Читать книгу История довоенного Донбасса в символах. Точки - Иван Калашников - Страница 1

Часть

I

. Точка «Метро»

I

Сожаление, вызванное тем, что сын больше похож не на него, особенно острым становилось во время утренних сборов, в которых Егор не участвовал, был лишь молчаливым наблюдателем. Без особых каких-то усилий он игнорировал нытьё жены, давно уже растерявшее характер намёка, или даже призыва к помощи. С вялым садистским чувством Егор думал, что от нытья жену уже не удастся отучить никогда. Его заслуга заключалась в том, что он сумел внушить лучшей своей половине аксиому правильных утренних сборов: лучше тебя самой никто этого не сделает.

Кажется, она намеревалась записаться на водительские курсы – ого, прямая угроза автомобилю, который Егор давно уже считал своей собственностью. Рано или поздно всей его собственности начнёт угрожать рука супруги. Егор всё ещё не мог отвыкнуть от давней привычки жить сегодняшним днём – Пашка, его сын, напоминал ему о дне вчерашнем, дне завтрашнем, не осознавая того, поскольку совсем недавно ему стукнуло всего пять лет и уши вихрастого и бойкого мальчугана ещё не успели остыть от пятикратных потягиваний, совершённых руками родственников жены.

Егор этих родственников терпеть не мог.

Проблема была не во внешнем сходстве. По утрам Егор воспринимал жену и сына единым неделимым целым, словно их продолжала соединять пуповина. В начале дня Пашке хватало послушности ровно настолько, чтобы создать впечатление примерного ребёнка, а далее, на протяжении дня он терял её, как вот теряют пшеницу, зерно за зерном из незаметно прохудившегося мешка. Егор не умел наказывать сына. Слушая последствия очередных Пашкиных проказ, он испытывал классическую отцовскую гордость, после ужасался, представляя себе, во что превратятся эти шалости, когда сыну стукнет десять, пятнадцать, двадцать лет. Отцовская горсть должна была иссякнуть к тому времени. Егор сильно на это надеялся…

– Пап, ты придешь, когда я буду уже спать?

Укоризненно. Настороженно.

– Нет, – с непривычной даже для себя уверенностью произнёс Егор и легко поставил сына на кухонный табурет.

– Ну, мыть, мыть-то, кто будет?! – донеслось из прихожей.

– Сегодня будет наоборот, – сказал Егор, пропустив мимо ушей реплику жены.

Брови мальчика поднялись вверх, неуверенный вдох подтвердил удивление.

– Ты придёшь, а я уже буду спать, – разъяснил Егор. – Ты меня разбудишь?

– Ага.

– Обещаешь?

– Ага.

– Ты – самый замечательный будильник на свете, – сказал Егор и чмокнул сына на прощанье в щёку.

Захлопнутая дверь отрезала восторженный крик: «Мам я – будильник!..»

В холодильнике Егор отыскал остатки именинного пирога, мрачно пожирал его, запивая горьковатым кофе. Сахар он не добавлял умышленно, как будто наказывая себя за утренние размышления. Может присадить чёртову стерву на наркотики, думал он, или сделать алкоголичкой? В девяти случаях из десяти при разводе, ребёнка оставляют с матерью. Десятый случай – это если мать, мать-перемать, не соответствует стандартам матери-перематери. Идея была великолепной, Егор добрых полчаса тешил себя солнечным будущим, разбавленным не менее солнечным отцовством…

Идея была неосуществимой. С наркотиками, или алкоголем – всё займёт значительно больше, чем один день. Егор не знал, что с ним будет завтра. Вспомнив, что с ним должно случиться сегодня, он поспешно доел торт, пережевывая остатки на ходу, засобирался в той суете, которой была начисто лишена его жена.

Часы показывали семь минут восьмого.

Казалось, металлическая решётка у бордюра лежала, как впаянная с надежностью неестественной, но вот в сыром октябрьском воздухе послушался неуверенный гул, несмотря на усилия, так и оставшийся неуверенным, решётка задрожала, появилось облачко тяжелой пыли, в обратном порядке гул затих, решётка успокоилась. Усмехнувшись, Егор перевёл взгляд на магазинную витрину, и усмехаться перестал.

Очевидно, во всём городе он был единственным, кто не верил в появление метро. Тем не менее, оно появилось, построили, еженедельно появлялись новые маршруты, правда, отстроили метро с такими ветками, что пользы от него было не больше, чем от лыж в пустыне Сахара.

– Аутистам привет! – проорал Егору в ухо неприятный, особенно по утрам, перед началом рабочего дня, голос.

Егор подумал, что внешность должна компенсировать недостатки голоса, но нет, на самом деле у Вовы Марочкина до последних его дней останутся и торчащие из ноздрей жёсткие волосы, и перхоть на плечах – на пальто и пиджаке, – и бесцветные глаза, и всё остальное, мелкие признаки, неспособные вызвать отвращение, поскольку раздуты до карикатурного масштаба. Из всего штата сотрудников Марочкин, наверное, был единственным, кто шёл на службу, как на праздник. К тому же обладал туповатым чувством юмора, – считал невероятно смешным называть всех, кто имел отношение к бухгалтерии «аутистами».

– У тебя какая-то гадость белая на подбородке засохла, – сказал Егор, скорее, для того чтобы как-то оправдать брезгливое выражение на своём лице почти всегда возникавшее при виде Марочкина.

– Где? Тут?

Понаблюдав с наслаждением, как Вова докрасна растёр подбородок, Егор кивнул:

– Теперь всё… Ну, иди, я догоню…

– Нет, точно всё?

– Точно, точно. Топай давай.

Решетка у бордюра оставалась неподвижна. Вид конторского здания радости особой не вызывал, но Егор не мог оторвать взгляда от трёхэтажной кирпичной коробки, думал, что назвать мебельную фабрику «Солярис» – вот это аутизм, типичное умопомешательство. Матвеич, директор фабрики, самый главный мебельщик, выходец из шестидесятых, и всё такое прочее, мог прибавить к «Солярису» «Имени Эрнста Неизвестного», хватило ума не делать подобной глупости, зато не хватило для того, чтобы немедленно избавляться от сотрудников, подобных Марочкину. «Чёрт, если я такой умный, почему у меня так мало денег? – подумал Егор. – Может честность мешает?».

Вслед за Вовой он, конечно же, не пошёл, направился к проходной, сделанной для второго класса: мебельщиков, занятых непосредственно сборкой мебели. Рабочий день начался часом ранее; первые признаки постороннего Егор ощутил на себе, когда старик-вахтёр заблажил, задребезжал сквозь немытое стекло:

– Э-э-э, куда пошел, посторонних не пущу, стой, куда по…

Визжал, извивался сиреной старческий вой, а к воротам подъехал фургон, к вою прибавился клаксон грузовика. В ходьбе развернувшись, Егор дал вахтёру узнать себя, не проронив и слова, указал на нетерпеливый фургон. Грузовик, преодолев неприступные ворота, скрыл движение Егора по промзоне, правда лишь частично, но для рабочих он получился некоторым сюрпризом: фура отъехала и как из-под земли, на площадке объявился человек.

«Сволочи, ведь уже целый час как работать должны», – думал Егор, не сбавляя шага, а у стен склада стояли люди в спецодеждах, провожая его настороженными взглядами, зашушукались женщины, занимавшие разбросанные в беспорядке тракторные покрышки. Не то, не то нужно было Егору. Пройдя по высокой, вздувшейся трещине в асфальте, украшенной высохшей травой, он завернул за угол и попал в общество мужчин пролетарского происхождения. Им стоило усилий не встать по стойке «смирно», – узнали Егора, он их узнавать не собирался, сразу вперил взгляд в рыжеволосого парня, и, не отрываясь, глядел на него, пока устраивался на каком-то полене, или канистре.

– Меня зовут Егором Михайловичем, – очень чётко выговорил он; усмехнулся. – А ты думал я старый, толстый и лысый, да?

Рыжий молчал.

– Я так полагаю, ты всё это шутил, когда орал, что башку мне оторвёшь и кишки намотаешь на… Сидеть всем! – рявкнул Егор, боковым зрением заметив какое-то движение.

– Мы Ленку как мужики разделим, по цивилизованному, – продолжал Егор после краткой звенящей паузы.

– Стреляться будете? – спросил кто-то со стороны.

– Закрой пасть и подай вон ту бочку, – отрезал Егор.

– Ручонки не замараешь? – произнёс, наконец, рыжий, однако решительности для насмешки ему не хватило.

– Ставь локоток, – предложил Егор, когда жестяная бочка из-под солярки оказалась между ними.

– Говно затея, – сказал кто-то еще – уже позади.

– Ты сам говно, – отозвался Егор.

Рука его сцепилась с рукой Рыжего.

– Раз… два… три…

«Чем они тут занимаются? – думал Егор, медленно, но уверенно склоняя руку рыжего к краю бочки. – На звёзды смотрят? Или на баб?»

Никто не зааплодировал, когда он одержал безоговорочную победу.

– Сука… вот сука, – повторял рыжий, потирая побежденную руку. Егор уже повернулся к нему спиной, когда тот выкрикнул:

– Всё равно! Не будет Ленка с тобой больше трахаться!

Егор не выдержал – редкий случай. Схватил рыжего за волосы, бил его лицом о крышку бочки, выплёскивая злость на тех, кого не мог вот так, не жалея сил, раз за разом, харей о бочку, ещё раз, ещё, некому было ему ни помешать, ни остановить, все зашуганные до зачатия, «народ», мать их так, освобождённый от социалистического гнёта, человеческая трудовая масса…

Он не помнил, когда прекратил жестокое избиение представителя рабочего класса. Был уверен, что остановился сам, рывками плеч оправил на себе одежду, тяжело дыша приблизился к женскому обществу, изрядно, должно быть, напугав их своим взглядом, схватил за предплечье темноволосую девушку, испуганную не менее всех остальных, потащил к нарядной, в тысячный раз недоумевая, как это комната может называться прилагательным: «гостиная», «детская». Нарядной может быть ёлка, ребёнок может быть нарядным, особенно если отправляется для фотографирования, но серая унылая пыльная коробка с пустующими рядами стульев, с трибуной, с графином, где вода зацвела уже до твёрдого состояния – это всё никак нельзя было назвать нарядным.

