но, конечно же, не в глазах женщины! Тем более, не в глазах красавицы Катарины. И, конечно же, Диагор не был бы классическим мужчиной, если не спросил в самый неподходящий момент:

– Душа моя, ты помнишь, куда я подевал свой портфель?

Катарина только фыркнула. Вероятно, именно в этот момент в её хорошенькой легкомысленной головке родился план, который в самый короткий срок погубил не одну жизнь в прекрасной стране Хватляндии.

Но разве Катарина могла предвидеть, какая катастрофа разразится в результате её измены? Ведь собственная измена никому не кажется серьёзным событием. И последствия её никому не кажутся знаменательными.

Мы вообще не в силах предвидеть будущее.

Разве знает озорник, вопящий в горном ущелье, что срывающаяся лавина увлечёт за собой и его?

8

Существенные вопросы сегодняшнего заседания сенаторами были уже исчерпаны. В славной стране Хватляндии уже давно выработался особый ритуал проведения заседаний сената. Согласно этому ритуалу, сразу после значительной части заседания, подходило время переливать из пустого в порожнее.

В конце концов, не могут же люди, даже если они сенаторы, всё время рождать ценные идеи! Ибо даже сенаторам, время от времени, надо отдыхать. И разве важно, если это – время заседания? Всему своё время: время собирать камни и время разбрасывать камни, время экономить воду и время лить воду в дырявый сосуд тщетности.

– Всеобщее возрождение – вот чего жаждет народ, – лениво проговорил фон Верходув, кажется, повторяясь. – Революция уже готова снести на своём пути все препятствия.

Тут сенатор почесал нос, чтобы лучше думалось. Нос был крупный и мясистый. Рука была большая, вся в веснушках. Но, как он не старался, ничего из того, что было заготовлено заранее, не вспоминалось. Тогда он решил импровизировать.

– Учтите, – пригрозил он собравшимся длинным костлявым пальцем, – большинство населения Хватляндии ждёт отставки премьер–министра!

По правде говоря, министр уже утомился. Принимать участие в управлении государством – дело нелёгкое. Вообще Фридрих фон Верходув с удовольствием прилёг бы соснуть часика на два. Но регламент был строг: сенату полагалось заседать ещё целых сорок шесть минут и семнадцать секунд.

– Хотел бы я знать, что представляет собой это большинство и кто в него входит, – внятно проговорил фон Борофф, и развалился в своём кресле, горделиво выставляя вперёд своё безразмерное брюхо.

Бледный и опухший фон Верходув почти с благодарностью взглянул на своего политического соперника.

– Большинство – это те, кто не ошибаются, господин советник, – подчиняясь ритуалу пустозвонства, заявил он. – И учтите, ни один смертный не может доказать свою правоту, там, где большинство видит преступление,

– Кому вообще надо, чтобы народ имел своё мнение? – спросил фон Борофф, задирая толстые брови. – Скорее всего, вам самому, дорогой фон Верходув. Видать, начитались власть книжонкой, именуемой «Defensor Pacis» этого вольнодумца Кафридриха Маргельса, утверждающего, что народ имеет право избирать своих правителей, а так же утверждать и отвергать издаваемые ими законы. Государство, по Маргельсу, это результат договора между народом и его премьер министром. Так полюбуйтесь на плоды вашей идиотской выдумки – собирать Совет Горожан! Только их собрали, понимаешь, а они уж и революцию надумали делать.

Фон Верходув с изумлением уставился на советника, беззвучно разевая рот. Вопросы вообще ставили его в тупик. Ну а вопросы, на которые у него не было заготовленного ответа, вообще вводили в ступор.

– Сам народ не в силах выдумать такого понятия, как революция, – меж тем заявил собранию фон Шайтан не терпящим возражений тоном. – Революции готовятся исключительно в правительственных кухнях.

И обвёл грозным взглядом свой совет. Сенаторы оппозиции переглянулись, пытаясь вникнуть в тайный смысл этих слов.

– Не забывайте, что революция всегда порождает контрреволюцию, – прокаркал сенатор фон Пустофф, по–своему трактуя слова премьера.

Сенаторы от оппозиции снова переглянулись. Правда, на этот раз, растерянно. Да и что можно ответить на подобную угрозу? Кажется, обычный час пустозвонства перерастал в новое качество.

– Революция – это закон бытия, – проквакал с места сенатор фон Верходув, представитель партии Наконечников. – И назревает всякий раз сама собой, когда правящая партия не способна более прокормить свой народ.

Сенаторы пробовали свои силы, коля противника ничего не значащими фразами, как в средние века крестоносцы Земли смущали своих противников ложными выпадами. Однако, в отличие от земных аристократов, поединок сенаторов Хватляндии – поединок крестоносцев не от меча, а от воды, не был кровопролитным. Но, несмотря на всю эту водопроливчевость, поединок этот решал судьбу целой страны.

Между тем, население этой самой страны сидело у аудиовещающих стен и следило за этой перепалкой со смешанным чувством интереса и отвращения. Хватляндцы понимали, что жизнь их рушится. Было непонятно одно – как быть дальше. Причём, самым трагичным во всём этом, было обуявшее народ Хватляндии чувство бессилия.

Всё понимать, знать, что тебе лгут, и быть не в состоянии себя защитить – это ли не страшнейшее горе?! И что может дать бунт, когда нет среди них настоящего вождя?! Сжимая кулаки, каждый хватляндец думал в отчаянии, как быть дальше.

– Как быть дальше? – спросил фон Шайтан своих сенаторов с кислой усмешкой. Голос его звенел. – Наша задача отныне: не допустить ни революции, ни контрреволюции.

– Каким образом? – не выдержал фон Верходув.

– Придумаем что–нибудь, уж будьте спокойны! – улыбаясь одним ртом, заявил премьер. Причём глаза его в этой улыбке никакого участия не принимали. – Историю нельзя пускать на самотёк. Историей надо управлять. Мы призваны народом, чтобы управлять историей. И мы управимся!

