Читать книгу Мечты темнокожей девочки - Жаклин Вудсон - Страница 4

Часть II. Истории Южной Каролины текут, как реки

Оглавление

Наши имена

В Южной Каролине мы становимся

Внуками

Гуннара, тремя маленькими внучатами сестры Ирби,

детьми Мэри Энн.


И когда бабушка зовет нас по именам, они сливаются в одно:

ХоупДеллДжеки,

но дедушка

никогда не торопится

и произносит каждое отдельно,

будто впереди у него целый день

или даже вся жизнь.


Огайо уже в прошлом

Когда мы спрашиваем маму, надолго ли мы

здесь останемся, иногда она отвечает: какое-то

время, – а иногда говорит нам, чтобы больше

не спрашивали,

потому что она сама не знает, сколько мы пробудем

в доме,

где она выросла,

на земле, где ей все знакомо.


Когда мы расспрашиваем, она рассказывает

нам,

что когда-то этот был ее родной дом,

но сейчас ее сестра Кэролайн, наша тетя Кей, переехала

на Север,

старший брат Оделл погиб,

а младший, Роберт, говорит, что почти уже накопил денег,

чтобы уехать к Кэролайн в Нью-Йорк.

– Может, и мне стоит перебраться туда? – раздумывает она. – Раз все остальные разъехались.


Все остальные

разъехались.


И без них возвращение домой совсем не похоже на настоящее.


Сад

Каждую весну

в каждом клочке черной земли Николтауна

ты чувствуешь обещание тех даров, которые

получишь,

если распашешь поле,

засеешь его и

защитишь от сорняков.


Мой южный дедушка не застал рабства.

Его дед был рабом.

Его отец работал на земле с утра до вечера, получая за это

мизерную плату и немного хлопка.


Ну а дедушка верит, что на земле нужно трудиться не покладая рук, и тогда она даст тебе все, что попросишь.


Сладкий горошек и листовую капусту, перец и огурцы, салат-латук и дыню,

ягоды и персики, а однажды дедушка

говорит:

– Может, я когда-нибудь сумею

вырастить пекановое дерево.


– Бог дает человеку все, что ему нужно, – считает бабушка. – Лучше не просить о большем.


Дедушка только хмыкает в ответ. И продолжает

работать на земле,

получая от нее все, что нам нужно,

и даже больше.


Дети Гуннара

В сумерках, когда замерцают светлячки, дедушка возвращается

домой.

Мы видим, как он медленно идет по дороге, серебристая коробка для ланча ударяется о ногу и позвякивает. Когда он подходит ближе, мы слышим, как он напевает:


Где свадебный ужин нас ждет на столе?

На дереве том, в глубоком дупле, а-ха-ха…


– Добрый вечер, миз Клара, приветствую вас, миз Мэй. Как ваша нога, миз Белл?

Что у вас на ужин, тетушка Шарлотта, наверное, собираетесь угостить меня чем-нибудь вкусненьким?


Его голос гремит по всей Холл-стрит, разносится по дорогам Николтауна, а может, и дальше по всему свету…

Кто знает, может быть, он слышен и тете

Кей

всю дорогу, пока она едет

до Нью-Йорка,

и она думает, не вернуться ли домой…


Когда он уже рядом с домом, мы подбегаем и повисаем на нем, как на дереве, а он начинает громко хохотать.


Мы зовем его Папочка.

Так его называет мама.

И мы думаем, что так и надо.


Наверное, во всем Гринвилле не найдется человека выше нашего Папочки.

И красивее тоже —

его лицо с квадратным подбородком и светло-карими глазами ничем не напоминает наши

черноглазые узенькие личики. Дует сильный

ветер, а его рука, такая теплая и сильная, крепко держит мою, пока я подпрыгиваю рядом.

Он говорит:

– Все вы дети Гуннара. Всегда об этом

помните.


Всегда об этом помните…


Так и проходят наши вечера в Гринвилле,

Папочка

Возвращается домой,

я прыгаю у него на руках,

вокруг остальные,

все улыбаются,

болтают,

все так любят его.


В конце дня

За печатным станком

вместе с дедушкой работают белые.