Впрочем, отвлекаться на подобные пустяки было некогда. Грозно, немигая Егор смотрел в глаза толстой, пожилой бригадирше, предъявляя в качестве доказательства темноволосую девушку Лену и со снисходительной убедительностью повторял: поймите, войдите в положение, не держите глаза закрытыми, вы ведь тоже женщина, у вас тоже были подобные ситуации, задержка – она ведь всегда, как в первый раз, нельзя не проявить участие, к тому же не чужие друг другу, в одной упряжке колбасимся…

Позже, когда они вдвоём направлялись к проходной, Лена бормотала:

– Егорушка что же ты наделал, опять…

– Не больше чем всегда, – отозвался он.

– Тебе ничего за это не будет?

– Тебе тоже, – он обернулся к ней. – Причёска у тебя сегодня красивая. Знала, что появлюсь.

– И ничего не знала! – воскликнула Лена, пряча взгляд.

– А завилась для кого? – усмехнулся он; вдруг остановился, как вкопанный перед дверями проходной. – Ч-чёрт!

– Что? – большие тёмные глаза девушки округлились в испуге.

– Тебя-то я отпросил, а меня кто отпросит?

Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, Егор повёл девушку к конторе.

– Мне туда нельзя.

– Со мной можно, – обронил он…

Часы показывали девять семнадцать.

II

Кабинет Матвеича от нарядной взял только объём – ничего более. В скучной возне, пока кабинет наполнялся людьми, Егор исхитрился протащить Лену в святая святых – директорский кабинет – оставил кого-то без места, усадив девушку рядом с собой, ошеломлённую, онемевшую от испуга. Вокруг них расположился классический состав: Марочкин, напротив Егора – Анжела, делающая вид, что слушает анекдот, рассказываемый ей на ухо Антоном, в торце стола – два менеджера, Кокин и Мокин, оба в одинакового покроя костюмах, но разных оттенков: Кокин – в синем, Мокин – в сером.

Пока все остальные игнорировали утреннее вещание Матвеича, Лена сидела ни жива, ни мертва, Егор чувствовал её напряжение, сжимая её ладонь. Сам он усиленно игнорировал нажатие туфелька Анжелы на свой ботинок. Очень сильно хотелось посмотреть на Лену, но тогда Матвеич увидит затылок Егора, тихо выйдет из себя, обнаружится присутствие человека «из промзоны», поднимется крик, и Матвеич при всех выставит Егора дураком. Дожили, скажет директор-шестидесятник, блядей своих уже на утренние совещания таскаем…

Кокину и Мокину, как самым распоследним тупицам повезло значительно больше: таращиться на Лену они могли совершенно беспрепятственно – и таращились, Егор замечал их взгляды, адресованные красавице из производственного цеха номер восемь.

– … а теперь разрешите представить вам нашего нового сотрудника… точнее, сотрудницу…

Реплика эта, принадлежавшая Матвеичу, получилось единственной, которая принесла оживление в конторское общество из двух десятков человек. Выворачивались шеи, взгляды обращались в направлении директорского стола. Антон перестал рассказывать анекдот; Кокин и Мокин, как ведомые невидимой нитью, синхронно повернули башни; Марочкин склонился к столу, предъявляя пробор в прическе с бессмертной перхотью. Егор выдернул ногу из-под каблучка Анжелы, и успокаивающе улыбнулся Лене; погладил костяшки её ладони, дрожащей, даже будучи уложенной на колено.

– Уже недолго, – заверил он.

– Я с тобой с ума сойду, – пожаловалась она.

– Это взаимно. Сойдем с ума вместе…

… После не годился ни грозный взгляд, ни призыв разделить нелёгкую девичью судьбу. Оставшись наедине с директором, Егор перегнулся через стол, и говорил убедительно, однако отнюдь не льстиво, знал, что Матвеича лестью не прошибёшь, не просверлишь.

– … это часа на два, больше не надо, нам только анализы сделать, а вечером узнаем, что к чему…

– Это в который уже раз? – поинтересовался Матвеич, неумело перекладывая какие-то бумаги и также неумело делая вид, что посетитель докучает ему, мешает заниматься серьёзными делами.

– Не знаю… Семнадцатый. Я их не считаю.

– Так оно и бывает. Сам не считаешь, – кто-то другой считает. – Матвеич поднял густые брови, на лбу появились складки. – Как пацан, ей-богу. Жена, ребёнок, – а всё баб на разминирование таскаешь. Работать кто вместо тебя будет?

– Сейчас ничего нет, – твёрдо и убедительно произнёс Егор. – Марочкин счета выписывает…

– Если нет ничего, зачем тебя тогда в штате держать?

– Для стабильности.

– Чего-о? – угрожающе протянул Матвеич.

– Это на два часа, – начал заново Егор. – Я в обеденный перерыв никуда не пойду.

– Обеденный перерыв всего час…

– Я за два отпашу.

– Если баба твоя заминирована, я себе представляю, как ты отпашешь, – усмехнулся Матвеич. Громко хлопнул ладонью по столу.

– Иду навстречу, – объявил директор.

С облегчённым выдохом Егор опустился на стул.

– Условие, – Матвеич поучительно поднял вверх шариковую ручку, смотревшуюся странно в мозолистой короткопалой ладони.

– Сначала пройдёшь осмотр…

– Какой осмотр? – не понял Егор. – Это Ленку на осмотр нужно, а я не…

Директорская рука переместилась в горизонтальное положение, и Егор замолчал.

– На совещании был? – спросил Матвеич.

– Был, – кивнул Егор.

– Новую сотрудницу видел?

– Видел… Вернее…

– Конечно, шлюхе своей в трусы залезал, – с уверенностью невероятной в интонации произнёс Матвеич.

– Она не…

Егор вновь осёкся – ручка указывала прямо на него.

– Новая сотрудница, – с каким-то непонятным удовольствием проговорил директор мебельной фабрики, и далее продолжил с заметным усилием:

– Психоаналитик.

Глаза Егора от удивления полезли на лоб.

– … И первым на осмотр пойдёшь к ней ты! – завершил Матвеич с усмешкой кондуктора, впарившего пассажиру вчерашний билет…

«Всё рано не успели бы, – размышлял Егор в ожидании свидания с новым сотрудником, – с психоаналитиком, или без оного… Мне нравятся парикмахерши, вязальщицы, малярщицы, проводницы, швеи, мотористки, даже уборщицы, – но чтобы узнать всё это не стоило звать ещё одного идиота с высшим образованием, готово покопаться в моих мозгах. Достаточно обратиться к Софье Павловне».

Как сказал однажды Антон, не все они дуры, некоторые из них умеют читать и писать…

– Егорушка, тебя не увольняют? – с тревогой в голосе спросила Лена.

– Нет.

– А почему мы тут сидим? Тебя не отпустили? Я могу сама сходить…

– Ты сама через дорогу не перейдёшь, красота моя, – сказал он, поцеловав девушку в висок…

Психоаналитик – это, конечно, посильнее пикников за городом и новогодних вечеринок, когда трезвым остался один только Матвеич. Идея явно не его, он и слова такого не знал до вчерашнего дня – психоаналитик! Неужели Антон прогнуться решил, умными фразами раскидался?

Из кабинета «нового сотрудника» вышла секретарша Зоя.

– Ты уже? – спросил Егор.

Секретарша фыркнула, сверкнула глазами, заметив руку Егора сжимающую кисть Лены.

– Личные дела отнесла, – сказала Зоя. – Можешь заходить… на приём, – добавила она с улыбкой.

«Зойка трахалась с Антоном, – мелькнуло в голове Егора бесполезное напоминание, – и ещё, кажется, с тем рейсфедерщиком…».

– Добрый день. Присаживайтесь пожалуйста…

«… Ну, и с Матвеичем, разумеется, от этого секретаршам никуда не деться и замуж выйти большая проблема… по тем же самым причинам».

Как будет «психоаналитик» в женском роде Егор не знал. В узком кабинете с единственным пасмурным окном сидела девушка. По всему было заметно, что сидеть за столом, заваленным папками с личными делами сотрудников ей совсем неинтересно, и непривычно, и скучно. Отпустив угол папки, девушка дала ей самостоятельно закрыться, рассеянно мазнула по оставшимся пока невостребованными папкам и, наконец,посмотрела на Егора.

– Мне называть вас по имени и отчеству? – спросила она. – Или можно только по имени? Я знаю, во многих фирмах сейчас принято забывать про отчество…

Голос выдавал её с головой: совсем молодёжная ещё, опыт работы – нулевой. Симпатичная. Какая-то запоминающаяся деталь была в чертах её лица, деталь сразу не запомнившаяся, не приготовленная, для того чтобы выскочить немногим позже в самый неподходящий момент. Это ощущение прошло, как только девушка отвела взгляд.

– Простите… Вы к нам… надолго? – осторожно осведомился Егор.

– Не знаю. Посмотрим, как вести себя будете, – ответила сказала девушка-психоаналитик.

– Кто? – не понял Егор.

– Вы.

– Я?

– И вы тоже…

Она вдруг рассмеялась – без причины, если вдуматься, но Егор не вдумывался, не заметил, как его губы растянулись в ответной улыбке.

– Я здесь ненадолго, – сказала девушка, став серьёзной. – Временно. Временный новый сотрудник – вот так!

– Оставайтесь, – попросил Егор.

– Ни за что на свете, – заявила девушка, для уверенности убрав волну волос за раковинку уха. Волосы были чёрными. Как крыло ворона.

