Читать книгу Отступники - Каролина Кейрен - Страница 1

И всё, что возможно – слышать, видеть и чувствовать. Сначала всё-таки чувствовать. Короткий, еле ощутимый толчок под ступнями, отдающий в колени. Нарастающая дрожь в рельсе. Колебание воздуха. Далёкий отрывистый гудок, похожий на крик птицы. Усиление вибрации. Короткие толчки перерастают в частое перестукивание, незнакомое тем, кто живёт далеко от пограничья. Отбегаю, прячусь за низкими ветками. И вдруг из деревьев выныривает поезд. Новый гудок. Лицо машиниста – чёрное размазанное пятно за пыльным стеклом.

То, что я собираюсь сделать, запрещено. Но никто не видит. Вагон с машинистом проносится мимо, за ним товарные вагоны. Три, четыре, пять. Девять… Дальше пассажирские. Напряжённо вглядываюсь. Но первый вагон пустует. Пропустив его, выбегаю из укрытия, ноги привычно пружинят, отталкиваясь от земли. Теперь нужно успеть добраться до двери до входа в тоннель. Быстро переставляю руки и ноги, пальцы сами находят выступы. Тяну рычаг, дверь с шипением отходит в сторону. Прохожу в вагон и сажусь по левую сторону от прохода, ближе к Городу. Противоположная – та, что ближе к лесу – всегда пустует. Люди боятся сидеть там. В лес давно никто не ходит, границу запрещено пересекать ради нашей же безопасности. Те, кто уходил, не возвращались обратно. Но те редкие люди, кому удавалось вернуться, никого не узнавали, они сходили с ума и говорили про монстров, живущих в заброшенных городах. Может, за лесом и вправду есть заброшенный город.

Вагон погружается в темноту. Остаётся перестукивание колёс и ровный гул. Темнота закончится, когда досчитаешь до трёхсот пятидесяти трёх. Поезд вырывается из тоннеля. В окнах слева деревья, в разрывах поле, по ту сторону поля Город. Справа тянется лес. Интересно, чем мне поможет то, что я сижу с другой стороны, если на нас нападут монстры заброшенного города? Меня разорвут на полминуты позже? Даже если побегу в другой вагон, всё равно не успею спастись.

Мы движемся без остановок, минуя платформы. Пассажирские перевозки откроют только через час или два. К тому времени я уже окажусь в нужном месте и сойду с поезда. Придвигаюсь ближе к окну, накидываю капюшон и закрываю глаза.

Будят меня приглушённые голоса и смех. Я и не заметила, как уснула. Кожу на запястье больно щиплет, как от ожога. Хлопает проходная дверь, новый взрыв смеха.

– Она просыпается, бежим!

Сонно прищурившись, подношу запястье к глазам. На нём несколько чёрных переплетающихся полос. Пытаюсь оттереть, но не удаётся, только щиплет сильнее. Что произошло? Зудящая боль не даёт списать это на продолжение сна или галлюцинацию. Выходит, не я одна незаконно проникаю в поезда.

Поколебавшись, иду по направлению к первому вагону. Те, кому дано право ездить в нём, точно не выводили бы странные символы на моей руке. И тем более не стали бы убегать, заметив, что я проснулась. Они скорее схватили бы меня: оставлять нарушителя без наказания не в их правилах. Но голос доносился оттуда. Выходит, там не охрана?

Останавливаюсь перед дверью. Страшно. Раз, два, три. Резко толкаю дверь в сторону и выскакиваю в тамбур. Перестук колёс становится отчётливее. В открытую дверь, ведущую на улицу, залетают редкие крупные капли, с тяжёлым глухим стуком растекаются по осколкам и полу. Внутри, из живота к горлу, бегут неприятные холодные мурашки. Дверь выходит на запретную сторону. И открыли её только что: пол не успело залить дождём.

На повороте поезд замедляет ход, и я прыгаю. Удар о щебёнку больно отдаёт в пятки. Пролетаю несколько шагов по инерции. Скрутив волосы в жгут, прячу их под футболку и опускаю капюшон до бровей. Нужно поскорее уйти, место отлично просматривается, нельзя, чтобы меня заметили здесь. Это не переход границы, но и пересечение городского периметра –веский повод для наложения наказания.

Оглядываюсь, определяя, в какой местности нахожусь. По прямой до холмов, где озеро, минут сорок пути. В обход немногим дольше часа. Чаще всего я отправлялась именно туда, но сегодня бесцельно бреду по лесу, не удаляясь вглубь. Ботинки чавкают по воде. По плечам и спине хлопают капли. Конец весны холодный, дождливый, походит, скорее, на середину осени. Перепрыгиваю поваленный, поросший серым мхом ствол. Из-под него вылетают потревоженные птицы, прогоняют, машут крыльями над моей головой. Достаю несколько ломтиков хлеба, которые спрятала вчера во время обеда, крошу недалеко от гнезда. За спиной хрустит ветка. Заяц?

Все боятся леса. Я не боюсь. Страх – не лучший помощник, он не подсадит на дерево в случае опасности и не вытащит из трясины. Он делает человека беззащитным. В школе нас два раза в год водят на экскурсии. Сажают в поезд и везут к стеклянному тоннелю. Он проложен по самой кромке леса. Во время одной из первых вылазок я случайно выбралась к нему: это совсем рядом с Городом. Но тем, кто не знает, что за ровной полосой стволов и густыми кронами поле и Город, несколько ночей подряд снятся кошмары. Когда-то снились и мне. Теперь я знаю: как минимум половина из рассказанного нам о лесе – неправда, но не спешу делиться своим знанием. Нельзя.

О самовольных прогулках за Город знает только брат. Если не вернусь, он не пойдёт за мной, не осмелится. Да и вряд ли отыщет в такой чащобе. Так зачем рассказала ему? В тот день я могла выдумать любую историю, он слишком сильно любит меня, чтобы не поверить. Не хотела, чтобы он вскакивал по ночам от собственных криков? Но я добилась обратного эффекта: зная, что мне грозит, он теперь не может жить спокойно. Он боится не только лесных опасностей. Если кто-нибудь в Городе узнает, куда я хожу, новость быстро дойдёт до охраны. А с нарушителями разговор короткий.

Над лесом неясный нарастающий шум. Дождь. Он бьёт по веткам, пригибает к земле потяжелевшие еловые лапы. Сажусь на траву, прижавшись спиной к шершавому стволу. Мелькает запоздалая мысль, что нужно снять кофту: грязные разводы выдадут меня по возвращении в Город. Но вставать не хочется, накатывает усталость. Подтягиваю ближе колени, утыкаюсь в них носом и закрываю глаза.

Кто эти люди, выпрыгнувшие на запрещённую сторону? Точно не продолжение сна? Былая уверенность угасает, в душу закрадываются сомнения. Дождь мог начаться за несколько минут до того, как проснулась, так он не успел бы залить пол, даже если дверь была давно открыта. Или поменял направление ветер. В таком случае, вывод о том, что кто-то выпрыгнул на запрещённую сторону, ошибочный. Но чёрные полосы на запястье. Но голос, крикнувший «бежим». Это не показалось. Не показалось?

И никому не расскажешь, не поделишься сомнениями, не задашь вопросы.

Шум усиливается, накрывает тяжёлой волной. Машинально втягиваю голову в плечи, ожидая удара ледяной стены дождя. Шум ближе, заполняет лёгкие, бежит по венам рук и ног, пульсирует в висках. Его перекрывает разносящийся далеко по полям и лесу гудок. Поезд!

Только теперь замечаю сгущающийся сумрак. Вечереет. Мягко оттолкнувшись от ствола, бегу к просвету между деревьями. Нужно успеть! Следующий поезд придёт в Город после наступления темноты, и мне не сойти с него незамеченной. Ночью выставляют несколько постов на подходе и станциях. А сидеть до утра в лесу – безумие, даже самые сильные и опытные охранники не выходят в темноту по одиночке.

Ноги скользят, разъезжаются на глине и мокрой от дождя траве. Расставив для равновесия руки, едва удерживаюсь от падения. Дыхание сбивается, в горле и груди горит. Деревья расступаются, полубегу, полукачусь с холма к железной дороге. И успеваю запрыгнуть в последний вагон – открытую товарную тележку. Повиснув на борту, с трудом подтягиваюсь, перекидываю одну ногу, другую и падаю на пол. Отдышавшись, переползаю в угол, стягиваю кофту и пытаюсь привести её в более-менее приличный вид. Но она безнадёжно испорчена: грязь отмоется, а смола въелась намертво. Накрываюсь, как одеялом, и прищуриваю глаза. Капли на ресницах искажают обзор. Поезд бежит вперёд, оставляя за собой тонкие дрожащие рельсы.

На жёлтой плитке остаются неясные разводы, на серой – чёткий след ботинка. Поднимаю ногу, чтобы снять налипшие листья, и замираю. Кофта! Разморенная теплом, я забыла о ней и пронесла в руке целую улицу. Порванную, грязную, оставляющую за собой длинную цепочку капель. Перебегаю дорогу, торопливо засовываю опасную улику в мусорный контейнер. Оттуда она попадёт прямиком в перерабатывающий цех. Вытираю влажными ладонями джинсы, футболку. Смахиваю прилипшую за ухом хвоинку. Кажется, порядок.

Темнеет, в окнах зажигаются отсветы фонарей. На стенах домов длинные размытые тени. Дождь прошёл мимо, небо над крышами от ярко-оранжевого до насыщенного синего, на нём редкие звёзды. Пограничье – одно из самых тихих, спокойных мест Города, люди редко засиживаются на улице допоздна. Ночью слышно только постукивание колёс поездов да неразборчивые голоса охранников, патрулирующих улицы.

Зябко передёрнув плечами, ускоряю шаг. Стараюсь держаться в тени и прижимаю к себе руку, чтобы не выделялся рисунок на запястье. Две улицы, семь минут пути. Набираю на панели код, толкаю вперёд дверь. Подъёмник не спеша довозит на тринадцатый этаж. Прикрываю ладонью звон ключей. И вот он – дом. С облегчением улыбнувшись, в ботинках иду в комнату, утыкаюсь лицом в грудь брату. На спину ложатся сухие горячие руки. Я вернулась.

– Селина, ты ненормальная.

Пальцы обжигает горячая кружка, язык – горячий напиток. Сводит скулы: кислятина. Но спорить бессмысленно, холод пробрался до самых костей, меня потряхивает изнутри.

– Я не собираюсь поучать тебя, говорить, что нельзя хо… делать то, что ты делаешь. В конце концов, девочка ты взрослая. Но прошу, будь осторожнее! Узнают – мало не покажется.

Я привычно пропускаю слова мимо ушей: сейчас меня занимает совсем другое. Это не остаётся без внимания.

– Надеюсь, я не трачу слова впустую.

Он забирает кружку, поправляет одеяло.

– Нет, Эрик, – смотрю ему в глаза, не отводя взгляд. – Я поняла тебя.

Сказать? Да или нет. Нет или да. Признание вылетает раньше, чем успеваю подумать.

– Я видела их. Тех, кто живёт по ту сторону.

Испуганно зажимаю рот. Щека у брата странно дёргается, уголок губы криво ползёт вверх.

– То есть не совсем видела. Они были со мной в одном вагоне, я проснулась от их голосов, потом они убежали и выпрыгнули на сторону леса. И…

– Замолчи!

Он нависает надо мной и больно хватает плечи.

– Замолчи, слышишь! Там никого нет, поняла?! Ты никого не видела, повтори!

– Но они же… там…

– Повтори, я сказал!

– Там никого нет, – торопливо повторяю я. – Совсем никого.

– Дура, – шумно выдыхает он и поднимается. – Какая же ты дура. Ещё раз сядешь в поезд – домой можешь не возвращаться, сам тебя сдам.

Если бы между нашими кроватями была дверь, Эрик сломал бы её со злости. Но он всего лишь задёргивает занавеску, разделяющую комнату на две половины. Последний раз он так злился несколько лет назад, когда я без спроса забрала с его стола учебник, взяла на кухне нож и пошла во двор понарошку оперировать друга. Это была игра, только вот порезы остались настоящие.

Я заворачиваюсь в одеяло, как в кокон, утыкаю нос в подушку и закрываю глаза. Только сон приходит нескоро.

Птицы летят друг за другом, как воздушные змеи, пересекают небо с востока на запад, оставляют за собой шуршание крыльев и пропадают за деревом. Облака висят так низко, что цепляются за ветки. В полутора метрах над землёй облако мошкары. По берегу пруда городского цветника камыш, поникший от духоты, которая пришла на смену северному ветру. Звуки разносятся так далеко, что шлёпанье камня по воде без труда услышишь за забором на поле.

Ничего не меняется. Если бы я вела дневник наблюдения за погодой, можно было бы копировать одинаковую запись на каждый день последней недели: плюс двадцать четыре, низкие тучи, жду дождь. Если бы вела дневник наблюдения за животными, страницы оставались бы нетронутыми: они забрались поглубже в лес, к прохладе. Если бы вела дневник наблюдения за собой, там было бы всего два слова: мне страшно.

Только теперь приходит осознание произошедшего. Эрик прав, я дура. У нас был уговор: ни слова о моих вылазках. Достаточно того, что ему вообще известно о них. Чего бы ни происходило – держи в себе. Когда информацией владеет один человек, вероятность её обличения стремится к нулю. Когда знают двое – считай, знают все. У меня нет причин не доверять брату, даже несмотря на угрозу рассказать всё. Это он сгоряча. Но от случайности не застрахован никто. Нужно совсем немного: обмолвиться в разговоре, выдать себя взглядом, пробормотать во сне. Охрана приходит в дом незаметно, от начала суда до исполнения приговора проходит не больше десяти минут. Меня отправят в одно из спец учреждений для нарушителей, откуда нет возврата. Такой ли судьбы желали мне родители? Нет, определённо нет.

