Читать книгу Леди, которая любила лошадей - Карина Демина - Страница 3

Глава 3

Оглавление

Возвращаться на виллу не хотелось, ибо остаток дня прошел, как ни странно, в этаком благословенном умиротворении, нарушить которого оказались неспособны ни холодные взгляды княжны, ни присутствие некроманта. Последний явно не намеревался покидать дом, впрочем, и хозяйку его игнорировал самым невозможным способом, отдавая предпочтение еде. Жевал он постоянно, что, однако, не мешало ему говорить.

А говорили обо всем.

О погоде, которая в Крыму всегда-то была чудесной, но нынешним годом особенно.

О политике, пусть сия тема сперва показалась Демьяну не представляющею интереса для дам, но выяснилось, что он очень даже ошибается, ибо рассуждала княжна Вещерская весьма здраво, а местами едко и даже зло, хотя и до боли точно. И он сам-то неожиданно для себя заговорил.

Не о политике.

В политике Демьян к стыду своему разбирался мало, то ли дело лошади. Лошади… когда и кто первым заговорил о них, но…

…он и вправду любил лошадей, хотя прежде и стеснялся этой своей во многом сугубо теоретической любви, ибо не назовешь же практикой прогулки по лошадиному базару и те малые выезды, которые, если и случались в свободное от работы время, то исключительно на конях прокатных.

Но вот…

…тонконогие аргамаки или все-таки степные кони, которых ныне, слышали, в целых три породы выделили. И говорят, что есть еще четвертая, которую никто-то из людей белых, даже из тех, что допущены были ко дворцу султана, а иные и жили-то в нем, немало обласканные, не видывал. Ибо кони эти давно уж признаны сокровищем куда большим, нежели золото или камни драгоценные. Демьян сам слышал о них от отца, а тот от приятеля, с которым служил, утверждая, что приятель оный, пусть и известен был языком длинным, но все же в иных вещах не обманывал.

…о лошадях диких.

И полудиких.

Тех, что гуляют на просторах, пусть и вида невзрачного, но весьма умны и выносливы. О фризах и аппалузах, о невозмутимых ольденбургах[1] или до крайности редких марвари[2], о достоинствах и недостатках которых ходит немало слухов, и как знать, которые из них верны, если англичане запрещают этими лошадьми торговать. И не понять, из природной ли вредности или нежелания делиться редкостным сокровищем. О клайдесдалях[3] и першеронах[4], равных которым в Империи нет, хотя давно следовало бы заняться выведением своих тяжеловозов, таких, чтоб и сильны, и неприхотливы.

О липицианской породе[5], славной, что мастью своей, что воистину редким умом.

И об отходящих в прошлое вместе с рыцарями жемайтах[6].

Говорить было до странности легко, впервые, пожалуй, Демьян вовсе разговаривал с кем-то не о работе и не о делах домашних, но о чем-то ином. И не только говорил, но… его слушали.

Даже княжна.

Пусть и смотрела все одно слегка свысока и, как почудилось, с насмешкою, но обидно не было. Просто стало вдруг ясно, что вся она, Марья Вещерская, такая и есть, какою кажется, холодная, надменная и чрезмерно строгая, что к себе, что к людям. Такой угодить непросто.

И не нужно.

Вот Василиса спорила иначе. Она злилась.

И хмурилась.

Кусала губы и сжимала кулачки, когда с чем-то категорически была не согласна. Встряхивала головой, и темные ее пряди, выбившиеся из косы, подпрыгивали этакими забавными пружинками. И хотелось смотреть, и злить ее нарочно, или все же уступить, хотя нутром Демьян чуял, что это-то и будет неверным. Да и спор… от пород и лошадей он сам собою перешел на автомобили. И уже Марья, слегка взбудораженная, утверждала, что будущее аккурат за ними. А Василиса не соглашалась. И говорила, что, конечно, автомобиль преудивительное изобретение, однако лошадей он не заменит. Уж больно много понадобится автомобилей.

А лошадь и надежней, и обходится дешевле, и главное, что хватит с нее травы и овса, нет никакой надобности скупать керосин по аптечным лавкам.