– Оставайтесь, – повторил Егор.

– Не-а…

– Почему?

– Потому что вы женаты, а я не собираюсь выходить замуж.

– Откуда вам известно, что я женат?

– От верблюда.

– А-а, – протянул Егор. Повисло молчание.

«Ей здесь проходу не дадут, – размышлял он. – Тот же Антон… Или перхотный Марочкин влюбится… Сегодня же с кем-нибудь из наших в одной постели окажется – да хоть с Матвеичем!»

– А вы что заканчивали? – вдруг спросила девушка.

– У вас моё личное дело на столе лежит, – напомнил Егор.

– А я только картинки посмотрела, – признала она. – Пишут обычно таким сухим языком… Вам никогда не хотелось, чтобы всякие личные дела были написаны стихами?

– Хотелось, – не раздумывая, ответил Егор.

Девушка медленно подалась назад, на спинку стула. Угол освещения переменился. Новая сотрудница была до того миниатюрна, что теперь казалось, будто от стола её отделяет не менее километра.

– Вы сейчас солгали, – просто сказала девушка.

– Ага, – отвлечённо произнёс Егор. Только сейчас он заметил, что её больше глаза разного цвета: один – серый, другой – зелёный…

Здравствуй, Настенька.

Безумно рад встретиться с тобою вновь…

III

Проблема в большей степени могла заинтересовать штатного психоаналитика, в меньшей – обсуждалась персоналом «Соляриса». Во главу угла, темой номер один всегда будет стоять вот это: кто с кем трахается. Жизнь мало похожа на рассказ. Как трахаются – это бестолково и ограниченно, качество сексуальных контактов не привлекает столько внимания, сколько разнообразие в выборе партнёров. Считают обычно до десяти, а далее, как первобытные люди: много.

Женщин у Егора было много. И все они появились только после того, как он женился; даже после того как родился Пашка – они всё равно продолжали появляться, подобно изображениям на кусках фотобумаги, позабывчивости оставленные в ванночках с проявителем. Некоторых Егор извлекал вновь, некоторые оставались, разъедаемые до беспомощного и безвозвратно чёрного состояния. Позже, вспоминая о них, засвеченных, Егор думал, что всё равно они достаются кому-то ещё, уже после него. Это было похоже на картинку из учебника по физике, гдеокружности хитроумной графикой были замаскированы до состояния спирали, но всё равно ведь – окружности…

– Спираль поставь, – сказал Егор.

– А со СПИДом как быть? – отозвалась Лена.

– С семейными только трахайся. Они не болеют.

– Да? А СПИД не лечится.

– Не лечится только глупость, – вздохнув, заметил Егор, и наклонился назад, упал на постель, задрав голову, и вот так смотрел на Лену, вверх ногами: нагую, им использованную, теперь уже окончательно набравшуюся признаками зрелой молодой шлюхи. Девушка хихикнула, на миг спрятала лицо в подушку, принялась тащить на себя одеяло, чтобы прикрыть обнажённую грудь. Дурачась, Егор не отпускал одеяло, прижал его локтем к корпусу; как отпустил, девушка перевернулась на спину, бесстыдно выставив соски грудей к потрескавшемуся потолку.

– Зачем ты это сделала? – спросил он. – Деньги нужны?

– Деньги у меня есть. Я не проститутка, – обиженно пробурчала она из-под подушки.

– Правильно, ты не проститутка, ты – дура…

– Сам ты дурак!

Авторов учебников по семейной психологии всё это могло интересовать по следующей причине: вот есть одна женщина, называется «жена», и вот есть другие десять – вся их особенность – это то, что они не похожи на первую, на жену. Субъективный фактор Егора таился в родной крови: остальные десять не рожали от него детей. Фактор привязанности родной крови крепче любого каната, посильнее какого-то там полового влечения. Если женщина говорит, что ждет ребёнка, она преследует одну из двух диаметрально противоположных целей: или удержать мужчину, или отпугнуть раз и навсегда. Или она действительно ждёт ребёнка. Для многих женщин беременность – единственный период, когда она может самостоятельно принимать решения. Убедившись в отсутствии беременности Лены, Егор оглянулся, посмотрел, сколько глупостей он натворил за неполный рабочий день, – а она-то не явилась в поле его зрения со вздутым животом, сказала всего-навсего о задержке!

– Где мои трусы?

– В прихожей, под вешалкой.

– А куртка? Там сигареты…

– Вон, на спинке висит…

– Ты что, затащила меня сюда без трусов и в куртке? – удивился Егор.

– Ты, вообще, ошалевший какой-то был, – жалобно пропела она. – Как с цепи сорвался.

– Ещё пару таких «задержек», и я тебя, кажется, прибью, – пообещал ей Егор.

– Ой-ой, грозный, как жук…

Отсутствие полового опыта до свадьбы – штука весьма опасная, непредсказуемая, готовая дать о себе знать в самый неподходящий момент. Теперь можно только сосчитать сколько раз в безвозвратном тинейджерстве, солнечной юности, выпадала возможность, – как джокер в долгой карточной игре, – а ничего не вышло, или у противника была на руках специально подготовленная карта, или противника не существовало вовсе, и играл ты сам с собой. Егор смотрел на всё это с точки зрения, суженной эгоизмом и прагматизмом, и цинизмом, и меркантилизмом; в редкие минуты, представляя, как зажимает в тисках боли кисть своей руки, или бьёт себя током, он понимал, что главная боль всё равно достанется его жене, и он не в состоянии разделить её участи, поскольку…

Кстати, откуда появилась эта способность анализировать свои собственные поступки? Прежде за собой Егор подобного не замечал. Может к доктору обратиться? «Ну да, к психоаналитику», – усмехнулся он.

– Ирка завтра замуж выходит, – объявила Лена, вставляя в мочку уха серьгу.

– Завтра же среда…

– У неё муж на выходные уезжает куда-то, – Лена говорила, с усилием разбавляя завистливую интонацию безразличием. – Куда-то за границу. В Израиль, кажется…

– Он еврей, – без вопросительного знака произнес Егор.

– Бизнесмен. Магазин «Витязь» знаешь?

– Стройматериалы?

– Ну да. Его магазин.

Свадьба имеет все свойства зеркала, думал Егор. До неё можно честно скакать из койки в койку, остановить после выбор на одном человеке, назвать его любимым и единственным, и так далее, после неё остаётся одна… а если выбор остановлен в самом начале, то отражаться в семейной жизни нечему, и приходится отображать те объекты, которых просто не существует в природе, и таким незатейливым образом изменить законы метафизики. Поразительно, Егор создавал свою активную добрачную половую жизнь уже после свадьбы; вот-вот должны были зазвучать издевательские аплодисменты, вместо этого Егор услышал:

– Покатаешь меня на машине?

Несколько секунд он смотрел в тёмные глаза с блёстками настойчивости, готовые разразиться бурею слёз, посмотрел на большой, щедро украшенный помадой рот, способный в любой момент извергнуть невиданные книжными полками ругательствами, а у Егора не было даже эрекции, чтобы избежать всего этого.

– Я без автомобиля, – обронил он…

…Весь день пасмурность не намеревалась переходить в дождь, даже мелкий. Относительно погоды Егор распереживался ближе к вечеру, но улицы города остались неправильно сухими – неправильно, потому что всё же осень. С поразительной гибкостью Пашка, сидя на корточках, мог изворачиваться как угодно, мог даже посмотреть на отца из-под своего локтя, но у трамвайных рельс, впаянных в пустынную мостовую он замер в ожидании, с подозрением глядел в потемневший от времени металл, и, исчерпав запас своего терпения, посмотрел на отца, стоявшего рядом.

– Пап, где же трамвайка? Почему трамвайка не едет?

– Это старая ветка, – объяснил Егор. – Они здесь давно не ходят…

– Ветка? – озадачился мальчик.

– Линия.

– Пап, здесь две линии…

– А трамвай один.

– Точно! – воскликнул Пашка, в изумлении выпрямившись, удержался на ногах с отцовской помощью.

«Интересно, кто его научил считать до двух?» – подумал Егор.

– Один трамвай! По двум рельсам! Пап, а рельс может быть вот столько больше? – мальчик выставил все свои пальцы, подумав, большой на правой руке всё-таки загнул.

– Может, – кивнул Егор.

– А где?

– В депо.

– Покажешь?

– В другой раз.

– А сегодня ты опять сбежишь?

У него немного другой оттенок волос, думал Егор, говорят, это может со временем измениться, но мне достаточно того, что сейчас у него волосы почти такого же цвета, как и у меня…

– Когда это я сбегал? – поинтересовался он.

– Всегда, – без раздумий и припоминаний ответил Пашка. – Меня наверх самого отправляешь, со мной не поднимаешься, а мама потом говорит: «Опять сбежал»… И вздыхает…

Нет, самая главная и сильная боль достанется отнюдь не жене, думал Егор, крайним получится Пашка. Если сейчас пятилетний, он только лишь пользуется цитатами, потому будет хуже. Это тоже игнорируют учебники семейной психологии, потому что – пройденный этап, не классика, и не банальность, что-то среднее…

– Павел, папа не хочет думать, – объявил Егор, и устроился на лавочке в парке, сунув руки в карманы куртки. Его сын с готовностью принял игру, забрался рядом, сопя и кряхтя, нисколько не опасаясь за чистоту и целостность одежды. Навалившись на отца, Пашка прокричал Егору на ухо:

ЗАЙКУ БРОСИЛА ХОЗЯЙКА,

ПОД ДОЖДЁМ ОСТАЛСЯ ЗАЙКА,

СО СКАМЕЙКИ СЛЕЗТЬ НЕ СМОГ,

ВЕСЬ ДО НИТОЧКИ ПРОМОК…

Замолчав, мальчик отнюдь не сделался бесшумным, продолжал обнимать Егора за шею, дышал тяжело, декларирование детсадовского блокбастера отняло у него уйму сил, и теперь его не хватит даже на то, чтобы соскочить с лавки обратно на тротуар. Егор почувствовал вот тот самый приступ отцовской любви, когда объём оглушает, даёшь себе обещание сделать для сына всё-всё-всё, а через некоторое время понимаешь, что в действительности сделать ничего не можешь. Пашка спросит: «Пап, а ты маму не любишь, – а за что?..» – и рассыплется хрупкий хрустальный мир, он и так разрушается, постепенно, только потому, что ребёнок не задал своего вопроса, но имеет полное право спрашивать обо всём на свете…

В пять лет Пашку весь свет уже не интересовал. Его интересовали папа & мама. Вернее то, что между ними происходило, когда, невзирая на правила хорошего тона, дома царит вакуум, извлечённый из учебника семейной психологии.