Не оборачиваясь, нащупываю рукой новый камень, кидаю в пруд. По поверхности разбегаются ребристые круги, в воздухе медленно тает отчётливый шлепок о воду.

Рот открывается и закрывается. Звуки вылетают из него и скапливаются под потолком. Никто даже не делает вид, что прислушивается к монотонному голосу учителя. Дважды в месяц нас собирают в этом кабинете и повторяют одну и ту же лекцию, не меняя ни сами слова, ни их порядок. Мы привыкли заниматься своими делами, давно зазубрив предупреждения об опасности леса, о диких животных, которые за секунду разорвут любого, о коварных болотах, засасывающих людей. И только дважды в год, на последнем занятии перед летней и зимней экскурсией, на лицах видны другие эмоции, помимо скуки: тревога, страх, ожидание, желание, чтобы это поскорее осталось позади. До следующего тревожного дня ровно две недели.

Поправляю на запястье бинт, скрывающий перекрещивающиеся линии. Мне не хотелось, чтобы кто-то заметил их, начал расспрашивать, а оттереть так и не вышло. Впереди от беспокойного ёрзанья скрипит стул.

– Простите, – тихо говорит девушка, сидящая передо мной. – Можно вопрос?

Тридцать шесть пар глаз с интересом смотрят на неё, на преподавателя. И мне любопытно, ответит или нет? Иногда кажется, что он запрограммирован на определённый набор слов, за несколько лет наших встреч он ни разу не отступил от плана. Впрочем, ни разу за эти годы ему не задавали вопросов.

Он молча смотрит на покрасневшую от пристального внимания ученицу.

– Я просто… Я подумала, может, вы расскажете нам про что-нибудь ещё? Про лесные опасности мы давно всё знаем, в здравом рассудке туда никто не сунется, а под стеклом ничего не грозит. Я читала в одной книжке про другие страны. Но там было мало и очень путано. Пожалуйста, расскажите.

Он смотрит – долго и напряжённо, нервно поправляет воротник рубашки.

– Странный выбор литературы, деточка, – произносит он наконец. – Каждому ребёнку известно, что государства имеют закрытые структуры. Информации ничтожно мало. Тем более достоверной. С интересующим вас вопросом нужно обратиться в соответствующие органы. Но сомневаюсь, что вам дадут ответ. Позаботьтесь лучше о выборе будущей профессии.

Одноклассница краснеет сильнее, бормочет что-то в своё оправдание. Но её уже не слушают: монотонный голос вновь принимается за лекцию.

Восьмидневная война заканчивается перемирием. Утром перед сменой брат пьёт приготовленный мной чай, жуёт бутерброды, интересуется событиями последних дней. Сам по обыкновению немногословен. Я старательно заговариваю Эрику зубы, но напряжение не проходит. Что это – остаточное явление после ссоры, проблемы на работе, усталость? Похоже, он плохо спал ночью. Под глазами серые круги, уголки губ опущены вниз, у левого глаза дрожит жилка. Да и спал ли вообще?

Дверь защёлкивается, подъёмник плавно скользит вниз, подбирая по пути соседей. Около подъезда наши с Эриком пути расходятся. Он изучает меня долгим, незнакомым взглядом.

– Будь осторожна, Сель, – просит он наконец.

Киваю и спешу в школу. Уроки тянутся долго, нудно. Девять дней. Столько остаётся до самого страшного события в году, не считая зимней экскурсии. Ребята избегают взглядов друг друга, шутки выходят нелепые, не смешные. Я не боюсь леса, но всеобщая паника сильнее меня, борьба с ней выматывает, лишает последних сил. На основах медицинского дела нож выскальзывает из потных непослушных пальцев, оставляет на запястье порез. Зачёт провален досрочно: кровь частыми крупными каплями стекает на рубашку и пол, а я смотрю и не помню, что делать. Учитель перевязывает руку и отправляет домой после того, как убираю за собой.

В голове звенит – то ли от волнения и потери крови, то ли по улице едет патрульная машина. Дома тихо и страшно.

Когда возвращается Эрик, время переваливает за полночь. Он тяжело опускается на стул, почти падает, вытирает потный лоб ладонью. Ужин давно остыл, но он даже не спрашивает. Подхожу сзади, кладу руки на плечи, разминаю одеревеневшие мышцы. Плечи мелко дрожат под моими пальцами. Через несколько минут напряжение ослабевает, но не уходит.

– Спасибо, Сель, – он смотрит снизу вверх, от ресниц на осунувшихся, чётко прочерченных скулах пушистая тень, на носу веснушки. Как же он похож на отца. – Сядь, нужно поговорить.

От волнения пробирает озноб. Ногой придвигаю табуретку, сажусь на край.

– То, что ты сейчас услышишь, не должен узнать ни один человек. Ни при каких условиях, – кивок. – Нас вынудили дать подписку о неразглашении, – он рассеяно водит пальцем по столу, как будто выводит буквы или рисунок. – Но от тебя скрыть не могу. Не имею права. Вчера днём к нам привезли охранника из лесного патруля. Его буквально тащили на себе, чтобы не упал, сам едва переставлял ноги. Кровь была везде: на руках и одежде спутников, на полу, на ручках двери. Когда его положили на стол и раздели…

Он тяжело глотает слюну, взгляд рассеянно бродит по столешнице. Глаза чернеют от страшных воспоминаний.

– Раны были… ужасны. Глубокие рваные раны. Одна шла от подмышечной впадины до бедра, другая пересекала грудь и горло и едва не задела сонную артерию. Я многое видел, Сель! Я давно не сопливый мальчишка. Но такого… Он умер у нас на руках. Он не мог даже кричать или стонать. Тело увезли на машине с затонированными стёклами и приказали молчать. Это не всё.

Эрик хватает кружку с остывшим чаем, оставленную мной на столе, и жадно пьёт. Морщится: я не положила сахар.

– Сегодня они пришли снова. Парень, которого привели, даже пытался сам передвигаться. Обезболивающее нельзя было вкалывать, сердце в таком состоянии не выдержит.

Живот скручивает болезненный спазм. Какая нужна выдержка, чтобы чувствовать входящую в тело иглу, соединяющую рваные ткани? Надеюсь, мне никогда не придётся узнать это.

– С ним было три напарника, тоже из лесного патруля. Они поздно поняли, что не все разговоры можно вести при посторонних. Я успел услышать, что в лесу остался один из них.

Он болезненно морщится, заново проживая эти минуты.

– Он умер, Сель. Более того, смерть была такой, что напарникам пришлось оставить тело. Или то, что от него осталось, – покачав головой, поправляет себя он. – Я не верю в сказку о взорвавшемся оружии, которой нас пытались накормить. Один раз – случайность. Но три случая за два дня… Не знаю, что убило их, но это страшная смерть. Но страшнее то, что на его месте могла быть ты.

Спазм поднимается выше, к горлу. Зажимаю рот рукой, вскакиваю, роняя табурет, бегу в туалет. Меня выворачивает наружу. После долго тру лицо ладонями, холодными от воды. Хватаюсь дрожащими пальцами за бортик раковины, поднимаю голову. Из зеркала растерянно, с ужасом смотрит шестнадцатилетняя девушка. По лбу стекают капли, капли висят на бровях и носу.

«На его месте могла быть ты».

Несколько дней назад я спокойно сидела в лесу и единственное, чего боялась – не успеть в Город до темноты, попасться охранникам. Я не верила, что там и вправду могло ждать что-то опасное. Выходит, преподаватель прав?

Возвращаюсь на кухню. Поднимаю упавший табурет, сажусь, упираясь локтями в стол, зажимаю щёки между ладонями.

– Что теперь будет?

– Усилят охрану. Пассажирские платформы перекрыли на несколько дней. Ночные передвижения запрещены, если они не связаны с рабочими заданиями, но таком случае будут передвигаться охраняемыми группами. Сель, – он осторожно берёт меня за запястье, отнимает руку от лица. – Глупо сейчас это повторять, но я повторю. Знаю, ты любишь лес, хотя не могу понять этой любви. Но я не смогу один, если с тобой что-то случится. Я не мог уснуть ночью, стоило закрыть глаза, и я видел тебя, лежащую у нас в отделении с раной от подбородка и до низа живота. После смерти родителей… в тот день я дал себе обещание, что сделаю всё возможное, чтобы не потерять и тебя.

Вместо ответа перебираюсь ближе к Эрику, прижимаюсь и тихо соплю на ухо. От мыслей о предстоящей школьной экскурсии по коже мурашки. Я испытываю теперь не меньший ужас, чем одноклассники. Такое было лишь раз, когда нас впервые вывезли в лес. После этого и произошла моя первая самостоятельная вылазка: я хотела побороть страх. Потому что никак не получалось забыть слова одноклассника «Я не встану с ней в пару, она и при виде паука визжит, а в лесу вообще умрёт». Я хотела стать смелой, хотела доказать, что не обо мне те обидные слова. Доказать кому – себе? Теперь, похоже, придётся начинать по новой.

Колонна идёт шаг в шаг. Впереди затылок с тёмной кисточкой волос, сзади в шею горячее дыхание. На несколько секунд выбиваюсь из общего ритма: мне наступают на пятку. Шиплю, но не оборачиваюсь. В ушах наушники, в них монотонный голос учителя. Он рассказывает не про то, как красиво осенью это место, как шуршат под ногами листья, как рассыпаются они, если сжать в ладони. Не про озеро в нескольких километрах отсюда, не про закатное небо, отражающееся в нём. Не про ветер, свистящий за воротом, когда едешь в открытом вагоне, свесившись за борт. Не говорит этот голос, какие вырастают зимой сугробы, что лёд на озере очень крепкий, с мелкими трещинами и скользит под ботинками на толстой подошве. Он не знает, каково это, он никогда не видел.

– Опасность за пределами Города подстерегает на каждом шагу. Если вы окажетесь в лесу, не вздумайте рвать с кустов орехи и ягоды. Не пейте воду из водоёмов и ручьёв, встречающихся по пути.

Каким образом кто-нибудь из нас может оказаться в лесу? И, кроме того, голос в наушниках врёт. Пусть он и прав в том, что не стоит бездумно тянуть в рот всё, что видишь. Но зачем нас обманывают, говоря, будто мы сейчас глубоко в лесу? Снаружи, за узкой лесополосой, поле и Город. Тоннель начинается в трёхстах метрах от одной из станций. Везли нас окружными путями, сделав крюк, сначала удаляясь от Города и приближаясь после к нему с другой стороны, растянув пятнадцатиминутную поездку на полтора часа. Догадывается об этом кто-нибудь, кроме меня?

Пробив толстое, не меньше метра, стекло, можно выйти наружу и дойти до окраинных домов задолго до темноты. В нескольких метрах от входа лесной патруль. Охрана и здесь, впереди и позади, контролирует движение в тоннеле. Несколько сотен шагов по прямой – и мы почти в поезде. Почему же я боюсь?

Страх впитывается через поры на коже. Он повсюду. Во взглядах, в дыхании, в напряжённом движении рук и ног, в каждом подъёме грудной клетки, в невидимых отпечатках ступней позади нас. Он растекается с кровью по телу: к пяткам, в каждый палец, застывает в ногтях, повисает на кончике носа, тенью ложится на солнечное сплетение. Гулко отдаётся в ушах, многократно повторяя каждое слово.

– В лесу нет друзей. Любой зверь видит в вас добычу. Он без промедления готов наброситься и растерзать.

Колонна в очередной раз сбивает шаг. Хватаюсь за чьи-то плечи, чтобы не упасть. Когда вновь смотрю наружу, вижу, как кто-то выбегает из-за деревьев. Останавливается, растеряно оглядывается по сторонам, недоумевающе смотрит на стеклянный тоннель, будто ожидал оказаться в другом месте. С внешней стороны тоннель и правда смотрится неуместно. Нелепое громоздкое сооружение. Незнакомец запоздало задирает голову. Ищет камеры слежения?

Часто моргаю. На мгновение кажется, будто мои глаза смотрят сюда снаружи. Но это не я. Я стою внутри, прижавшись носом к стеклу и надышав на него облачко пара. По ту сторону, в каких-то десяти шагах, парень. Он смотрит на нас, мы, больше сорока пар глаз, на него. Как он умудрился выбраться? В этом тоннеле две двери: вход сзади и выход впереди. Он не мог! Значит… он не наш? И одет странно: в школе, да и в Городе в принципе, не носят чёрные комбинезоны. Он говорит что-то, но его невозможно услышать: толстое стекло не пропускает звуки. Пытаюсь читать по губам. Получается странный набор из гласных: длинное о, затем и. Помогите? Он оборачивается, делает шаг назад и падает, оступившись. Не нужно уметь читать по губам, чтобы понять, что он кричит. От страха.

Меня отталкивают от стены.

«Пожалуйста, пусть мне это снится! Пусть это сон, пожалуйста, это сон, сон, сон!».

Я не знаю, кто это, я не видела этого зверя на картинках. Серый, всклокоченная шерсть на загривке, слюна капает из ощерившейся пасти. Справа раздаётся непонятное слово «волк». Так называют это существо? Это и есть одно из чудовищ, живущих в лесу?

– Беги! – орёт кто-то рядом.