Вечер упал на долину, принеся влажноватый дух моря, в который примешались запахи иные, густые и сочные, и было их так много, что закружилась голова. И верно, не у одного Демьяна, если он вдруг понял, что утомился говорить, да и вовсе.

Пили чай на веранде.

Скрипели доски и полозья старого кресла, в котором устроилась княжна, и на плечи ее сама собою опустилась снежная легчайшая шаль, пусть было вовсе даже не холодно.

Устроился на ступеньках некромант.

И это вновь же не показалось неправильным, скорее неправильным было бы не подчиниться местной завораживающей тишине.

Был старый самовар, который растапливали сосновыми шишками, и княжна ворчала, что этой древности самое место на кухне, а никак не за столом, но ворчала не зло, и после, устав ждать, когда займутся-таки шишки, сама кинула искру.

Были пряники.

И плюшки.

Чай с дымком. Смородиновое варенье и варенье малиновое, с мятою, пусть и прошлого года, но все одно темно-пурпурное и тягучее.

Первый весенний мед. И мед прошлогодний, потерявший текучесть и даже мягкость. Княжна его ела и жмурилась. И Василиса тоже жмурилась. И в этот момент становились они с сестрой похожи до невозможности.

Почему-то там, на веранде, все-то представлялось Демьяну простым и понятным.

Ночь.

Ветерок с моря. Темнота да звезды. Дичающий сад и новый, неуместный этой своей современностью, автомобиль. Собственный голос… игра в фанты, которая началась с пустяка.

Песня… он никогда-то не умел петь красиво, и голос его отличала неприятная хрипотца, но ныне и она не помешала. А что до песни, то сама собою в голову пришла. Демьян и не знал, откуда взялись-то слова. Взялись. И нервно перебирал струны гитары Вещерский, и… и все закончилось, когда выползла-таки тяжелая, кривобокая луна.

– Я вас довезу, – сказал Вещерский, отдавши гитару супруге.

– Может…

– Больше пока просить некого, разве что Лялю.

– Не надо Лялю, – Демьян вдруг понял, что просидел здесь, в чужом доме, не один час и, возможно, присутствие его и вправду было неуместно.

Возможно даже, что присутствие это до крайности тяготило хозяев.

Или…

Вещерский указал взглядом на Василису, которая спала.

В кресле.

Укрытая той самой белоснежной шалью, что еще мгновенье тому лежала на плечах княжны. А та, вернувшись в кресло, грызла бублик и на Демьяна вовсе не глядела. И…

– Прошу прощения, – стало стыдно.

Хорош.

Мог бы понять, что девушка всю ночь на ногах провела, да и день-то приключился хлопотным, а он, вместо того, чтобы откланяться, когда это было прилично, мучил ее.

– Не берите в голову, – сказал Вещерский, когда автомобиль выбрался на дорогу. – Это хорошо, что уснула. Значит, спокойно ей. И Марье вы глянулись.

– Сватаете?

– Пользуюсь случаем.

Вещерский вел автомобиль куда более решительно, чем сам Демьян.

– Что? Сами посудите. Марья, пока всех сестер замуж не выдаст, не успокоится. Настасья, к счастью, сама справилась, а вот с Василисой… не так уж много у меня знакомых, в порядочности которых я уверен.

– В моей, стало быть, уверены?

– Пока нет. Но досье доставят.

Что ж, доля шутки в этих словах тоже имелась.

А на вилле его ждали.


Ефимия Гавриловна изволила прогуливаться по дорожке с видом столь нервозным, что становилось очевидно: гуляла она доволи давно и отнюдь не с тем результатом, на который рассчитывала.

– Вы поздно, – сказала она вместо приветствия. И губы поджала, сделавшись донельзя похожею на сестру, когда той случалось выказывать свое Демьяном недовольство.

– Прошу прощения?

Все ж таки в отличие от сестры с этою женщиной Демьяна связывало исключительно случайное соседство и только-то. Ее даже приятельницею не назовешь.

– Это вы меня извините, – Ефимия Гавриловна разом растеряла свое раздражение и рукой махнула. – Совсем с этою девчонкой… из сил выбилась. На людей кидаюсь.

– Устали?

– Устала… когда я ее упустила? У вас нет детей?

