Читать книгу Кайкен - Жан-Кристоф Гранже - Страница 12

Сандрина Дюма припарковалась перед входом и, выруливая, задела парковочный столбик. Ругнулась сквозь зубы и вышла из машины, продолжая бормотать «чтоб тебя». Заперла дверцу и, даже не взглянув, сильно ли пострадала ее машина, бросилась на улицу Понтье. Волосы у нее растрепались, одежда пришла в беспорядок.

Но хуже всего то, что она опаздывала.

Они с Наоко знакомы уже много лет, и за все это время Сандрине ни разу не удалось прийти на встречу первой. Однажды она попыталась объяснить подруге, что во Франции принято из вежливости приходить минут на пятнадцать позже, но сдалась, столкнувшись с неподдельным изумлением. Сандрине запомнился документальный фильм о японках, сортирующих жемчуг восемь часов подряд. Эти напряженные черные глаза, точные, словно линзы микроскопа, навсегда впечатались в ее память. И еще выражение на лицах работниц – оцепенение, сосредоточенность, усиленные разрезом глаз, этим монгольским прищуром, который порой напоминает косоглазие.

При одной только мысли, что можно опаздывать из вежливости, лицо Наоко приняло точно такое же выражение.

Сандрина пересекла авеню Матиньон на красный свет, вынуждая машины судорожно тормозить перед самым ее носом. Гудков она не слышала, продолжая вполголоса ругаться. Чего ради Наоко вздумалось так измываться над ней? Час простоять в пробках, чтобы наспех пообедать… Но, кроме себя, винить некого: она сама же и выбрала этот ресторан. К тому же занятия возобновятся только в три.

Добравшись до ресторана, Сандрина оправила одежду, перевела дыхание и переступила порог. Она страшно потела – один из побочных эффектов лечения. В зале она тут же увидела Наоко. Помимо красоты, в японке было что-то обескураживающее: какая-то неистребимая свежесть, рядом с которой все портреты рекламных красоток смахивали на старые потрепанные афиши.

Иногда Наоко давала Сандрине что-нибудь из японской косметики, в основном с надписью «бихаку», что можно приблизительно перевести как «бледная красота». Наоко и представляла собой законченное воплощение этой самой «бихаку». Она выглядела так, словно питалась одним рисом, запивая его молоком и водой «Эвиан». Но это впечатление было обманчивым: Наоко ела за троих и знала наперечет все парижские кондитерские. Из вредности Сандрина иногда пыталась представить себе ее через тридцать лет, но все без толку. Цвет лица Наоко ослеплял как солнце – заглянуть дальше не получалось.

– Прости, что опоздала, – выпалила Сандрина, переводя дух.

Наоко ответила улыбкой, означавшей «как всегда». Но также и «ничего страшного». Сандрина положила сумку на стул и села. Сняв плащ, она ощутила себя окруженной облаком собственных испарений. Еще одно последствие химиотерапии: чуть что, она начинала задыхаться, к горлу подкатывала тошнота.

– Ты заглянула в меню? По слухам, это один из лучших японских ресторанов в Париже.

Наоко скептически поморщилась.

– Что? – сказала Сандрина с притворным испугом. – Они не японцы?

– Корейцы.

– Черт. А я прочла статью в «Эль»…

– Проехали.

Это стало у них вечной темой для шуток. Год за годом Сандрина из кожи вон лезла, стараясь найти для Наоко очередной японский ресторан. И через раз оказывалось, что его владельцы – китайцы или корейцы.

Она раскрыла меню. Не стоит расстраиваться из-за пустяков, уж лучше сполна насладиться стадией ремиссии. Вот уже неделя, как к ней после бесконечных воспалений слизистых вернулись вкусовые ощущения.

– Я буду маки мориавасэ[7]. Хорошая порция суши – то, что мне нужно!

– Это не суши, а маки. Маки значит «заворачивать».

Наоко сказала это резко, даже с ноткой горечи. Сандрина уже поняла, что подруга сегодня не в настроении.

– Ну а ты? – спросила она непринужденно. – Что будешь?

– Сойдет суп мисо.

– И все?

Японка не ответила. Глаза у нее были такие черные, что не удавалось отличить зрачок от радужки.

– Снова поругались с Оливом?

– Да нет. Он засел у себя в подвале. Мы совсем не общаемся. Да и все равно сегодня вечером он уедет.

Подошел официант, чтобы принять заказ.

– Тогда что не так? – После короткой паузы Сандрина предпочла вскрыть нарыв.

– Все как обычно, не хуже и не лучше. Просто я сегодня встала не с той ноги. Мой брак – это полная катастрофа.

– Оригинально.

– Ты не понимаешь. Мне кажется, Оливье меня никогда и не любил.

– Многие женщины спят и видят, чтобы их так не любили.