Обняв сына, Егор облокотился на спинку скамейки. Так они и замерли, Егор – сидя, Пашка – стоя на лавке, словно в ожидании вечернего фотографа.

Часы показывали девятнадцать тридцать две.

IV

Ирина Башкирова, татарская красавица, смуглокожая, с шлюшными зелёными глазками, выходила замуж за директора строительного магазина «Витязь». Кто из собравшихся у Загса был женихом, Егор так и не понял. Ленку увидел сразу, в её лучшем платье, лучших туфлях, лучших украшениях, но без сопровождения в лице своего любимого и единственного – лучшего. Лена приходилась невесте близкой подругой, с раннего детства, и, как и все близкие подруги, была завистницей номер один – взаимно, как нетрудно догадаться.

Невеста блистала порочной красотой в скопированном со вчерашнего пасмурном дне. Роскошное платье, открытые плечи, декольте на спине, издевательская фата – ах, Ирина, вы хотя бы сейчас, на пороге семейной жизни хоть чуточку старались бы выглядеть невинной, перестали бы так усиленно раздаривать белозубые улыбки мужской половине на стороне «гостей невесты». Кажется, подобным образом Ира расставалась со свободной девичьей жизнью…

– … В школе я всерьёз увлекался пиротехникой, только не знал, как это называется, – рассказывал Егор, лёжа на заднем сидении джипа. – Взрывал, что взрывалось, что не взрывалось, – делал взрываемым и взрывал. Один раз решил с друзьями-одноклассниками школу на воздух поднять, достала учёба чёртова… В шестом классе, представляешь?

– Не представляю, – хмуро отозвался с водительского сидения Иван, коренастый бритоголовый мужик с татуировкой на затылке.

– Точку выбрали, пушку собрали, как в кино про Петра первого, – продолжал Егор. – В назначенный день приступили к действиям… – Он вздохнул. – Осечка вышла…

– Да ну? – с сомнением произнёс Иван.

– Ага. А второго случая не выпало. Влюбляться начали, другие проблемы появились.

– Калибр мы неправильно выбрали, – вдруг пробасил Иван. – Трубку поменьше нужно было взять. Сейчас другую школу строили бы…

– А ты с нами разве был тогда? – Егор приподнялся от удивления.

– А то. Долго нам тут ещё торчать? Кабаны эти строительные уже глазами нехорошими зыркают…

Глубоко вздохнув, Егор перевернулся на живот, нацепил бейсболку козырьком назад. Гости и брачующиеся сгорали в ожидании, для осени было довольно душновато. Родители невесты выглядели слишком ухоженно и наряжено, можно было догадаться: финансирование со стороны жениха достигло и их в том числе.

– Чего ждём? – спросил Иван.

– Взрывов, – ответил Иван.

– Калибр сейчас хоть тот?

– Не знаю, не я собирал. В таких вопросах с того случая предпочитаю услугами профессионалов.

– И что взорвем? ЗАГС?

– Смотри, – Егор развернул карту из папиросной бумаги, поднёс к глазам бывшего одноклассника. – Сперва рванёт вот здесь…

Егор ткнул пальцем в фонарный столб, на схеме смотревшийся памятником архитектуры. В ответ на его слова в реальном отображении топографической карты раздался аккуратный вертикальный взрыв, поднявший в воздух листья и мусор. В стаде ожидающих послышался женский визг; мужчины зароптали.

– …Теперь здесь…

Фейерверком разрядился мусорный бак. Автомобили у дворца разродились широкоплечими охранниками, они растерянно обводили взглядами окрестности, ожидая покушения на строительного магната.

– Теперь вот здесь шесть раз подряд… Или семь. Заводи тачку, подгоняй к ступенькам, – проговорил Егор, изменившимся голосом.

– Да тебе чё, колпак сорвало?! – возмутился Иван. – На перья посадят!

– Давай, Ваня, давай, скоро взрывы кончатся…

В полный рост у дворца бракосочетаний стояли теперь даже нищие. На крыльцо вывалился отряд официальных лиц во главе с женщиной, у которой на шее раскачивался чугунный герб родины. Взрывы продолжались. Дворец был окутан дымом и грохотом. Создавалось впечатление, будто вокруг разгоралась маленькая междоусобная война.

По мере приближения к крыльцу Иван всё сильнее и сильнее вжимал голову в плечи, надеясь, очевидно, что так его машина будет более незаметной. Охранники и гости ждали чего угодно, – снайпера на крыше, вертолётного нападения, – но никак не ждали вливания в их паническую массу мрачного и бесшумного джипа. Резко распахнув дверцу, Егор ушиб какого-то посаженого отца, или мать, выскочил как на пружине, обхватил благоухающую и испуганную невесту, втащил её в салон автомобиля.

Слева от крыльца взрывом подбросило скудную клумбу.

– Поехали, поехали! – закричал Егор.

Джип сорвался с места с такой внезапностью, что он не удержал украденную невесту в руках, и рухнул вместе с нею на пол. Ирина оказалась сверху.

– На перья, на перья, как пить дать, на перья посадят! – повторял Иван, выворачивая рулевое колесо.

– Кто вы такие? Что вы себе позволяете?! – ожила невеста.

– Куда ехать-то? – голосом смертельно больного человека вопросил Иван.

– Куда-нибудь, только быстро, быстро, быстро, быстро!

– Уберите руки! Кто вы такой?! Вы знаете, кого вы похитили?! Это ошибка!

– Мать его, здесь «кирпич»!

– Езжай на «кирпич»!

– Егор, это ты?!

– Купи себе цветы!

Перевернувшись лицом вверх, Ирина убрала фату, засмеялась заливистым истерическим смехом – тем самым смехом, который Егор ненавидел.

– И твой самый любимый мужчина на свете, – сказал он, уже немного жалея о взрывах и похищении.

– Гадина, подонок, ты мне свадьбу сорвал! – вскричала девушка и наградила его слабой неубедительной пощёчиной.

– Ты замуж хочешь, как я на северный полюс, – отозвался он.

– Я хочу, хочу, хочу, хочу..!

– Ты хочешь быть молодой, красивой и свободной.

– Не хочу!

– Хочешь. И я сохранил тебе свободу. Всё остальное – за тобой.

– Мать их, стрелять хоть не будут? – пробубнил с водительского сиденья Иван.

– Не будут. На свадьбу ехали, не на стрелку, – сказал Егор. – Дорогая, слезь с меня, пожалуйста, тебе ведь больше нравится, когда мужчина сверху…

– Гадина, Егор, гадина ты самая распоследняя! Нас догонят, и я тебя убью!

– А меня? – спросил Иван.

– И тебя, – заверила его девушка. – Всех убьют!

Кое-как забравшись на сидение рядом с невестой, Егор обнял её обнаженные плечи, прижал к себе. Девушка беспомощно склонила голову, венок на её голове щекотал Егору щёку.

– Всё равно замуж выйду, – пробормотала Ирина. – Хоть сто раз украдёшь – всё равно выйду.

– Не для тебя это, – мягко возразил Егор. – Столько глупостей совершила, а сегодня самую большую глупость хотела сделать – замуж… А где мы? – спросил он, вперив взгляд в вытатуированного орал на затылке драйвера.

– Скоро мост будет… За нами едут, – заметил Иван, бросив беглый взгляд в зеркало заднего обзора.

– Странно, – задумчиво произнёс Егор. – Вроде ничего такого не делали, а тут – гонятся…

Джип выскочил из микрорайона на широкую восьмиполосную дорогу. Водителем Иван был классным, Егор предлагал ему свой автомобиль – тот отказался, сказал, что на своём ему будет и легче, и проще. Мост они проехали по встречной полосе, сплошной обгон, сплошные нарушения. Город Иван знал, как свои пять пальцев, патрулей на мосту не было, здесь они обычно не торчали.

– Грохот ты сделал? Весь квартал на уши поставил, – сказала Ирина, пытаясь повернуть за подбородок лицо Егора к себе.

Он кивнул:

– Теперь запомнят тот день, когда Ирину Башкирову украли из-под венца.

– А Ленку видел? Стояла перепуганная, бледная, как сметана…

– Строитель твой вдуплит, что не дешёвку в жёны берёт, не ему одному нужна, – сказал Егор.

– Я за него теперь не пойду, – угрюмо произнесла девушка.

– Правильно, Ирка, за Ивана пойдёшь, – рассмеялся Егор.

– Только развёлся, – возразил Иван.

Вывернув шею, Егор распознал три автомобиля, обладавшие всеми признаками погони.

Когда джип свернул с моста вправо, погоня уменьшилась – до двух автомобилей.

– Меня мама убьёт, – прохныкала Ира.

– Меньше замуж выходит будешь, – с укоризной отозвался Егор. В приспущенное стекло проник звонкий самолётный гул.

– Мы улетаем? – насторожилась девушка.

– Да, транзитом на Париж, – с усмешкой подтвердил Егор. – Иван, мы правильно едем?

– Больше некуда… уже…

– Что?

– Нечего терять теперь, говорю, – сказал Иван.

– Кому нечего терять?

– Заткнись, Егорка, без тебя тошно!