К концу дня руки у них так перепачканы краской,

что вряд ли их можно отличить от рук негра.

И хотя он их начальник и к нему положено обращаться

«мистер Ирби», они называют дедушку просто «Гуннар».

По их глазам дедушка видит, что многие из них

не понимают, как могло случиться, что ими командует

цветной.

Никогда такого не было. Им трудно привыкнуть.

Юг меняется слишком быстро.


Иногда белые не слушаются его.

Иногда отлынивают от работы.

В конце дня газета выходит, станки останавливают, рабочие ставят в табеле отметку и расходятся по домам, но

в Николтаун возвращаются только

цветные.

Здесь, куда ни кинешь взгляд: направо ли, налево, назад или вперед – всюду увидишь коричневые лица. Город Цветных. Город Негров. Так в двух словах можно сказать про место, в котором мы живем.


Бабушка говорит,

на Юге так везде.

– Раньше цветные жили там, где скажут.

Но сейчас другое время.

И люди прямо-таки рвутся уехать, куда они хотят.


И все равно в тот вечер жизнь в Николтауне кажется мне прекрасной.


Домработницы

Многие цветные женщины устраиваются

приходящими домработницами.

По утрам их черные тела тесно прижаты друг

к другу в переполненных автобусах, которые

едут из Николтауна на другой конец

Гринвилла,

где живут белые.

Об этом нам рассказывает бабушка,

надевая на голову маленькую шляпку,

прикалывая к ней булавку с топазом и

натягивая белые перчатки

на мягкие темные руки.

Два дня в неделю она, как и эти женщины, ездит на вторую работу, которая теперь особенно нужна,

ведь нужно кормить еще четверых,

а денег от работы на полставки в школе больше не хватает.

– И я не стыжусь этого, – говорит она. – Работа

по дому – как раз то, что я умею. Этим я могу

заработать денег для моих детей, так чего мне стыдиться.

Когда она возвращается вечером, ее руки бледные от стирки чужой одежды – «В основном приходится

руками», —

лодыжки отекшие, ведь она целый день на

ногах,

заправляет постели и подметает пол, смахивает пыль с гардин,

убирает за чужими детьми, готовит – всего и не

перечесть.

– Никому из вас не пожелаю такой работы, – говорит она нам. – Я ее делаю, чтобы вам не пришлось этого испытать.

И, наверное, по всему Николтауну дети слышат сейчас те же слова.


– Принесите английскую соль, – просит бабушка, откидывается в мягком коричневом кресле и прикрывает глаза.

Когда в нем сидит не она, а мы с Хоупом и Делл усаживаемся бок о бок, то остается место для кого-нибудь еще.

Мы наливаем теплую воду, добавляем соль, размешиваем, осторожно приносим тазик и ставим у бабушкиных ног. Каждому хочется потереть распухшие бабушкины лодыжки,

увидеть благодарную улыбку на ее лице, послушать ее истории в тишине

комнаты.

– Когда я уходила сегодня из одного дома,

пол был такой чистый, хоть ешь с него, – тяжело вздыхая, говорит бабушка. – Но видели бы вы, что творилось в комнатах, когда я пришла. Будто черти побывали там и перевернули все вверх дном…


Колыбельная

Ночью кажется, что все живые существа соревнуются в том, кто кого перекричит.

Трещат сверчки,

лягушки не отстают и громко квакают в ответ.

Иногда где-то в соснах ухает

невидимая сова.

Даже собаки не улягутся спать, пока не повоют

на луну.


Но сверчки всегда побеждают.

Уже угомонились лягушки,

и сова улетела домой.

Давно умолкли собаки, проиграв битву со сном,

а сверчки все выводят свои рулады,

будто знают, что поют нам колыбельную.


Библейские времена

На полочке у кровати бабушка хранит Библию. Вечером она читает ее, нашептывая что-то, и наутро обязательно рассказывает нам,

как Ной слушал слово Божье, узнал о потопе и взял на свой ковчег по паре всех зверей. И когда вода обрушилась на землю, он спасся,

а все грешники утонули.


