Читать книгу Осколки прошлого - Карин Слотер - Страница 4

20 августа 2018 года
1

Оглавление

– Андреа, – начала ее мать. Затем, исполняя просьбу, которую до этого слышала примерно тысячу раз, поправила себя: – Энди.

– Мам…

– Дай мне сказать, дорогая. – Лора сделала паузу. – Пожалуйста.

Энди кивнула, готовясь к лекции, которую ждала уже давно. Сегодня ей официально стукнул тридцать один год. Ее жизнь находится в стагнации. Ей нужно начать самой принимать решения, вместо того чтобы позволять жизни принимать их за нее.

Тут Лора сказала:

– Это моя вина.

Энди почувствовала, как ее крепко сжатый рот раскрывается от удивления.

– Что твоя вина?

– Что ты здесь. Заперта здесь, как в ловушке.

Энди развела руками, показывая на дайнер[3].

– В «Райз-энд-Дайн»?

Взгляд матери проделал путь от макушки Энди к ее рукам, которые снова нервно гуляли по столу. Грязные каштановые волосы убраны в небрежный хвост. Темные круги под усталыми глазами. Ногти обкусаны до мяса. Косточки на запястьях выступают, словно корабельные носы. Ее кожа, обычно бледная, теперь приобрела цвет воды из-под сосисок.

Ее рабочая одежда даже не входила в перечень несовершенств. Темно-синяя форма висела на Энди, как мешок. К карману пришит жесткий нагрудный знак серебристого цвета – герб Белль-Айл с пальмой, окруженный надписью: «Диспетчерская служба полиции». Вроде полицейская, но на самом деле нет. Вроде взрослая, но не совсем. Пять ночей в неделю Энди вместе с четырьмя другими женщинами сидит в темной отсыревшей комнатушке, отвечает на звонки по телефону 911, проверяет номера автомобилей и водительских прав и присваивает коды новым делам. А потом, примерно в шесть часов утра, она крадучись возвращается в дом своей матери и спит бо́льшую часть дня.

– Мне вообще не стоило позволять тебе сюда возвращаться, – сказала Лора.

Энди сжала губы. Она уставилась на остатки яичных желтков в своей тарелке.

– Моя милая девочка. – Лора потянулась к ее руке на другом конце стола, ожидая, пока она поднимет взгляд. – Я выдернула тебя из твоей жизни. Мне было страшно, и я думала только о себе. – На глаза матери навернулись слезы. – Это неправильно – так сильно в тебе нуждаться. Я не должна была так много у тебя просить.

Энди замотала головой. Она снова вернулась к своей тарелке.

– Дорогая.

Энди продолжала мотать головой, потому что единственной альтернативой было заговорить, а это значило сказать правду.

Мать не просила ее вообще ни о чем.

Три года назад Энди шла к своему дерьмовому четырехэтажному дому без лифта в Нижнем Ист-Сайде, ужасаясь перспективе провести еще одну ночь в однокомнатной халупе, которую она делила с тремя другими девушками, ни одна из которых ей особенно не нравилась. Все они были моложе, симпатичнее и большего достигли. Тогда и позвонила Лора.

– Рак груди. – Лора не шептала и не подбирала слова, а перешла сразу к делу в своей обычной спокойной манере. – Третья стадия. Хирург удалит опухоль, после чего, пока я буду под наркозом, проведет биопсию лимфатических узлов, чтобы оценить…

Лора продолжала говорить о том, что ее ждет, несколько отстраненно углубившись в научную специфику, которая прошла совсем мимо Энди, чьи способности обрабатывать вербальную информацию моментально атрофировались. Она лучше расслышала слово «грудь», чем «рак», и тут же представила роскошный бюст матери. Впихнутый в скромный закрытый купальник на пляже. Выглядывающий из декольте на тематическом шестнадцатом дне рождения Энди, где все должны были одеться как персонажи «Гордости и предубеждения». Заключенный под мягкими чашечками и выступающими косточками ее «ЛедиКомфорт Бра», когда она сидела на кушетке в своем кабинете и работала с пациентами, страдающими нарушениями речи.

Лора Оливер не выглядела секс-бомбой, но она всегда была, как выражаются мужчины, очень хорошо сложена. Или, может, так выражались женщины – когда-то в прошлом веке. Лора была не из тех, кто всегда носит макияж и жемчуг, но она не могла выйти из дома, если ее короткие седые волосы не были аккуратно уложены, льняные брюки не были накрахмалены до хруста, а нижнее белье не было чистым и не держало форму.

Энди обычно с трудом удавалось покинуть квартиру. Ей постоянно приходилось за чем-то возвращаться: за телефоном или за пропуском на работу, а однажды даже за кроссовками, потому что она вышла из дома в тапочках.

Когда люди в Нью-Йорке спрашивали Энди, какая у нее мама, она всякий раз вспоминала, что́ Лора говорила о собственной матери: «Она всегда знала, где лежит крышка от каждой кастрюли».