– Оливье любит Японию. – Наоко покачала головой. – Он любит мечту, идею. Что-то совершенно со мной не связанное. Да он уже два года ко мне не прикасается…

Сандрина подавила вздох. Битый час проторчать в пробке, чтобы изображать психолога. Ну и пусть. Изысканный акцент Наоко, так и не научившейся выговаривать «р» и «ю», казался ей музыкой.

– Его чувство ко мне всегда было абстрактным, – продолжала Наоко. – Сперва я думала, что это обожание обретет конкретную форму, что он разглядит в японке женщину. Но вышло наоборот, его одержимость только усилилась. Он ночи напролет смотрит фильмы про самураев, читает авторов, о которых я понятия не имею! Слушает всякое старье для кото, которое в Японии услышишь разве что на Рождество в больших магазинах. Ты бы хотела жить с мужиком, который целый год проигрывает «К нам приходит Новый год»?

Сандрина молча улыбнулась. Официант шел к ним с блюдом в форме корабля, полным сырой рыбы, которую украшали розовые вкрапления имбиря и зеленые горки васаби. Она уже предвкушала предстоящее наслаждение. С тех пор как у нее обнаружили рак, любое, даже самое ничтожное удовольствие стало для нее чем-то вроде последней сигареты смертника.

Наоко обеими руками ухватила миску супа и, не отрывая глаз от стола, продолжила:

– Сейчас он как безумный подсел на диалоги из старых музыкальных комедий студии «Шочику». Заказал через Интернет какие-то левые диски и слушает их по кругу, не понимая ни слова. По-твоему, это нормально?

Сандрина сочувственно кивнула и взяла очередной рулетик из водорослей, тунца и риса. Она уже порядком объела корму корабля.

– Через десять лет брака я так и не знаю, понял ли он, что я – живая женщина. Прежде всего я – экспонат в его музее.

– Главный экспонат.

Наоко скептически поморщилась. У нее был чувственный рот. В профиль нижняя губа казалась чуть выпяченной, что придавало ей какую-то животную грацию. Сандрина не знала Японию, но ей доводилось слышать об историческом городе Нара, где на свободе разгуливают олени. И она всегда воображала, что Наоко из Нары.

– Он думает, ему дико повезло жениться на японке. Через меня его принимает моя родина. По-французски есть такое выражение, когда король делает кого-то рыцарем…

– Посвятить в рыцари.

– Вот-вот. Япония посвятила его в самураи. Он втянул в это даже наших сыновей. Иногда у меня такое ощущение, что они для него – генетический эксперимент, попытка смешать свою кровь с кровью моего народа.

Сандрине хотелось объяснить Наоко, что в жизни бывает и кое-что похуже. К примеру, когда тебе под сорок и у тебя нет ни мужа, ни детей, зато есть рак, который пожирает твою грудь, печень и матку.

Но Наоко видела проблему шире. Она развела руки, словно раздвигая границы своих страданий:

– В конечном счете у меня с ним та же беда, что и со всей Францией. Здесь я всегда была ярмарочным уродцем. Даже сейчас, узнав, откуда я родом, мне говорят: «Обожаю суши!» А бывает, что ошибаются и называют немы[8]. Или благодарят, сложив перед грудью ладони на тайский манер. А то и поздравляют с Новым годом в феврале, на китайский Новый год. Как меня это достало!

Сандрина уже добралась до носа корабля. До чего же здорово снова чувствовать эти ароматы – йодистый вкус рыбы, едкую сладость имбиря, черную горечь сои. Словно любовные покусывания.

– Те, кто знаком со мной ближе, – прошептала Наоко все так же сосредоточенно, – спрашивают, правда ли, что у японок вагина уже.

– А это правда?

– Когда я приехала во Францию, – Наоко пропустила шутку мимо ушей, – я думала…

– Тебе хотелось стать француженкой?

– Нет. Всего лишь полноценным человеком, а не экзотическим сувениром. И уж точно не вагиной супермаленького размера.

– А ты-то его не разлюбила? – С набитым ртом Сандрина вернула мяч в центр поля.

– Кого?

– Пассана.

– Это уже в прошлом.

– А что в настоящем?

– Окончательный разрыв. За десять лет совместной жизни я так и не поняла, есть ли у нас общие воспоминания. Я испытываю к нему подлинную нежность, а заодно и жалость. И еще гнев, и… – Она замолчала, сдерживая слезы. – Нам больше нельзя жить под одной крышей. Мы друг друга на дух не выносим, понимаешь?

Сандрина взяла еще риса с сырой рыбой и проглотила не жуя. Господи, как вкусно!

– Слушай, эти штучки с лососиной…

Наоко уперлась локтями в стол, словно ее внезапно осенило.

– Я открою тебе одну тайну, – сказала она, наклоняясь к подруге.

– Давай. Обожаю тайны.

– В Японии ты бы нигде не нашла суши с лососиной.

– В самом деле? Почему?

– Потому что это слишком тяжелое блюдо.

Сандрина подмигнула и подхватила еще кусочек лососины.

– Ты хочешь сказать… как сами французы?

Наоко наконец-то улыбнулась и взяла корейское маки.