И мы тоже спаслись, ведь сейчас утро, а значит, Бог услышал нас, и из Николтауна до него донеслись наши вечерние молитвы:

– Иегова, смилуйся и даруй нам новый день!

Еда забыта. Моя рука с теплым печеньем, пропитанным маслом, останавливается на полпути ко рту.

– Сколько же воды вылилось на землю, если все грешники утонули? А как они обманывали и грешили? А в потоп были гром и молния? А почему Ной не боялся, что кобра его укусит, или бык забодает, или пчела ужалит?

Нашим вопросам нет конца,

но еще больше нам не терпится послушать, что было дальше,

поэтому, когда бабушка говорит:

«Да помолчите вы! Дайте досказать!» —

мы умолкаем.

Мечты Иакова о лестнице в небо, Иисус в окружении детей. Моисей на горе, глас Божий среди бури и огня и заповеди на каменных скрижалях. Даже Саломея поражает наше воображение своим желанием получить человеческую голову на блюде – как можно пожелать такого, да еще и жить дальше как ни в чем не бывало?


Приходит осень.

За окном дует ветер, шумят сосны.

Мы дома, слушаем истории, едим печенье, кукурузную кашу и яйца, а маленькая пузатая печка наполняет

теплом нашу гостиную.


Мы все еще дрожим, размышляя о злодейке Саломее, и медленно жуем печенье.

Как хорошо, что здесь мы в безопасности, – ведь от библейских времен нас отделяют сотни лет и тысячи миль.


Любительница книг

Когда мы не можем отыскать мою сестру, мы знаем —

она на кухне под столом, с книгой в руке,

со стаканом молока и миской арахиса рядом.


Мы знаем, что можем громко звать Оделлу, можем стучать по столу все вместе изо всех сил, можем устроить хоровод, распевая «Из-за гор она приедет, из-за гор», и бегать вокруг стола, пока не закружится

голова и не надоест песня,

но наша сестра лишь медленно перевернет очередную страницу.


Начало

Я еще не умею писать, но уже в три года

я знаю букву «J».

Мне нравится, как она изгибается петелькой, а сверху я старательно подрисовываю ей ровненькую шляпку, как учит меня сестра. Нравится мне и как она звучит – «джей», и то, что она связана

с моим взрослым именем.

Настанет день, и я смогу написать его

сама.

И сестра не будет водить моей рукой, как сейчас, пока я еще не научилась.


Как удивительны слова, которые я постепенно начинаю понимать. Как чудесно, что с каждым днем я знаю их все больше.


– А слова когда-нибудь закончатся? – спрашиваю я всякий раз, когда запоминаю новое.

– Не-а, – отвечает мне пятилетняя сестра,

обещая мне бесконечность.


Хоуп

Юг не подходит моему брату.

От жары у него шелушится кожа.

– Не трогай! – предупреждает бабушка.

Но он не может удержаться и расчесывает кожу

до болячек.

От пыльцы растений у него распухают глаза,

его маленькие легкие дышат слишком часто

и шумно.

Он медленно двигается, его одолевают самые

разные болезни, которых раньше и в помине

не было.

Но в Огайо, где брат чувствует себя хорошо, его

не ждут. Мысли о Нельсонвилле, где остался милый дом и где так легко дышится, воспоминания о том, как он сидел на плечах у отца, не дают ему спать…


– Ну и оставайтесь на своем Юге! – сказал отец.


Сейчас Хоуп почти все время молчит, пока его не спросят о чем-нибудь, сидит, уткнувшись в комиксы про Супермена, которые дедушка приносит по пятницам. Хоуп в одиночестве просматривает их. И к утру понедельника оставляет растрепанный журнал с загнутыми страницами.


Юг —

его смертельный враг.

Юг – его Криптонит.


Почти друзья

Рядом с нами живет мальчик

с окном в сердце. Иногда днем он приходит

к нам посидеть во дворе и послушать

наши истории. Мы рассказываем ему,

что наша тетя Кей живет в Нью-Йорке и мы, наверное,

когда-нибудь тоже переедем туда. И да, действительно,

когда-то мы жили в Огайо,

поэтому говорим не так, как местные.