Энди было лень даже закрыть сумку на молнию.

Лора порывисто втянула воздух, и на расстоянии в более чем тысячу километров только этот звук в телефонной трубке выдал, как ей непросто.

– Андреа?

Слух Энди, полный нью-йоркского шума, снова сфокусировался на голосе матери.

Рак.

Энди попыталась прочистить горло. Но не смогла издать ни звука. Это был шок. Это был кошмар. Это был неконтролируемый страх, ведь мир внезапно перестал вращаться, и все неудачи, разочарования, ужасы жизни Энди в Нью-Йорке за последние шесть лет отступили, словно их снесло огромной волной цунами. То, что никогда не должно было выйти на свет, вдруг открылось.

У ее матери рак.

Возможно, она умирает.

Возможно, она умрет.

Лора продолжила:

– Так вот, затем химиотерапия, которая, конечно, будет тяжелой во всех отношениях. – Она давно привыкла заполнять продолжительные паузы в разговорах с Энди, хорошо зная, что попытки насильно их прервать скорее закончатся ссорой, чем продолжением цивилизованной беседы. – Потом мне нужно будет каждый день принимать таблетку, и на этом все. Коэффициент выживаемости на протяжении пяти лет – более семидесяти процентов, так что волноваться тут особо не о чем, кроме того, как через все это пройти. – Последовала новая пауза, в течение которой она восстанавливала дыхание, а может, надеялась, что Энди уже готова говорить. – Это очень хорошо лечится, дорогая. Я не хочу, чтобы ты волновалась. Не надо никуда ехать. Ты тут ничего не можешь сделать.

Резко прозвучал сигнал автомобиля. Энди подняла глаза. Она стояла, как статуя, посреди пешеходного перехода. Она попыталась сдвинуться с места. Телефон у ее уха нагрелся. Было за полночь. Пот стекал по ее спине и сочился из-под мышек, как топленое масло. Она слышала искусственный сериальный смех из телевизора, звон бутылок и безвестный пронзительный крик о помощи, какие она научилась заглушать у себя в голове в первый же месяц жизни в Нью-Йорке.

С ее стороны трубки было чересчур тихо. Наконец ее мать предприняла еще одну попытку:

– Андреа?

Энди открыла рот, не решив, какие слова должны из него прозвучать.

– Дорогая? – сказала мать, оставаясь все такой же спокойной, все такой же бесконечно приятной, какой она была со всеми, с кем ей доводилось иметь дело. – Я слышу шум улицы, иначе я подумала бы, что связь прервалась. – Она опять сделала паузу. – Андреа, мне правда нужно, чтобы ты поняла то, что я тебе говорю. Это важно.

Рот Энди по-прежнему был открыт. Запах канализации, характерный для ее района, прилепился к ее носоглотке, словно переваренные спагетти, которые кто-то швырнул в кухонный шкафчик. Раздался еще один громкий автомобильный сигнал. Еще одна женщина позвала на помощь. Еще одна капля пота скатилась у Энди по спине и впиталась в пояс ее трусов. Резинка была прорвана в том месте, куда попал ее палец, когда она их стягивала.

Энди до сих пор не могла вспомнить, как ей удалось заставить себя выйти из ступора, но она помнила слова, которые наконец сказала матери:

– Я еду домой.

Ей было особо нечем похвастаться после шести лет в большом городе. С трех своих работ на полставки Энди уволилась эсэмэсками. Проездной для метро отдала бездомной, которая поблагодарила ее, а потом проскрипела, что она – чертова шлюха. В чемодан Энди положила только самое необходимое: любимые футболки, поношенные джинсы, несколько книг, которые пережили не только путешествие из Белль-Айл, но и пять переездов из одной квартиры в другую, с каждым разом все более паршивую. Дома Энди не понадобились бы ни перчатки, ни дутая зимняя куртка, ни пушистые наушники. Она не потрудилась постирать свои простыни или даже снять их cо старого дивана со спинкой, который служил ей кроватью. Она отправилась в аэропорт Ла-Гуардия с первыми лучами рассвета, меньше чем через шесть часов после звонка матери. В мгновение ока жизнь Энди в Нью-Йорке закончилась. Трем более молодым и успешным соседкам на память о ней остались наполовину съеденный рыбный бургер в холодильнике и ее часть арендной платы за следующий месяц.

Это было три года назад – почти половина того срока, что она прожила в Нью-Йорке. Энди не хотела этого, но в тоскливые минуты она проверяла профили своих бывших соседок в Фейсбуке[4]. Они были для нее мерилом. Ее инструментом для самобичевания. Одна пробилась в менеджеры среднего звена в модном блоге. Другая запустила дизайнерскую фирму по индивидуальному пошиву кроссовок. Третья умерла от передозировки кокаином на яхте какого-то богача, и все же порой, когда Энди ночами отвечала на звонки, а на другом конце провода оказывалась двенадцатилетка, которой казалось забавным позвонить 911 и сообщить о выдуманных домогательствах, она не могла отделаться от мыслей, что так и осталась самой большой неудачницей.