Он не слышит нас, как и мы его. Бежать – куда? Мощные длинные лапы готовы к прыжку.

Встаю на цыпочки, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. А впереди кто-то кричит:

– Смотрите! Смотрите же!

– Это не охранник!

– Кто это?!

Я не могу разобрать, мужчина это или женщина. Он не похож на охранника. Такая же, как и у парня, чёрная обтягивающая форма, на голове шлем с чёрным же стеклом. Тяжёлые ботинки на шнуровке. И оружие – не громоздкий длинный ствол, а маленький, по ладони, пистолет. Чёрный на бегу стреляет несколько раз в волка, рывком поднимает на себя парня. Даже не видя его лица чувствую, как он разъярён. Но больше я ничего не вижу: меня снова отпихивают, а секунд через десять раздаются крики:

– Они уходят!

Опомнившись, охранники теснят нас к выходу. Голова ноет от поднявшегося гвалта, меня трясёт. До сих пор не могу осознать произошедшее. Все эти слухи – правда! Монстры существуют, значит, где-то должен быть и заброшенный город. И кто эти люди?

Внутри зреет решение, наливается уверенностью, как виноградная гроздь соком. Я должна вернуться в лес. Я позабочусь о защите, раздобуду оружие, придумаю, как укрыть тело от укусов и ударов. И шёпот одноклассников о таинственных чёрных людях делает моё решение непоколебимым. Я найду их, чего бы мне это ни стоило.

Эрик озадаченно смотрит на меня.

– Хочешь сказать, ты знаешь, кто виноват в последних смертях? Ты видела убийцу тех охранников?

– Верно, – киваю я. – Скажи, ты знаешь что-нибудь о волках?

– О волках? – переспрашивает он. – Это дикие животные. Раньше они жили в лесах. Но мы много лет не ходим туда, их давно никто не видел. Подожди… Ты не хочешь сказать…

– Да.

Перед глазами снова оскал, белые клыки, всклокоченная шерсть. Что с теми неизвестными из леса? Выбрались ли они?

– Ты знаешь, сегодня день школьной экскурсии. Мы шли по тоннелю, как и всегда. А потом… Этот парень, я не знаю, кто он. Никто не знает! Он выбежал на поляну с другой стороны стекла. А потом зверь. Мы думали, это конец!

– Сель, если тебе тяжело вспоминать, не надо. Я понял, что ты хочешь сказать.

– Нет же! На поляну выбежал ещё один человек. В чёрной форме и в шлеме. Он несколько раз выстрелил и спас его. Он ранил или убил того зверя и увёл того парня в лес, – я боюсь, что Эрик перебьёт, и говорю всё быстрее. – Я знаю, ты очень не любишь такие разговоры. Но, Эрик, пойми! Там правда есть люди. Никто не знает, насколько широко раскинулся лес. Километр? Тысяча? А что, если за ним другой город, как наш? Легенды не возникают на пустом месте. И чудища, о которых рассказывали помешанные, могли оказаться теми же волками. И если в лесу водятся волки, наверняка есть и другие звери. Что мы вообще можем знать, не ходя туда? А что, если много лет назад была война, потому нам и запрещено переходить туда? Ведь могли разделить территорию. Или изначально были разными странами. Не знаю, почему нам не могут сказать правду и отговариваются разными опасностями. Впрочем… опасность действительно есть, мы сегодня убедились.

Молчание Эрика давит на меня сильнее, чем взгляд исподлобья.

– Да, – спустя некоторое время соглашается он. – В твоих словах есть что-то разумное. Сама понимаешь, расспрашивать никого не буду. Но постараюсь внимательнее прислушиваться к окружающим.

Он собирается встать, но снова смотрит на меня.

– Да, чуть не забыл. Что с рукой? Давно хотел спросить. Порезалась?

Он кивает на бинт. Я не снимала его с той поездки в поезде, во время которой появились знаки на запястье. Как отреагирует Эрик? А вдруг он разберётся, что это означает?

– Смотри.

И он смотрит. Сначала с непониманием во взгляде. Потом почти с ужасом.

– Сель… С ума сошла! – выдыхает он. – Кто её сделал?!

– Что? Я не понимаю, что это значит. Пожалуйста, объясни.

– Это же татуировка, Сель.

Слово незнакомо и ничего не говорит мне. Но Эрик выглядит взволнованным.

– Их запрещено делать? Это противозаконно?

– Нет, но… не знаю. Это очень странно. Их много лет никто не делает. Вроде бы очень давно эти символы что-то означали. Замужество или что-то в этом роде, точно не знаю. Но в наше время с ними никто не ходит.

– Она появилась во время последней поездки. Когда… Я рассказывала тебе.

– Пожалуй, ты права. Лучше прятать её под бинтом.

Он помогает затянуть свежий бинт, а после легко подхватывает меня и укладывает, заботливо поправляя одеяло, как папа много лет назад. Как будто не произошло ничего, как будто мы снова все вместе. Внутри становится больно. Иногда кажется, что смирилась, приняла утрату. Но всё равно где-то во мне сидит тоска, не отпускает. Но я раз и навсегда запретила себе вспоминать о них. Только как это сделать, когда во взгляде Эрика я вижу папин взгляд?

Брат, как и всегда, чувствует моё состояние. Садится на краешек кровати. Я долго-долго смотрю на него, а потом глаза наливаются сонной тяжестью и Эрик уплывает. Пытаюсь удержать его руку и проваливаюсь в сон.

На наш класс сваливается неожиданная популярность. Непонятно, откуда успели узнать всё за одну ночь? Слухи расползаются по школе с быстротой вытекающей из прохудившегося крана воды. Меня встречают у входа, доводят до кабинета, вздыхают, перешёптываются за спиной. Пристальное внимание раздражает. Каждый стремится подобраться поближе, посмотреть, прикоснуться. Большинство из нас смущается, да и рассказывать особо нечего: всем уже известны мельчайшие подробности, вплоть до оттенка травы и количества облаков над тоннелем. Мы – сорок с лишним человек – прячемся в кабинете, перебежками проникаем из класса в класс. Долгое время боимся смотреть открыто друг на друга, подглядываем исподтишка и спешно отворачиваемся, едва взгляды пересекаются. Наш класс сформирован совсем недавно, меньше двух месяцев назад. Мы ещё плохо знаем друг друга, и каждый взгляд словно спрашивает: а можно ли тебе доверять?

А потом что-то лопается, мы толпимся у учительского стола и перебиваем друг друга, кричим, доказываем что-то. Воспоминания путаются, долгие размышления исказили их. Если верить некоторым из одноклассников, волков у тоннеля было не меньше пяти, у каждого по несколько голов с зубами в два ряда. Но в одном все сходятся: никто не знает парня, оказавшегося по ту сторону стекла. Ни в нашем классе, ни в параллельных он не учится. Сказать или нет? Не сочтут меня сумасшедшей за подобные мысли? Никто ведь не верит всерьёз, что за лесом что-то есть. Одни легенды.

Переглядываюсь с девочкой, обычно сидевшей впереди меня. С той самой, которая задала преподавателю неожиданный вопрос. Мне кажется, или в её глазах читается та же мысль? И она верит в такую возможность? Я проталкиваюсь к ней через одноклассников. И не успеваю.

– По местам, по местам!

Мы разлетаемся по своим партам. Прослушать начало урока, шуметь в неположенное время, на весь этаж обсуждая свои идеи – насколько беспечными нужно быть, чтобы нарушить сразу два правила! По спине ползут нехорошие мурашки. Возле входа в кабинет стоит несколько человек. Учитель. Председатель школьного комитета. А эти двое – кто? Смотрят на класс, не мигая, изучая каждого из нас. У обоих компактный микрофон за ухом, сдвинуты наверх очки с затемнёнными стёклами. От изучающих взглядов неуютно, хочется оправиться и вытянуться по струнке. Один из отделов охраны?

– Чем вызвано нарушение дисциплины?

Тишина. Председатель неприязненно смотрит на нас, обещая расправу.

– С самого утра неадекватное поведение вашего класса бросается всем в глаза. Напоследок решили и уроки сорвать? Считаете, что вам всё можно, что останетесь безнаказанными?

Мы продолжаем молчать.

– Завтра утром будет вывешен приказ на ваш счёт. А сейчас хотелось бы разъяснить некоторые вопросы, – председатель кивает, охранники синхронно делают два шага вперёд.

– Вчерашний инцидент породил в школе ошибочные слухи, – начинает один из них, одаривая нас тяжёлым взглядом. – Тот, кто первым сообщил о случившемся, поступил опрометчиво. Это… недоразумение не стоило предавать огласке, тем самым бросая пятно на школу. Да, тот парень учится, вернее – учился, здесь. Вчера вечером вышел приказ о его отчислении. Он понесёт наказание. Его погубило любопытство. Не дождавшись дня, когда на экскурсию отправится его класс, он незаконно пробрался в поезд, а после следом шёл за вами. Но не успел зайти в тоннель. Он ждал, когда все пройдут, чтобы его не заметили. А тоннель оснащён автоматической системой, дверь закрывается за последним вошедшим. Тогда он решил идти вдоль, до выхода. За что и поплатился. Напрасно сейчас некоторые из вас думают, будто эта операция прошла для нас незамеченной. Мы следили за ним, и в подходящий момент человек из охраны забрал его. Надеюсь, вы осознаёте всю глупость его поступка и не станете повторять подобное.

– Думаю, вы получили ответы на все вопросы, – председатель позволяет себе ядовито усмехнуться. – Завтра вы узнаете о нашем решении. Прошу, начинайте урок.

Учитель занимает своё место, председатель и охранники поворачиваются к выходу. Несколько секунд – и я никогда не узнаю правду.

– А волк?

На меня испуганно оглядываются, стараются отодвинуться. Одно дело – обсуждать это с одноклассниками, и совсем другое – обратиться с подобным вопросом к председателю или охране. Становится очень страшно, словно сама себе подписываю приговор.

– А волк? – упрямо повторяю я, и от ужаса перехватывает дыхание. Молчаливый охранник нависает надо мной, поправляет микрофон за ухом. – Если по периметру стояла охрана, почему они не позаботились о безопасности того парня? Даже если он нарушитель, подвергать его такому риску бесчеловечно. Появись охранник на полминуты позже, ему некого было бы возвращать в Город.

– Это не волк, девочка, – произносит охранник под напряжённое молчание одноклассников. – Это собака.

– Но в неё же стреляли, – не сдаюсь я и невольно перехожу на шёпот. – Мы видели.

– Это специально обученная собака. Выстрел в её понимании равнозначен команде. Ещё вопросы есть? Замечательно. Начинайте же урок.

Последнюю фразу он раздражённо бросает учителю. Они уходят, а я всё смотрю на закрывшуюся дверь. И вроде объяснение логичное и простое. Но почему не отпускает ощущение, что нас пытаются обмануть? Перевожу взгляд на спину сидящей впереди девочки. Из-под её локтя выглядывает оторванный листочек.

«Не верь им».

Слишком много вопросов для одного утра. Нужно поговорить с ней. А я ведь даже не помню её имени.

– Не верь им.

Она догоняет меня по пути домой, подстраивается под мой шаг.

– Ты ведь тоже понимаешь, что-то не сходится в их версии. Собака, – она презрительно фыркает. – Ну, правильно, откуда нам знать.

Я видела собак несколько раз в жизни: обычно охранники берут их в лес, в Городе редко встретишь. И всё же с уверенность могу сказать: несмотря на схожесть, спутать их сложно.

– На то и расчёт, – отвечаю осторожно. – И мы ведь не могли подвергнуть их слова сомнению.

– Но подвергли. И теперь обсуждаем это на улице среди дня. Понимаешь?

– А что тут понимать? – пожимаю плечами. – С натяжкой сойдёт за нарушение закона.

– А ты смелая.

– Ты тоже.

Её уши краснеют. Она понимает, что я о вопросе, который она недавно задала на уроке лесной безопасности.

– Случайно вышло. Мне давно хотелось поговорить, но дома боятся, когда поднимаю такие темы. Хотя ничего запретного нет! Вот и сорвалась на уроке. Смешно звучало, да?

– Нет. Мне кажется, не ты одна об этом думаешь. Просто никто не решился бы спросить. А о какой книге ты говорила?

– Она про города и страны. В ней многих страниц не хватает. И половина текста не по-нашему написана, буквы непонятные. Некоторые похожи, но получается нелепый набор значков. Родители как-то узнали о том разговоре, сдали её в центральное книгохранилище.

Интересно, где нужно ходить, чтобы найти такую книгу? Но спрашиваю другое:

– Выходит, языки других стран могут отличаться от наших. Как языки животных отличаются между собой.

Она задумчиво пожимает плечами.

– Лучше мне уйти сейчас. Я понимаю, это смешно, но спиной чувствую, как следят за нами. Как идут шаг за шагом, слушают. Глупости, – она натянуто улыбается и ускоряет шаг, почти срывается на бег. Но оборачивается, чтобы спросить, – Как думаешь, какое наказание нам придумают, что будет завтра?

И убегает, не дождавшись ответа. Да и что я могу ответить?

На следующий день раздел наказаний на информационной доске пустует.

Всё когда-нибудь кончается. Спустя несколько дней разговоров всё меньше, спустя неделю наш класс оставляют в покое, словно и не происходило ничего. Нам тоже не до разговоров, приближается пора экзаменов. Самое сложное для меня – основы медицинского дела и ежегодный осмотр. С первым можно разобраться: несколько раз Эрик проводит меня на свои дежурства, на практике помогает навёрстывать пробелы. Но что делать со вторым… На осмотре придётся расстаться с бинтом, и татуировка неизвестного происхождения окажется на виду. Что сказать в своё оправдание? А ведь спросят, спросят, откуда она.