Про окно в сердце мы не спрашиваем. Бабушка

говорит,

что мы умные дети, а умные дети не задают глупых

вопросов.


Через дорогу от нас живет Кора

и ее сестры.

О них бабушка говорит одно:

– От Коры-и-ее-сестер держитесь подальше.

Мать бросила их,

сбежала с местным пастором.

Иногда Кора-и-ее-сестры сидят и смотрят на нас.

А мы смотрим на них и не спрашиваем, как это – жить без матери,

потому что бабушка говорит,

что умные дети не задают глупых вопросов.


Чуть дальше от нас живут три брата,

но мы знаем о них только от нашей бабушки.

Все лето они сидят в своем темном доме

и выходят из него только по вечерам, когда их мать возвращается с работы, но нас к тому времени давно уже искупали, одели в летние пижамы и усадили

с книжками в руках.


Все эти дети почти наши друзья, и мы частенько думаем о них, когда нам надоедает играть друг с другом.


Но бабушка говорит:

– Играйте втроем, трое – это целая компания. Придумайте, чем заняться.

Так мы и поступаем.

А когда нам хочется спросить ее: «Почему нам нельзя играть с другими?» – мы не спрашиваем.


Ведь мы умные дети и не задаем глупых вопросов.


Как говорить правильно

Когда мама впервые слышит, как брат говорит «ниче», она идет в дальний конец двора, где на пригорке растет ива, и срывает с нее ветку.


Очищает ее от листьев, и вслед за тем раздается вопль моего брата, потому что ветка больше не шумит красиво на ветру. В руках мамы она превращается в прут,


который со свистом опускается на ноги брата.


– Чтобы я не слышала

«ниче» в нашем доме! – повторяет мама. – Чтобы нигде и никогда не слышала от тебя «ниче».


Каждый свистящий удар – предостережение нам:

говорите правильно и четко.


Нам запрещено говорить «че?», «я собираюся», «вы хочете» или «ихний».

Нельзя отвечать «да, мэм» – только «да», а чтобы проявить уважение, достаточно смотреть собеседнице прямо в глаза.

– Никогда никому не говорите «мэм»!

Мама не выносит это слово – оно напоминает ей о временах рабства,

которые закончились

не так уж и давно…


Список запретных слов бесконечен…


– Вы с Севера, – говорит мама. – Вы должны говорить правильно.


Мы с Делл смотрим на темные следы, которые оставил ивовый прут на ногах брата, и боимся открыть рот. Вдруг оттуда вылетит что-нибудь южное или,

наоборот,

влетит.


У кондитерши

По пятницам дедушка ведет нас в кондитерскую, хотя бабушка беспокоится, что из-за него у нас не останется ни одного зуба – от сладкого они сгниют

и выпадут.

Но дедушка только смеется и заставляет нас открыть рты и показать, какие крепкие зубы мы унаследовали по его линии.

Мы все трое стоим с широко открытыми ртами,

выставив напоказ крепкие белые зубы,

и бабушке ничего не остается, как сказать: «Да, им

повезло», —

и отпустить нас.


В кондитерской все заставлено полками, на которых лежат шоколадные плитки, мармелад, леденцы, длинные красные лакричные палочки, похожие на струны, вафли «Некко», стоят коробки с надписями «Гуд энд Пленти», «Джуджуб», «Мун Пайз». Так много всего, что мы не можем выбрать, пока дедушка не скажет:

– Вы как хотите, а я возьму мороженое.

Хозяйка кондитерской, женщина с седыми волосами, которая никогда не улыбается, уходит в соседнюю комнату и вскоре приносит оттуда вафельный конус с высокой шапкой лимонного мороженого, которое сразу начинает таять. Хотя дело к вечеру, солнце печет нещадно, а сливочно-лимонное мороженое кажется таким прохладным и обещает избавить от жары хотя бы ненадолго, и мы в один голос говорим:

– И я, Папочка, и я хочу мороженое.


Из кондитерской мы возвращаемся молча, слышны только хлюпающие звуки,

когда мы пытаемся поймать ртом тающее мороженое, которое течет по рукам и так и норовит упасть на горячую сухую дорогу.