Этой замечательной фразой он закрыл сие плодотворное заседание. Вздохнув с облегчением, присутствующие принялись собирать рабочие документы. Поднялся приятный предобеденный шум. И вот уже Базиль с Нимфодором решали, куда бы им пойти перекусить, когда премьер вдруг поманил советников костлявой рукой.

– Как обстоит дело с нашим бывшим министром? – спросил он, нервно постукивая костяшками пальцев по столу. – Я ещё сегодня утром ждал вас к себе. Надеюсь, вы его уже освободили?

Базиль в ужасе взглянул на премьера. Вообще–то они с Нимфодором решили, что накануне премьер просто пошутил. Разве можно выпустить этот ходячий источник скандалов оттуда, куда его так удачно запрятали?!

– Ну, и чего же вы ждёте? – буравя советника по Крайним Случаям чёрными без блеска глазами, снова спросил фон Шайтан.

– Мы готовы доставить вам его в любое время, – прошептал фон Зайкинн.

– Вот прямо после обеда и доставьте! – рявкнул фон Шайтан.

Фон Зайкинн взглянул на шефа: понимает ли он, чего требует?

Говорят же, что самый лютый враг человека – он сам. Ибо никто другой не сумеет навредить сам себе столь благополучно.

9

Шёл седьмой месяц заключения бывшего министра. Фон Саботаж сидел у окна, изучая сад клиники для душевнобольных, обнесённый глухой, бетонной стеной. В стерильной комнате психиатрической клиники пахло хлоркой, лекарствами и ещё чем–то душервотным. Каким образом страна, которая вот уже целый век успешно торговала с Марсом, выиграла войну с Венерой и, наперекор всякой логике и высоким идеям философов, вернула всю планету Зиг к феодальному правлению, никак не сумела победить этот отвратительный запах лекарств в своих собственных больницах?!

– Не может быть, чтобы отсюда нельзя было выбраться! – шептал себе под нос Фотис фон Саботаж, выстукивая на стекле грустный марш.

Но стена, отделяющая сад клиники от внешнего мира была высока.

– Лестница. Вот, что помогло бы мне выбраться отсюда, – водя вспотевшим от волнения пальцем, рассуждал сам с собой душевнобольной министр.

Его, когда–то лоснящееся от сладкой жизни лицо, слегка осунулось за последние месяцы. Исчезло выражение барской сытости. Выражение властности в глазах потухло. Морщины легли на когда–то гладкий лоб. У рта появились суровые складки. Но фон Саботаж наперекор всему, по–прежнему, верил в свою звезду.

Ещё шесть месяцев назад Фотис фон Саботаж подписывал приказы и издавал законы. А теперь сидит в сером больничном халате, сшитом, вероятно, до Великого Переселения, когда их предки спокойно жили на Земле и даже не мечтали о переселении на планету Зиг, и глядит в окно с надеждой на спасение.

А из–за чего всё это случилось с ним? Неужели из–за того, что он, фон Саботаж имел неосторожность предложить премьеру Хватляндии клонировать динозавров в самый неподходящий момент?

Фотис очень хотел представить всё происшедшее именно таким образом, хотя прекрасно знал истинное положение вещей. Но что всё–таки заставило его друга и покровителя фон Шайтана поступить с ним столь низким образом? И бывший министр перебирал и перебирал в уме различные предположения. И в миллионный раз попытался восстановить в памяти свой последний разговор с премьер министром.

– Надо же хоть как–нибудь прокормить страну! – решительно выдвинул тогда министр Жизни и Смерти самый веский в их споре аргумент.

– Какого чёрта?! – завопил премьер ему в ответ. Четырёхугольные скулы его обозначились ещё отчётливее. Нервно запульсировали желваки под смуглой кожей. – Ты что, совсем рехнулся? Понимаешь вообще, о чём говоришь?

– Да ты только представь, друг Фридрих, сколько свежего мяса имеется на такой мымре! Небось, целую провинцию одной тушей можно прокормить, – глядя водянистыми глазами на давнего друга своего, проговорил Фотис.

Холодные глаза премьера остановились на министре. В глазах – не то издевательство, не то укор.

– Да у тебя что, крыша поехала? Ты чем динозавров этих кормить собираешься? В стране и так – голод.

Вот тогда–то это и произошло: фон Саботаж похолодел от ужаса и сделал непоправимую ошибку – стал защищаться.

– Об этом я как–то не подумал…, – растерялся он и даже умолк на целую секунду.

Такое происходило с ним весьма и весьма редко. Фотис почти никогда не терялся. И не имел обыкновения молчать.

– Ну, травку какую–нибудь достану…, – пробормотал он, – синтетическую…

– Травку?! Да я ею и людей накормлю. Тем более что именно мне принадлежат все заводы страны, производящие синтетическую траву.

Премьер сдвинул брови, отчего его лицо показалось ещё ассиметричнее. Бледные синеватые губы скривились. Без слов, он лениво указал министру на дверь. А уже наутро за Фотисом приехали советники премьера. Посадили в чёрный фаэтон и оставили в психиатрическую клинику.

Впрочем, даже тут Фотис фон Саботаж оказался счастливчиком. Не каждому удаётся так дёшево заплатить за все свои преступления! Правда, бывший министр так не думал. Он всегда был слишком удачливым, чтобы так просто смириться с опалой.

Он прекрасно знал, что здесь его заключили вовсе не по причине выращивания каких–то там динозавров. Корни его опалы вели прямиком в незаконную деятельность Фотиса.

Впрочем, считал он, пока действие не названо, его можно считать не существующим.

10

Весь сыр–бор в хватляндской прессе разгорелся в связи с сомнительной деятельностью Фотиса фон Саботаж со скользкой личностью, неким Тимом фон Тёмненьким. Дружба их началась давным давно, в те годы, когда Фотис только начинал свою политическую карьеру. Именно тогда молодой, но уже не по возрасту прыткий Фотис, познакомился с видавшим виды Тимом фон Тёмненьким, только что приобретшим это интересное имя.

Ибо под своей настоящей фамилией, которая и звучала–то вовсе не так аристократично, он уже не мог появляться в приличных домах. Слишком уж часто Сашку Стыбринского, ещё не ставшего Тимом фон Тёмненьким, вызывали в суд. Надо сказать, что этот самый Сашок был великим мастером по деланию денег из воздуха. Есть, знаете ли, на свете и такая специальность.