На яхте, господи боже мой.

На яхте.

– Дорогая? – Мать постучала по столу, чтобы привлечь ее внимание. Толпа, пришедшая пообедать, рассасывалась. Мужчина, сидевший напротив с газетой, одарил ее гневным взглядом. – Ты где?

Энди снова развела руками, оглядываясь вокруг себя, но этот жест получился вымученным. Они обе прекрасно знали, где она была: менее чем в десяти километрах оттуда, где начинала.

Энди поехала в Нью-Йорк в надежде, что сможет найти свой шанс блистать, но света от нее было столько же, сколько от старого запасного фонарика, забытого в кухонном ящике. Она не хотела быть актрисой или моделью – никаких обычных клише. Звездная жизнь никогда не была ее мечтой. Она стремилась быть приближенной к звездам: девушкой, приносящей кофе, личной ассистенткой, организатором проб, художницей по декорациям, эсэмэмщицей, кем-то из обслуживающего персонала, чья поддержка делала жизнь звезд возможной. Ей хотелось греться в лучах славы, оставаясь в тени. Быть в центре событий. Знакомиться с людьми. Налаживать связи.

Ее преподаватель в Колледже искусств и дизайна в Саванне казался полезным знакомством. Она поразила его своей страстью к искусству – во всяком случае, так он утверждал. То, что он сказал это, когда они были в постели, дошло до Энди уже потом. Когда она покончила с этой интрижкой, он воспринял ее невнятную болтовню о том, что она хочет сосредоточиться на работе, как угрозу. Прежде чем Энди поняла, что происходит, прежде чем она смогла объяснить ему, что не собирается использовать его весьма неподобающее поведение как рычаг для продвижения своей карьеры, он потянул за кое-какие ниточки и обеспечил ей должность – ассистентки помощника художника по декорациям в постановке одного офф-бродвейского театра[5].

Офф-бродвейского!

Пройти чуть дальше – вот уже и бродвейского!

Энди оставалось два семестра до получения диплома по технической специальности в театральном искусстве. Но она собрала чемодан и только махнула рукой через плечо, отправляясь в аэропорт.

Спустя два месяца шоу закрыли после лавины разгромных рецензий.

Все члены команды быстро нашли себе другую работу, перешли в другие постановки, кроме Энди, которая погрузилась в реальную нью-йоркскую жизнь. Она была официанткой, выгуливала собак, рисовала вывески, обзванивала должников по кредитам, работала курьером, проверяла работу факсов, делала сэндвичи, подавала бумагу в копировальную машину, не состоя при этом в профсоюзе, и вот она – та сучка-неудачница, которая оставила недоеденный рыбный бургер в холодильнике и деньги за месяц аренды на столешнице и сбежала в Зажопинг, штат Джорджия, или откуда она там.

На самом деле единственное, что Энди привезла домой, – это крошечные остатки собственного достоинства, с которыми она сейчас должна была расстаться по милости своей матери.

Она оторвала взгляд от яиц.

– Мам. – Она прочистила горло, прежде чем сделать признание. – Я люблю тебя за то, что ты это говоришь, но это не твоя вина. Ты права в том, что я захотела вернуться домой, чтобы увидеть тебя. Но осталась я по другим причинам.

Лора нахмурилась.

– По каким причинам? Тебе нравился Нью-Йорк.

Она ненавидела Нью-Йорк.

– У тебя там все так хорошо получалось.

Она катилась на самое дно.

– Тот мальчик, с которым ты встречалась, был так тобой увлечен.

Как и каждой вагиной в своем доме.

– У тебя было столько друзей.

Никто из них не выходил на связь с тех пор, как она уехала.

– Что ж. – Лора вздохнула. Приободряющий список оказался короток, да и составлен был наугад. Как всегда, она читала Энди как открытую книгу. – Малышка, ты всегда хотела быть не такой, как все. Быть кем-то особенным. Я имею в виду, как человек с определенными дарованиями, с необычным талантом. Разумеется, для меня и папы ты и так особенная.

Энди с трудом заставила свои глаза не закатиться.

– Спасибо.

– Но ты и правда талантлива. Ты смышленая. Ты больше, чем смышленая. Ты умная.

Энди провела ладонями вверх и вниз по лицу, будто пытаясь стереть его, чтобы не участвовать в этом разговоре. Она знала, что она талантливая и умная. Проблема в том, что в Нью-Йорке все талантливые и умные. Даже парень за стойкой в магазине на углу был смешнее, сообразительнее и умнее, чем она.