Южная Каролина борется

– Потому что мы имеем право, – говорит дедушка. Мы сидим у его ног, разговор сегодня о том, почему по всему Югу проходят марши протеста – ходить, сидеть, да что угодно делать там, где хотим. Сначала они привезли нас сюда. Потом мы бесплатно на них работали. Потом в восемьсот шестьдесят третьем вроде бы нас освободили, но на самом деле не дали никакой свободы. Вот поэтому люди так возмущаются.


И это правда, по радио без конца твердят о маршах протеста.


В центре Гринвилла мы постоянно видим подростков, которые разгуливают по большим магазинам или сидят в других местах, где чернокожим людям до сих пор

запрещено находиться. Они поступают так, как хотят,

их тела расслаблены,

их лица спокойны.

– Вот так и должны бороться чернокожие люди, —

говорит дедушка. – Если просто орудовать кулаками, толку не будет. Нужно настаивать на своем, но мягко. Двигаться к цели не спеша.


– Но нужно быть готовым умереть за правое дело, – продолжает он и добавляет:


– Быть готовым умереть

за все, во что веришь!


Никто из нас не представляет, что такое смерть,

но все-таки мы пытаемся, как можем.


Даже мама не остается в стороне. Втайне от

бабушки она собирается в центр, чтобы встретиться там с кузинами. Но только она, надев красивое платье и перчатки, выходит за порог,

как слышит:

– Будь осторожна, смотри не попадайся полиции!


И мама, точь-в-точь как маленькая девочка, отвечает:

– Не попадусь, мамочка!


– Больше ста лет прошло,

а мы все боремся за свободу,

которую вроде бы имеем, – говорит дедушка.


Борьба в Южной Каролине продолжается, и что бы мы ни делали: играли, сеяли, молились или спали – мы все равно ее участники.

– Потому что вы цветные, – объясняет дедушка. —

Вы такие же умные, красивые, свободные, как и другие люди.

Никто из цветных здесь, на Юге,

не остановится, потому что

мы боремся за справедливость.


Тренинги

К нам приезжает старшая, самая любимая мамина кузина Дороти и ее дети. Они сторонятся нас и говорят, что не могут разобрать ни слова ни у Хоупа, ни у Делл, ни у меня.

– Вы тараторите слишком быстро, и все слова у вас сливаются в одно, – объясняют они.

Они говорят, что мы слишком маленькие, играть с нами неинтересно, и уходят гулять по улицам Николтауна. А нам не разрешают, мы остаемся на веранде. Смотрим, как они уходят, слышим, как тетя Дороти говорит им:

– Эй, разбойники, поосторожнее, не попадите в беду!

Потом мы крутимся рядом с кузиной Дороти и делаем вид, что не слушаем, о чем она говорит, но она, конечно же, все замечает. Ведь стоит ей рассмеяться, мы смеемся вслед за ней, стоит покачать головой, мы тоже качаем.

– Знаешь, почему нужно посещать эти тренинги? —

спрашивает тетя, и мама кивает. – Без них тебе никуда не разрешат выходить. Нужно знать, как себя вести, если вдруг те люди нападут на тебя.

Между зубами у нее маленькая щелочка, такая же, как у мамы, и у Хоупа, и у Делл. Тетя красивая, высокая и широкоплечая, с темной кожей.

Она носит перчатки и темные платья, которые заказывает у портнихи из Чарлстона.


Тренинги проходят в подвалах церквей, подсобках магазинов – везде, где люди могут собраться. Их проводят даже во время долгих поездок.

На них учат,

как изменить Юг, не прибегая к насилию, как не реагировать на выпады, как двигаться к цели медленно, но верно.

Как сидеть в кафе и слышать оскорбления в свой адрес, но не отвечать тем же, не устраивать драку, если твою тарелку с едой или стакан нарочно опрокинут.

Даже подростков учат держаться с достоинством,

не плакать, не поддаваться страху.


– Но боже мой, – говорит кузина Дороти, – у всякого терпения

есть предел! Сидя за ланчем в кафе, я молю Бога,

чтобы никто не плюнул в меня!

Я могу быть душечкой Дороти семь дней в неделю,

двадцать четыре часа в сутки —

только не переступайте этих границ!

