Читать книгу Время свадеб и похорон - Иван Козлов - Страница 2

У экстравагантно одетого человека были маленькие невыразительные глазки, широкий курносый нос и не по лицу огромный рот. Синяя татуировка на плече «Вова 1966 г.» говорила о том, что в этом году он отметит или уже отметил полтинник.

– Думаешь, я пьяный? – спросил Вова, пристально глядя на воду. И сам же ответил: – Я бросил пить. Выпимши – да, но не пьяный.

Я огляделся – штанов и рубашки странного мужика не было видно.

– И если думаешь, что я дурак… – Он покачал головой. – У меня корова, телушка, куры, огород – знаешь, какой огород? Тебе картошка нужна? Могу на посев, могу на еду – все есть. Нужна картошка?

Я покачал головой.

– А рыба? Я сейчас рыбу поймаю.

Он держал в руках толстую корявую палку с загнутым гвоздем на конце. Я, конечно, не ахти какой рыбак, но все же соображаю, что неуклюжая орешина мало походит на орудие лова, и гвоздь вовсе не рыболовный крючок.

– Веревка порвалась, – наверное, что-то хотел мне пояснить мужик, и я на всякий случай кивнул. С такими, слышал, лучше во всем соглашаться. – Так как, карасей купишь?

– Я рыбу не люблю.

– Жаль. – Мужик встал, подошел к воде, протянул свое удилище к камышам, среди которых я только теперь заметил плавающий квадрат пенопласта с проволочным концом вверху. – Жаль, говорю. Мне бы хоть полстакана выпить сейчас. Или рублей пятьдесят, на самогонку. Не найдешь, а?

Он с первого захода попал гвоздем в петлю, быстро потащил удилище на себя. Из воды показалось нечто похожее на длинный садок.

– Кубырь, – пояснил Вова. – Вроде чернильницы: рыба заплывает туда, а оттуда не выберется. Ты знаешь, что такое чернильница?

В хвосте кубыря бились с десяток небольших желтых карасей.

Я рассмеялся. Тип этот, конечно, выпимши, но не сумасшедший, и это уже хорошо. Во всяком случае, хоть о чем-то можно поговорить.

– Полстакана будет. – Я вытащил бутылку коньяка, шоколадку, дорожную пластмассовую стопку, сопровождавшую меня во всех поездках. – За улов?

Он недоверчиво посмотрел на бутылку.

– Угощаешь или как? А то некоторые наливают, а потом цену говорят.

– Угощаю.

Страшное лицо мужика похорошело от радости.

– Тогда я за салом сбегаю. Сало, правда, прошлогоднее, но еще ничего.

– Так шоколадка же есть.

– Это баловство, – сказал он, но тем не менее никуда не побежал, высыпал карасей в грязный рваный пакет, забросил кубырь обратно в воду и сел рядом с бутылкой. – Ты к кому пришел? Чего-то не видел я тебя раньше. Или, может, дом для покупки ищешь?

– Вас как по отчеству? – спросил я, наливая коньяк в единственную стопку.

Вопрос оказался до того неожиданным для рыбака, что он хмыкнул, потер шею, будто вспоминая давно забытую вещь, и только после этого ответил:

– Так Иванович вроде.

– За знакомство, Иванович. Вот только второй стопки нет.

– Как это – нет? Будет сейчас.

Володя, не вставая с места, пошарил рукой между молодых побегов ракиты и, как фокусник, выудил оттуда на удивление чистый стакан.

– Мы тут собираемся иногда. А если на той стороне, то правее вымостки, где крапива начинается. Мне в стакан давай. О, это много, за раз не смогу.

Однако смог, причем легко, без запинки. Коньяк вызвал в нем такое уважение к собутыльнику, что, едва оторвавшись от стакана, он спросил:

– А тебя как по батюшке?

Познакомились.

Я сказал, что приехал в Ореховку на недельку отдохнуть, и спросил, есть ли тут гостинка – были же когда-то в колхозах дома для приезжих. Иваныч, у которого оказалась чудная фамилия Выковший, рассмеявшись, популярно объяснил, что такое Ореховка. Три десятка домов, где живут в основном старики. Кто и зачем сюда приедет? И вообще отдыхать сюда надо приезжать в августе, когда грибы и яблоки.

– Неужто девок совсем нет?

– Была одна, Ольга. Посадили ее. Надьку Солохову зарезала.

– Выходит, две было?