Лора продолжала настаивать:

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть обычным. Жизнь обычных людей обладает огромным смыслом. Посмотри на меня. Быть довольным собой – не значит предать себя.

Энди произнесла:

– Мне тридцать один, я не ходила на настоящее свидание уже три года, я должна шестьдесят три тысячи долларов по кредиту на образование, которое я не получила, и я живу в комнате над гаражом своей матери. – Воздух с трудом прошел через ноздри Энди, когда она попыталась вдохнуть. Оглашение этого длинного списка сковало ее грудь железным обручем. – Вопрос не в том, что еще я могу сделать. Вопрос в том, где еще я могу облажаться.

– Ты не облажалась.

– Мам…

– У тебя появилась привычка к дурному настроению. Можно привыкнуть ко всему, особенно к плохому. Но единственный путь сейчас – это вверх. Нельзя упасть с пола.

– А о подвалах ты когда-либо слышала?

– У подвала тоже есть пол.

– Обычно это земля.

– Но землей иногда называют и пол.

– Земля – это скорее «сыра земля».

– Почему тебе постоянно надо впадать в такую мрачность?

Энди почувствовала внезапный приступ раздражения, который мог превратить ее язык в острое лезвие. Но она его проглотила. Они больше не могли спорить про комендантский час, слишком яркий макияж или узкие джинсы, так что темы их препирательств обновились. Есть ли у подвала пол? В какую сторону вешать туалетную бумагу? Класть вилки в посудомойку зубьями вверх или вниз? Называть тележку в магазине тележкой или каталкой? И, наконец, спор о том, что Энди неправильно называет кота Мистер Мякинс, хотя на самом деле его зовут Мистер Мяукинс.

– Я на днях работала с пациентом, и произошла крайне странная вещь, – сказала Лора.

Головокружительная смена темы была одним из их старых и проверенных способов достижения перемирия.

– Так странно… – вновь закинула удочку Лора.

Энди засомневалась, но потом кивнула, чтобы она продолжала.

– Он пришел с афазией Брока. Паралич правой стороны.

Лора была лицензированным специалистам по нарушениям речи и жила в прибрежном городке для пенсионеров. Большинство ее пациентов пережили тот или иной удар, подорвавший их здоровье.

– В прошлой жизни он был компьютерщиком, хотя не думаю, что это имеет значение.

– Так что же такого странного случилось? – спросила Энди, разыгрывая свою роль.

Лора улыбнулась.

– Он рассказывал мне о свадьбе своего внука, и я понятия не имела, что он хотел сказать, но вышло что-то похожее на «блю суэйд шуз»[6]. И у меня прямо встал перед глазами – знаешь, как вспышка, – тот день, когда умер Элвис.

– Элвис Пресли?

Она кивнула.

– Это был семьдесят седьмой, мне тогда было четырнадцать, так что мне больше нравился Род Стюарт, чем Элвис. Ну так вот. У нас в церкви были такие очень консервативные тетки с огромными прическами, и они все глаза выплакали, что его больше нет.

Энди улыбнулась той натянутой улыбкой, которая обычно демонстрирует, что ты чего-то недопонимаешь.

Лора точно так же улыбнулась в ответ. Химия в мозгах. А ведь с последнего курса лечения прошло уже много времени. Она забыла, что хотела рассказать.

– Просто вспомнила забавную вещь.

– Видимо, тетки с прическами были теми еще ханжами? – попыталась расшевелить ее память Энди. – Элвис же был очень горяч, да?

– Это неважно. – Лора похлопала ее по руке. – Я так благодарна за то, что ты есть. За те силы, которые ты придала мне, когда я болела. За близость, которая по-прежнему есть между нами. Я очень ценю это. Это дар. – Ее голос начал дрожать. – Но теперь мне лучше. И я хочу, чтобы ты жила своей жизнью. Я хочу, чтобы ты была счастлива или, если тебе это не удастся, чтобы ты примирилась с собой. И я не думаю, что ты сможешь сделать это здесь, малышка. Мне бы очень хотелось упростить тебе задачу, но в то же время я понимаю, что ничто не поможет, если ты не возьмешься за дело сама.

Энди посмотрела в потолок. Посмотрела на пустой торговый центр. Наконец она посмотрела на мать.

У Лоры в глазах стояли слезы. Она покачала головой, будто испытывала благоговейный трепет.

– Ты великолепна. Ты это знаешь?

Энди выдавила из себя смешок.

– Ты великолепна, потому что ты абсолютно неповторима. – Лора прижала руку к сердцу. – Ты талантливая, и ты красивая, и ты найдешь свой путь, милая, и это будет правильный путь, несмотря ни на что, потому что эту дорогу ты наметишь себе сама.

Энди почувствовала комок в горле. Ощутила, что тоже вот-вот заплачет. Между ними повисла тишина. Она слышала, как по ее венам несется кровь.