Ведь на заре своей юности, задолго до того, как наловчиться крутить огромными деньгами с министрами, Стыбринскому пришлось освоить самые рядовые преступления. Начинал он свою необычную карьеру обыкновенным мелким мошенником.

Сашок всегда любил жить на широкую ногу. Но работать?! Боже упаси!!! Первые свои деньги он приобрёл, обокрав собственного отца. Естественно, что эта выходка сошла ему с рук. Ободрённый безнаказанностью, Сашок бодренько рванул к новым подвигам. В свои неполных двадцать он создал компанию под громким названием АМАН – Акреативная Международная Ассоциация Новоискусства. И разрекламировав свой проект, принялся активно продавать акции компании по огромным ценам.

Кроме всего прочего, им была проданы лицензии на многочисленные несуществующие должности, а так же разрешение рекламировать продукцию АМАН, то есть будущие фильмы. Таким образом, Стыбринский собрал на счету ассоциации двенадцать миллионов хвателинов.

Всё бы хорошо, да только вскоре обнаружилось, что никаких иностранных партнеров у этой так называемой Международной Ассоциации Новоискусства никогда не имелось. Как не имелось партнеров вообще. К тому же, Сашок никогда и не собирался снимать никаких фильмов. Вся его компания была обыкновенным надувательством.

А открылось его афёра совершенно случайно. Вдруг, какой–то неудачливый акционер пожаловался в полицию на то, что некий Стыбринский не торопится платить проценты с востребованных покупателем акций. Началось расследование. Сашок Стыбринский был вызван на допрос.

Но, не то он был глубоко наивен, не то обладал редкостной способностью находить общий язык со следователями, но только вскоре Сашок был выпущен из камеры временного заключения. Правда, его всё–таки осудили условно на целых пятнадцать дней социально необходимых работ и денежный штраф в целую тысячу хвателинов.

Думаете, что после этого он, испугавшись, притаился? Как бы ни так! Сашок был просто не в состоянии честно зарабатывать себе на жизнь. Работа казалась ему великой несправедливостью. Разве человек способен уйти от своей сущности?!

И уже спустя некоторое время Сашок Стыбринский снова готовил новое дельце. И вновь был осуждён на условный срок. Но тут, как раз началась очередная война с Венерой, и наш герой с готовностью бросился в армию. Ещё точнее – в продовольственный отряд. Оттуда он возвратился с большими деньгами и новым именем.

Это новое имя заставило его задуматься о своём новом имидже. Он отпустил стильную бородку, женился на знаменитой актрисе и купил великолепный особняк. Теперь у него имелся вполне законный бизнес – завод по производству акустических ракушек. Но Тим фон Тёмненький не мог удовлетвориться доходами с законного бизнеса.

И как раз тогда адвокат его познакомил Тима с восходящей звездой в политике – Фотисом фон Саботаж, являющего собой тип неудавшегося учёного и великого пройдохи. О, Тим прекрасно знал эту породу! Недаром же он принадлежал к ней и сам.

Спустя некоторое время, Тим фон Тёмненький стал готовить новую операцию уже вместе с Фотисом. У операции было совершенно невинное название – Культурный Фонд помощи детям–инвалидам. Эти двое: министр и делец были просто созданы друг для друга. Политик издавал законы, отвечающие нуждам их маленького сообщества. Делец же, поддерживаемый этими законами, проворачивал захватывающие дух операции.

Происходило это так: министерство Жизни и Смерти давало государственную ссуду предпринимателю фон Тёмненькому. На эту ссуду покупалась государственная собственность. Причём, в государственную казну поступала ничтожная сумма. Остальное оседало на счетах наших неразлучных друзей в иностранных банках.

А однажды Тим фон Тёмненький подарил детям парк, который ещё за день до этого, носил название Национального. Каким образом, единственно сохранившийся в стране лес с настоящими деревьями вдруг оказался собственностью частного предпринимателя никто так и не узнал.

Но ещё более загадочным было иное. Например, каким образом, в этом лесу (как раз после того, как парк перешёл в дар сироткам) вдруг одной прекрасной ночью бесследно пропали все деревья, а у обоих наших героев загадочным образом появились в Стервляндском Национальном Банке суммы с шестью нулями.

В общем, спелись наши герои идеально. И пользуясь своей безнаказанностью, становились всё наглее и наглее. Но вот, наконец, они слишком близко подошли к премьер министру Хватляндии, а значит, и к самой опасной черте в их тёмненькой деятельности.

На их удачу в это время велись переговоры об аренде земель Юга, который давно был местом, где две страны Стервляндия и Хватляндия страстно желали хозяйничать. Ранее между Стервляндией и Хватляндией то и дело вспыхивали войны за право обладания этими землями. Но после подписания Вральского мира, некоторые чиновники развели бойкую торговлю землями государства Юга.

И, конечно же, Фотис фон Саботаж не смог остаться в стороне от этих махинаций. Сначала он нашёл в государственных архивах какой–то древний документ, гласящий, что во время Большого Захвата, земли Юга были подарены Стервляндией ордену Реформистов, который, в свою очередь, отдал её в долгосрочное пользование Хватляндскому правительству. Опираясь на эти бумаги, фон Саботаж издал приказ, в котором говорилось, что в силу давнего права на земли Юга, Стервляндия впредь сможет покупать эти земли самым законным образом.. но исключительно у хватляндских застройщиков.

Далее на сцену вышел Тим фон Тёмненький. Первым делом он отправился на Юг, где потихоньку стал скупать участок за участком. Участки покупались на имена жён, матерей, двоюродных теток и даже бабушек наших героев. Тут же на этих участках стали строиться весёленькие коттеджи.

Таким образом, в один прекрасный день оказалось, что почти весь Юг принадлежит частным компаниям, а не государству Хватляндии. И Стервляндия стала покупать эти земли у застройщиков. Таким образом, денежки потекли непосредственно в карманы родственников фон Тёмненького и фон Саботажа. Так земли попадали под влияние Стервляндии в ущерб интересам Хватляндии.