Иначе конец мирному протесту!


Одеяло

В самый первый раз мама едет в Нью-Йорк ненадолго, только на длинные выходные, целует нас в щеки, ее глаза блестят от возбуждения, она горячо обещает нам:


– Всем вам привезу подарки.


Вечер пятницы, впереди целый уик-энд,

нас ждет кондитерская, и моя рука лежит

в руке Папочки.

Бабушка жалуется:

– Он совсем не умеет говорить «нет».


Но и сама она тоже не умеет.

Приводит в порядок наши платья, чулки и ленты,

разглаживает и подвивает наши кудри.

Нас с сестрой она называет своими малышками

и всегда довольно улыбается, если соседки говорят,

что мы хорошенькие.

Поэтому, когда мама едет в Нью-Йорк первый

раз,

мы и не думаем расстраиваться, безграничная любовь бабушки и дедушки покрывает нас с ног до головы, будто мягкое одеяло, под которым тепло и спокойно.


Мисс Белл и участники движения

Выглядят они как самые обычные гости, которые пришли навестить нашу соседку мисс Белл. Они держат завернутые в фольгу блюда,

кто-то приходит вдвоем, кто-то в одиночку,

есть среди них и женщины с малышами на руках.

Можно подумать, что люди заглянули скоротать с мисс Белл вечерок. Возможно, они прихожане местной церкви и собрались поговорить о Боге.

Но вот мисс Белл закрывает ставни, люди раскладывают еду по тарелкам, наливают сладкий чай и начинают

говорить о движении.


А ведь мисс Белл работает у белой леди, которая сказала ей:

– Я немедленно уволю вас, если только увижу с этими!

Но мисс Белл знает, что есть разные способы

помочь движению, и необязательно выходить на марши.

Она знает, что их участники должны быть сыты,

чтобы работала голова,

им нужно безопасное место, чтобы собираться.

Она, как и ее белая хозяйка, внимательно следит за событиями и ждет, когда борьба закончится. Именно для этого мисс Белл старается, чтобы стаканы у гостей были полны, нарезает кукурузный хлеб, раскладывает по тарелкам картофельный салат, стоит на кухне, прикидывая, как бы нарезать лимонный пирог, чтобы хватило всем.


А утром, перед тем как достать из шкафа свою униформу, она молится:

– Господи, дай мне и моим соратникам новый день!


Аминь!


Как слушать № 2

В магазинах

люди смотрят на нас враждебно,

потому что мы темнокожие.


Салон красоты

Субботний вечер пахнет свежим печеньем и жжеными волосами. После ужина бабушка превратила кухню в настоящий салон красоты. Все как на самом деле, на столе щипцы, помада для волос «Дикси Пич», щетка из конского волоса, шпилька для распутывания, в кресле одна клиентка.

– Сначала Джеки, – говорит сестра.

Нам только что помыли головы, надели на нас светлые хлопковые ночные рубашки, поверх набросили

полотенца, на которых в беспорядке рассыпаны

наши мокрые кудри.

Сестра открывает книгу на нужной странице и с миской арахиса на коленях устраивается на стуле, придвинутом вплотную к дровяной печке.

Буквы в книжках такие мелкие, и, чтобы разобрать слова, я прищуриваюсь. «Ханс Бринкер, или Серебряные коньки».

«Дом на Пуховой опушке». «Швейцарская семья Робинзонов».

Книги толстые, с растрепанными страницами, побывали

во многих руках, их перечитали все наши соседи.

Сестра обращается с книгами очень бережно,

делает закладки, отрывая от бумажного пакета

коричневые полоски,

и всегда вытирает руки,

прежде чем приподнять твердую обложку.

– Почитай мне, – прошу я, а расческа в это время так больно дергает мне волосы, что слезы подступают к глазам. И пока бабушка нагревает на огне щипцы, чтобы распрямить мои спутанные кудри, голос сестры плывет по кухне, и для меня исчезают запахи волос, масла и огня, я забываю обо всем и сижу на стуле смирно, будто ласковая рука на плече удерживает меня.

Мечты темнокожей девочки

Подняться наверх