– Так. – Лора рассмеялась. Это тоже был старый проверенный способ снизить эмоциональный градус момента. – Гордон считает, что я должна дать тебе крайний срок для переезда.

Гордон. Отец Энди. Он был юристом по вкладам и недвижимости. Вся его жизнь состояла из крайних сроков.

– Но я не собираюсь ставить тебе крайние сроки или какие-то ультиматумы.

Ультиматумы Гордон тоже любил.

– Я хочу сказать, если это твоя жизнь, – она указала на квазиполицейскую униформу, которая взрослила Энди, – то примирись с ней. Прими ее. А если ты хочешь делать что-то другое, – она сжала руку дочери, – делай что-то другое. Ты все еще молода. Тебе не надо выплачивать ипотеку или даже страховку за машину. У тебя есть здоровье. Ты смышленая. Ты свободна делать все, что хочешь.

– С моим долгом за образование – не думаю.

– Андреа, – сказала Лора, – я не хочу делать никаких страшных пророчеств, но если ты продолжишь вот так бессмысленно ходить по кругу, то довольно скоро осознаешь, что тебе сорок и что ты ужасно устала от бардака в своей жизни.

– Сорок, – повторила Энди. Чем ближе она была к этому возрасту, тем меньше он ассоциировался у нее с дряхлостью.

– Как говорит твой отец…

– Делай свои дела или слезай с горшка. – Гордон всегда учил Энди двигаться, искать себе полезное применение, делать что-то. Довольно долго она винила именно его в своей апатичности. Когда оба твоих родителя – деятельные, целеустремленные люди, то лень становится формой бунта, верно? А легкий путь упрямо и неизменно выбираешь потому, что трудный путь просто такой… трудный?

– Доктор Оливер? – спросила пожилая женщина. То, что она прервала интимную беседу матери с дочерью, казалось, ускользнуло от ее внимания. – Я Бетси Барнард. Вы работали с моим отцом в прошлом году. Я просто хотела сказать спасибо. Вы творите чудеса.

Лора встала, чтобы пожать женщине руку.

– Очень мило, что вы так говорите, но он сделал все сам. – Она плавно перешла в режим, который Энди про себя называла «Исцеляющая доктор Оливер», и начала задавать общие вопросы об отце женщины, очевидно, не вполне понимая, о ком идет речь, но прилагая ощутимые усилия, чтобы женщина так и осталась в неведении.

Лора кивнула в сторону Энди.

– Это моя дочь, Андреа.

Бетси продублировала ее кивок, на секунду продемонстрировав интерес. Она сияла под ласкающими лучами внимания Лоры. Все любили ее мать, неважно, в каком режиме она находилась: терапевт, друг, предприниматель, раковый пациент, мать. Она отличалась какой-то неутомимой добротой, которая при этом не казалась слащавой благодаря ее остроумной, а порой и язвительной манере общения.

Время от времени, обычно после пары бокальчиков, Энди могла продемонстрировать те же качества незнакомцам, но, когда они узнавали ее поближе, мало у кого возникало желание продолжать общение. Наверное, в этом и был секрет Лоры. У нее были десятки, даже сотни друзей, но все они знали лишь какую-то ее часть.

– О! – чуть ли не закричала Бетси. – Я хочу, чтобы вы тоже познакомились с моей дочкой. Уверена, Фрэнк все вам о ней рассказал.

– Конечно, Фрэнк рассказывал. – Энди уловила облегчение на лице матери: она действительно забыла имя того мужчины. Лора подмигнула Энди, на мгновение переключившись обратно в режим «Мама».

– Шелли! – Бетси неистово замахала своей дочери. – Подойди, познакомься с женщиной, которая помогла спасти дедушкину жизнь.

Очень симпатичная молодая блондинка понуро побрела к ним. Она смущенно стягивала вниз длинные рукава своей кофты с символикой Университета Джорджии. Белый бульдог на ее груди был в традиционной красной майке. Очевидно, она была в ужасе от сложившейся ситуации, находясь в том возрасте, когда ты и знать не хочешь о матери, если только тебе не нужны деньги или сочувствие. Энди прекрасно помнила, как работает этот возвратно-поступательный принцип. Частенько она ощущала, что не так далеко ушла от него, как хотелось бы. Общеизвестна истина, что мать – единственный человек в мире, который может сказать: «Твои волосы сегодня прекрасно выглядят», а ты услышишь: «Твои волосы всегда выглядят отвратительно, кроме этого единственного коротенького момента времени».

– Шелли, это доктор Оливер. – Бетси Барнард по-хозяйски взяла дочь под руку. – Шелли собирается в Университет Джорджии этой осенью. Да, милая?

– Я тоже училась в Университете Джорджии, – сказала Лора. – Конечно, это было в те времена, когда мы делали записи на каменных табличках.