Зато на счету у столетней бабушки Тима фон Тёмненького вдруг появилась сумма в миллиард хвателинов. Причём, сама бабушка, живя у себя на родине в стареньком домике, о своём внезапном богатстве даже и не подозревала.

Остальные суммы были упрятаны в тут же созданную Кассу Международной Взаимопомощи. Предполагалось, что касса эта станет финансировать государственные постройки: дороги, больницы, мосты. На самом деле, касса эта финансировала счета двух друзей.

Легко считать себя умником, если всё, что ты сумел – это дёшево купить чужое счастье.

11

Прошли месяцы. И вот совсем недавно, в квартире фон Тёмненького зазвонила акустическая ракушка. На другом конце связи полумёртвый от страха фон Саботаж почти визжал от страха:

– Нашу с тобой Кассу Международной Взаимопомощи поручили проверить финансовой комиссии, а в частности, фон Клещу. А это Клещ мало того, что въедлив, так ещё и взяток не берёт. Между тем Большая Финансовая комиссия решила вести следствие именно сейчас, когда премьер находится в отъезде.

– Голубчик, да не нервничай ты так! – ответил Тим. – У меня всё шито–крыто. И комар носа не подточит.

Оба боялись говорить о своих преступлениях прямо. Да и зачем?! Ведь если всё называть своими именами, можно сойти с ума!

Но успокаивая Фотиса, сам фон Тёмненький ощутил почти животный страх. И не напрасно. Выглянув в окошко, он увидел прячущегося за углом его дома тайного агента.

«Всё, конец!» – вихрем пронеслось в голове.

Тим решил бежать. Но открыв дверь, обнаружил в коридоре второго агента. Вскоре он понял, что его обложили, как волка на охоте…

Его нашли пятью часами позже лежащим под окнами своего рабочего кабинета, истекающим кровью на асфальте. Говорили, что кто–то собственными глазами видел, как великий предприниматель выбросился из окна. Но действительно ли он выбросился сам, или ему в этом кто–то всё–таки помог, навсегда осталось для хватляндцев загадкой.

Все остальные действия агентов, обложивших бывшего любимца всесильного министра фон Саботаж, также были окутаны тайной. Известно только, что фон Тёмненький, несмотря на тяжёлую рану в голове, остался жив. Но никто не знал его местонахождения даже после того, как он полным инвалидом вышел из больницы. Тим фон Тёмненький просто пропал. Как в воду канул.

До самого последнего момента, вплоть до несчастья с Тимом, Фотис воображал, что ему всё сошло с рук, как сходило с рук всегда. Чем больше он воровал, тем естественнее казались ему все последующие его операции по умыканию чужого добра.

В конце концов, разве он виноват в том, что другие люди равнодушно проходят мимо лежащих на дороге денег?! Разве он виноват в том, что его глаза всегда находят всё, что блестит?! И пока другие с удивлением вглядываются в синеву неба, с восторгом вслушиваются в мурлыканье скрипки, и прижимают к себе любимую женщину, он, Фотис фон Саботаж, неустанно выискивал способ унести всё, что плохо лежит. Да если учесть ещё один его великий талант, заключающийся в том, что он всегда умел делиться с вышестоящими своими доходами. Таким образом, заставляя молчать всех.

Ему нравилось думать, что даже сам фон Шайтан зависит от его, Фотиса, ловкости. И что их двоих навек сплотила порука. Действительности, как это ни странно, трудно было пробиться сквозь толщу этих рассуждений. Ведь Фотис фон Саботаж уже давно забыл, каково жить в настоящем мире. Забыл, сколько человеку надо получать за свой труд, чтобы достойно существовать. Со временем ему даже стало казаться, что люди созданы только для того, чтобы он, Фотис, мог бы их общипывать.

Периодически вспыхивающие скандалы с Тимом в главной роли, казались Фотису ничтожными до тех самых пор, пока он не вынужден был навестить своего бывшего партнёра в тюремной больнице. О чём говорили эти двое так, навсегда, и останется секретом. Известно только, что из больницы Фотис ушёл в твердой уверенности в своей собственной неприкосновенности. Как–то забыв, что всё тленно уже по своей сущности. Но фон Саботаж напрасно недооценивал общественное мнение.

Между тем, общественное мнение капризно, как любовница. Сегодня оно ласкает тебя. А уже завтра полно желания тебя же линчевать.

12

Новый рефрактор тихо гудел в углу, анализируя фон несущей ДНК. Диагор с жадностью рассматривал под микроскопом размножающиеся клетки рептилии. Его крепкая шея напряглась. Корни волос вспотели. Руки слегка дрожали от волнения.

Темнота наступала на город.

Учёному трудно было поверить собственным глазам. Трудно расстаться с годами, отданными на решение этой загадки. Целые поколения исследователей разбили свою карьеру о загадку искусственного размножения. И только один он, похоже, добился реального решения проблемы. Диагор боялся отодвинуться от микроскопа.

Окончание работы над этой вековой загадкой, съевшей столько жизненных сил, означало так же, как это парадоксально не звучит, и конец его мечтам. Настало время бросить своё достижение в клубок злых страстей, больного честолюбия и чужой воли.

Профессор с удовольствием затянул бы процесс поисков ещё лет на двадцать. Затянул бы своё счастье. В конце концов, учёный до какого–то предела ещё способен определить судьбу своего открытия. Во всяком случае, до того самого момента, когда он объявит о нём во всеуслышание.

Ибо, как только открытие выйдет в свет во всей своей беззащитной наготе, его судьбой займутся не только чистые умы учёных, но и грязные мозги предпринимателей военного ведомства. Совсем иначе происходит с самим процессом исследования. Интересно, много было бы сделано открытий, если бы исследователь покорно ждал посещения вдохновения?