В голове назойливо крутится одна и та же мысль. Страшно, но разве есть выбор?

Чтобы вернуться засветло и не попасться охране, приходится пропустить один школьный день. Влетит вдвойне: и от Эрика, если узнает, где была, и от учителей. Что ж, из двух зол выбираю меньшее.

Я не собираюсь заходить в лес, но предосторожности лишними не будут. В шкафу брата хранится много интересных вещей. Надеваю медицинский корсет для поддержки позвоночника, затягиваю на свой размер. Изучаю отражение: результат меня вполне устраивает. Не знаю, для каких целей Эрик принёс его, но вещь надёжная, защита что надо. Поверх футболка и тёплая кофта на молнии с капюшоном. Карман штанов идеально подходит, чтобы спрятать складной ножик – маленький и острый. Не уверена, что смогу им воспользоваться, если на меня нападут, но так спокойнее. Волосы туго перетягиваю резинкой и убираю под кофту. Новый взгляд в зеркало: я готова. Хорошо, что Эрик в больнице, в противном случае шансы уйти незамеченной свелись бы к нулю.

Утренние улицы на удивление оживленны. Приходится основательно поплутать между домов. Ситуация с поездами до сих пор напряжённая, перевозки пассажиров отменены все до единой. Исключения сделали лишь для школьных экскурсий. Девушка, идущая к станции, обязательно вызвала бы подозрения. Но мне не нужно к станции.

Пересекаю городской цветник, иногда останавливаюсь, словно любуясь цветами, и шаг за шагом приближаюсь к цели – к маленькой дверце, которой пользуется охрана. Ключ у меня в носке. Неудобно, зато надёжно. Наклоняюсь, провожу несколько раз по ботинку. Со стороны выглядит, будто смахиваю влагу от оросительной системы. Ключ незаметно перекочёвывает в ладонь. Минута – и я на свободе.

Сколько дней не выходила за Город? Воздух свободы дурманит, кружит голову. Но некогда наслаждаться этим состоянием, и я бегу в сторону железной дороги. Стараюсь держаться окраины поля. Мелкие деревья и кустарник надёжно прикрывают со спины и по бокам. Несколько раз приходится тормозить, заслышав голоса патрульных. Ничком лежать в траве, а после вновь подрываться и устремляться вперёд.

И вот конечная цель моего забега. Кладу ладонь на рельс и слушаю. Сначала долгий покой. Но постепенно нарастает вибрация, едва заметная после долгого ожидания, и вовсе незаметная, когда не ждёшь. Перестук колёс проникает под кожу и привычно бежит по венам, разгоняя кровь. Поезд всё ближе. Ноги сами относят меня в укрытие и в нужный момент срываются с места и пружинят, подбрасывая тело вверх. Ветер бьёт навстречу, пытаясь сбросить. Руки срываются с непривычки. Тяжело дыша, забираюсь в тамбур между вагонами. Локоть, где ободрала кожу, неприятно щиплет, но сейчас не время жалеть себя. Долго прислушиваюсь, собирая остатки решительности. Ничего не происходит. И тогда я прохожу в вагон. В первый вагон. В тот самый, куда запрещено заходить.

Первый вагон не для пассажиров. Там ездит охрана, перемещаясь на дальние расстояния. Но чаще всего он пустует. Для обычных пассажиров остальные вагоны – со второго по шестой. За ними крепят ещё несколько товарных тележек.

В вагоне никого. Можно выходить, и всё-таки добираюсь до конца, чтобы убедиться наверняка. И только после этого разворачиваюсь и иду обратно. Охота началась.

Проверяю вагоны один за другим, заглядываю под сиденья. Никого. Все шесть вагонов пусты. Дальше несколько открытых товарных тележек, как и на всех поездах. Перебираюсь в первую, дожидаюсь замедления хода и прыгаю. Удар по насыпи сильно отдаёт в пятки и колени. Скатываюсь вниз по камням и встаю лишь после того, как растворяется в воздухе перестук колёс.

Это только первый поезд. И дальше – гонка. Из поезда в поезд, из вагона в вагон. Руки дрожат от напряжения, ноги гудят, в животе урчит от голода, а я зачем-то иду вперёд, уже ни на что не надеясь. Пинаю с досады дверь. Последний вагон. А сколько их за спиной? Не сосчитать. Сажусь на пол, размазываю по щекам слёзы обиды. Всё бесполезно. Я не найду тех, кто оставил на моей руке эти проклятые отметки, и через две недели меня ждёт что-то страшное. Да и с чего вообще взяла, что те ребята вновь запрыгнут на один из поездов, да ещё и одновременно со мной?

Поезд дёргается, движется рывками. Рывок – остановка, рывок – остановка. Пора выбираться. Вытираю и без того влажной ладонью лицо, ладонь вытираю о штаны. В тамбуре выглядываю в окно. Места незнакомые, похоже, заехала дальше обыкновенного, либо поезд свернул на один из боковых путей. Открываю дверь. Времени на группировку не остаётся: слишком поздно замечаю мост впереди. Падаю, распластываюсь на камнях. Воздух комом застревает в груди и горле. Мысленно благодарю Эрика: без корсета моё тело давно превратилось бы в сплошной синяк. Несколько минут пытаюсь отдышаться, соскребаю себя с каменной насыпи, плетусь обратно.

Мало-помалу состояние возвращается в норму. Вдруг прихожу в себя, слетаю, как ошпаренная, вниз, чтобы не маячить на виду. Так, с кочки на кочку, перепрыгивая ветки и лужи, дохожу до развилки. Она стоит в разрыве леса. Три пути. Один ведёт назад, к мосту. Два другие – в противоположные стороны леса. Направо? Налево? Глажу рельсы, присматриваюсь внимательнее к путям. Ведущий налево более стёртый. Но шпалы на нём большей частью обновлены. На правом же много поломанных, тут и там пробивается нетронутая сорная трава. Похоже, пользуются им редко, а то и вовсе забросили. Решено, иду налево.

Это самый долгий и страшный путь домой. Постепенно сгущаются сумерки, тает над лесом оранжевая полоса заката. По низинам по обе стороны железной дороги собирается туман – молочная дымка. Первый летний месяц не балует теплом. Пришедшая было жара моментально спала, ночи особенно холодные. Обхватываю себя руками, прыгаю, прогоняя дрожь. Ноги успели промокнуть, озноб не прекращается. Поминутно оглядываюсь. Поезда нет. Прислушиваюсь. В низине, где мрак сгущается так, что с трудом различаешь и землю под ногами, идти страшно. Да, меня тоже не видно, но звери наверняка ориентируются ночью лучше меня. Выхожу наверх и иду по рельсам. Здесь я как на ладони, но и ко мне незамеченным не подкрасться.

Похоже, в Городе произошло что-то серьёзное. А может, машинисты сами опасаются теперь ночных заездов, что ещё раз подтверждает, что нас пытались ввести в заблуждение. И вполне успешно, недаром школьники успокоились и забыли произошедшее, как неприятный сон.

Вдруг замечаю, что ночная тишина особенная. Она соткана из звуков. Шелест высокой травы. Шёпот тонких теней-листьев. Короткий хруст обломившейся под птицей ветки. Птица хлопает крыльями, разгоняя упругий воздух, поднимая ветер. Ветер перерастает в тихое журчание ручья. Земля неохотно расстаётся с солнечным теплом, которое впитывала за день. С еле уловимым хлопком раскрываются её поры, разбегаются в стороны трещинки-паутинки. Ночь соткана из запахов. Самый сильный – запах хвои. А на небе звёзды, россыпь миллиона звёзд, которые не видишь в Городе. Отдельные звёзды собираются в картинки, одни напоминают животных, другие людей, третьи геометрические фигуры.

Несколько часов пролетает незаметно. Только затихают закатные всполохи над макушками деревьев, и вот за спиной светлеет небо, и первые солнечные лучи щекочут шею. В начале шестого пересекаю цветник, трусцой пробегаю ведущие к дому улицы. После душа силы оставляют меня. Успеваю поставить будильник, чтобы не пропустить занятия, и проваливаюсь в сон.

Кто-то тормошит меня за плечо.

– Эй, соня, вставай! – смеётся где-то наверху голос Эрика. – Хватит делать вид, что не слышишь третий звонок будильника подряд.

Отмахиваюсь и натягиваю одеяло на голову. Но меня вытаскивают из кокона и несут в ванную, где прямо в одежде ставят под холодные струи воды. Я фыркаю, как недовольный ёж, и, наконец, перестаю жмуриться.

– Ну? – он смотрит с лёгким укором. – Что за забастовка? Как будто ты была на дежурстве всю ночь без сна. Скажи спасибо, что вернулся вовремя, точно опоздала бы. Завтрак на столе, вытирайся и бегом.

– Брысь, командир, – показываю ему язык. Не говорить же, что легла всего сорок минут назад.

Через несколько минут сижу на кухне, поджав под себя покусанные комарами ноги, быстро глотаю чай с бутербродами. И думаю. Нет, лучше не волновать брата раньше времени. В запасе две недели. Если в ближайшие пять дней не придумаю, как спрятать татуировку, решать будем вместе, а пока промолчу.

– Ты чего такая тихая сегодня? Проводить до школы?

Я качаю головой и отправляю Эрика отдыхать. Вспоминаю расписание, предупреждаю, что вернусь домой поздно: сегодня запланированы практические занятия. Несколько раз проверяю рюкзак: всё ли взяла. Закидываю его за спину, обнимаю Эрика и выскакиваю за дверь. Подъёмник медленно ползёт вниз. По пути заходят соседи, кивают, здороваясь. Мальчик с третьего этажа улыбается беззубым ртом, протягивает большое сочное яблоко. Он всегда радуется нашим встречам: порой его родители просят приглядывать за ним, если задерживаются по работе. Улыбаюсь в ответ, кладу подарок в кармашек рюкзака и в уже приподнятом настроении бегу к школе.

Сегодня всё выходит на удивление хорошо. Преподаватели несколько раз хвалят, смотрят с одобрением. Даже основы медицинского дела теперь не кажутся такими пугающими. Успешно «прооперировав» пострадавшего, получаю предварительный зачёт в ведомость, возвращаюсь на место и с довольным видом оглядываюсь. И только теперь замечаю, что одноклассников стало меньше.

Весь день мы занимались группами по несколько человек. Может, дело в этом? Сложно понять, сколько человек в классе, когда они не на своих местах. Но на следующем уроке убеждаюсь, что была права. Семь пустых мест в кабинете. Сдали экзамены досрочно? Вряд ли. Стул впереди меня тоже пустует.

– Эй, – я тихо зову девушку, сидящую на соседнем ряду справа. – А куда все подевались?

Она непонимающе хмурит брови.

– Ну, смотри, сколько мест пустых.

– Так эпидемия же, вчера сказали.

Учитель сердито косится в нашу сторону, прерывая разговор. Но я узнала достаточно. Нужно соблюдать осторожность, болеть сейчас совсем не время.

С уроков отпускают пораньше, и я иду к больнице проведать Эрика: его ждёт очередное ночное дежурство. Внутрь не пускают, он сам выходит ко мне. Так и сидим на перилах, разговаривая о всяких пустяках и по очереди откусывая подаренное утром яблоко. Небо над крышами становится тонким и прозрачным, а в окнах оно глубокое, насыщенное. Зябко. Поправляю сползающую с плеча кофту, прицеливаюсь и попадаю огрызком в урну. Спрыгиваю вниз и, вытирая о штаны руки, прощаюсь с Эриком. Он просит быть осторожнее, а сам уже почти что забыл о моём присутствии: по переговорному устройству его требуют на место.

День за днём. Урок за уроком. Нас всё меньше и меньше. Учителя и вправду не замечают, что в классе не остаётся и трети от бывшего количества учеников? Почему они смотрят мимо нас? Почему говорят, как автоматы, стараясь быстрей закончить урок? Почти ни слова об экзаменах, отменены дополнительные занятия, не остаётся ни домашней работы, ни практической. Мы можем встать среди урока, пойти гулять по кабинету или вовсе выйти – не скажут ни слова. Как будто странная эпидемия охватила всех – эпидемия рассеянности, беспамятства.

Ещё месяц назад не могла себе представить, что за два дня до экзамена не буду волноваться, сидеть над учебниками, вновь и вновь повторяя изученное. Даже страх перед осмотром отступает. Может, всё отменили?

Но Эрик, в отличие от меня, не забывает о грозящей опасности. Поздно вечером он врывается домой, нагруженный баночками и тюбиками.

– Вот, – отвечает на не успевший прозвучать вопрос. – Твоя маскировка.

Достаёт наугад один из тюбиков, снимает бинт с моего запястья и щедро выдавливает содержимое на кожу. Я кричу от обжигающей боли, вырываю руку и бегу в ванную. Становится только хуже, вода не смывает мазь, обтекая её по контуру. На коже медленно расползается красное пятно.

– Дурак, – сквозь слёзы сообщаю Эрику. – Ты меня убить решил?

Он поспешно промокает руку полотенцем. Помогает, злосчастная мазь наконец стирается.

– Тебя инструкции читать не учили? Доктор, называется.

Следующие полчаса он внимательно просматривает надписи на каждом из тюбиков. Время от времени поднимает голову, интересуясь моим состоянием. Красный отёк спал. Для приличия недолго дуюсь на брата, а после подсаживаюсь рядом, и мы изучаем вместе.

