Читать книгу Гранатовый дом - Ирина Лобусова - Страница 5

Глава 3

Оглавление

«Разговаривать было запрещено. Собственно, это нам озвучили в самом начале занятий, при поступлении на курс. Нас предупреждали об этом – о полном отсутствии разговоров с другими курсантами. Не обсуждать занятия, не общаться на отвлеченные темы – ничего.

Это было правилом. Жизнь, конечно, вносила свои коррективы. Общение и длительные разговоры запрещались. Но в бараке вполне можно было переброситься парой слов.

Был один парень. Часто мы встречались глазами, общались с помощью жестов. Так у нас появилось что-то похожее на дружбу, особенно важную в таких нечеловеческих условиях, в которых мы жили. Я не знал даже его имени. Собственно, ни у кого из нас не было имени. Только четырехзначные номера. Я был 7314. Он – 6829. Это было единственной доступной мне информацией о нем.

Когда же нас разделили, развели по разным углам, я понял, что это конец. Наше обучение заканчивается. Это произошло через семь месяцев после того, как мы поступили на этот курс.

Однажды после занятия нас повели в совершенно другую сторону, не туда, где находился наш барак. Вопросы задавать было запрещено. Все удивились. Мы встретились глазами с этим парнем, он хмыкнул, сделал неопределенный жест рукой. Я понял его без слов. Он хотел сказать, что от наших офицеров можно ждать всего, что угодно. И, скорей всего, нам уже запланировали очередную гадость. Он не ошибся.

Нас подвели к совершенно другому бараку. На вид он был как прежний, на этом сходство заканчивалось: этот барак был разделен на множество отдельных клетушек, полностью изолированных одна от другой. Там находилась только кровати и один стул. Нас стали заводить в эти клетушки по одному, и мы поняли, что отныне мы будем жить отдельно. Наше обучение подходит к концу.

Около недели мы жили в этих норах. Поначалу я обрадовался – все-таки иллюзия отдельной комнаты, почти комфорт. Но потом стал приходить страх. Особенно он ощущался по ночам.

Главное – не чувствовалось человеческого присутствия. Стены словно изолировали тебя от всего мира. Страх становился сильным, отчаянным, просто хватал за горло. Хотелось кричать, биться головой о стены… И вот так, в муках, доживать приходилось до каждого утра. Вполне возможно, что этот психологический эффект тоже был частью нашей общей тренировки. И справляться с этим почему-то приходилось тяжелее всего.

Но я знал, чувствовал, думал, понимал, видел, что очень скоро во всем этом будет поставлена последняя точка. А еще мне очень хотелось бежать…

Да, именно эта мысль – бежать – постоянно крутилась в моей голове. Бежать хотелось страшно, разом покончить со всем этим. Беда была в том, что как это сделать, я не видел. Сбежать из этого укрепленного бастиона, где на каждом углу щурились подземные огневые бункеры, оснащенные пулеметами, не представлялось возможным. Наше начальство продумало все очень хорошо, в том числе и попытки сбежать. Странным было бы, если бы они оставили хотя бы одну лазейку.

Лазеек не было. Сбежать было невозможно. Но я думал об этом все чаще и чаще, буквально каждый день.

Так прошла неделя, целая неделя этих психологических мук. И тут меня разбудили посреди ночи. В моей норе появился наш офицер, он грубо ткнул кулаком в бедро:

– Одеться, встать, выйти в коридор.

Все это на одном дыхании. Через две минуты я уже стоял в коридоре, прямо под лампой в проволочном чехле, лицом к стене. Из другой норы вывели еще одного человека. Это был один из курсантов моей группы, но не тот парень, с которым я разговаривал жестами. Того парня я больше не видел.

После того, как офицеры заперли наши норы, нас вывели из барака. Во дворе уже стоял крытый брезентом грузовик. Нас усадили внутрь и куда-то повезли.

В грузовике находилось еще пятеро курсантов. И мы двое. Всего – семь. К нам присоединились еще три офицера.

Ехали долго. Очень скоро в воздухе стала отчетливо ощущаться сырость. Я понял, что нас опять везут к морю. Что приготовили нам на этот раз?

Наконец грузовик остановился, и нам велели выходить. Была глубокая ночь, когда мы вышли на песчаный пляж и увидели холодное, скрытое в ночном мраке море, которое глухо ворчало, приближаясь к нам, как суровый зверь.