Что-то большое и тёмное пронеслось над ними. Обернувшись, Егор с изумление отметил, что только что они проскочили под брюхом пассажирского лайнера, выруливавшего на взлётную полосу. Преследователи замешкались, словно запутались в расположениях шасси, но джипу и находящимся в нём людям действительно терять было нечего: впереди, за лобовым стеклом виднелся сплошной четырёхметровый забор.

– Эх, Ваня, – вздохнул Егор, – поехал бы по дороге…

– Нашли бы, – удручённо произнёс Иван, сбавляя скорость. – По номерам нашли бы… или по роже. Мою карточку знаешь сколько там народу срисовало?

– Можете уехать. Меня оставить, и уехать, – вдруг сказала Ирина, переводя взгляд с водителя на Егора.

– Без толку. Лишь бы с машиной ничего не сделали, – сказал Иван.

– Мальчики, я вас люблю, – подбодрила их девушка.

– Жениху своему скажи. Так он сразу нас грохнет, мучить не будет, – отозвался Иван, и остановил джип у самой стены.

– Вы в машине сидите, а я выйду, – девушка завозилась с подолом платья, пробираясь к дверце.

– Сиди здесь. Я выйду, – остановил её Егор…

Ему показалось, что из двух подъехавших автомобилей людей высыпалось значительно больше, чем могло бы вместиться. Огнестрельным оружием не бряцали, но лица у всех были самые, что ни на есть решительные. Егор также не хотел ударять лицом в грязь, стоял, сложив руки за спиной, широко расставив ноги. От команды преследователей отделился один, шустрый, в костюме, при галстуке. Первого удара Егор избежал, второй угодил ему прямо в висок, бросил на капот джипа. Профессиональный удар, болезненно-точный.

– Не надо! Не трогайте его! Это мой брат! – кричала в окно Ирина, а Иван всеми усилиями не давал ей выбраться наружу.

– Сыч, отойди, – сказал один из подошедших с небольшим опозданием.

Егор оказался лицом к лицу с владельцем магазина стройматериалов «Витязь». Ничего нового: покрой костюма не скрывает пивное пузо, глаза не обнаруживают доминирование интеллекта. На полголовы, на голову ниже всех остальных. Егор с усилием выпрямился. В голове звенело и гудело так, как будто с аэродрома самолёты взлетали и садились ежесекундно. Взлётно-посадочный ветер сорвал с его головы бейсболку.

– Любимая, с тобой всё в порядке? – спросил строительный «Витязь» у невесты, голова которой виднелась в приоткрытом джиповом окне.

Что ответила ему Ирка, Егор не услыхал.

– Значит, на бабу мою претендуешь? – спросил «Витязь», приблизившись к несостоявшемуся похитителю.

Егор коснулся ноющего виска и произвел движение головой, отчасти похожее на утвердительный кивок.

– А делить умеешь? Или только воровать?

– Не я банкую, – произнёс Егор.

«Витязь» кивнул.

– Правильно, не ты. Значит, по моим правилам делить будем, – сказал строй-директор.

У стоящего в ожидании поручений Сыча из внутреннего кармана пальто «Витязь» извлёк какой-то небольшой, но тяжёлый предмет, занялся им, отвернувшись в сторону.

– Лёнечка, не надо, он же мальчик ещё совсем, зачем же…?! – завелась Ирина, выбралась, наконец, из джипа, вцепилась в жениха. Тот раздражённо, почти брезгливо оттолкнул её в сторону, белоснежное платье затерялось среди тёмных пальто, но визг девушки всё равно достигал ушей Егора.

«Витязь» сделал шаг в сторону.

В руке он держал револьвер.

– Один патрон в барабане оставим, – сказал жених Лёня, исподлобья глядя на Егора.

– Самому застрелиться? – криво усмехнувшись, поинтересовался Егор.

– По очереди стреляться будем, – сказал «Витязь». – Я эту блядь-полукровку два года ублажал, а она под тебя ложиться бегала… Я себе башку прострелю – твоей будет. Ты себе – ей не под кого ложиться будет…

– Лёнчик, не кипяти канифоль, – подал голос один из его компаньонов.

Вместо ответа Лёня поднял пистолет в стартовое положение и выстрелил – звук выстрела получился глухим и каким-то беспомощным на открытой местности.

Выстрелил ещё раз.

Ещё.

Ещё.

Ещё.

И ещё.

– Один патрон, – сказал Лёня, и протянул тёплое оружие сопернику.

Это игра, проносилось в голове Егора, с самыми простыми правилами; я уцелею – его воины на куски порвут и меня, и Ивана, и тачку его. Можно было взять строительного козла в заложники – но потом ведь достанут…

Кажется, Лёня не ожидал, что Егор примет его правила, дёрнул уголком губ, когда ствол револьвера ткнулся в уцелевший висок Егора.

– Джип отпустишь? – спросил он.

– Нет. Он мою жену сюда привёз, отсюда и увезёт, – сказал «Витязь».

– Она пока ещё не твоя жена, – сказал Егор и нажал на спусковой крючок.

Далее он пытался запомнить щелчок, с каким барабан останавливался на последней фазе. Хотел распознать, когда патрон окажется в стволе, и не прикладывать в том случае револьвер к своей голове, а пальнуть, вот хотя бы в этого тупорылого боксёра, стоящего в двух шагах от него. На четвёртой попытке Егору показалось, что щелчок вышел не таким, как прежде, он не успел подумать, палец сам дёрнул спусковой крючок.

Пусто.

Лёня-«Витязь» нажимал на курок, немигая глядя сопернику в переносицу, барабан проворачивал ладонью в отличие от Егора, который пользовался рукавом куртки, с упоением слушая сухой треск. Должно быть, с таким звуком вращается круг рулетки в казино, с красными и чёрными, чёт и нечёт, цифрами и числами. В револьверном барабане чисел не было. Только шесть чёрных и одно красное. Или наоборот.

Прозвучавший заново выстрел завершил обряд бракосочетания – трагично и нелогично. В салоне джипа глухо вскрикнул Иван. Тело «Витязя» вытянулось по стойке «смирно», на лице застыла детская обида: как, неужели я, неужели мне, неужели меня? Подхватить Лёньчика никто не успел, уже мёртвый он осел на бетонную плоскость, щедро заливая территорию аэропорта кровью, лившейся из входного и выходного отверстий в своей строительной голове.

На негнущихся ногах Егор переступил труп, растолкал партнёров и совладельцев «Витязя», отнял невесту, успевшую оформиться до состояния вдовы. Сделав два шага, Ирина упала в обморок.

Часы показывали тридцать шесть часов сорок две минуты.

V

Способность человека мыслить отличает его от других форм жизни. Странно, это убеждение считалось верным даже в то славное время, когда размышления совсем не поощрялись, тем более о стремлении к абсолютной свободе, а сверхдержава на противоположном полушарии именно потому и считалась потенциальным противником номер один: потому что великая мечта, делать всё, что вздумается, и не на кого не оглядываться.

Егор пережил всё это в далёком детстве, так и не успев проткнуть пиджачный борт красивой комсомольской трапецией, но вот почувствовать абсолютную свободу ему не довелось, только лишь стремление к ней заставляло изредка оглядываться по сторонам.

Дело не в идеологии, а в слаженной обойме: детсад, школа, институт, армия, работа – это основа стабильности в государстве, где у большинства граждан стремление к свободе отсутствует напрочь. Хорошая возможность сделать из себя большого оригинала; как так получилось, что весь сознательный период Егор пытался отличаться от всех остальных, а потом вдруг разочаровался в прежних избеганиях зависимости от чего, или от кого бы то ни было – Егор и сам не знал, и не догадывался, откуда это всё, пока естественная форма воспроизведения человеком себе подобных не сработала на нём точно так же, как и на всех остальных. Появилось маленькое существо по имени Пашка – и Егор стал таким как все.

Всё же эта обойма с похожими комплектами может служить доказательством твоего отличия от всех других форм жизни: ты есть, ты движешься, ты двигаешь, не лежишь на холодном столе с биркой на большом пальце правой ноги, не рассматриваешь оставшийся без тебя мир сквозь двухметровый слой сырой земли. Если ты часть чего-то активного и цельного, это также делает тебя разумным мыслящим, размышляющим, живым…

С наступлением осенней темноты Ирина Башкирова слабо напоминала разумный объект. В грязном подвенечном платье, с размазанной косметикой, выглядела она страшно и ужасно, рыдала алкогольными слезами, и энергично мотала головой, рискуя разбить подносимый стакан с водкой, и разрезать в клочья пухлые красивый губы. Она заметно выбилась из сил в оплакивании своего погибшего жениха, а Иван, даже залитый водкой, ходил нервно из комнаты в кухню, ероша волосы, ходил широкими шагами, создавая иллюзию, будто комнат на самом деле больше, чем одна, несколько, «много», и все они битком набиты старой мебелью-рухлядью, тогда как на самом деле почти вся мебель была совсем недавно вывезена бывшей супругой Ивана…

– Да брось ты её на хрен! – не выдержав, заорал он. – Или уведи отсюда!

– Она здесь останется, – с усилием произнёс Егор.

– Ч-что?!

– Тс-с-с…

Девушка уснула. Или уплыла в алкогольный обморок, выглядела в объятиях Егора свадебной куклой, основательно истрёпанной, как будто валялась где-то на пыльном складе, а циничные дети решили сыграть ею в футбол.

– Вали всё на меня, – как заводной повторял Егор. – Говори, что вообще – таксист, раньше меня никогда не видел.

– Да?! А тачку от кровищи кто отмоет?!

– Дождь…

– Ох, блин, ну влип, на перья..!