– Это, – говорит он вскоре. – Побочных эффектов не выявлено. Держится до двух суток. То, что нужно.

С опаской протягиваю руку вторично. Он лёгкими движениями втирает прозрачную прохладную мазь. Я сомневаюсь: разве так можно что-нибудь замаскировать? Но через несколько минут татуировка и вправду становится незаметной, по цвету сливается с кожей. Если внимательно присмотреться или потрогать, можно заметить маленькие выпуклые царапины, как от ожога.

– Проверь на водостойкость.

Я вновь иду в ванную, на этот раз едва заметно улыбаясь.

Мазь выдерживает проверку. Это радует. Но выключив воду, я настораживаюсь. Показалось, или Эрик с кем-то разговаривает? Ни звонка, ни стука слышно не было. Стою, стараясь не дышать, напряжённо вслушиваюсь. Но подслушать не дают: дверь распахивается. И словно ледяной рукой по спине проводят: охрана.

«Бежать, бежать!» – мелькает первая мысль.

Ноги подгибаются. Опираюсь на раковину, снизу вверх смотрю на охранника. Он на меня. Сколько длится молчание – минуту, десять? Его лицо бесстрастно, только маленькая выпуклая венка у глаза пульсирует. А потом охранник жёстко хватает меня за локоть и тянет в комнату. Эрик сидит на подоконнике, злобно косясь на другого охранника, осматривающего вещи. Третий остался у входной двери. Как будто мы можем сбежать!

При нашем появлении Эрик вскакивает. Встаёт рядом со мной, всем видом бросая им вызов. Охранники переглядываются. Тот, что осматривал комнату, откладывает мою тетрадь, выпрямляется.

– Селина Корнер, пограничье, участок 17/523, – голос у него низкий, тяжёлый. – Вы обвиняетесь в нарушении закона двенадцать.

От живота к горлу обжигающая волна. Эрик растеряно смотрит на него, на меня.

–Чего? – переспрашивает он. – Что это значит?

Эрик не очень силён в законах. Да, он отличный медик, но что касается этой области… Но сейчас он узнает, ему объяснят, что подразумевает под собой это нарушение. В списке закон указан под двенадцатым номером. На самом же деле это второй по важности закон, стоящий сразу за запретом на переход границы. Мне по-настоящему страшно. Но как? Эрик бы не проговорился, несмотря на все угрозы, а кроме него никто не знал.

– Иными словами, Селина была замечена во время пересечения городского периметра, – охранник снисходительно поворачивается к Эрику, но голос остаётся бесстрастным. – Фиксация камерой слежения не оставляет иного выбора, кроме признания факта свершившегося.

В животе что-то обрывается, как во время прыжка с поезда, когда летишь на камни или в кусты. Камера? Казалось бы, за столько лет хорошо изучила их расположение. Какая глупая ошибка.

– На оплату штрафа за данное нарушение даётся двадцать четыре часа.

Напряжение спадает мгновенно после этих слов. С трудом удерживаю нервный смешок. Штраф! Каким бы большим он ни был, мы справимся. Но охранник продолжает кривить губы в снисходительной улыбке.

– Есть и второе нарушение. На этот раз закон номер один.

Пальцы леденеют. Закон номер один? Постойте!

– Переход через границу? Но этого не было!

– Наложение ложных обвинений? – охранник усмехается уголками губ. – Каждый второй нарушитель говорит то же самое, слово в слово. Но мы слишком заняты, девочка, чтобы заниматься подобным. Сегодня утром был получен снимок с точными координатами. Два километра в сторону за пограничную полосу.

Он протягивает цветную картинку. И в самом деле, я. Кофта, накинутый капюшон, из-под которого выглядывают волосы, бинт на запястье. Или не я? Фото сделано со спины, мало ли похожих девочек? Координаты тоже ни о чём не говорят.

– Когда сделано фото?

– Сегодня утром. Через час оно поступило к нам.

– Но я была в школе!

– Кто может подтвердить?

– Учителя, одноклассники…

Голос внезапно садится. Понимаю: не подтвердят. Взгляд охранника красноречивее всех слов говорит об этом.

– Что вы собираетесь делать? – Эрик говорит резко, зло. Неужели, не понимает?

– Депортировать Селину в учреждение для нарушителей. Стандартная процедура наказания. Приговор вынесен и оглашён. Нарушитель, у вас есть десять минут. Любая попытка покинуть помещение без сопровождающего приравнивается к сопротивлению и нарушению приговора. Наказание будет ужесточено. Надеемся на вашу благоразумность. Через десять минут я вернусь за вами.

Они разворачиваются, молча уходят.

Вот и всё. Доигралась. Смотрю в пол: глаза поднять стыдно. Но Эрик тянет мой подбородок вверх, заставляя наши взгляды встретиться. Мы смотрим друг на друга, и те немногие секунды, что мне отмерили, уплывают.

– Я не верю, Сель. Ни одному их слову. Поняла? Это ошибка.

Я смотрю на него, глотая слёзы. В груди что-то больно жжёт.

– Ты поняла? – спрашивает он жёстче.

Вместо ответа утыкаюсь ему в грудь лицом, трясясь от плача.

– Сейчас не время плакать, Сель. Я знаю, как тебе больно. Но не время. Я слышал, бывали случаи, когда осуждённых возвращали обратно. Проходило разбирательство, в охране признавали свою вину и всё исправляли. Поначалу будет тяжело, очень тяжело. Старайся не лезть на рожон, не показывай свой нрав. Тем более, до совершеннолетия тебе ещё три года.

– Два с половиной, – бормочу в ответ.

– И всё равно. Они могут пролететь быстро. Но может случиться и так, что тебе придётся несладко. Постарайся хорошо сдать экзамены и быстрее определиться с профессией. Всегда будь предельно собрана и никому не верь без веских на то оснований. Когда тебе исполнится девятнадцать, ты получишь документы, и тебе дадут право оправдаться. Ты поступишь на службу, и, если первый год пройдёт спокойно, сможешь вернуться.

Порывисто обнимаю Эрика и отстраняюсь. Остаётся три минуты. Брат вытряхивает вещи из моего рюкзака.

– Только самое необходимое. Во-первых, деньги. Никто не знает, как повернётся жизнь, лишними они никогда не будут. Но лучше никому не говори о том, сколько их у тебя. И вообще не говори. Впрочем, тебя могут обыскать… Смотри, я кладу их сюда, в потайной кармашек. Он неприметный, не думаю, что обратят внимание. Во-вторых, мазь. Тюбика хватит месяца на три-четыре, зависит от того, сколько будет держаться. Возможно, краска сойдёт раньше, чем указано. На всякий случай кладу бинт. Когда закончится, с поиском проблем не будет, в любом медицинском пункте купишь. Дальше. В этом кармашке у тебя пара бутербродов… погоди, это нож? Зачем, Сель?

Я выхватываю из его рук маленький складной ножик, убираю обратно.

– Самое необходимое, Эрик, – возвращаю ему его же слова. – Я не знаю, что меня там ждёт.

Он качает головой, но спорить некогда. Кладёт вдобавок к вещам сменную одежду. А потом вновь приходят они. Силой оттаскивают меня от брата. Успеваю подхватить рюкзак, наполовину расстёгнутый прижимаю к груди, боясь потерять последнее, что осталось. Пытаюсь поймать взгляд Эрика, а он отворачивается, сутуля плечи. На моём плече тяжёлая рука – не вырваться. Закусываю губу и смотрю. Смотрю, смотрю, запоминая то, что было.

– Я вернусь, Эрик, слышишь – вернусь!

Голос срывается, и я замолкаю.

В подъёмнике не получается отодвинуться: места слишком мало для четверых. Охранники нависают надо мной угловатыми мрачными скалами, лица – неразличимые маски. Ровная полоса губ, непроницаемый взгляд. О чём они думают во время ночных арестов? Сумели привыкнуть за столько времени? А если попробовать бежать, когда остановимся? Проскользну под рукой того, что ближе к дверям, не поймают, сумею оставить погоню позади на запутанных улочках, которые с детства знаю лучше царапин на коленях. И в лес, за железную дорогу. Но тут же осаждаю себя: а потом? И если за мою глупость поплатится Эрик?

Словно догадавшись, что у меня в голове, один из охранников подозрительно косится. Когда двери подъёмника открываются, хватает меня за руку.

– Надеюсь, ты помнишь предупреждение насчёт побега.

Двое охранников идут впереди, мы сзади. И только когда открывается дверь наружу, я вдруг понимаю: мы ехали наверх. Наверх, а не вниз! Но почему?

Ответ приходит почти сразу: на крыше, на равном отдалении от краёв, стоит вертолёт. Останавливаюсь в нерешительности, не обращая внимания, что тянут вперёд. Охранник раздраженно оборачивается.

– Что? Высоты боишься?

– Нет, – бормочу, запинаясь. Перебиваю саму себя. – Не знаю.

– Идём, нет смысла тянуть время. Перелёт недолгий. Надеюсь, тебя не укачивает.

Укачивает ли меня? Я не знаю. Ответить не успеваю, мужчина уходит вперёд. Впрочем, вряд ли это был вопрос. Послушно иду следом, всё ещё прижимая к груди рюкзак. Ноги заплетаются. Хочется сесть на месте и капризно сказать, что никуда не пойду, пусть сами летят, без меня. Усмехаюсь таким детским мыслям, но усмешка горькая. Карабкаюсь внутрь, где меня пристёгивают к одному из кресел. Другое – кресло пилота – занимает всё тот же охранник. Надевает громоздкие наушники, точно такие же протягивает мне. Жестом указывает на маленький микрофон. Я киваю: работа двигателей шумная, пришлось бы кричать, чтобы услышать друг друга.

Стиснув зубы, отгоняю непрошенные мысли. Не сейчас, рано. Я успею выплакаться, когда останусь одна. Меня ни о чём не спрашивают, и всё же устало говорю:

– Я готова.

Охранник кивает. Меня вжимает в кресло: взлетаем. Дверей нет, сбоку яростно задувает ветер, норовящий растрепать волосы и вытащить из кабины. Прищурившись, смотрю по сторонам, стараясь сдержать неожиданный восторг. Просто вдруг перехватывает дыхание от вида ночного Города. Он прекрасен. Огни, миллионы огней, разбегающиеся по сторонам. Как звёзды, только на земле. Глаза слезятся, их застилает прозрачной плёнкой. Огни расплываются, троятся, лучи растекаются по домам и дорогам. Огни всюду: их поднимает и разносит ветер, их разрезает винт вертолёта, они стекают по моей коже, щекоча её. Дрожащие губы трогает лёгкая улыбка. Вертолёт заходит на второй круг, а потом огни уходят назад, и под нами уже не дома – лес. Деревья приближаются, и я, не осознавая, что делаю, перевешиваюсь сорвать сосновую шишку.

– Сдурела!

Охранник тянет меня обратно в салон, в наушниках надрывается его испуганный и оттого злой голос:

– Перевернуться захотела? Дура малолетняя. Хочешь спрыгнуть, так отстегнись и вперёд, а я умирать не спешу.

Я затихаю, посматриваю исподтишка на охранника. Он подался вперёд, губы сжаты в тонкую резкую полосу, на щеках щетина. Наверняка у него есть семья. Поможет ли им в случае беды то, что он работает в охране? Или подобных оберегов не существует?

Лес под нами всё не кончается. Интересно, почему мы так летим? Обходим Город по краю, чтобы не потревожить шумом спящих? Вертолёт идёт низко, видимо, пилот опасается потерять в темноте ориентиры. Но минут через десять деревья мягко расступаются, образовывая небольшой пятачок. Вертолёт, на мгновение застыв в воздухе, медленно идёт на снижение. Какие-то неполадки? Я напряжённо оглядываюсь на охранника. Тот демонстративно не замечает мой взгляд, уставившись на приборную панель. Когда до земли остаётся около метра, если не меньше, он тянет резко один из рычагов вверх, поворачивается в мою сторону и отстёгивает ремень.

– Нужно выйти? – догадываюсь я, но так не хочется выбираться в темноту леса, где кажется, будто из-за каждого ствола следят чьи-то глаза. Особенно здесь, на открытом пространстве.

Он кивает.

– Что-то не так с вертолётом? Он сломался? К нам прилетит кто-нибудь?

Он отводит взгляд.

– Почему мы остановились тут? – не унимаюсь я.

– Выходи, – голос его звучит глухо. – Ты на месте.

– Дальше я поеду на чём-то другом?

– Ты на месте, – повторяет он. И вдруг я понимаю, что это значит. Понимаю, почему вертолёт летел над лесом, хотя должен быть уйти глубже в Город. Но страха нет, вдруг становится всё равно. Как будто не со мной это происходит.

– Нет, – голос звучит на удивление спокойно. – Это шутка, да?

Он разгибает мои побелевшие пальцы, до боли вцепившиеся в один из рычагов. Пальцы теряют чувствительность и поддаются. Пытаюсь поймать его взгляд, упорно не веря в происходящее.

– Пожалуйста.

Он качает головой.

– Вы не оставите меня здесь, – голос звучит не так уверенно, как хотелось. Скорее, как шёпот, мольба. – Это же безумие. Здесь не выжить.

– Выживает сильнейший. Таков закон с самого зарождения жизни. Прости, но у меня нет выбора.