Ужас Шелли поднялся на пару градусов выше, когда ее мать чересчур громко рассмеялась над этой бородатой шуткой. Лора попыталась сгладить ситуацию, вежливо задав девушке несколько вопросов про ее специализацию, ее мечты и устремления. Это было такое проявление любопытства, которое в юности воспринимается почти как публичное оскорбление, но с возрастом понимаешь, что только вопросы такого типа взрослые могут спокойно задать подростку.

Энди посмотрела на свою полупустую кофейную чашку. Она чувствовала себя до крайности уставшей. Ночные смены. Она никак не может привыкнуть к ним и справляется только потому, что весь день превращает в одну долгую дремоту. В итоге ей приходится таскать арахисовое масло и туалетную бумагу из кладовки матери, потому что сама она никак не дойдет до магазина. Видимо, именно поэтому Лора настояла, чтобы они отпраздновали ее день рождения за обедом, а не за завтраком, что позволило бы Энди вернуться в свою пещеру над гаражом и заснуть перед телевизором.

Она допила остатки кофе, который оказался таким холодным, что обжег заднюю стенку ее горла, словно колотый лед. Она поискала глазами официантку. Девица уткнулась носом в телефон и сгорбилась. Надула и лопнула пузырь из жвачки.

Энди подавила приступ стервозности и встала из-за стола. Чем старше она становилась, тем труднее ей было бороться с порывами, которые превращали ее в собственную мать. С другой стороны, Лора, как правило, давала хорошие советы. «Стой прямо, а то в тридцать будет болеть спина». «Носи хорошую обувь, а то в тридцать будешь расплачиваться за плохую». «Привыкай вести себя разумно, а то в тридцать будешь расплачиваться за свою глупость».

Энди был тридцать один. И она так дорого расплачивалась, что была, по сути, банкротом.

– Вы коп? – официантка наконец оторвалась от телефона.

– Театральная специальность.

Девица сморщила нос.

– Не понимаю, что это значит.

– Как будто я понимаю.

Энди налила себе еще кофе. Официантка не переставая на нее поглядывала. Возможно, это было из-за формы, похожей на полицейскую. Девица выглядела как одна из тех, у кого в сумочке вполне может заваляться экстази или по крайней мере пакетик с травкой. Энди и сама настороженно относилась к форме. Работу ей нашел Гордон. Она так поняла, что он надеялся на ее последующее вступление в ряды полиции. Сначала эта мысль отталкивала Энди, поскольку ей казалось, что копы – плохие ребята. Потом она познакомилась с парой настоящих копов и поняла, что в основном это порядочные люди, которые пытаются делать действительно паршивую работу. Затем она год поработала диспетчером и возненавидела весь мир, потому что две трети звонков поступали от дураков, которые не понимали значение слова «экстренный».

Лора все еще беседовала с Бетси и Шелли Барнард. Энди видела подобные сцены, разыгранные по ролям, бессчетное количество раз. Они толком не знали, как им достаточно любезно раскланяться, а Лора была слишком вежлива, чтобы их спровадить. Вместо того чтобы вернуться к своему столу, Энди подошла к панорамному окну. Дайнер был расположен в угловой части первого этажа белль-айлского молла, вид отсюда открывался отличный. За дощатым променадом вздымался готовящийся к шторму Атлантический океан. Люди выгуливали собак или катились на велосипедах вдоль плоской ленты утрамбованного песка.

Белль-Айл не был ни «белль», то есть красивым, ни, технически, «айл», то есть островом. По сути, это был рукотворный полуостров, возникший, когда Инженерные войска США осушили порт Саванны в восьмидесятых. Предполагалось, что новый массив суши будет необитаем и послужит естественной преградой для ураганов, но власти штата увидели в новой прибрежной зоне денежную выгоду. В течение пяти лет осушения более половины получившейся территории было залито бетоном: пляжные особняки, таунхаусы, кондоминиумы, торговые центры. Остальное пространство заняли теннисные корты и поля для гольфа. Вышедшие на пенсию северяне днями напролет играли на солнце, пили мартини и звонили 911, когда мусорные баки их соседей оставались на улице слишком долго.

«Господи», – прошептал кто-то тихо и язвительно, но в то же время с оттенком удивления.

Что-то в воздухе изменилось. По-другому это описать было нельзя. Тонкие волоски на загривке Энди встали дыбом. По спине пробежал холодок. Ее ноздри раздулись. Во рту пересохло. Глаза заслезились.

Послышался звук, как будто кто-то открыл банку.

Энди обернулась.

Ручка кофейной чашки выскользнула из ее пальцев. Она проследила за ней до самого пола. Белые керамические осколки разлетелись по белой плитке.

До этого стояла зловещая тишина, но теперь начался хаос. Крики. Плач. Люди бежали пригнувшись, закрывая головы руками.

Выстрелы.

Бах-бах.