– Нет, Надька наша, деревенская. – Он оценивающе осмотрел меня. – А Малюшкина – из ваших.

Я по новой наполнил тару.

Иваныч, показывая пальцем на дома, стал рассказывать, кто где живет. Некоторые дворы он почему-то пропускал. Пропустил и особняк в два этажа из красного кирпича, под горящей на солнце жестью. Я сам о нем спросил:

– Это что, хоромы председателя?

– Председатель в райцентре живет. Это банкирша из Москвы дом себе такой строит, Филимоновна. Приедет, наверное, после майских, ее тут ждут не дождутся.

– Почему же она вам так нужна?

– А как же: скважину хочет бить для воды, камин сложить, забор хороший ставить, гараж строить… Мужики тут без денег сидят, а она – платит. Правда, рубля лишнего не даст, но хоть что-то.

Остановиться он мне посоветовал у бабки Егоровны. Дом у нее чистый, опрятный, есть коровка, куры, значит, будут к столу молоко и яйца.

Узнав, что я работаю в редакции и, может быть, что-то напишу об Ореховке, он начал обращаться ко мне на «вы»:

– Я бы вас к себе пригласил, да у меня и простыней нет. И потом, баб я иногда домой вожу, матюкаюсь, вон хотя бы на собак. Скребутся все время в дверь, жрать просят. У Егоровны вам лучше будет.

После третьей порции Иваныча заметно развезло. Я отдал ему оставшийся в бутылке коньяк, а он заверил меня, что уже неделю не пьет, потому что председатель обещает ему работу – пасти колхозное стадо. За это осенью можно будет получить ячмень, овес.

– Вам нужен овес? Я вам дам овса и картошки.

Егоровна поначалу показалась сердитой и суровой старушенцией. Впрочем, на постой пустила без раздумий. Потеплела, когда узнала, что я журналист.

– Про Ореховку писать будешь? И со всеми беседовать? И со мной?

Даже ойкнула, увидев, что я вытащил из своей сумки фотоаппарат – собрался зарядить пленку. Да, в редакции еще пленочные на бюджете висят. Выбежала Егоровна в другую комнату, минут через десять вернулась: в чистом платке на плечах, брошь на груди, причесанная.

– Беседуй. Куда смотреть-то?

* * *

Уже к вечеру первого дня я, кажется, узнал все, что хотел. Надежда Солохова работала на свиноферме. Баба она ничего была, справная, только глаз косил, вот никто замуж и не брал. Жила она в своей доме вместе с матерью, пенсионеркой. По ночам к ней ходил рыжий Колька Шорник. Дурной мужик – что закалымит, т о и пропьет. А калым часто перепадает, особенно осенью и весной. Огороды копать, картошку сажать. Жена у Кольки толковая, трех детей поднимает, почитай, сама. На мужа рукой махнула, даже не лаялась, узнав, что он с Солоховой спутался.

А Ольга Малюшкина с отцом в деревню приехала. В Ореховке когда-то бабка ее жила, вот внучке дом и оставила. Ольга в колонии сидела, когда бабка умерла. Она не тут росла, не в деревне, – в городе с отцом жила. Что-то там у соседей стащила раз-другой – дали срок, два года. Теперь по второй ходке пойдет, значит. Отца догоняет – он трижды сидел.

…Колька Шорник даже не поинтересовался, кто я, откуда, по какому праву задаю ему вопросы. Когда я подошел к нему, он рубил дрова. Увидев меня, сел на чурбан, попросил сигарету.

– Табак есть, а бумаги нету. А чего я тебе про Ольгу могу сказать, уже все сто раз говорено…

Шорник был огромный, рыжий, с плоским угрюмым лицом. Говорил он в нос, медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом.

В тот день он пахал огороды под картошку на левой стороне пруда. Нарезался, естественно. Обещал к Надьке заглянуть, а пошел к Ольге. Ольга – она всех к себе пускает, если кто с бутылкой или конфетами. Колька, сколько мог, выпил, но две бутылки с собой взял. Их в пять минут с Ольгой и ее отцом раздавили. Потом отец ушел со скотиной управляться. Шорник девкой вплотную занялся, а когда отзанимался, еще выпить захотелось. Решил к Яковлевне сбегать, у той завсегда есть, специально на продажу держит. Ну, он к двери – а на пороге Солохова вырисовалась. Шорник, уходя, только и услышал начало бабского разговора:

– Ты чего чужих мужиков сманиваешь?