Вот так и не доехал директор магазина «Витязь» на священную землю, думал Егор, а были мечты, наверное, быть не таким как все, а выше всех остальных. Нового в мире ничего не происходит, только лишь повторяются старые избитые клише во всевозможных комбинациях, – сказка о рыбаке и рыбке может повторяться бесконечно, без риска стереться до нечитабельного состояния. На чью свободу ты посягнул, дорогой товарищ «Витязь», чтобы стать владыкою морским? Было что-то в тебе от объективности, и теперь ты не сидишь у разбитого корыта, а лежишь с биркою на ноге, на цинковом столе…

… Школьным учителям нелегко претендовать на место равное ученическому; демократические методы в современной системе образования не изменили ситуации. Слишком много различий – в возрасте, полномочиях, наконец, в самом поколении. Но существует альтернатива, когда человек, намного старше тебя самого, совсем ненамного, на какой-нибудь год, или даже несколько месяцев, когда разницу можно почувствовать только интуитивно, смотришь, и оцениваешь не человека, а именно вот эту разницу – и вот так Егор воспринимал бывшего своего учителя географии Андрея Алексеевича, ныне среднестатистического пенсионера, умудрившегося в пост педагогической нищете сохранить элегантность сродни английской палате лордов.

Встречи бывших ученика и учителя Егор воспринимал странным серым пятном, обладавшим свойством забываться, зато после, несколько часов спустя, из пятна этого Егор извлекал вещи невероятно мудрые и полезные. Вспоминая избитое «художник должен опережать время», он подозревал в географе недюжинный потенциал живописца, хотя на самом деле ничего этого не было, была обыкновенная квартира в многоэтажном доме и прочие атрибуты пенсионера, стряхнувшего социалистическую пыль ранее своих сверстников.

… Для того чтобы выяснить семейное положение мужчины, который иногда заботиться о своей внешности, нет смысла привлекать дедуктивный метод. Достаточно быть таким мужчиной. Это что-то вроде бара, или ресторана, где собираются люди определённой профессии, материального положения, или сексуальной ориентации. Все слои, группы, или отряды, безусловно, контактируют друг с другом, с прилегающими слоями, но расположенным впереди – завидуют.Чем-то это похоже на секс с ярко выраженными активными и пассивными сторонами. Егора раздражало, скорее, не местоположение в каком-то слое, а то, что он не сумел вырваться из общей системы, остался зависим и несвободен.

С двумя представителями слоя, опережающего его собственный, он встретился буквально на следующий же день после несостоявшейся свадьбы Ирины Башкировой. Правда, перед этим Егор сумел дважды удивить свою жену: первый раз, когда пришёл домой точно по графику, как и следовало возвращаться в семью приличным отцам и мужьям.Второй раз удивил, когда наутро пришли двое ментов, вписавшихся в классические утренние сборы несуразной и обильной небритостью.

Егор знал, что они ничего с ним не сделают, даже наручников не наденут, а если они знали, что он не знает, а жена Егора ничего не знала, а они знали, что он об этом знает, а в дальнем конце коридорной прихожей стоял Пашка, надавливая на щёку дверной ручкой, и Егор понимал, что только вот из-за этого пятилетнего существа ему следует держать себя в руках.

У ментов ничего не вышло, однако это было пустяком, ничего не значащей мелочью: правоохранительные органы. Самое интересное ожидало Егора в мебельной конторе.

– … А ты тут надолго, – заметил Блинов.

– Время, – негромко произнёс Егор.

– Что? – нахмурился Климов.

– Я говорю: время – понятие относительное, – сказал Егор. Деланно и широко улыбнулся сразу для обоих.

Если представить себе все слои циферблатом, после полуночи сразу наступает час: из грязи в князи. Глупая и запутанная мысль, Егор не понял пока, почему глупая и запутанная.

– Из всех бандитов в городе тебе достался единственный принципиальный, – сказал Блинов. Он без просу взял со стола Егора шариковую ручку, принялся собирать и разбирать её и уже потерял пружину, не заметив этого. Или сделал вид, что не заметил.

– Что-то вы к нам зачастили, – произнёс Егор, констатируя факт, но беседы не поддерживая.

– Да! – воскликнул Климов, стоявший у окна, в отличие от напарника, сидевшего перед Егором.

– Нам просто скучно без тебя, Егорка, – вкрадчиво сообщил Блинов. – Ты так стремительно нас покинул. Как шлюху бросил.

– Вас кинешь, – отозвался Егор.

– Работа такая, – сказал Блинов тоном, лишённым извинительности.

– Да! – повторил Климов.

– Ты достал со своими «да», – сказал Егор.

– Закрой пасть, – прорычал Климов, и впервые за время своего посещения «Соляриса» заглянул Егору в глаза. – Иногда создаётся такое ощущение, будто у тебя нет ни семьи, ни дома, ни машины, ни сына – такой ты смелый и решительный…

– … и тупой, – закончил мысль коллеги Блинов. Климов, неуклюже развернувшись на каблуках, приблизился к столу, заговорил, не вынимая рук из карманов:

– Наш босс знаком с боссом из прокуратуры. Нашему боссу сказали: прищучь гада. Как думаешь, – прищучим, или нет?

Две пары глаз вперились в лицо Егора, словно действительно надеясь поймать его на закононарушении в буквальном смысле слова.

– А стараться будете? – поинтересовался Егор.

– Конечно, будем! – бодро отозвался Егор. – Иначе никак не умеем!

– Все бумаги. За последние четыре года, – отчеканил Климов.

– Лучше за пять, – вставил Блинов.

– За четыре, – с нажимом повторил Климов, и первым покинул кабинет.

– Лучше всё-таки – за пять, – мягко сказал Блинов. – Не все ведь в нашем городе такие принципиальные. Без мозгов человека оставить – это тебе не…

– До свидания, – перебил его Егор.

Телефонный звонок, последовавший сразу же за его репликой получился спасительным. После удаления членов из опережающего слоя, Егор с удивлением обнаружил, что испуга не испытывает совершенно.

Беспокоило другое.

В суете, начатой им самим накануне, и незавершенной днём сегодняшним, из памяти Егора едва не выскочил эпизод, который хорошо подошёл бы для мыльной оперы, в том месте, когда нужно показать, выпятить положительного персонажа.

Заняв чьё-то место на автостоянке, Егор не спешил покидать автомобиль, задумчиво смотрел на осеннюю спешащую улицу. Нищего бомжа-старика он заметил боковым зрением, и забыл бы о нём вовсе, если бы тот, поднимая с влажного тротуара окурок, не шлёпнулся на пятую точку не сумев использовать как опору корявую, но крепкую трость. Упал он с какими-то клоунскими движениями; если бы не его очевидная немощность, можно было бы подразумевать лукавство, вызывающую жалость у прохожих; собственно, на этом и построена наука попрошайничества.

Подняться на ноги самостоятельно старик не смог. Драгоценный окурок был забыт. Всё сознание бомжа сконцентрировалось на элементарном человеческом действии: подняться на ноги, а он не мог сделать этого, даже с помощью со стороны, – потому что она отсутствовала, как таковая.

«Как каковая?», – подумал Егор, и выбрался из автомобиля.

Предплечье старика, даже через драное пальто, было противным и тёплым. В следующую секунду трехсантиметровые ногти вцепились подмышку Егору (он едва не вскрикнул от боли, до сих пор чувствовал кощееву хватку)…

На запястье бомжа были часы. То есть это тогда Егор подумал, что часы, не более четверти всего циферблата выглядывало из-под засаленного манжета, но сейчас, в своём кабинете Егор был уверен, что бомж носил на руке компас, или какой-нибудь курвиметр, наручные часы, пусть даже командирские, или офицерские, или генеральские – наручные часы просто не могут быть такими огромными…

…Сияющий, одетый с иголочки Антон плавно засветился в офисе, многозначительно и ловко просунув впереди себя букет душистых хризантем.

– Это мне? – спросил Егор.

– Размечтался. Психотерапевту.

– А-а. Ты только что пришёл?

– Ну да. А что? – Антон не замечал выражения на лице подстрекателя к самоубийству, критически изучал букет.

– Да ничего. Ты мне вечером будешь нужен, – многозначительно произнёс Егор. Он обнаружил, что верит пальцами ручку, прежде терзаемую Блиновым; отбросил её с раздражением.

– А Анжелка будет? – капризно спросил Антон.

– Как хочешь.

– Хочу. И психотерапевта тоже хочу.

– Она психоаналитик, – сказал Егор. – Нет, она левая…

– Правильно, маленькая ещё, подождём, пока дозреет, – согласился Антон, и отправился на прием к «психотерапевту».

Кстати, Антон произносит не без иронии: «психотерапэвт». Ещё Егор вспомнил, что тот не носит часов.

При чём здесь часы, в сотый раз спрашивал он сам себя. До сих пор болела рука, там, где вцепился мёртвой хваткой сердитый и беспомощный бомж, но уже в следующую минуту Егор наступил на решётку у бордюра, дрожащую метрполитеновой дрожью, и перестал растирать подмышку, а в памяти остался непривычно огромная четверть циферблата. Не об этом, думать сейчас нужно совершенно о другом, и не об ушедшей, то ли в запой, то ли в депрессию, то ли и в то, и в другое разом вечной невесте Ирине Башкировой. Внезапно удалившийся из повседневной жизни директор магазина стройматериалов сумел достать Егора из мира потустороннего, способом неожиданным и ловким – как вот если в драке, падая, успеваешь нанести противнику лёгкое, но болезненное увечье.

Блинов и Климов – это посерьёзнее револьвера с одним патроном в барабане. Наоборот – весь барабан забит до отказа, пули уже выпущены. Можно увернуться, а можно принять в своё тело свинцовую тяжесть.

Возможно, Егор именно так и поступил бы, если бы не знал: всё это не смертельно, Блинов да Климов. Всё равно, предстоящая возня с документами выглядела настолько трусливо, что вызывала у Егора отвращение к самому себе…

Хризантемы отлетели на подоконник. Антон остановился под лампой дневного освещения – как под гильотиной.