Помнится, сам великий фон Подгористый, наиталантливейший поэт Хватляндии, признался однажды: «Редко приходит вдохновение в гости. Ну, а когда случится ему придти, не затягивает оно своего визита. Посидит с тобой немножко и уходит без предупреждения…»

Вероятно, именно поэтому, во все времена исследователи пытались провоцировать вдохновение различными способами. И вытаскивать Музу из мира вдохновения буквально за волосы. Известный математик Хватляндии фон Виппер, к примеру, возбуждал приступ творчества, нюхая гнилые яблоки. Он так никогда и не объяснил, через какой тайный трепет этот запах перерождается в его организме в живую плоть цифр и формул. Да и никто, вероятно, этого не знает.

Только с любовной лихорадкой можно сравнить лихорадку исследователя. Только любовное исступление тождественно поиску истины.

– Взгляни–ка, Адонис! – произнес, наконец, решаясь, Диагор. И жестом пригласил своего ассистента заглянуть в микроскоп.

Адонис оторвался от своего аппарата. Он был удивлён: обычно во время работы профессор был молчалив, деловит и суров. Ну а сейчас Диагор просто заходился от волнения. Впрочем, молодой человек не стал долго анализировать происходящее. Послушно подошёл к столу шефа и заглянул в микроскоп.

– Ну, как тебе это нравится?

Адонис молча всматривался в микроскоп.

– Произошло чудо, профессор! – наконец восторженно вскричал он. – В клетке и следа не осталось от наследственных болезней.

– Я за ними всю ночь наблюдаю, – объяснил Диагор и привычным жестом потёр тыльной стороной ладоней уставшие глаза.

Напряжение последних дней, наконец, оставило его. И он почувствовал усталость, накопившуюся за последние годы в каждой клетке его тела.

За окном округлившаяся луна лениво лила свой свет на землю. Было слышно, как он падал, разбиваясь о каменные террасы, и рассыпался по полям. Как он собирался в ручьи и, журча, падал в море, отчего солёная вода наливалась тяжёлым серебром.

– Мне, наконец, удалось предотвратить летальность клонируемых клеток, – проговорил Диагор нарочито безразличным тоном.

– Они жизнеспособны, профессор! Жизнеспособны! – и Адонис захлопал в ладоши, как ребёнок.

– Ещё бы они не были жизнеспособны! – слабо улыбнулся Диагор в ответ.

Его красные от усталости глаза светились радостью. Со счастливым вздохом откинулся на спинку металлического кресла и прикрыл глаза. Шея его собралась морщинами.

– Вы гений, профессор!

– Я знаю, – признался Диагор, мерными движениями растирая затёкшую шею.

– Наконец–то человек сможет жить достойно!

– Ты думаешь, ему позволят жить достойно? – удивился Диагор. – История всякий раз доказывает нам, что это невозможно. Достоинство – это роскошь, доступная лишь отшельникам от науки.

13

Ещё совсем недавно Фотис фон Саботаж, министр Жизни и Смерти, обсуждал с премьером, каким образом возможно будет разогнать Академию Наук Хватляндии, и продать её здание миллиардерам Стервляндии под жилые квартиры.

И хотя продажа государственного имущества – дело непростое, эти двое прекрасно справлялись с этой почти неразрешимой задачей, распродавая старейшие здания столицы своим соседям и врагам – стервляндцам.

– А ведь мы с Фридрихом так удачно продавали Хватляндию по частям! – с каким–то упоением делился бывший министр с соседом по палате событиями своей прошлой жизни. – И только какие–то старые задрипанные академики пытались вставлять нам палки в колеса, вопя, что мы продаём–де культуру с аукциона. Да мы что, дураки, что ли?! Кто на эту самую культуру позарится? Кто даст за неё ломаный грош?! Да мне она, к примеру, и даром не нужна!

– Культура!!! Это ещё что за безобразие?! – кивал головой сосед, соглашаясь. Культура была чужда ему. Мучили проблемы иного сорта: ему с каждым днём всё труднее было сосредоточиться даже на самых простых вещах. Особенно мешали вечно суетящиеся возле него медсестры.

– А как я был великолепен, когда придумал клонировать динозавров! – и бывший министр гордо задрал двойной подбородок.

И почему всё недавнее его величие в одночасье стало всего лишь облаком воспоминаний? И как получилось, что на рассвете 13 декабря, его, всё ещё министра, всё ещё очень важного и холёного, но уже связанного по рукам и ногам, везли в глухой чёрной карете три чёрных жеребца–робота в неизвестном направлении?

И вот он здесь, в клинике для душевнобольных. И от свободы его теперь отделяет двухметровая железобетонная стена. Фон Саботаж угрюмо осматривал место своего заключения и грустно размышлял.

Если он отлучён от власти не за свой великолепный прожект о клонировании динозавров, а за подвиги, сопряжённые с грандиозным скандалом Южного вопроса, тогда его дражайший друг Фридрих фон Шайтан вполне способен избавиться от единственного свидетеля своих преступлений. Ведь не в одиночестве он, Фотис фон Саботаж поддерживал деятельность Тима фон Тёмненького!

И Фотис с мечтательной улыбкой вспомнил своего сообщника. Ах, воистину, у Тима был неистребимый талант делать деньги из воздуха! Будь его, Фотиса, воля, он бы утвердил государственную премию специально для своего подельника. И назвал бы её: «За смелость мысли».

Кто ещё на целом свете, кроме Тима, смог бы догадаться, каким образом обесценить вполне благополучные районы под Курвилем в самый короткий срок?

Ведь именно умница Тим впервые придумал, как заставить зажиточных граждан Хватляндии продавать свои особняки за бесценок и даже по своей воле. Для этого, правда, министру Жизни и Смерти пришлось издать закон, по которому мусорная свалка Курвиля переместилась ближе к тому району, который предвиделось ограбить.

Проходило всего несколько месяцев, и несчастные жители ещё недавно благоухающих предместий с ужасом избавлялись от своих насквозь провонявших особняков. И продавали не кому попало, а – через подставных лиц – прямиком Тиму фон Тёмненькому. Организация этой операции была первоклассной. После того, как последний дом сдавался перед зловонием мусорной свалки, предместье быстренько сносилось подчистую.

Ещё через месяц–другой мусорная свалка перебиралась ближе к другому предместью. А в это время на пустырях бывшей мусорной свалки быстро росли великолепные особняки, которые продавались исключительно богачам.