– Нет.

– И это хорошо. Мне нужно с вами поговорить.

Облаченная в темную длинную юбку и белую блузу того строгого фасона, который более подошел бы какой-нибудь гувернантке или компаньонке, нежели даме состоятельной и свободной, она гляделась старше своих лет. Лицо ее показалось одутловатым, а в свете редких фонарей кожа обрела характерную желтизну. Тени подчеркивали запавшие глаза и бледные губы.

– В таком случае… – приглашать кого-либо в комнаты Демьяну не хотелось. И Ефимия Гавриловна поняла. Кивнула и сказала:

– Тут недалеко беседка имеется. Я не займу ваше время.

Времени ныне у Демьяна было с избытком.

И он согласился.

К тому же… с чего он взял, что приглядываться надобно исключительно к особам молодым? Оно, конечно, в большинстве своем именно они и становятся жертвами красивых идей, но встречаются средь сочувствующих народовольцам-освободителям и совсем иного склада люди.

Так почему не она?

Одинокая. Оставшаяся некогда без поддержки мужа и денег, сумевшая возродить, что дело, что состояние… могла ли?

Сложно сказать вот так, сразу.

А беседка и вправду оказалась хороша, поставленная чуть в стороне от дорожек, укрытая темным тяжелым виноградом, она будто специально была создана для разговоров приватных.

Внутри было влажно.

Слегка прохладно.

И пахло землею, деревом и резкими тяжелыми духами Ефимии Гавриловны. Подумалось, что в этаком укромном месте многое сотворить можно.

– Вы должны мне помочь, – сказала Ефимия Гавриловна, прежде чем Демьянова фантазия вовсе вышла из берегов.

– Чем?

Она присела на краешек лавки, осторожно, будто опасаясь, что эта лавка не выдержит ее веса. Вздохнула. Прижала к груди платочек и уставилась перед собой невидящим взглядом. Сумрак беседки скрывал ее лицо, и волосы, и лишь белая блузка выделялась этаким неуместно ярким пятном.

– Аннушка хорошая девочка, но… она запуталась. Совершенно запуталась. Ей кажется, что вся-то жизнь и будет проходить в одном лишь веселье, что иначе и невозможно-то… и не желает, никак не желает понять, что веселье скоротечно, как и молодость.

Ефимия Гавриловна всхлипнула неожиданно тонко, как-то совсем уж по-девичьи.

– Меня она слушать не хочет. Связалась с этим проходимцем.

– Сочувствую.

Демьяну кивнули, и ручка с белым платком коснулась лица.

– Я… скоро меня не станет. И кто позаботится о ней?

Стало как-то слегка… не по себе. Заботиться о посторонней девице весьма свободных нравов у Демьяна никакого желания не была.

– Женитесь на ней. Пожалуйста.

– Простите?

Демьяну показалось, что он ослышался, но Ефимия Гавриловна повторила:

– Женитесь.

– Я пока не готов жениться.

Тем паче на подобной особе, полагающей, что мир весь и целиком создан исключительно для ее личного пользования. С этакою не жизнь будет, а сплошное мучение.

Да и в лошадях она понимает мало.

– Отчего же? – Ефимия Гавриловна убрала платочек и тон ее изменился, появились в нем этакие властные нотки, которые Демьяна пугали. – Она молода. Здорова. Миловидна. Что еще надо?

Ума бы хотелось.

И воспитания какого-никакого. Близости душевной, руку на сердце положа, ибо без нее, как теперь Демьян понимал, смыслу в браке нет.

Любовь…

Про любовь он точно сказать ничего не мог, ибо, несмотря на годы и жизнь довольно-таки бурную, влюбляться ему, так, чтобы до потери разума и способности дышать, не случалось. Бывали, положа руку на сердце, разные симпатии, но и те проходили быстро.

– Послушайте, по вам видно, что мужчина вы серьезный. Офицер или так… не важно, главное, что сумеете с норовом ее совладать. Хотя бы по первости. А там детки пойдут, и ей не до того станет.

В темноте огромные глаза Ефимии Гавриловны влажно поблескивали.