– Абзац, – произнёс он, как будто продолжая диктовку делового письма.

– Она девственница? – равнодушно предположил Егор.

– Хуже.

– Куда хуже?

– Она лесбиянка, – мрачно сообщил Антон. – Цветов не взяла. «Вам часто приходится делать подарки без всякого повода?» – передразнил он. – Как может лесбиянка работать психотерапевтом?! – негодующе воскликнул Антон.

– Она психоаналитик, – автоматически исправил Егор.

– Она – лесбиянка, – отрезал Антон, и вышел вон.

Запах хризантем медленно и вязко наполнял офис.

Поколебавшись, Егор вышвырнул букет за окно…

VI

По наступлению вечера контора мебельной фирмы «Солярис» напоминала клетку с разъяренным львом. Клеткой был офис Егора. Львом был он сам. Антон его неправильно понял; он рассчитывал на интимный служебный сабантуй, где он сможет разложить шлюхастую Анжелу на офисном диванчике, – Егор неприятно его разочаровал, и отнюдь не сообщением, в котором убедительно доказывалось, что в офисе удобнее трахаться на столе, на подоконнике, но не на мягком диване. Анжела также не пребывала в восторге от сверхурочной работы: купила новый фен, когда она теперь сможет воспользоваться или похвастаться им?

«Никогда», – заверил её Егор.

Столы были завалены папками с финансовой деятельностью «Соляриса» за последние четыре года. Узнав об этом, Егор наорал на Кокина и Мокина: «Почему не за пять?!» А потом начал орать на всех подряд, даже на Антона, не говоря уже о жене (звонок беспокойства из дома, редкий случай, когда Егора застали после работы на рабочем месте). Окно офиса выходило на опустевшую в позднее время улицу. Грохот проехавшего под землей состава метро оживил картинки и фрагменты, осколками долетевших из детства: читали в каких-то книжках, видели в каких-то фильмах, но своими собственными глазами увидели только, когда стали взрослыми…

Егор вытер пот со лба, и сбросил с плеч подтяжки.

– Сколько ещё осталось? – спросил он у кроткого Кокина.

Ответил, как всегда, Мокин:

– Семнадцать… Нет, шестнадцать месяцев…

Пашка в свои шестнадцать месяцев утверждал своё существование всевозможными способами, не замечая быстрого течения времени. Можно ли было тогда Егору надеяться на остановку в развитии сына, чтобы никогда-никогда не почувствовать внешнюю пропасть, появившуюся незаметно и разраставшуюся стремительно, ещё задолго до рождения Пашки, когда уже можно было снимать с антресолей дорожную сумку и пуститься в путешествие – до ближайшего общежития, к приятелю?..

Ловким щелчком, как вот если в шахматную партию ввести новую, ранее неизвестную фигуру, появилось: «Ребёнок». Егор думал, что подача пришла извне, или же его супруга колебалась, а кто-то из знакомых удобрил её решение. Через два, или три месяца квартира превратилась в банановую республику, и отсутствие половых актов в семейной постели радовало Егора, облегчало его собственное существование. Даже со всеми преимуществами – он попался. Выборочная болезнь: жена болела беременностью. Егор соригинальничал; версия для печати: переночевал у знакомого, мы подчёркиваем дважды, у знакомого на даче. Злился на жену, за то, что легко определила измену. Злоба Егора была бессильной и бессмысленной. Также, как и тогда, он ощущал, то же самое по отношению к старому географу – злился, за то, что тот был прав.

Нельзя же быть таким мудрым, в конце концов!..

Рубашку можно было выбрасывать. Наплевав на обширные пятна пота, Егор лежал на столе, освобожденном уже от бумаг, глупо улыбаясь одной стороной губ, пялился в потолок. Он увернулся. Пули ушли в «молоко». А думал – не разгрести и до утра. Всё равно без толку – придут и скажут: все бумаги за десять лет. Еще один день возни до поздней ночи, ещё несколько литров кофе, ещё несколько пачек сигарет…

– Тебе очень идут подтяжки, – произнесла негромким чувственным (ну, разумеется!) голосом неслышно подошедшая Анжела. Оперлась ладонями на стол.

Егор не видел, но был уверен: одна стопа в туфельке на шпильке обязательно поставлена на носок, детское кокетство, Зойка, секретарша делает точно также…

– Егор Михайлович, нам можно идти? – подал голос то ли Кокин, то ли Мокин.

– Куда? – тупо переспросил Егор.

Ему не ответили, Антон профессионально спровадил менеджеров домой.

– Я подтяжки с сына срисовал, – проговорил Егор. – Увидел, как на нём смотрятся, пошёл и себе купил. А раньше…

Он замолчал, потому что вспомнил о планах Антона. Сейчас поздним вечером никому из оставшихся в офисе спать не хотелось, чрезмерное возбуждение, легко переводимое в нужное русло – как вот если перевести стрелки на железнодорожном полотне. И без того, все, что мог Егор, выжал из людей, теперь лежит на столе и рассказывает о подтяжках, – не издевательство ли?

Удивительно – его просили остаться, выпить чашечку кофе. У Егора не было никакого желания делить Анжелу с Антоном. «Сейчас, только домой схожу»,– пообещал он. Антон прищурился: «Точно домой?..»

Егор действительно отправился домой…

Армия должна доказать свою эффективность и необходимость только в случае войны. Каждый человек – это армия в миниатюре. Боевые действия для него – доказательство того, что он существует. Если у тебя есть проблемы, значит, ты существуешь. Если ты представляешь проблему для кого-то, – существуешь вдвойне.

С радостным облегчением Егор упивался тем, что избавился от воинской повинности без помощи сына. Пусть Пашка появился для того, чтобы склеить разваливающуюся семью, но не для того чтобы папа не ходил в армию. Тот, кто щелчком подкинул волшебное «ребёнок», с не меньшей ловкостью подсказал вот это: жить для ребёнка. В семьях, над этой формулой просто не задумываются, потому что – естественно. В противном случае, когда двое живут ради третьего, и больше ничего нет, появится обратный исцеляющий эффект.

Так один за другим появлялись наркотики: каждый последующий изобретался, чтобы излечивать от предыдущего. Жёсткий, обременительный союз, порочный, если смотреть сквозь призму морали, порочный вдвойне, потому что в этом замешана кровь. Кровь мамы и кровь папы. Забавно: слова «кровь» и «кровать» имеют в своём происхождении что-то общее…

Можно уехать, думал Егор, исчезнуть из поля зрения сына на несколько месяцев, или лет, и вернуться денежным вмешательством, когда Пашка шагнёт возрастом на полосу меркантилизма. Доказать свою любовь проще всего либеральными ценностями, но рано или поздно объект любви распознает признаки дешёвого популизма, и поймёт, что любовь к детям – обычный страх перед беспомощной старостью…

Егор не заметил, как свежесть ночного парка у ДК металлургического комбината сменила лента детей, возвращающихся с дискотеки. Темнота была почти полной, лишь тлели подкуренные сигареты – Егор, и распознал подростков, возвращающихся с дискотеки, по запаху сигарет, да ещё по сленгу, ему уже непонятному. Ему было рано вступать в тот брюзжательный период, подведённый убедительной чертой: нет, такими мы не были. Представляете, они на вопрос «как дела» отвечают: «Бензопила». После долгосрочного рабочего дня в конторе Егор мог и вовсе не заметить обилие представителей поколения, готовящегося сменить его поколение, однако вместо «бензопильного» вопроса прозвучал вопрос о времени, и ответ был настолько несуразен, как и наручные часы на запястье когтистого бомжа…

– Двадцать две минуты четыреста восемьдесят шестого…

Продолжив движение, Егор развернулся к тинейджерам, сделав несколько шагов спиной вперёд. Он не смог определить ни спрашивающего, ни ответившего, все они превратились в сплошную массу, приготовленную для возвращения по родительским квартирам. Взорвалась петарда, вызвав девчачий визг, и вспышку, немногим дольше вспышки фотоаппарата. Егор и сам не понял, как он настолько точно определил незначительный временной промежуток, незаметный человеческому глазу.

– Мужчина, не подскажете, сколько времени?..

– Нет, у меня нет…

– Хоть приблизительно, сколько, двенадцать, час?

– Даже так я не в силах вам помочь.

– Да ты что, хрень старая, не можешь вспомнить, во сколько из дому вышел?! – заорал Егор на всю пустынную ночную улицу.

Мужчина в длиннополом пальто на фигуре, и с ярко выраженным испугом на лице отступал от него, не вынимая рук из карманов, блуждал глазами по сторонам, в поисках вымирающих в ночное время милиционеров.

Егор сам нуждался в милиционере. Именно для этого их и придумали: отвечать на чётко поставленные вопросы. Собственная голова напоминала Егору большой барабан с тарелкой наверху, какой популярен в траурных шествиях.

Бум-с – из-за угла дома вышел товарищ в форменной форме и фуражной фуражке.

– Который час? – точно по уставу спросил Егор, и выразительно хрустнул суставами пальцев.

– Утром, коллега, утром, – выдохнули на него, смешав интонации с густым перегаром.

Бум-с.

Это не было галлюцинацией.

Бум-с. Бум-с. Бум-с…

В центре города, в середине ночи имели место похороны. И при дневном свете, в то славное время, когда со временем было всё в порядке, Егор вряд ли заинтересовался бы траурной процессией, но если здесь намечалась акция, пунш из тайного заговора, целью которого было свести с ума подстрекателя к самоубийству, бывшего сотрудника налоговой полиции, нынешнего отца и мужа, то, что же – похороны? Почему бы и нет!!!

Ноги Егора стали ватными. У него появилось ощущение, будто не он приближается к безумному месту, а кто-то отодвигает рукой декорации из папье-маше, неразличимые, лишь только угадываемые в звёздной тишине: тротуар с белеющими бордюрами, газон без газоновой травы, осень, господа, осень, тонкие и голые ветви акаций…

Бум-с.