– Уж не твоего ли? Шорник вроде с тобой не регистрировался, так?

В женскую перепалку Колька решил не встревать, подумал, что придет с водкой – тогда баб и помирит, у Яковлевны малость задержался, ждал, пока та корову подоит, а когда пошел назад, прямо на дороге натолкнулся на лежавшую Солохову. Она была вся в крови и не дышала. Ольги в хате не было, только нож на полу лежал. И лезвие, и ручка в крови. Малюшкин топтался у крыльца. Он и сказал, что пять минут назад из дома выскочила сначала Надежда и побежала на улицу, на дорогу, а вслед за ней – дочь. Если от огорода к ферме идти, то скирда стоять будет. Вот в ней-то Ольгу милиция и нашла утром.

– В милицию вы сообщили?

– Ну как – я? К Яковлевне пошел, рассказал обо всем, а она уж на ферму поехала, оттуда позвонила. Телефонов же больше нигде нет.

– Вы Ольгу больше не видели?

– Как же, видел. Когда ее от скирды привели и в машину сажали. У нее руки порезанные были. Солохова-то первой нож схватила, на нее бросилась, а Ольга посильней оказалась – ухитрилась его вырвать, ну и потом…

Он рассказывал обо всем спокойно, будто дело касалось грибов или рыбалки. Только раз выразил удивление, когда я спросил:

– Вы с Ольгой давно… начали спать?

Вот после этого хмыкнул, вскинул на меня глаза:

– Ты чего? Я с ней никогда не спал. Трахну – и домой. Или к Надьке, если есть еще настроение.

– А жена сцен не устраивала?

– Так я же и жену не обижал. У меня хорошая жена, только у нее чего-то там по женской линии… В общем, не всегда можно, болезнь такая. А мне что ж, в кулак, что ли? Нет, она не лается.

На грунтовке, ведущей от темного в сумерках леса, показался велосипедист. Он проехал мимо, видимо, не заметив нас. В шерстяном спортивном костюме, лет сорока пяти, с пышными черными усами, подкрученными к вискам. Остановился примерно у того места, где я встретил Владимира Ивановича Выковшего, которого в деревне все называли Вовка-Выпимши, достал из сумки, переброшенной через плечо, телескопическую удочку, спустился к воде.

– Андрианыч, – сказал Шорник. – Совсем не пьет, представляешь?

Ему самому, по-видимому, представить это было нелегко.

– Ваш, ореховский?

Шорник пожал плечами.

– Как сказать. У него и у нас дом, и в Бортине, это километров семь отсюда деревня. А на зиму в Москву уезжает. Ему там, как афганцу, квартиру дали.

– Как же он тут хозяйство бросает?

– Какое там хозяйство. У него только удочки и есть, даже курицы не завел. С утра до вечера на велосипеде. Сейчас рыбалка, потом грибы пойдут, ягоды.

– А зачем же он два дома купил?

– Да не дома это. Курники – что тот, что этот. Только и того, что крыша есть. Их за копейки-то и продали. А он взял, потому что там тоже пруд рядом. Вечером рыбачит – вроде как у себя дома и заночует. Вообще, он чудаковатый немного.

– Семья есть? Жена, дети?

– Ты чего, он же афганец, у него живот весь разворочен, какая жена…

По вечерней улице, пахнущей теплым молоком и полынью, я топаю от рыжего Шорника к Егоровне. Темные бревенчатые дома разнятся здесь только окнами: наличники в разный цвет покрашены. Нет, вот дом отличается от соседних – обшит вагонкой. Я уже знаю, что здесь живет заведующая свинофермой Анна Яковлевна Завидова. По статусу она в деревне главный начальник. В Ореховке ни милиции, ни школы, ни магазина – хлеб машина дважды в неделю привозит. Если редкое начальство заглядывает в деревню, то, конечно же, к Завидовой заезжает.

Вот и она сама, стоит у крылечка своего дома.

– Добрый вечер! Как вам у нас отдыхается? Как Егоровна приняла? Может, другую хату подыскать?

Делать нечего, приходится вступать в разговор.

– Солоховой, знаю, интересуетесь. Жалко девку, работящая была, что ни попросишь, все сделает. Да Бог здоровьем обидел: и глаз косил, и на ногу чуть припадала. Осталась в девках. И вон чем все закончилось.

– Значит, Малюшкина ее убила?

– Она. Да она сразу в милиции во всем призналась, ко мне потом из райотдела приезжали, рассказывали.