– Простите, но пока не имею подобных жизненных планов. И не могу связывать себя обязательствами…

– Она пустоголовая, конечно, но не злая… совсем не злая… и наследница… у меня не один миллион рублей… подумайте. Все-то станет вашим и только вашим.

Вот еще миллионов ему за руку с сердцем не предлагали.

Демьян покачал головой.

– Видите, – печально усмехнулась Ефимия Гавриловна. – Порядочный вы человек… жаль…

– Что порядочный?

– С другой стороны, – продолжила она, будто не услышав, – не будь вы столь порядочный, я бы и не просила. И что мне делать?

– Отошлите ее куда-нибудь.

– Куда?

– Не знаю… в Англию вот. Есть там пансионаты для девиц. Или просто мир посмотреть…

– Посмотреть… мир… – Ефимия Гавриловна ненадолго задумалась и вздохнула. – Я когда-то мечтала, что поеду по Европам… Франция вот, и Австрия… и еще непременно Египет.

– И что вам мешает?

– Не знаю, – она совершенно успокоилась и, показалось даже, что отказ Демьяна ее нисколько не расстроил, что на самом-то деле если и собиралась она говорить, то уж точно не о Нюсином замужестве. Тогда для чего все это?

Ожидание.

Беседка.

– Прежде вот дела мешали. Никому нельзя верить, за всем смотреть надобно… и еще страх… понимаете, нам случалось жить бедно, до того бедно, что я сама и готовила, и убиралась, и вещи штопала. Пять лет считала копеечку к копеечке и привыкла вот. Теперь копеечек набралось множество, а мне по-прежнему тратить страшно. И оттого за Нюсеньку боюсь, что она-то как раз деньгам счета не знает. Обвиняет меня в скупости, не понимая, что потратить все просто. А заработать… поди-ка попробуй.

Демьян кивнул, соглашаясь, что оно и вправду потратить легко.

Интересно, те конфеты хотя бы понравились? Нет, денег ему жаль не было, в конце-то концов, он привык жить скромно, а потому никогда-то особой нужды не испытывал.

Но хорошо бы, если бы понравились.

– Но вы правы… да… надо уезжать… она тоже в Париж хотела, возомнила, что ее там сразу заметят и позовут моделью. И слушать не желает, что девице порядочной в модели идти никак невозможно. Кто ее потом замуж-то возьмет?

Демьян мог бы сказать, что как раз замуж Нюся и не стремилась, но промолчал.

А Ефимию Гавриловну, кажется, всецело захватила новая идея. И она, эта идея, заставила ее вскочить.

– Простите… и спасибо… и еще раз простите… но если вдруг передумаете, если решите, что жениться вам все же стоит, то я буду рада.

– А Нюся?

– Что? А… нет, не думаю, но поверьте, я найду способ с нею сладить. Я, в конце концов, мать и лучше знаю, что ей нужно для счастья.

После нее в беседке остался тяжелый запах духов и ощущение, что он, Демьян, все же совершенно не понимает женщин.


[1] Ольденбу́ргская – порода лошадей была выведена в XVII в. как упряжная лошадь для сельскохозяйственных работ.

[2] Марвари – редкаяпорода лошадей из Марвара, региона в Индии

[3]Клейдесдаль (Клайдсдейл, шотландская хладнокровная лошадь) – порода лошадей, произошла от рабочих кобыл из Клайдсдейла, фламандских и голландских жеребцов. Отличается большей подвижностью и более сухим телосложением, нежели прочие тяжеловозы.

[4]Першеро́н (Першеро́нская) – тяжеловозная порода лошадей. Выведена в начале XIX века на северо-западе Франции.

[5] Липициа́нская (липицанская, липизанская) – порода верхово-упряжных лошадей светло-серой масти. Обладают высокими способностями к обучению сложным трюкам, поэтому часто используют для обучения выездке.

[6]Жемáйтская ло́шадь, или жемáйтец, жемáйтукас (лит. Žemaitukai) – порода лошадей, выведенная на территории современной Литвы. Название происходит от этнического названия жителей Западной Литвы – жемайты. Порода известна с VI-VII века, использовалась в качестве боевого коня у литовцев во время Северных крестовых походов.

Леди, которая любила лошадей

Подняться наверх