Нынешняя ночь обошлась без похорон. Это был джазовый ансамбль, наяривающий джазовую композицию, прилетевшую к нам из-за океана, вместе с чёрно-белыми фильмами из города на холмах.

Егору показалось, что он разглядел негра в шляпе-котелке. Убедиться в этом ему мешала голоногая девица с треснувшим маракасом в руке, скалящая зубы публике, состоявшей, должно быть, из всех, кто находился на улице в столь поздний час.

– Граждане! Сколько можете – для бедных артистов!..

Остаток фразы, принадлежавшей девушке с маракасом, заглушил звук трубы, выдавшей невероятно длинное и пронзительное глиссандо.

Глупо улыбаясь, Егор пошёл прямо на девушку, но рука его тянулась к сверкающему в свете уличных фонарей инструменту. Глиссандо оборвалось. Погасла улыбка девушки. Барабан произнёс дважды бестолковое «бум-с»…

– Господа, – громко и отчетливо обратился Егор ко всем сразу. – Убедительная просьба, скажите, пожалуйста: который час?

Недоумение и роптание сделало музыкантов солидарными со зрителями.

Наконец кто-то произнёс:

– А ты башку подними – и сразу всё узнаешь…

Как будто разгадав сложную, но ничего не значащую загадку, Егор заметил, что джаз-банд для ночного заработка нашел место под стенами главпочтамта. Там, наверху, несколькими неоновым лампами было выведено:

485:33

VII

Когда-то давно, ещё в институте, Егор видел в студенческом капустнике занимательную поделку – несколько бутылок с определенным количеством воды внутри, всё это подвешено к стойке, образовывает звукоряд. Виртуоз-бутылочник выделывал на этом незатейливом приспособлении технически сложные композиции – как на ксилофоне.

В салоне ночного автобуса Егор ощущал себя, и стоявших вдоль поручня пассажиров, таких же поздних, как и он, сам, бутылками, на которых вот-вот должна была выполниться ломкая многонотная тема. Автобус ехал непривычно быстро: дороги пусты, гаишники спят. В отражении окна Егор рассматривал людей-бутылок; заметив часы на руке одного из них, он проснулся, ударившись обо что-то головой. Из сна он принёс звон, какой получается при ударе о любую посудину, стеклянную, фарфоровую ли…

Кухня в однокомнатной квартире. Ещё секунду спустя Егор вспомнил: малосемейка. Как ему удалось определить это, он не понял, но знал, почему не получается поднять взгляд выше линии жестяной раковины. Там, наверху, на стене висели часы…

Он продремал на кухонном табурете всего несколько минут, – так ему казалось, – но, когда в кухню вошла хозяйка, Егор совершил какое-то странное, почти незаметное движение, и сразу же заныл каждый мускул тела. «Я спал в бетономешалке», – скривившись от невесомой боли, подумал Егор.

Словно по мановению волшебной палочки боль прекратилась, как только он услышал голос девушки с разноцветными глазами:

– Как вы меня нашли? – спросила Настя.

Егор как будто отпустил во внутреннем своём механизме клавишу «стоп», почти детально ощущал шейные мускулы, поворачивая голову в сторону девушки. Убедился в разноцветности глаз. Это было подобно впрыскиванию инъекции мощного наркотика в организм совсем недавно уже подвергнутому воздействию другого наркотического препарата.

– Это «Соляриса» квартира. Служебная, – глухим голосом произнёс Егор.

Тут же воображение ввело его напряжение в образы кухонных шлюх, навещавших эту квартиру прежде – с ним, с Антоном…

– Ясно, – тихо сказала девушка.

Было что-то непривычное для глаза в её местоположении, напротив Егора, через стол, в углу комнаты. Рядом со столом стоял громоздкий тяжёлый комод из черного дерева, непонятно как очутившийся в «служебной» квартире. Попасть в угол комнаты можно было, только если ловким движением тела скользнуть в узкий промежуток между комодом и столом.

В повторе, в воображении, Егор увидел, как Настя заняла своё теперешнее положение, чуть наклонившись вперёд, маленькие ладони касаются поверхности стола, в тёмных волосах оживает холодный поток электрического света. Только сейчас Егор задумался над тем, что своим появлением поднял девушку с постели…

– Скажите, – заговорила она; поджала губы, продолжила менее уверенно. – Скажите, а вы, когда учились в школе… Вы были единственным блондином на весь класс?

– Не знаю, – ответил он – машинально, так как решил на все близлежащие вопросы отвечать именно так, и никак иначе. Но вопрос был элементарен, неосознанно Егор нахмурился.

– Нет почему? – пробормотал он. – Анька Ступицына за мной сидела…

– Я имела в виду мальчиков, – почему-то шёпотом сказала Настя.

– Что?

– Не обращайте внимания. Зачем вы ко мне пришли?

– За шкафом, – ответил Егор. В комнате, единственной и повторимой, как и все комнаты в малосемейках, послышался кашель. Егор дважды мигнул, вспомнил выброшенный за окно букет хризантем.

– Подруга, – пояснила Настя. – Она больна, а присмотреть, кроме меня некому…

– Почему вы не любите цветов? – перебил её Егор.

– Вопросы задаю я, – сказала девушка.

Прежде чем он успел отреагировать на её реплику, Настя вышла из кухни, – он опять не успел рассмотреть ловкое девичье движение: наклон вперед, ладони касаются поверхности стола.

Хрустнув суставами пальцев, Егор поднял взгляд. Никаких часов наверху не было. Идиотский замысел в проекте: квадратное окно между кухней и ванной комнатой – угода ребёнку-вуайеристу…

– Который час? – спросил Егор, вновь ощутив лицом тёплую волну, взгляда так и не опустив.

– У вас ведь есть часы.

– Дома оставил. Или в машине, – сказал он, не в силах оторвать взгляда от отражения голой лампочки в мутном стекле.

– Пятнадцать минут третьего, – прозвучало в напряжённой тишине.

Егор с такой силой вырвал часы из рук Насти, что девушка ахнула – бесшумно и испуганно.

– Электронных нет? – спросил он досадливо.

– Для вас – нет.

Егор с удивлением и, кажется, впервые за весь вечер, вернее ночь, заглянул ей в глаза.

– Что?

– Егор, зачем вы пришли? – уже нетерпеливо спросила Настя.

Он был занят, прикладывал маленькие позолоченные часики к уху, слушал течение времени; вспомнил когтистого бомжа с компасом на запястье, швырнул часы на стол.

– У меня психоаналитическая проблема, – сообщил он.

– Угу. А до утра не потерпит?

– До которого часа?

– До девяти.

– Девяти часов уже не будет, – с полубезумной улыбкой на лице произнёс Егор. – Будет или триста тридцать три часа, или пятьсот семьдесят, или восемьсот один…

– Тогда просто до утра, – сказала Настя. Кажется, на душевное состояние сотрудника мебельной фирмы «Солярис» ей было глубоко наплевать.

– Просто ничего не бывает, – сказал Егор.

– Не бывает, – согласилась она. – Егор, зачем вы пришли?

– Три.

– Да, это уже три…

– Ты ведь училась в «сахаровском»…

– А когда это мы перешли на «ты»?

– Тебе время точно назвать? – зловеще усмехнувшись, поинтересовался Егор. – Это с тебя всё началось.

– Началось – что?

– Время…

Настя вздохнула, и посмотрела в чёрное пустое неземное окно.

– Зачем вы застрелили директора мебельного магазина? – печально спросила она. – И избили того рабочего, на фабрике?

Егор коротко рассмеялся.

– Вы же не учились в сахаровском университете, – продолжала девушка, – не снимали кино, не выкапывали кладов…

– Это обычно засчитывается? – спросил Егор.

– Не знаю. Если засчитывается – то не мной…

Своё место она покидала именно так, как Егор себе и представлял: плавно, осторожно, привычно. Вернулась с пепельницей.

– У тебя ничего не выйдет, – сказал она.

С зажжённой сигаретой между пальцев она была больше похожа на студентку, Егор легко представил себе бытовку в студенческой общаге, электропечки, вечно протекающий кран, цинковый стол для…

– Увези его в самую тёплую и счастливую страну, с морем, пальмами, яхтами, кораллами и кладами, – говорила Настя. – Рано или поздно он проснётся, и скажет: «А где мама?».

Егор слушал, приоткрыв рот, чувствуя скорое возвращение бутылочного автобуса.

– Это ни с чем не сравнить и не заменить.

– У других получается, – возразил он.

– Папу заменить проще…

Грязно выругавшись, Егор попытался затушить сигарету в пепельнице, промахнулся, вдавил окурок в клеёнку, покрывавшей стол, выругался вновь.

– Завтра, – произнесла Настя.

– Я не…

– Завтра, – повторила она. – Все желания и мечты исполняются обычно завтра.

VIII

Практическая польза утренних сборов жены и сына наконец-то обрела для Егора почти осязательную форму. Он боялся взглянуть на часы, лежал, сквозь полудрёму слушал шаги и голоса, дождался ощущения детского тепла… тишина, далее наступила тишина. Обычно после их ухода Егор поедал завтрак, выпивал кофе – как раз наступало время отправляться на солярисову службу. Как высчитать всё это без завтрака и кофе Егор себе не представлял, считать опасался, опасался, что заснёт вновь, один, два, три, четыре, семь…

Замотав головой, он вскочил с глухим возгласом, обнаружив, что эту ночь, вернее её остаток он провёл в детской комнате. Теснясь и мешая друг другу, наслаивались воспоминания: вернулся, сбросил обувь и куртку, стараясь не думать ни о чём в темноте своей квартиры, прошёл в Пашкину комнату, осторожно, опасаясь разбудить сына, лёг рядом с ним, непонятно как уместившись на деткой кровати – и тут же уснул, утонул в вязком омуте, чем-то схожим с нефтяным пятном на поверхности солёного моря…