От моря волнами шел холод. Это было жутко. Оно завораживало, и в первые минуты я не видел ничего, кроме холодного темного моря. Потом глаза привыкли к темноте.

И я различил, что еще было на берегу. Возле самой кромки берега колыхались два широких деревянных плота. На них чернело что-то непонятное – по виду какие-то приборы.

Нас разделили на две группы – четыре человека и три – и подвели к плотам. Я оказался в той группе, где было трое. Нас заставили подняться на плот.

И только тогда я разглядел то, что там находилось. Это были небольшие аппараты, похожие на миниатюрные подводные лодки, рассчитанные на одного человека. Конструкция была достаточно грубой. На корпусе были отчетливо видны небрежно спаянные швы. Это было нечто среднее между торпедой и подводной лодкой, но примитивное, грубое. Казалось, стоит спустить этот аппарат на воду – и он моментально пойдет ко дну.

Вперед выступил офицер. Он нес гидрокостюмы. Дал каждому и приказал одеваться. Затем велел занять свое место в аппарате.

Внутри можно было только лежать. Пока мы укладывались, офицер объяснил цели и задачи предстоящей операции.

Нас собирались спустить в открытое море. Мы должны были как можно скорей достичь цели – затонувшего буксира в определенном квадрате – и торпедировать его учебными, холостыми торпедами. Руководить своими действиями внутри аппарата мы должны были самостоятельно. И так же, по четко заданному курсу, вернуться назад.

От одной только мысли о том, что мне придется находиться на глубине открытого моря в этом плавающем гробу, у меня начался шок. Я задрожал. Зубы все время стучали, и я никак не мог с этим справиться.

Когда же я оказался внутри аппарата и услышал, как крышка автоматически захлопнулась надо мной, я почувствовал жуткую панику. Это было намного хуже, чем оказаться заживо закопанным в гробу!

Аппарат стал двигаться. Толчок – и он ушел под воду. Надо мной загорелось табло с рычагами и эхолокатор, по которому я должен был ориентироваться. Как пользоваться всем этим, я знал, потому что мы учились этому на занятиях.

Почти сразу же я почувствовал жуткую сырость. От воды шел холод. А затем пришли муки удушья. По моему лицу рекой тек ледяной пот. Воздуха не хватало, кислород стремительно заканчивался. У меня стало темнеть в глазах. Я не различал показаний приборов. Ситуация становилась критической. Сознание ускользало, муки невыносимой боли разрывали горло и грудь.

Последнее, что я запомнил, была мысль о том, что необходимо открыть крышку этого гроба и выбраться наружу, плюнув на аппарат, попытаться выплыть.

И я нажал рычаг. Рывок – и прямо мне на лицо хлынула ледяная вода, затапливая глаза, ноздри. Барахтаясь, я кое-как отстегнул ремни. Аппарат стремительно погружался в водную бездну. Я просунул пальцы в щель крышки, чтобы она не захлопнулась, и из последних сил подтянулся наверх, выдавливая ногами электронное табло, тут же осыпавшее меня осколками стекла. Я стремительно рванул ру…»


Ручка, резко дернувшись, вывела на бумаге замысловатый виток, каракулю, так и не дописав слово, расплывшееся бессвязными линиями. Сергей вскипел, отшвырнул ручку.

– Какого черта ты трогаешь меня во время работы?!

– Старый козел сказал, что уволит тебя, если ты не придешь в течение 10 минут. – Над ним возвышался Артур. – Бегом беги, дурак! Вылетишь нахрен из общежития! Он тебя уже второй день подряд зовет.

Аджанов мгновенно стал серьезным. Этот внеочередной вызов к редактору означал неприятности. Нельзя было не идти. Он не пошел вчера, когда несколько человек передали ему требование редактора зайти к нему, просто не пошел. Вместо этого он писал сценарий до трех часов ночи. И от этого мысли о редакторе просто вылетели из его головы как нечто неважное и несущественное.

Надо было идти. Сергей с сожалением закрыл ручку, захлопнул тетрадь. Хмуро посмотрел на Артура:

– Я пойду. Ты последи, чтобы сценарий никто не лапал. А то Алька тут шастает. Совсем конченая.

– Хорошо, послежу, – кивнул Артур.