Шелли Барнард лежала на полу. На спине. Руки раскинуты. Ноги подогнуты. Глаза широко раскрыты. Ее красная кофта казалась мокрой и как будто липла к груди. Из ее носа текла кровь. Энди смотрела, как тонкая красная линия спускается по ее щеке к уху.

На ней были сережки с маленькими бульдожками.

– Нет! – взвыла Бетси Барнард. – Н…

Бах.

Энди видела, как из горла женщины брызнула и ручьем полилась кровь.

Бах.

Череп Бетси с треском раскрылся, как пластиковый пакет.

Она боком упала на пол. Прямо на свою дочь. Свою мертвую дочь.

Мертвую.

– Мама, – прошептала Энди, но Лора уже бежала к ней, вытянув вперед руки и сильно согнув колени. Ее рот был раскрыт. Ее глаза расширились от страха. Красные точки рассыпались по ее лицу, как веснушки.

Затылок Энди ударился о стекло, когда Лора стянула ее на пол. Она ощутила поток воздуха, идущий изо рта матери, когда от столкновения у нее сбилось дыхание. Перед глазами Энди все плыло. Она услышала треск. Она посмотрела наверх. Стекло прямо над ней пошло трещинами.

– Пожалуйста! – закричала Лора. Она перевернулась, встала на колени, затем на ноги. – Пожалуйста, остановись.

Энди моргнула. Она потерла кулаками глаза. Ей чем-то резануло веки. Грязь? Стекло? Кровь?

– Пожалуйста! – громко крикнула Лора.

Энди снова моргнула.

Потом опять.

Мужчина целился из пистолета в грудь ее матери. Не из полицейского пистолета, а из револьвера, как на Диком Западе. Выглядел он соответствующе: черные джинсы, черная рубашка с жемчужными пуговицами, черный кожаный жилет и черная ковбойская шляпа. На его бедрах низко висел оружейный ремень с кобурой и длинными кожаными ножнами для охотничьего ножа.

Красивый.

Лицо молодое, совсем без морщин. Возраста Шелли, может, немного старше.

Но Шелли мертва. Она не будет учиться в Университете Джорджии. Она больше никогда не придет в ужас от своей матери, потому что ее мать тоже мертва.

А теперь человек, который убил их обеих, целится из пистолета в грудь ее матери.

Энди села.

У Лоры была только одна грудь – левая, над сердцем. Хирург удалил правую, и Лора пока не делала операцию по восстановлению, потому что не могла вынести мысли о том, чтобы идти к очередному врачу и проходить очередную процедуру. И теперь этот убийца стоял перед ней и собирался всадить туда пулю.

– М-м… – Слово застряло у Энди в горле. Она могла произнести его только у себя в голове.

Мама.

– Все в порядке. – Голос Лоры был спокойным и ровным. Она держала руки перед собой, будто могла поймать ими пулю. Она сказала парню: – Теперь можешь уходить.

– Иди на хер. – Его взгляд метнулся к Энди. – Где твой ствол, мразь легавая?

Все тело Энди крепко сжалось. Она почувствовала, как съеживается в маленький комочек.

– У нее нет пистолета, – ответила Лора все тем же твердым голосом. – Она секретарь в полицейском участке. Она не коп.

– Вставай! – крикнул он Энди. – Я вижу твою нашивку! Вставай, свинья! Делай свою работу!

– Это не нашивка, – сказала Лора. – Это просто эмблема. Не надо нервничать.

Она делала плавные движения ладонями – так она приглаживала одеяло Энди, когда укладывала ее спать в детстве.

– Энди, послушай меня.

– Меня слушайте, хреновы суки! – Изо рта парня брызнула слюна. – Поднимайся, легавая дрянь. Ты следующая.

– Нет. – Лора преградила ему путь. – Я следующая.

Он сверкнул глазами в сторону Лоры.

– Застрели меня. – Лора говорила с невозмутимой уверенностью. – Я хочу, чтобы ты застрелил меня.

Недоумение сменило маску гнева на его лице. Он такого не планировал. Люди должны были дрожать от страха, а не выступать добровольцами.

– Застрели меня, – повторила она.

Он взглянул поверх плеча Лоры на Энди, потом снова на нее.

– Давай, – сказала Лора. – У тебя остался всего один патрон. Ты это знаешь. В барабане всего шесть патронов. – Она подняла руки и показала четыре пальца на левой и один – на правой. – Поэтому ты до сих пор не нажал на курок. Остался всего один патрон.

– Ты не знаешь…

– Только один. – Она выставила большой палец, который обозначал шестой патрон. – Когда ты застрелишь меня, моя дочь убежит отсюда. Правильно, Энди?

Что?

– Энди, – продолжила ее мать, – мне нужно, чтобы ты убежала, дорогая.

Что?

– Он не сможет перезарядить настолько быстро, чтобы выстрелить в тебя.