Ровно через полгода после проведения подобной блестящей операции на счетах трёх людей появлялись баснословные деньги. К их великому сожалению, долго красть в одном месте было невозможно. Именно потому бедняге фон Тёмненькому приходилось напрягать ум в поисках всё новых путей обогащения.

А это привело к неприятному феномену: слишком много людей стало посвящено в детали операций, которым лучше было бы оставаться во мраке неведения. Тайное становилось явным.

Меж тем, грязненькие делишки просто не выносят света. Им спокойнее существовать во тьме. Спокойнее и безопаснее.

14

И вот, сидя за крепкими решётками клиники для душевнобольных, Фотис вспоминал. Как с ним, всесильным министром, всё это вообще могло произойти?! Да очень просто. Бездумная эйфория, растущая из корней безнаказанности, приводит и не к таким ошибкам.

Фотис фон Саботаж, во всех прожектах всемерно поддерживаемый самим премьером, стал неосмотрителен. И тайна понемногу стала просачиваться наружу. Фотис был просто удивлён, когда почти одновременно вплыли наружу сразу несколько громких скандалов, связанных с его деятельностью. Тима фон Тёмненького всё чаще стали вызывать к следователю.

И если раньше фон Шайтан только посмеивался при упоминании об этих судебных процессах, то теперь стал грозно насупливать брови при виде министра Жизни и Смерти. Избавиться от бывшего любимчика премьеру помог случай.

Как–то некстати фон Саботаж вспомнил, что он не только министр, но и учёный и поделился с премьером своим проектом клонировать динозавров. Премьер понял, что если он сейчас же не избавиться от своего сообщника, враги избавятся от него самого. Так Фотис фон Саботаж министр Жизни и Смерти был заключён в психиатрическую больницу.

Но если премьер спас себя самого от грозящего скандала, то фон Саботаж вовсе не чувствовал себя в безопасности. И каждый момент ждал, что в один прекрасный день его так же, как и Тима, могут найти выпавшим из окна, или удавившимся на собственном поясе. Так что лучше всего срочно убраться отсюда и как можно скорей. Но как это сделать?!

Фотис внимательно оглядел пространство вокруг. Клиника была похожа на тюрьму. Вокруг крепкого здания – высокие железобетонные стены. Рядом, всякий час, за каждым шагом его следили мускулистые охранники и зоркие медсестры.

Вся прошедшая жизнь внезапно поблекла в его глазах, как намалёванная бесталанным мазилой декорация – после красочного карнавала. Страх душил его ночными кошмарами. Фотис утратил ценнейший дар, данный ему жизнью – беспечность. По утрам, просыпаясь на непривычно жёсткой постели от тревожного сердцебиения, он гнал и не мог отогнать чёрные мысли. Ворочался в постели, мучимый своим бессилием. Придумывал фантастические планы спасения и кровожадные планы мести.

Это была расплата за легкомыслие.

Впрочем, Фотис, несмотря ни на что, твёрдо верил в свою звезду. Надо было только зорко следить, чтобы воспользоваться любым удобным случаем! И этот случай, наконец, бывшему министру представился. В полдень, как обычно, подойдя к окну, Фотис лениво оглядел мокрый сад. То, что он увидел, оказалось неожиданным сюрпризом. Ему вдруг стало весело до жути.

«Наконец–то, мне повезло!» – подумал он с ликованием.

Но, ни в коем случае, нельзя было забывать о медсестре. Она, как всегда, шпионила за всеми. И Фотис на всякий случай тотчас же поднял взгляд к плачущему небу, притворяясь, что изучает состояние густых чёрных туч за окном. Изо всех сил пытаясь не глядеть на предмет, взволновавший его до глубины души. Ведь в саду, с восточной стороны, полускрытая пластмассовой листвой, возле низкого бетонного чуланчика была прислонена к стене лестница садовника.

– Вот оно, спасение…, – пробормотал бывший министр, пряча улыбку от всевидящего ока медицинской сестры.

Оставалось только ждать. Фотис уселся в холодное серое кресло и, закрыв глаза, принялся обдумывать детали плана побега. Беспокоило одно: не выдать бы своего радостного волнения случайной улыбкой. Только бы дождаться, сохраняя на лице унылую покорность! Ждать однако надо было долго. В три часа их, как обычно, выводили на прогулку в сад. Время, казалось, не двигалось. Агония сжигала бывшего министра.

Воистину, бессилие тождественно ожиданию смерти.

15

Адонис из Фэб был так удачлив! Голодным, изнурённым юношей переступил он когда–то заветный порог Института Искусственной Жизнедеятельности. Тело его едва прикрывал дырявый тулуп из искусственного барана. Нательное бельё, выглядывающее из дыр в тулупе, было изодрано. На ногах были изношенные лапти.

Голодное детство в феодальной деревушке, впрочем, сказалось на внешности, но не на мечтах молодого человека. А надо сказать, что Адонис из Фэб верил в свою звезду исследователя! И не напрасно!

В столицу он пришёл пешком, сбежав из темницы, в которую его посадили за то, что в ходе научного эксперимента он случайно сжёг барский сарайчик. Этот сарайчик ему когда–то предоставил его лендлорд. И в этом сарайчике в течение года Адонис с успехом разработал несколько сельскохозяйственных механизмов новой технологии, работающих на солнечной энергии.

Но однажды он увидел репортаж с профессором Диагором и с тех пор лишился покоя. Ему вдруг стала понятна цель его существования: он был рождён для великих открытий, для жизни, полной высокого смысла. Поняв это, Адонис стал потихоньку готовиться к побегу. И как–то воспользовался благоприятным случаем и бежал.

Взглянув на беднягу, пришедшего в декабре 3003 года после Великого Переселения просить у него работу, Диагор, помнится, только брезгливо сморщился. Вид, надо сказать, у юного героя нашего был ужасный! Но Адонис был настойчив.

– Профессор, я стану работать на вас и даром, – сказал он своё последнее слово и взгляд его был полон голодной решительностью.