Такая вот история. Ну что о ней напишешь? Дурость, пьянка, невежество. В этом корни трагедии. Останется госпожа Кульбакина довольна таким выводом?

– Анна Яковлевна, а в вашей деревне Кульбакины никогда не жили?

– Нет. Я-то тут родилась, выросла, всех знаю. Кульбакины не жили.

Ну, конечно, конечно, это же она по мужу Кульбакина, девичья фамилия у нее другая… Черт, даже имени-отчества ее не знаю. Хотя зачем все это? Кульбакину я не зря, конечно, вспомнил. Поскольку толкового материала не будет, может статься, с ее подачи полечу я из редакции на все четыре стороны. Ну, не Чехов я, не Чехов, не смогу по имеющимся фактам что-нибудь дельное написать.

– Красиво у нас, да? Только скучно. Но можете в Иванчево сходить, там по вечерам дискотеки.

– Даже так? – удивился я.

– Даже так? – удивился я.

В Иванчеве, я уже знал, находилось правление местного колхоза. Было оно в четырех километрах от Ореховки, я проходил его, когда топал из райцентра.

– Пойдете? Только быстрее решайте, а то вон соседи мои, братья Татариновы, в машину уже садятся, туда едут. И назад бы вас привезли. Ну?

А почему бы и не попить местного пива после жаркого и бездарно прожитого дня?

– Я готов.

– Сашка! – Завидова имела командный голос, и из уже заведенного «жигуленка» выскочил парень моего возраста, лет двадцати пяти. – Иди сюда, Сашка. Возьмите на дискотеку журналиста с собой.

– Нам не жалко, тетя Нюра, возьмем.

– Глядите же, привезите потом.

– Да куда ж он денется!

* * *

Сашкиного брата звали Гришей. Он был года на два младше, но пошире в плечах и на голову выше.

– Дом искать приехали? – спросил он меня.

Я тут же предложил:

– Мужики, давайте на «ты».

– Это журналист, – пояснил Сашка.

– А что, журналисты домов не покупают? Если банкирши тут обосновываются, то почему газетчики не могут?

– У журналистов денег таких нет, – сказал я.

– Дома у нас, между прочим, копейки стоят. – Гриша гнал машину по бетонным, в выбоинах, плитам под сто километров. Было видно, что дорогу он изучил так, что мог бы рулить и с закрытыми глазами.

– Да, дома дешевые, – согласился Сашка. – Тратиться потом начнешь, когда обустраиваться придет желание. Крыльцо гнилое заменить, пол перестлать, колодец выкопать, штакетник раздобыть… Вот тогда нам свистни, все сделаем.

– Евроремонт, – поддакнул брат. – А возьмем по-божески, не то что эти, приезжие.

– Приезжие? – не понял я.

– Ну да. Банкирше дом строили, теперь артисту какому-то, на самом краю, фундамент копают, может, видел?

– На пустыре?

– Это сейчас пустырь, а там жил дед Никитин. Умер, дочери дом и продали. Правда, дом был такой, как сейчас у Малюшкиных – сараюха, сносить надо.

– Деду за нее сто тысяч дали. – Гриша покачал головой. – И Малюшкину столько же предлагают. Разве это деньги по нынешним временам?

– Для кого как, – сказал брат. – Ты деньги последний раз когда видел? Шабашек нет, колхоза нет, а то, что вместо него – недоразумение. Паши за спасибо. Надежда одна: если журналист дом купит да на ремонт пригласит…

– Нет, мужики, с меня и городской квартиры хватает.

Приехали. Старый обветшалый клуб с колоннами, на стоянке пять-шесть машин, с десяток мотоциклов.

– Девку найти? – спросил Гриша.

– Да, – предупредил Сашка, – брат насчет девки правильно говорит. К первой встречной не цепляйся, они тут все разобранные, за них и башку снять могут.

– Я приехал пива попить, если есть столы, в бильярд сгонять.

– Есть. Тебе на второй этаж.

* * *

Пиво было темным, густым, я давно не пил такого. У бильярдного стола крутились ребята, не умевшие правильно держать кий, играть с ними было скучно.

Я выбрал столик возле окошка. Хорошо были видны огромная зеленоватая луна и освещенный пятачок у клуба. Не напрасно я сюда приехал все-таки. В городе такой луны не увидишь и пива такого не попьешь. А утром еще будет парное молоко. Для полного кайфа не хватает Эллы и сеновала.