Он нажимает одну из многочисленных кнопок, и сильный порыв ветра выбрасывает меня наружу. Машинально вскидываю руки, пытаясь за что-то уцепиться, хватаю ртом воздух. Удар выходит мягким, почти не чувствуется. Но я сижу на траве, а вертолёт поднимается вверх, и вскоре перемигивающиеся огни тонут в верхушках деревьев, и стрёкот тоже стихает. Но даже тогда не нахожу в себе силы подняться. Сижу, качаясь из стороны в сторону, и по-прежнему крепко обнимаю рюкзак – последнее, что у меня осталось. И только мерно поскрипывают вековые сосновые стволы, разбавляя окутавшую меня тишину.

Сколько проходит времени, прежде чем прихожу в себя? Небо понемногу светлеет, но густые кроны перекрывают рассветные всполохи. Звуки доносятся приглушённо. Пальцы нащупывают наушники, оставшиеся на голове. С омерзением срываю их и отбрасываю в сторону. С трудом поднимаюсь: от долгого сидения в неудобной позе затекли ноги, теперь их покалывает острыми иголочками. Медленно, короткими шажками, перебираюсь с полянки под защиту стволов. Застёгиваю наконец рюкзак. Хочется пить, но воды нет. Обхватываю себя руками, защищаясь от предрассветной прохлады, и думаю.

Мог ли кто-нибудь предположить такой расклад? Нет, конечно, нет. Как бы Эрик не беспокоился обо мне, он уверен, что хотя бы крыша над головой и еда у меня будут. И, может, втайне радовался, что не останется рядом леса, в который как магнитом тянет. А теперь знаю наверняка: не все ожидания оправдываются.

У меня два варианта. Вернуться назад? Не думаю, что это хорошая идея. Рано или поздно меня вычислят по системам наблюдения и вернут обратно. А запереться дома… Нет, это будет не жизнь, а жалкое существование.

Второй вариант – остаться в лесу. Найти тех, кто живёт здесь. Да, теперь я уверена: по эту сторону железной дороги кто-то есть. Но где? Сумею ли добраться до них в одиночку, не имея ни малейшего представления ни о том, кого ищу, ни о том, где они могут обитать? Безумие. И всё же понимаю, выбора как такового нет. Вернее, есть: бороться или сдаться прямо здесь. И ответ очевиден.

Интересно, чего ожидали от меня, вынося такой приговор? Чего добивались, оставив в лесу?

Моей смерти?

Дожидаюсь около опушки, пока первые утренние лучи не разобьют мрак. В лесу он сохраняется дольше, до самого полудня порой прячется под тяжёлыми еловыми лапами, в оврагах. Он никогда не отступает полностью, скрывается в норах, его затягивает трясина, укрывают тяжёлые камни-валуны. Но мало-помалу дневной свет побеждает, и уже не приходится напряжённо вглядываться в темень, опасаясь споткнуться об извилистый корень или поломанные сучья.

Но сильнее беспокоит другое: куда иду? Город, кажется, лежит за спиной, на севере. Солнце поднимается слева, слепит глаза. Летнее тепло понемногу берёт своё, через несколько часов ходьбы, разгорячившись, скидываю кофту, обвязываю вокруг пояса. Мазь всё ещё держится, чёрные полосы совсем не заметны. На всякий случай достаю тюбик и выдавливаю немного, растираю по запястью. В голове проносится запоздалая мысль: зачем? От кого я теперь скрываюсь? Кожа на руках быстро краснеет, её пощипывает: солнце. Прихлопываю нескольких комаров.

Когда деревья расступаются, вижу впереди озеро, возле которого покачиваются две сосны, словно выпущенные из-под земли стрелы. Бегу вниз, по пологому склону. Споткнувшись, кувырком качусь вниз, чувствуя спиной мелкие камешки и ветки. Всё кружится, поднимаюсь в самом низу, едва не промочив ноги в озере. Мир вокруг плывёт всё медленнее, восстанавливает расплывчатые очертания. В груди и горле тяжёлый твёрдый ком. Съезжаю вниз по стволу, прижавшись к нему спиной. Тепло обманчиво, земля не успела прогреться. Зажимая ладонями голову, стараюсь унять неожиданные слёзы. Что скажут в школе, когда поймут, что меня больше нет? Заметят ли?

Слёзы постепенно стихают, заканчиваются. Рукав насквозь мокрый, а внутри меня глухо, как в пустом колодце. Я видела такой в лесу: бросишь камень – несколько раз стукнет по стенкам и замолчит, не разбудив эха. Дождик тоже кончается. Усталость берёт своё: я засыпаю.

Открываю глаза и вижу: почти ночь. В озере отражаются последние закатные разводы, небо стремительно темнеет. Ноги онемевают от сна в неудобной позе, растираю их, заодно пытаясь согреться. Успеваю отругать себя за сон на открытом месте, где любой зверь мог напасть на меня. Но где спрятаться? Наверно, придётся вернуться в лес, забраться на дерево и переждать темноту на нём. Надеюсь, здесь не водятся хищники, способные подняться ко мне.

Подходящее дерево нахожу быстро. Ветка расположена не сильно высоко, примерно как два моих роста. Она довольно удобная, чтобы провести на ней несколько часов. Ни о каком сне и речи быть не может: свалюсь, переломаю кости, там уже не до хищников будет. Кто бы мог подумать, что нужно было брать из дома верёвку, чтобы обмотаться, а не деньги! Желудок сводит от голода. Съеденный бутерброд только сильнее бередит его. Отколупываю кусочек коры и посасываю его, обманывая саму себя.

Ночь тянется долго. Каждый шорох, треск ветки заставляют меня вздрагивать, сильнее вжиматься в жёсткий ствол. Под утро из-под деревьев выползает туман. Обессиленная, сползаю с дерева и бреду к озеру. Дрожащие от страха и усталости ноги едва меня держат. Туман и над озером. Умываюсь, жадно пью. Вода сводит скулы и горло, бодрит. Что-то привлекает внимание. Сажусь на корточки, касаюсь пальцами влажной глины возле кромки воды. Следы. Поднимаю голову, отслеживая их цепочку. Она тянется вдоль берега, скрываясь в камышах. Приставляю свой ботинок, осторожно, боясь поскользнуться. Размер не сходится. Нога как у Эрика, не меньше. Приглядываюсь внимательнее. Чуть дальше замечаю ещё три следа, как будто кто-то шёл рядом, по траве, и случайно соскользнул вниз. Два правых следа и один левый. Эти чуть меньше. Охрана?

Становится неуютно. Затылком чувствую множество взглядов с разных сторон. Это у них что – игра? Забросить человека в лес и смотреть, как он будет выживать?

– Да пошли вы, – сердито шиплю сквозь зубы. Нужно уходить отсюда, слишком открытое место.

День пасмурный, хмурый. Над лесом гуляют тучи, но дождь здесь не шёл. Толстый слой хвои под ногами сухой. Если Эрик не вытряхнул из рюкзака зажигалку, можно развести костёр.

Утром я наткнулась на небольшую полянку, усыпанную маленькими красными ягодами. Порадовавшись, что не выкинула салфетку от бутербродов, набрала её полную. Ягоды вкусные, тают во рту, сок пачкает губы и пальцы. Чувство голода притупляется. Оставляю небольшую горсточку на потом, прячу в рюкзак. Странная звенящая пустота в голове делается привычной и уже не пугает. И лёгкость во всём теле, не только в ногах. Но меня уже ничего не волнует, даже то, куда иду, да и зачем вообще иду. Я знаю одно: если останусь сидеть на месте, точно сойду с ума. Усталость не оставляет сил на размышления, могу только следить за ногами, как плетутся они, разрывая хвоинки и оставляя тонкие борозды за собой.

Они появляются из ниоткуда. Девушка и по сторонам два парня.

– Далеко идёшь? – улыбаясь, спрашивает один из них. У него интересный разрез глаз. И ещё замечаю, что передний зуб наполовину сколот. Из-за этого парень похож на белку. Он смутно напоминает мне кого-то, но вспомнить не получается.

– Далеко, – хмуро отвечаю, не сбавляя шага. Но даже сама замечаю, что иду так медленно, что в скорости смогу состязаться разве что с улиткой.

– Ну-ну, – усмехается девушка.

– А тебе какое дело? – огрызаюсь в ответ. – Ты кто вообще?

– Кит, – она снова усмехается, и на левой щеке появляется ямочка. – А ты сейчас грохнешься, запутавшись в собственных ногах. Приключений не хватает? Дома не сидится?

Дёрнув плечом, я пытаюсь вырваться. Кит закатывает глаза и не отпускает, поддерживая одной рукой. Второй заправляет короткие волосы за ухо.

– Ладно, путешественница, не дёргайся. Там, куда ты идёшь, ничего нет. Через десять километров начинаются болота. Хочешь – иди. Но можешь пойти с нами. Выбирай.

Она мягко увлекает меня за собой. Я недоверчиво осматриваю их по очереди.

– Вы из охраны?

Они переглядываются и заливаются смехом.

– Охра-ана, – тянет парень, похожий на белку, скалясь в улыбке. – Скажешь тоже!

Отсмеявшись, Кит пожимает плечами.

– Можно и так сказать. Как тебе больше нравится. Идём же, ты одна пропадёшь. Мы тебя выведем.

– В Город? – я опускаю взгляд. – Мне нельзя. Правда, нельзя.

Жёсткие пальцы настойчиво тянут подбородок вверх. Молчаливый парень смотрит так серьёзно, как будто ему всё известно. Вздрагиваю от пробежавших по спине ледяных мурашек.

– Так значит, изгнанная? Ещё одна?

– Что?

Он не отвечает. Убрав руку, не спрашивает, а почти приказывает:

– Ты идёшь с нами.

Спорить бесполезно, да и желания нет. Какая разница – одной или с ними? Они ничем не напоминают человека в чёрной форме, которого увидела во время экскурсии. Но что если они его знают? Поэтому молча позволяю вести себя.

Командир – так называю про себя молчаливого – идёт впереди. Кит и беспрерывно улыбающийся Белка по бокам. Поначалу иду сама, иногда опираясь на подставленные плечи. Но вскоре практически повисаю на спутниках. Сколько километров позади, сколько часов? Лес то становится гуще, проглатывая тропинку, так что нам приходится с трудом продираться сквозь ветки и кустарник, то деревья стоят совсем редко.

Кто они такие и куда меня ведут? Как им самим удалось уйти так далеко от Города и главное – зачем? Огибаем ещё одно озеро – гораздо шире, а берег песчаный.

– Здесь можно плавать, потеряшка, – гордо сообщает Кит, будто это её заслуга. – Ты умеешь плавать?

С дерева, стоящего на берегу, свисает верёвка с привязанной внизу палкой. Кит объясняет, что это тарзанка. Ухватившись за неё, можно спрыгнуть с дерева в воду и сразу оказаться на глубине. Я вежливо киваю: штука действительно интересная, но к чему мне эта информация?

Снова начинается лес, сосны встречаются реже, больше лиственных деревьев с гладкими необъятными стволами. Вдруг обращаю внимание, что иду сама, а Кит и Белка, переглядываясь, чуть позади. Куда и когда исчез Командир?

Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к провожатым. Что-то настораживает в их поведении. Если придётся драться, я заведомо проигравшая сторона, сил не хватит даже махнуть рукой. А противники определённо достойные: Кит, хотя и девушка, выглядит посильнее некоторых парней. Собрав остатки самообладания, пытаюсь решить всё мирным путём.

– Что-то нет так? Вы хотите что-то сказать мне?

Белка мнётся, разламывает шишку, подобранную по пути. Щепки щелчком отбрасывает в сторону, некоторые падают ему под ноги.

– В некотором роде, – сообщает он наконец.

– Вы надо мной подшутили и завели не туда? Кто вы, в конце концов?

– Ты узнаешь, обещаю. Но, понимаешь…

– У нас нет оснований верить тебе, – перебивает его Кит, глядя прямо в глаза. – Любой может прийти и наврать, будто его изгнали. Или придумать другую красивую сказочку. Я не умею верить за красивые глазки.

– Не понимаю, – признаюсь я.

– Мы не станем рисковать. Ты получишь желаемое, но боюсь, немного иным способом, чем хотела. Не вам решать, как нам жить и где. Мы свободны в своих решениях. Прости.

Она вытаскивает руку из кармана, в лицо ударяет холодная воздушная струя. Вздрагиваю, запоздало закрываюсь ладонями, защищая глаза.

– За что? – бормочу неразборчиво сквозь пальцы. Только теперь вспоминаю о ноже, который положила в рюкзак. Он маленький, и вряд ли у меня хватило бы духу воспользоваться им, но всё же защита.

– Ты просто уснёшь, – спокойно поясняет Кит. – Пока ещё никто не умирал. Сядь.

Послушно сажусь, поддерживаемая руками Белки. Не столько подчиняясь приказу, сколько вынужденная – ноги отказываются держать меня. Кит, судя по всему, стоит рядом, шёпотом отсчитывает секунды. Звенящая лёгкость расползается до самых кончиков пальцев. Звуки смешиваются. То ли спутники тихо переругиваются, то ли скрипят стволы и шуршат листвой деревья. Последнее, что помню, – это ущипнувшие плечо прохладные пальцы, и голос, летящий на меня, как снежная лавина с холма:

– Готова.

Темно. То ли ночь, то ли висящий надо мной полог перекрывает освещение. Я лежу на чём-то жёстком, бесформенном, прогибающимся вниз под моим весом. Пытаюсь опереться локтём, чтобы привстать, но не выходит. А лежанка вдруг начинает двигаться, её чуть покачивает из стороны в сторону. Испуганно сжимаюсь в комочек, задерживаю дыхание.