Диагор посмотрел на него с любопытством. Ему приходилось видеть немало аферистов от науки, с хорошо подвешенным языком и ленивой головой. Но этот юноша, похоже, к ним не относился.

– Ну что ж, – решил, наконец, профессор, – я возьму вас на испытательный срок. Только постарайтесь не оплошать.

– Я не оплошаю, – твердо заявил Адонис, задорно блестя глазами.

И этим окончательно убедил Диагора в правильности только что принятого решения. С тех пор прошло несколько лет, за которые Адонис стал правой рукой профессора.

И вот, эти последние три года они работали над проблемой выживания клонов, продолжая исследования, которые не только в Хватляндии, но и на всей планете Зиг, никак не двигались к успешному завершению вот уже второе тысячелетие.

Увлечённые своей работой, профессор с учеником месяцами не вылезали из лаборатории. Но клоны продолжали гибнуть, иногда прожив месяц, иногда другой.

– Я долго думал над нашей проблемой, – как–то признался профессор своему ассистенту во время обеда.

Им, как раз, подали репейное рагу. Мимо, мягко ступая, скользили по блестящему пластику пола вымуштрованные официанты в коричневых коленкоровых фартуках до самого пола и в ужасающих белых плиссированных беретах, нахлобученных по самые брови.

Рядом бездумно жевали десятки горожан, еле слышно скребя по одноразовым тарелкам пластмассовыми ножами и вилками. Бубнили равнодушные голоса. Белые блестящие стены лениво поглощали лишние звуки. Всё здесь было размерено, определено и учтено. Всё, кроме того, что было неподвластно учёту.

Меж тем Адонис с удивлением глядел на учителя. От профессора бежали, вибрируя, беспокойные волны. Диагор отодвинул свою тарелку на середину стола, положил перед собой записную книжку, открыл документ, весь состоящий из математических формул и, тыкая пальцем в формулу фон Гнитона, принялся объяснять:

– Сегодня я, наконец, понял, почему столько лет мы не могли добиться положительного результата. Ответ таился в самом подходе к вопросу. И всё потому, что такого понятия, как самый важный вопрос в природе не существует. Главное в науке – это правильно ответить на все возникающие в процессе работы вопросы.

– Ответить? – удивился Адонис.

Учитель всегда удивлял его не своим талантом. Нет. Он удивлял молодого человека самим способом мышления.

– Истинно так, мой мальчик. С ответами ещё можно спорить, а вот с вопросами не получается никак. Все устаревшие ответы выветриваются со временем. Всё ненужное каждый раз превращается в прах. И остаются только вопросы, вечно питающие дух настоящего учёного.

Он подумал минуту и добавил:

– Открытие, как известно, всем обязано искусству постижения. И тут всё важно: умение наблюдать, запоминать свои наблюдения, анализировать и систематизировать знания, а также извлекать их из памяти в нужный момент. Все учёные, занимающиеся проблемой клонирования до меня, ставили вопрос так: почему клоны гибнут?

За закрытым окном, над бездной огней, будто по чёрным трассам, мчались блестящие роботы–скакуны. В тумане мутно зажигались рекламы. Дождь стучал по крышам, по серому тенту ресторана.

Рагу стыло на столе.

– Ну а я, после долгих размышлений, пошёл другим путём. Я спросил себя: какова информация, которую несёт в себе клон? И не является ли эта информация непосредственным результатом его гибели? И тогда ответ пришёл сам. Клоны гибнут от некого генеалогического дефекта, который в процессе клонирования, умножается во много раз, вместе с ростом клеток. Таким образом, ошибка растёт и множится, провоцируя смерть клона.

Адонис удивлённо изучал расчёты этого сверхчеловека. Ведь столько лет они сражались с этой проблемой вместе. Но решение, казавшееся сегодня таким простым, почему–то не пришло в голову Адонису.

– Да это же революция в области эволюции! – воскликнул молодой человек с восхищением.

– Да! То, что я сделал, выходит за рамки обыденного! – согласился мэтр.

И захлопнул записную книжку. Да так неловко, что опрокинул свою тарелку на пол. К ним тут же подбежал стильный официант и ловко затёр зелёные подтёки на невыносимо–белой поверхности пола.

Другой официант деловито оттирал несуществующие пятна с пиджака Диагора. Профессор только раздраженно отмахивался от назойливых рук. Его лицо, освещённое неверным светом настольного бра, казалось раскалённым. Покраснели его гладко выбритые щеки, воспалились глаза. Разгорячённый, взволнованный, он ждал, когда официант, наконец, удалится. Тогда Диагор заговорил снова.

– Я сумел добиться того, что клон моей ящерицы жив вот уже целый год. И произошло это только благодаря удачной мысли – удалить некоторые хромосомы прямо из несущей ДНК.

– Так просто? – удивился Адонис.

– Всё гениальное просто, мой мальчик.

И профессор ласково улыбнулся своему ассистенту. Привычным жестом потёр лоб. Худощавое породистое лицо его просияло.

– Впрочем, я решил не останавливаться на этом и получить новое поколение непосредственно от клона.

Тут он достал из ящика колбы. И, показывая их, сказал:

– Поэтому мне снова понадобится твоя помощь, малыш. Теперь нам нужно ускорить процесс размножения клеток.

– Раз нужно, значит, сделаем!

И снова работа захватила их. И снова побежали недели изнуряющего труда. Дни мучительных сомнений. Расчётов до рассвета. Ловли за хвост призрака надежды. Обычные будни учёных.

16

С покорной грустью во взгляде Фотис, как приклеенный, следовал за замызганной медсестрой по дорожке, усыпанной гравием. Краем глаза, впрочем, он не переставал следить за садовником, который возился с инструментами у двери своей кладовки.

Было тихо. Только сонно журчал ручей, бегущий через весь сад, да гравий шуршал под ногами гуляющих. Лиловатые тени синтетических дубов ложились на дорожки, роняющих тяжёлые капли только что прошедшего дождя. Тучи низко бежали над садом. Местами туман приклеился к самой траве.