– Что за хрень?! – закричал парень, пытаясь вернуть себе прежнюю ярость. – Стоять смирно! Обе!

– Энди. – Лора сделала шаг в сторону стрелка. Она хромала. Ее льняные брюки прорвались и по ним текла кровь. Из них торчало что-то белое, похожее на кость. – Послушай меня, милая.

– Я сказал не двигаться!

– Беги через дверь на кухне. – Голос Лоры оставался твердым. – Там сзади выход.

Что?

– Стой здесь, сука! Обе!

– Ты должна мне верить, – сказала Лора. – Он не успеет перезарядить.

Мам.

– Вставай. – Лора сделала еще один шаг вперед. – Я сказала, вставай.

Мам, нет.

– Андреа Элоиз, – она использовала свой Материнский голос, не Мамин голос. – Вставай. Сейчас же.

Тело Энди задвигалось самопроизвольно. Левая ступня на пол, правая пятка вверх, пальцы касаются земли. Бегун на старте.

– Стоять! – Парень перевел пистолет на Энди, но Лора сдвинулась вместе с ним. Он дернул его обратно, Лора дернулась туда же, закрывая Энди своим телом. Словно щитом заслоняя ее от последней пули.

– Застрели меня, – сказала Лора. – Ну, давай.

– Хрена тебе.

Энди услышала щелчок.

Взвелся курок? Боек ударил в патрон?

Она зажмурила глаза и закрыла голову руками.

Но дальше ничего не было.

Ни выстрела. Ни крика боли.

Ни звука, с которым ее мать замертво падает на землю.

Пол. Земля. Сыра земля.

Энди замерла, когда снова подняла глаза.

Парень расстегнул ножны охотничьего ножа.

Он медленно вытаскивал его.

Пятнадцать сантиметров стали. Зазубренный с одной стороны. Заостренный с другой.

Он убрал пистолет в кобуру и перекинул нож в рабочую руку. Кончик был направлен не вверх, как если бы это был столовый нож, – он был направлен вниз, как когда собираешься нанести удар.

– Что собираешься с ним делать? – спросила Лора.

Он не ответил. Он ей показал.

Два шага вперед.

Нож взмыл, а потом метнулся вниз, к сердцу ее матери.

Энди была парализована, слишком напугана, чтобы тихо лечь и спрятаться от всего этого, слишком потрясена, чтобы что-то сделать, а не просто смотреть, как умирает ее мать.

Лора выставила руку, словно хотела остановить нож. Он вонзился прямо в центр ее ладони. Вместо того чтобы скорчиться от боли или закричать, Лора обхватила пальцами рукоятку ножа.

Борьбы не последовало. Убийца был слишком ошарашен.

Лора вырвала нож из его сжатой руки, хотя длинное лезвие по-прежнему было воткнуто в ее кисть.

Он отступил.

Он смотрел на нож, торчащий из ее руки.

Одна секунда.

Две секунды.

Три.

Он будто только вспомнил о пистолете. Его правая рука потянулась к бедру. Пальцы обхватили рукоятку. Серебром сверкнуло дуло. Он подставил левую руку под рукоятку, готовясь отправить последнюю пулю в сердце ее матери.

Без единого звука Лора размахнулась и всадила лезвие ему в шею.

Послышался хруст, словно мясник отрезал кусок говяжьей туши.

Этот звук эхом разнесся по всем углам помещения.

Парень с трудом вдохнул. Его рот раскрылся, будто у рыбы на крючке. Глаза округлились.

Тыльная сторона ладони Лоры все еще была пришпилена к его шее, так и оставшись между лезвием и рукояткой.

Энди видела, как двигаются ее пальцы.

Послышался щелчок. Пистолет задрожал в воздухе, когда он попытался поднять его.

Лора что-то проговорила, но это было скорее рычание, чем слова.

Он продолжил поднимать пистолет. Попытался прицелиться.

Лора выдернула лезвие, разрезав его горло спереди.

Кровь, сухожилия, хрящи.

Никаких брызг и капель, как до этого. Из его разрезанной глотки хлынуло, как из лопнувшей дамбы.

Его черная рубашка стала еще чернее. Жемчужины на его пуговицах приобрели разные оттенки розового.

Первым упал пистолет.

Потом он рухнул на колени. Потом ударился об пол грудью. Потом головой.

Энди смотрела в его глаза, когда он падал.

Он был уже мертв, когда его тело коснулось земли.

3

Тип ресторана быстрого обслуживания, характерный для Северной Америки. (Прим. пер.)

4

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

5

Офф-бродвейские, или внебродвейские, театры – этим профессиональным термином обозначают сценические площадки в Нью-Йорке вместимостью от 100 до 499 зрителей; по своим размерам эти театры меньше бродвейских. (Прим. пер.)

6

Речь идет о песне Элвиса Пресли «Blue suede shoes». (Прим. пер.)

Осколки прошлого

Подняться наверх