Звуки доносятся приглушённо. Что-то тихонько стрекочет, свистит тонко. Шуршит, как осенняя листва под подошвами. Шуршание обрывается рядом со мной. Тяжелое, как после бега, дыхание. Кто это? Хищник? Вновь шуршание и тишина. Не абсолютная тишина, но отдельные звуки уловить сложно. Хочется позвать кого-то, но страшно. Да и кого позвать? Последние дни помню смутно. Озеро, лес… Глаза закрываются, проваливаюсь в беспокойный полусон.

Вновь открываю глаза. Неудачный опыт подсказывает: так просто отсюда не выбраться, подвижная лежанка не позволит подняться самостоятельно. Недолго думая, упираюсь сильнее одним плечом и переваливаюсь через край. Перед глазами светлые звёздочки, воздух со свистом вылетает наружу, а вдохнуть уже не получается. В горле застревает хрип.

– Вот чудачка, – бормочет кто-то сверху. – Ты чего падаешь? Лунатик?

– Больно, – с трудом выдыхаю ответ. – Рука.

Боль в плече тупая, пульсирующая. Руку вытащить не получается, неуклюже скрючившись под животом, она теряет чувствительность. Перелом?

Меня осторожно переворачивают на спину. Медленно делаю первый вдох, второй. Щурюсь от приглушённого света фонарика. Свет тает: фонарик выключили. Не могу разглядеть того, кто склонился надо мной.

– Кит? – шепчу единственное известное мне имя, впрочем, без особой уверенности. Откуда мне знать, что те ребята не бросили меня в лесу или не отнесли в Город. Но голос явно принадлежит не девушке. С полминуты стоящий надо мной молча смотрит на безуспешные попытки отползти в сторону. Потом шумно вздыхает, ставит на ноги.

– Идти можешь? Не штормит?

Качаю головой, не задумываясь, видит он или нет. Впрочем, его глаза, похоже, привыкли к темноте.

– Хорошо. Идём за мной. Только тихо, не разбуди остальных.

Остальных? Его тёмная одежда сливается с ночным мраком. Протягиваю вперёд руку, она ловит пустоту. Внутри нарастает паника.

– Куда ты делся? Эй!

Рот накрывает жёсткая ладонь.

– Тише! – раздражённо шепчет в ухо. – Сколько раз повторять. Иди за мной.

– Но я не вижу тебя! – обиженно выдаю в ответ, отводя его руку от лица.

Короткий щелчок. Фонарик, освещающий небольшой пятачок на полу, удаляется в сторону, указывая путь. Идти становится легче. Стараюсь не смотреть по сторонам, но мельком отмечаю, что лежанок, подобных моей, здесь не меньше десятка, и на всех кто-то спит: одних выдаёт дыхание, у других свешивается рука или нога. Свет фонарика дёргается, неровными прыжками удаляется вниз – лестница. Немного отстаю от провожатого, теперь нащупываю каждую ступеньку, прежде чем наступить. Спуск замедляет и боль в руке: держаться ей не получается. Меня терпеливо ждут внизу. Фонарик больше не нужен. Здесь светлее: чуть поодаль, шагах в двадцати, разведено несколько костров, возле них замечаю силуэты сидящих людей.

– Замёрзла?

Я не знаю, от чего знобит, от холода или страха, поэтому неопределённо пожимаю плечами.

– Идём. Отогреешься, и поговорим заодно.

Когда подходим к ближайшему из костров, разговор прерывается, ребята двигаются, освобождая место. Сажусь на краешек бревна, нагретого жаром. Спутник садится рядом увереннее, едва не опрокинув своего соседа.

– Вот, из новеньких. Похоже, её Кит привела. Замёрзла, упала, с рукой что-то. Посмотрите, а?

– Иди сюда, – чуть насмешливо щурит глаза один из ребят. Быстрые тонкие пальцы что-то ощупывают на моём плече. Боль почти не чувствуется.

– Порядок, – деловито сообщает он почти сразу. – Ни перелома, ни вывиха. Жить будешь, гарантирую.

Возвращаюсь назад на бревно, обнимаю колени и смотрю на мыски ботинок. Мысли, ещё неясные после сна, путаются, в голове множество вопросов. Я чувствую какой-то подвох. Исподтишка оглядываю сидящих вокруг. Они же смотрят на меня не таясь. Ни одного в чёрном костюме. Не будь это предположение столь абсурдным, поклялась бы чем угодно, что все они – городские. Они ничем не отличаются от меня и моих одноклассников. Кроме того, что сидят сейчас где-то в глубине леса – ночью, у огромных костров.

Может, я заболела, и это бредовый сон?

– Кто вы? – спрашиваю наконец.

– Подожди, – перебивает кто-то. – Сначала мы у тебя кое-что узнаем.

Я киваю: не мне устанавливать здесь порядки.

– Как и с кем ты попала сюда?

– Я шла по лесу, когда встретилась… с ними. Я только одну знаю, как зовут – Кит. Ещё были два парня, но один куда-то пропал по пути. А потом они сказали, что… в общем, сказали, что не верят мне и чем-то усыпили. Дальше не знаю.

– Чему они не верят?

– Не знаю, – с искренним недоумением пожимаю плечами. – Я вообще почти ничего не говорила. Меня хотели отвести в Город, но я отказалась, потому что нельзя.

– Нельзя? – в голосе недоумение. – Если боишься, что засекут на пересечении периметра, выброси из головы. Кит знает с десяток мест, которые не просматриваются.

– Она и вас провела? – почему-то мой вопрос вызывает дружный смех.

– Ты не ответила, – похоже, мне тоже не дождаться ответов. – Так почему же тебе нельзя в Город?

– Меня… высадили в лесу. Должны были депортировать в один из центров для нарушителей, а привезли в лес.

Тишина, только костёр потрескивает. К горлу внезапно подступают слёзы. Только теперь, когда немного отступила усталость, приходит осознание произошедшего. Меня ведь правда отправили умирать. Тяжело сглотнув, поднимаю голову. Перед глазами всё расплывается, но, несмотря на это, замечаю, с каким интересом и удивлением изучают они меня.

– То есть ты не сама ушла? – осторожный вопрос. Резко качаю головой, смахивая слёзы.

– Изгнанная?

Становится совсем тихо. Второй раз слышу это слово и не понимаю, что оно означает.

– Давно вас не было… – заговаривает один из них после продолжительного молчания. – Я думал, заблудилась, сама убежала. Мы находили иногда таких. Хотя ты ведь девчонка.

– Девчонка? – внутри вспыхивает старая обида, и я оборачиваюсь в сторону говорившего. – Я жила в пограничье, рядом с лесом, и выбиралась туда, хотя и не очень далеко, не пересекала границу, – ещё один тяжёлый взгляд в сторону замолчавшего парня, а после снова смотрю на пламя, пытаясь не разреветься. – Но камеры утверждают обратное. Охранник, который пришёл к нам, показал фотографию. Судя по указанным координатам, я нарушила первый закон.

– И тебя изгнали?

– Я не знаю, что значит «изгнали». Меня должны были отвезти туда, куда отправляют всех нарушителей в Городе. Но вертолёт остановился над лесом.

Возле ноги лежит тонкий прутик. Поднимаю его, подношу к огню. Искры перекидываются на сухую палочку, она быстро занимается огнём.

– На самом деле, до сих пор кажется, что это глупый розыгрыш, – вдруг признаюсь я. – А вы – какой-то этап проверки. И вот-вот из темноты выйдут охранники и заберут отсюда.

При последних словах некоторые из ребят заелозили, оглядываясь. Раздался напряжённый смех.

– Надеюсь, это сейчас была шутка, – встретившись взглядом с говорившим, улавливаю в нём сочувствие. – Мне жаль, но тебе придётся привыкать к мысли, что отмеренное тебе время придётся провести здесь. Похоже, ты чем-то не угодила кому-то, – он многозначительно поднимает глаза вверх. – Изгнанная – значит, выброшенная, убранная из Города. Не знаю, что ты совершила на самом деле, но за прогулку за периметр на моей памяти ещё никого не вышвыривали.

– Мне нет смысла врать, – но обидеться не успеваю, зацепившись за последние слова. – За прогулку за периметр? Но, получается, есть другие нарушения, за которые наказывают подобным образом?

– Я не знаю, – признаётся он. – Последний раз изгоняли… около семи лет назад. Тогда сюда попало большинство из нас. Не думаю, что совсем ещё дети, которыми мы тогда были, могли совершить что-то действительно плохое.

Во рту становится сухо, появляется металлический привкус. Семь лет. Столько прошло со смерти родителей. Если бы не Эрик… Теперь я одна, и не с кем разделить боль. И ему не с кем.

– Как тебя зовут?

Не сразу понимаю, что вопрос задан мне. Отвечаю слегка заторможено, как будто вспоминая.

– Сель.

– Тебе нужно отдохнуть, Сель, – мягко, словно оправдываясь говорит тот, кто осматривал моё плечо. – Тебе многое пришлось пережить за последние дни. Нервная система может не выдержать перегрузки.

Машинально киваю, но тут же резко мотаю головой.

– Рука?

Боль ещё чувствуется, но сильнее другая боль, та, что горит внутри. Я не готова вернуться наверх, к лежанкам. Стоит остаться одной – она накроет меня, перекроет доступ к другим чувствам. Лишь бесконечная тоска. Поэтому снова киваю. Я не люблю врать, но признаться в том, что боюсь с собой что-то сделать, ещё сложнее. Когда кто-то опускает на плечи тёплое покрывало, вымученно улыбаюсь, не в силах выдавить из себя и звука.

– И всё-таки постарайся поспать.

И мне хотелось бы ответить, что не смогу, но сознание уже отключается, унося в мир видений.

Утром появляется Кит. Сквозь сон слышу её голос. Меня качает, как на волнах, с трудом открываю глаза и фокусирую взгляд. Девушка совсем рядом, но как будто не замечает меня. Зато замечают другие.

– Разбудила всё-таки, – осуждающе покачивает головой тот, который осматривал плечо. – Говорил же, надо перетащить наверх.

– Не надо, – перебивает его Кит, разворачиваясь ко мне. – Я сама ей займусь.

Не могу сказать, что это заявление радует. Особенно после знакомства с усыпляющим газом. Но с другой стороны выбора у меня нет, зато есть шанс выяснить наконец, где оказалась и кто меня окружает.

– Идём, нужно кое-что показать.

Кит помогает мне подняться и ведёт от почти потухших костров в сторону одного из самых высоких и необъятных деревьев. Чуть дальше замечаю ещё одно такое же. На высоте метров пятнадцати между ними протянут широкий мост. Кит замечает мой взгляд.

– Вижу, ты уже поняла, откуда спустилась ночью, – хмыкнув, говорит она. – Не бойся, упасть оттуда крайне сложно. Перила не дадут. Отсюда их не видно, но когда поднимемся – убедишься сама.

– Поднимемся?

Не слушая мои возражения, Кит направляется к ближайшему из деревьев и скрывается за стволом. Когда на дрожащих ногах подхожу туда, Кит уже не видно. Зато вижу вырубленную прямо в стволе лестницу. Титанический труд. Осторожно накрываю ладонью одну из перекладин. Чуть шершавая, тёплая. Перекладины не деревянные, как показалось мне сначала. Железо? Отполированное сотнями ладоней, местами поросшее мхом, но железо. Внутри зарождаются подозрения. Не месяц и не два нужно для того, чтобы соорудить такое. Да и под силу ли это подросткам? Запрокидываю голову: перекладины бегут вверх одна за другой. Девушка успела подняться довольно высоко и теперь насмешливо смотрит на меня. Мне порядком надоели эти издёвки и насмешки, поэтому хватаюсь за поручни и начинаю подниматься. Держаться неудобно, особенно с непривычки. Плечо немного ноет, но стараюсь абстрагироваться от боли, чтобы не отвлекала. Наконец, тяжело дыша, выбираюсь на площадку. Отсюда помост выглядит гораздо просторнее, чем снизу. Теперь, при свете, могу рассмотреть удивительные лежанки. Механизм прост: грубые полотна, длиной чуть больше человеческого роста, за два конца подвешены к верёвкам, которые, в свою очередь, привязаны к балке, тянущейся с одного конца моста на другой.

– Гамаки, – поясняет Кит. – Потрясающая штука, только нужно привыкнуть.

Почти все пустые, заняты штуки три-четыре.

– Так зачем ты меня сюда привела? – спрашиваю, когда дыхание восстанавливается.

Кит молча направляется к одному из гамаков, жестом зовя за собой. Подхожу, с удивлением смотрю на лежащего там парня. Он то ли спит, то ли без сознания. Подрагивают веки, лицо бледное, почти что серое. Что-то неуловимо знакомое в его чертах, но никак не вспомню, где могла его видеть.

– Его нашли ночью. Был без сознания, поэтому сразу перетащили сюда. Стэл вколол что-то, говорит, быстро придёт в себя. Обезвоживание, похоже, не ел долго… Я подумала, ты можешь его знать. Он тоже явно городской.

Тоже? Снова возникает странное ощущение несоответствия. Почему Кит спрашивает именно у меня?

– Сель?

Я упускаю момент, когда парень открывает глаза. Удивлённо разглядывает меня, словно не веря самому себе.