Он пытался идти быстро, но почему-то не смог. Ноги повиновались слабо, устраивали какой-то бунт. Сергей начал бежать, но тут же почувствовал удушье, охватившее его горло железными тисками. Задыхаясь, он остановился и медленно пошел вдоль трамвайных путей, абсолютно не понимая, что с ним происходит.

Киностудия всегда вырастала перед его глазами как корабль, но теперь он увидел серый бастион, верхушка которого была скрыта почти черным туманом. Аджанов вдруг вздрогнул от этой страшной ассоциации – туман действительно показался ему черным. И он категорически отказывался понимать, что с ним не так.

Где-то вдалеке продребезжал трамвай. Сергей остановился, давая ему дорогу, не собираясь бежать перед движущимися вагонами. И вдруг увидел возле главного входа множество людей, почти толпу. Люди кричали, глядя куда-то вверх, и размахивали руками.

Переждав трамвай, Аджанов побежал вперед и врезался в эту толпу. Появлявшиеся в ней истерические взмахи рук напоминали ветряные мельницы. И вдруг застыл…

В окне третьего этажа, прямо на подоконнике, стоял человек. Обеими руками он держался за раму. Силуэт его был виден достаточно четко – темный, чуть согнутый.

Но самым страшным и странным было другое. Это было окно кабинета редактора. Как раз того самого редактора, к которому Сергей должен был прийти в течение десяти минут.

Он поддался вперед, разрезая в толпу, как нож масло, и все пытался разглядеть лицо. Нет, этот человек был ему не знаком.

В толпе буквально голосили. Предлагали расстелить брезент, вызвать милицию и пожарных. Аджанов почти не слышал всех этих слов.

Мужчина вдруг что-то крикнул. Но крик его растворился в других голосах. Затем он поднял вверх правую руку. Почему-то поднес ее к горлу. Резкое движение. Тело пошатнулось. Затем рухнуло вниз.

Мужчина летел буквально пару секунд, но Сергею показалось, что прошла вечность. Истерический крик завис в воздухе…

Описав какой-то странный полукруг, тело рухнуло на плиты мостовой. Из-под головы растеклось огромное пятно крови. Все буквально залило этой кровяной волной.

Кто-то из толпы бросился вперед. Подошел и Аджанов. Мужчина лежал лицом вниз. Из-под его головы растекалась по плитам, буквально фонтанировала кровь. Вдалеке послышался громкий звук сирен милицейских машин.

Сергей поднял глаза вверх. В окне третьего этажа, том самом, откуда выбросился человек, он увидел искаженное ужасом белое лицо редактора, которое сморщила уродливая гримаса какого-то непонимания и отвращения. Было ясно, что редактор долго не сможет прийти в себя.

Аджанов все-таки рискнул подняться наверх. Улицу перед киностудией уже заполнили сотрудники милиции. С редактором он столкнулся на лестнице. Тот замахал на него дрожащими руками:

– Потом, потом…

Сергей вошел в открытый кабинет. В нем все было, как прежде – обычный стол, машинописные листки, которые сквозняк разметал по полу.

Зачем он здесь? Аджанов остановился, понял, что не может больше находиться в этом месте, и ушел прочь. Внизу все еще толпились люди.

Редактор что-то говорил сотрудникам милиции. Тело, уже покрытое брезентом, грузили в «скорую помощь». Увидев своих знакомых, Сергей пошел к ним.

– Это Василий, монтажер, – пояснил режиссер, занимающийся съемкой каких-то партийных короткометражек.

– Что он делал в кабинете редактора? – Аджанов изо всех сил пытался держать себя в руках.

– А хрен его знает! – пожал плечами режиссер. – Ворвался в кабинет, стал что-то орать, как ненормальный. Затем взобрался на подоконник и бритвой перерезал себе горло.

– Как бритвой? – ахнул Сергей. – С высоты же упал!

– Да кто разобьется с третьего этажа? – пожал плечами режиссер. – Ну, ноги себе сломал бы, и только. Выжил бы, идиот. Но он перерезал себе горло, потому и умер сразу. Видел, как из него кровища хлестала?

– Видел, – вздохнул Аджанов, – видел. А я думал, что это из головы разбитой.

– Да какая голова! Из горла перерезанного. И бритву с ним рядом нашли. Так что…

– Но зачем? – От всего этого по телу Сергея вдруг волнами прошел ледяной, морозный холод. – Зачем? – повторил он.