Когда процессия душевнобольных, наконец, приблизились к заветному сарайчику, фон Саботаж насторожился. Казалось, что он слышит, как бьётся большое добродетельное сердце медицинской сестры.

Фотис осмотрелся и беззвучно отступил к стене, под гущу искусственного плюща. И когда группа гуляющих исчезла за правым углом, бывший министр побежал влево. Но, почти достигнув заветной лестницы, вдруг поскользнулся на мокром гравии и, вскрикнув, упал в грязь.

Медсестра тут же засвистела в свисток. Сумасшедшие испуганно заверещали. Не успел фон Саботаж подняться на ноги, а к нему уже бежал атлетического сложения санитар, поднимая страшный шум. За санитаром пыхтя и отдуваясь, перебирая коротенькими ножками, бежал сам главврач. Бывший министр никак не ожидал от медицинских работников подобной прыти.

«Ну и устроил я им праздничек!» – с восторгом думал он, бодро улепётывая от преследователей.

Первым утомился главврач.

– Пациент, остановитесь! – хватаясь за сердце, закричал он вслед скачущему как заяц бывшему министру. – Да послушайте вы меня! Остановитесь! Вы в лечении нуждаетесь…

Но слова потонули в пластмассовой массе искусственной растительности, в плеске ручейка, вьющегося среди чёрных камней, бормочущего свою вечную древнюю песню. Главврач отнял руку от колотящегося вразнобой сердца. Отдышался. И отрывисто приказал санитару:

– Хватай его, Лазарь! Справа заходи, справа!

Фон Саботаж бросился в сторону, пытаясь пробраться к заветной лестнице. Но путь ему отрезал садовник. Тогда Фотис ретировался, перепрыгнув через ручеёк.

– Хватай его, Лазарь! Слева, слева заходи! – надрывался главврач.

– Поймаете вы меня, как же! – карабкаясь по скользкой поверхности дерева наверх, подбадривал себя Фотис.

– Доктор, он полез на дуб! – с какой–то даже радостью завопил садовник, прыгая вокруг дерева и пытаясь схватить бывшего министра за полы халата.

Главврач стиснул руку в кулак.

– Пациент, немедленно спускайтесь вниз! – глуховатым голосом приказал он. И задрал голову. Фон Саботаж уже был на верхушке. Он остановился на мгновенье, устроил правую ногу на крепком суку. И, повиснув на ветке дерева, как орангутанг, спросил с каким–то даже удивлением:

– Вы всерьёз думаете, что я псих?!

Он был страшно доволен собой. И, раскачиваясь на ветке, зацепившись одной ногой, ответил сам себе:

– Как бы ни так! Нет, вы только подумайте, что у нас за врачи! Не способны, понимаешь, гения отличить от психа!!!

Он ещё покачался. Кровь прилила к голове, мешая думать. Фотис сделал попытку вернуться в прежнее положение. Но не смог.

Тогда вдруг сложил руки рупором, и завопил куда–то в сторону жилого квартала:

– Люди! Спасите!

На его вопль никто не откликнулся.

Беда всегда ведёт свой путь издалека. И то, что мы принимаем за злополучность судьбы, на самом деле, является роковым следствием нашей сущности.

17

Газета «Пригводим!», издаваемая секретарём партии Древконосцев, фон Карпом, выходила тиражом в 10.000 экземпляров, из которых продавались всего лишь сотня, а все остальные выкупались вышеназванной партией и шли прямиком на сырьё.

Офис этой чудо–газеты находился на узкой уличке в третьеразрядном квартале Курвиля, на первом этаже здания из серебряного металлопластика. Снаружи здание сверкало и переливалось.

Зато внутри этой сияющей красоты находились кошмарненькие офисы с пыльными окнами, закопчёнными комнатушками и столетней паутиной на потолке.

Эта фабрика мысли занималась весьма сомнительными делишками. Фон Лис, единственный корреспондент этой странной газеты, юноша, имеющий знакомства в самых высоких кругах, день и ночь носился по улицам Курвиля в поисках горячих тем…

А может, вовсе не темы для репортажа искал он. Кто знает?! Впрочем, мы вскоре узнаем все его тщательно скрываемые секреты.

Ну а сам фон Карп зарабатывал на жизнь всё больше жёлтыми статьишками. Причём брал с известных лиц и за то, что печатал, и за то, чего не печатал. Больше как раз – за то, чего не печатал.

Его клиентами были члены палаты депутатов, платящие за молчание исключительно чеками. Никчемные актриски, жаждущие славы, оплачивающие наличными высосанные из пальца скандалы. А так же кокотки, обожающие привлекать к себе внимание. Эти довольствовались любым упоминанием в прессе да и платили чем попало.

Дражайший фон Карп был всеведущ в этом поганеньком мире. Он точно знал, чего не стоило выносить на свет. И знал, как обратить эти свои знания в звонкую монету. Не напрасно, наверное, направо от офиса «Пригводим!», помещались анархический листок «Свечка» а налево – редакция журнальчика «Эхо ночных мотыльков» и анонимное издательство «Курочки Курвиля».

Редакция газетёнки «Пригводим!», отличалась особой неопрятностью. Стены были засалены. С потолка свисали гроздья запылившейся паутины. На полу валялись какие–то запчасти электронной техники. Около редакторского стола стояло покосившееся кресло Времён Великого Переселения. Стены ощерились гвоздями, на некоторых висели плакаты политического характера. На двери в кабинет Вольдемара фон Карпа красовалась надпись: «Занят, не беспокоить!».

За этой дверью скучал главный редактор. Обычно он сидел лицом к мутному окошку и наблюдал за прохожими. Иногда он громким шёпотом диктовал свои наблюдения в криптофон. Тогда с лица его слетало обычное выражение скуки, и на широких скулах разгорался нездоровый румянец. Горбатый нос его морщился смешинками. Острая серебряная бородка подрагивала.

На рабочем столе его всё было посыпано пылью и пеплом. Многочисленные пепельницы были забиты закостеневшими окурками. Пустые коробки из–под папирос валялись повсюду. В глубине комнаты стояли стеллажи со старыми номерами газет, наваленными как попало вперемежку с пачками запасных упаковок чернил.