– Белая горячка! – В разговор вмешался третий знакомый, оператор. – Говорят, пил страшно. Только вышел из запоя и головой повредился. И вот.

– Давно он на киностудии работал? – Аджанов вдруг подумал, что совсем не знал этого человека, избравшего такой ужасающий способ смерти.

– Васька? Да лет десять уже. Больше, чем все мы.

– И он в монтажном цехе был?

– Монтажер, – подтвердил оператор, – ну, так, посредственный. Вечно раскадровку путал.

Сердце Сергея вдруг остановилось, а потом ухнуло вниз. Он вдруг понял жуткую вещь: смерть человека по имени Василий произошла в точности так, как он записал в одном черновике сценария! Он все-таки его записал – тогда, много месяцев назад, когда редактор раскритиковал первый вариант «Гранатового дома».

От этой мысли его буквально выворачивало наизнанку. Ведь и имя Василий он предсказал. Василий! А он совсем не знал этого человека! Как могло такое произойти?

На киностудии больше делать было нечего. Еще немного потоптавшись и наслушавшись страшных, но глупых рассказов, Аджанов решил вернуться к себе.

В комнате открыл письменный стол, принялся рыться в черновиках… Этого черновика не было. Несколько сцен несуществующего сценария, где он описывал смерть мифического Василия в кабинете редактора, исчезли из ящика письменного стола.

Сергей перерыл все. Вытряхнул методично все ящики, пересмотрел каждую бумажку. Черновика не было. После этого он сделал абсолютно немыслимое для себя: выгнал всех из комнаты и закрыл дверь на замок.

Впервые за столько месяцев он остался в комнате совершенно один. В дверь стучали, к нему ломились по-прежнему, но он громко послал всех, сказав, что болен и хочет спать. Не пустил даже Алю и Артура.

Аджанов действительно чувствовал себя больным. Он лег в кровать и укутался одеялом до подбородка. А когда стемнело, не стал включать свет. Ему было страшно.

Единственное, что он сделал, это открыл настежь окна, чтобы хоть как-то прогнать духоту. И почти сразу уснул.

Сергей заснул так быстро, будто провалился в темную пропасть. Поначалу сновидений не было, совсем. Но потом… Потом он услышал голос.

И, почти подпрыгнув на кровати, резко сел – этот голос был ему знаком. Это был голос его матери, которая умерла 10 лет назад…

– Беги! Ты должен бежать! – Исполненный муки, он разорвал его мозг, разлился по венам непереносимым отчаянием, разорвал душу отсутствием малейшей надежды.

– Беги! Спасайся! Скорей!

Аджанов слышал этот голос так четко, словно мать была рядом, словно стояла рядом с его кроватью, заламывая руки и благословляя:

– Беги! Беги отсюда! Ты должен спастись!

С таким же отчаянием она обращалась к нему, когда его арестовали в первый раз. Сколько горя было тогда в ее голосе! А его арест она так и не смогла пережить.

Сергей знал, что, умирая, мать плакала и проклинала, его, обвиняя в своей смерти, а затем благословила на жизнь. Он был таким же, как она, – с неустойчивым, противоречивым характером.

Но за десять лет мать ни разу не приходила к нему во сне. А сейчас этот голос буквально заполнил все пространство вокруг, добрался до его души. Аджанов сел на кровати, не зная, что делать. Затем стал одеваться.

Грохот в дверь – реальный, настоящий грохот застал его в тот момент, когда он тянулся к дорожной сумке.

– Открыть, немедленно! – били в дверь, и Сергей догадывался кто.

В комнату вошли пятеро. Один, в штатском, сунул под нос корочку:

– Управление госбезопасности. Вы Сергей Аджанов, режиссер?

– Да, – отрицать было бессмысленно.

– Это принадлежит вам? – Он сунул прямо ему под нос тетрадку с недописанным киносценарием.

– Да, – вздохнул Сергей.

– Вы арестованы. Одевайтесь, вы поедете с нами.

Другие сотрудники КГБ в это время переворачивали вверх дном всю комнату. Один подбежал к нему.

– Ах ты ж гнида! – и двинул кулаком в живот.

Аджанов согнулся, закашлялся, задыхаясь. Резкая боль обожгла все внутри. А на пол тем временем выбрасывали его вещи, вообще все вещи, которые были в комнате, в том числе и постельное белье. И сотрудники госбезопасности топтались по ним…

Гранатовый дом

Подняться наверх