– Это правда ты? – я киваю, мучительно пытаясь добраться до того уголка памяти, где хранится информация о нём. И он понимает. – Не помнишь меня, да? Мы из одного класса. С последней переформировки. Хотя почти не пересекались, в разных группах были. А на общих занятиях я редко появлялся, помогал родителям. А в общем-то ты редко смотрела по сторонам, всё больше в себе. Многие считали тебя странной. Ты иногда задумывалась и забавно так кусала ручку. Я помню тебя. Меня зовут Кор.

– Привет, Кор.

Я наконец вспоминаю, сажусь рядом на корточки. Мы действительно учились вместе, но в школе он был… самоуверенный? Как будто выше, сильнее? Никогда бы не подумала, что ему есть до кого-то дело. А теперь взгляд затравленный, на руках синяки и ссадины, будто он упал или с кем-то дрался.

– Почему ты здесь?

Кор не похож на человека, способного сбежать в лес. На экскурсии он старался не смотреть за стеклянный купол, впрочем, как и большинство ребят из нашего класса. Но ответ буквально поражает.

– Меня обвинили в нарушении закона, – выдаёт он. – Будто я утаиваю информацию, которую должен был передать охране.

– Что?!

– Они сказали, мне известен список тех, кто переходит границу.

– Чушь какая-то.

Я с надеждой ищу в его лице хоть какие-то признаки лжи, но ничего не нахожу. Бросаю растерянный взгляд на Кит, снова на Кора.

– Как ты оказался здесь? – но ответ мне уже известен. И когда Кор рассказывает про ночной приход охраны, про вертолёт, высадивший его в лесу, я лишь киваю, а во рту снова появляется горький металлический привкус.

– Хорошо, – Кит замечает моё состояние. – К тебе сейчас придут, Кор. Не бойся, здесь тебя не тронут. И советую говорить правду без утайки.

Мы оставляем его, идём обратно к лестнице. По пути несколько раз оглядываюсь. Кор, побледневший ещё сильнее, смотрит куда-то в пространство. Спустившись, Кит ведёт меня в сторону от костров.

– Там склад, – поясняет она на ходу. – Твой рюкзак отнесли туда же. Я подумала, он может тебе понадобиться.

Машинально бросаю взгляд на запястье, украшенное татуировкой. Бинт сильно обтрепался, и полосы на свету заметить несложно. Мой первый порыв рассказать о непонятном рисунке вдруг затухает. Интуиция буквально кричит о том, что нужно молчать. И я решаю прислушаться к ней.

Кит ныряет в густые кусты. Она шипит, продираясь сквозь ветки, придерживает их, чтобы не хлестанули меня по лицу. Вход открывается внезапно, когда кажется, что отсюда уже не выбраться. Опасливо пригибаюсь, хотя меры предосторожности излишни, сюда с лёгкостью пройдёт и более высокий человек. Внутри сумрачно, свет проникает через пару окошек в крыше. Вижу множество полок, уходящих вперёд. Вещи стоят на них, на полу, какие-то сумки подвешены к потолку. Мой рюкзак, нетронутый, лежит у самого входа. Кит подходит к одной из полок, берёт что-то и оборачивается ко мне.

– Сель, – она озабоченно смотрит на меня, но мысли её явно далеко от этого места. – Подожди здесь, хорошо? Или можешь выйти на улицу, но не уходи никуда. Я отойду на несколько минут, нужно поговорить кое с кем.

Оставшись одна, с облегчением выдыхаю. Никак не удаётся избавиться от первого впечатления: Кит немного пугает меня.

Но я отвлекаюсь от мыслей о девушке и с любопытством изучаю содержимое полок. Находки порой заставляют брови в недоумении приподниматься. Семена каких-то овощей и рядом сложный механизм. Детское ведёрко, в котором наручные часы – множество часов. Рычаги, похожие на те, которые стоят в вертолёте. Внизу тянутся канистры, в некоторых вода, в других песок. Чтобы осмотреть всё находящееся здесь, потребуется не один день, Кит же вернётся с минуты на минуту. Выхожу на самое светлое место, под окошко, достаю из рюкзака мазь, чтобы замаскировать руку. Не могу объяснить, почему я это делаю, но уверена, что поступаю правильно. И понимаю, что прятать татуировку будет сложнее, чем предполагалось. Найти аптеку, в которой продаются бинты, в лесу не так-то просто. Но думаю, к тому времени, как мазь и бинт кончатся, меня здесь уже не будет.

– Привет.

Упавший под ноги рюкзак поднимает в воздух пыль. Торопливо опускаю рукав, оборачиваюсь. В дверном проёме стоит Командир, лица его почти не видно в темноте. А я уже успела забыть о его существовании.

– Кит не может сейчас вернуться. Требовала, чтобы чем-то занял тебя. Всё успела посмотреть?

Помотав головой, отпихиваю рюкзак в сторону, стараясь проделать это как можно незаметнее. Почему-то не проходит ощущение, что меня застали на преступлении.

– Идём, проведу экскурсию, –это слово вызывает неприятный холодок в груди. – У нас много интересного.

Он выжидающе смотрит на меня и после недолгого молчания неожиданно добавляет:

– Я понимаю, каково тебя сейчас. Прости, помочь забыть пережитое я не в силах. Но со временем станет легче. Я Лама.

– Сель.

Последние слова растапливают что-то внутри. Может, ещё не всё потеряно.

Спустя несколько часов, оставшись одна, сижу на поваленном дереве недалеко от лагеря, обдумывая всё, что удалось узнать. Распорядки, расположение домиков, обязанности… Лама сказал, я могу оставаться здесь, сколько захочу. Хмурюсь, восстанавливая в памяти разговор.

– Хоть навсегда?

Он отводит взгляд в сторону.

– Ну… ты сама поймёшь, Сель.

– А сейчас?

– Потом, хорошо? Тебе ведь около шестнадцати? Пока рано задумываться об этом.

Мне не нравится подобная неопределённость. Но в конце концов в мои планы не входит задерживаться здесь надолго. Я найду способ доказать ошибку охраны и вернусь домой, к Эрику.

– Кор, – вспоминаю я вдруг. Ему тоже несладко. Совсем один в незнакомом месте, в лесу. Он ведь никогда не убегал из Города, его пугает это место гораздо сильнее, чем меня. Спрыгнув на землю, иду обратно к лагерю.

Рассказ Ламы подтвердил мои догадки: поселение и вправду возникло давно. Но кто основал его и зачем, до сих пор остаётся загадкой. Возможно, когда-то здесь была часть Города, но по какой-то причине её покинули. И это не последняя загадка, ведь мне до сих пор не объяснили, что делают здесь ребята, почему живут среди леса, в глуши. Что мешает им вернуться в Город, почему они ушли оттуда? Они тоже изгнанные? И почему не боятся монстров, которыми нас запугивают с детства? Вокруг лагеря нет заметных ограждений, он не обнесён забором, ничем не защищён. Но Лама умело проигнорировал большинство моих вопросов.

Кор там же, где встретились первый раз. Царапины покрыты вязкой тёмной мазью, местами наложены бинты. В целом выглядит намного лучше, хотя испуг до конца не прошёл. Парень смотрит вниз, опершись на перила, и напряжённо о чём-то думает. Подхожу, встаю рядом.

– Думаешь, это ошибка? – спрашивает он, не переводя на меня взгляд. Похоже, ему рассказали мою историю, иначе как объяснить то, что он даже не пытается выяснить, что же я здесь делаю?

Пожимаю плечами.

– По крайней мере не позже, чем через месяц-другой, планирую вернуться в Город. Не знаю, как доказать невиновность. Но там у меня брат, вряд ли он оставит так всё. Впрочем, – вздыхаю, – Он ведь не знает, где я.

Внизу, возле кострищ, где рассказывала ночью свою историю, несколько ребят обсуждают что-то, бурно жестикулируя. Голоса не слышно, но проходящие мимо останавливаются, заинтересовавшись. Потом вдруг срываются с места, бегут к складу.

– Ты веришь, что приговор аннулируют?

Теперь он поворачивается, требовательно смотрит, ждёт ответ. Что сказать ему? Что не верю? Произнеся вслух эти слова, я поставлю крест на былой щепотке уверенности. Но действительно ли от неё что-то осталось?

– А ты?

– Нет. Не думаю, что это ошибка. Вернее… Ладно, не стоит, глупости это. Прости.

– Знаешь, – перебиваю его. – В последнее время у всех, кто окружает меня, сплошные тайны и загадки. Никто не раскрывает полностью правду, одни недомолвки. Давай хоть ты не будешь поступать так же? Если известно что-то, чего не знаю я, выкладывай.

Он мнётся.

– В общем… я знал, что ты ходила в лес.

– Что?!

Обессилено облокачиваюсь на перила. Мне сложно поверить, но Кор не мог просто выдумать такое. Но кто ещё мог знать? И почему он не выдал меня, он ведь понимал, что грозит за такое?

Замечаю внизу Кит. Она кричит, напугано и зло, размахивает руками.

– Я не знаю, что там творится! – доносится спустя мгновение.

Снова кого-то нашли? Кор пытается удержать меня, просит не лезть туда. Но я вырываюсь, почти что скатываюсь вниз, не обращая внимания на резкую боль в плече. В глазах рябит от убегающих вверх ступеней. Когда спрыгиваю на землю, Кит уже скрылась среди деревьев. Устремляюсь за девушкой, подхватывая, сама не зная зачем, длинную прочную палку. Прорубаю ей проход среди зарослей. Нога проваливается по колено в мокрую, заполненную водой ямку. Шиплю от боли, на глазах выступают слёзы. Но выбираюсь и продолжаю путь. Я должна узнать, что подняло на ноги весь лагерь.

– Кит!

Крик обрывается, запутавшись в густой листве. Кит не слышно. Иду наугад, ориентируясь на поломанные ветви и примятую траву. Когда-то казалось, все леса похожи друг на друга. Теперь понимаю: это не так. Возможно, будь рядом с Городом настолько неприветливый лес, густой и непроходимый, моя первая вылазка оказалась бы последней. На коже и одежде остаётся липкая паутина. Свет проникает с трудом сквозь густые кроны, солнечное тепло не вытесняет прохладу. Сзади кто-то, устало пыхтя, доламывает уцелевшие ветки. Затаиваюсь в тени возле одного из стволов. Мимо с сумкой через плечо продирается Белка. Он не замечает меня. Справедливо решив, что он верно укажет дорогу, крадусь вслед за ним. Теперь иду гораздо тише, слежу за каждым шагом, дышу через раз. И всё равно меня замечают. Не Белка, а Кит, вынырнувшая откуда-то сбоку.

– Её-то зачем потащил? – набрасывается девушка на парня.

Он с удивлением оглядывается.

– Я сама, – не даю ему времени на оправдания. – Раз я теперь с вами, имею полное право всё знать. Разве не так?

Кит качает головой.

– Какая ты неугомонная. Во-первых, мы ещё ничего не решили. Да и не готова ты увидеть, куда мы идём. Даже со всеми вылазками за Город. Здесь гораздо страшнее и всё по-настоящему, ты не отыщешь в этих дебрях охранников с оружием, которые при первой опасности бросятся на помощь. Да, не смотри так удивлённо. Может, ты и не знаешь, но многие километры вокруг Города патрулируются, охране пограничной зоны тоже несладко живётся.

– Брось, Кит, – Белка нетерпеливо смотрит на нас. Сумка оттягивает его плечо. – Мы уже пришли, назад я её не отпущу без оружия. И тебя одну не оставлю. Мы не знаем, что ждёт там, почему вдруг все взбесились.

– Не одну, там Пит, – огрызается девушка в ответ.

– Думаешь, он зря поднял тревогу? Прислушайся.

Я тоже невольно напрягаю слух. Спину обжигает ледяная волна. Из-за нашей перепалки не слышен был этот ужасающий вой. Вытираю внезапно вспотевший лоб, не пытаясь скрыть нахлынувший страх. Это были не сказки, монстры существуют. Они здесь, возле нас, в нескольких сотнях шагов. Вспоминаю волка, и внутри всё скручивает. Похоже, меня сейчас вырвет.

– Бежим отсюда, – сдавлено шепчу и тяну на себя Кит. Она смотрит на меня с жалостью.

– На ней лица нет, Тик. Они же чувствуют страх!

– Уже почувствовали, – отрезает Белка, которого на самом деле зовут Тик. – Рано или поздно её сюда кто-нибудь да привёл бы. Или сама дошла бы, с такой-то тягой к… приключениям. Всю жизнь не получится прятаться, Кит. Ничего хорошего не выйдет из подобной затеи. Я знаю, чего ты боишься. Только тебе давно пора выговориться и отпустить ситуацию. У каждого из нас за спиной свой груз, своя тяжёлая ноша. Так и ты не неси её в руках, брось.

Губы Кит шевелятся беззвучно: ответ перекрывает новый звериный рык, громче прежних. Теперь страшно не только мне. Тик, побледневший, но по-прежнему собранный, поворачивается ко мне.

– Сама напросилась. Что-то и правда беспокойные сегодня. Они в клетках, Сель, по крайней мере, должны быть в них, – парень задумчиво кусает костяшки пальцев. – Но держись рядом со мной. Будешь делать всё, что скажу. Главное – не отходи. И старайся не поворачиваться спиной.

– Не поворачиваться спиной? В клетках? О чём ты?! Постой!

Он уже уверенно идёт вперёд. Рядом со мной – звучит в ушах. Но держусь на один шаг сзади. Кит, несколько секунд поколебавшись, догоняет нас. Кажется, она обижена.

Заросли расступаются. То, что открывается взору, и ужасает, и восхищает одновременно. Лама не рассказал мне об этом месте. Вот они – монстры, живущие в лесу. Но они… не опасны! Вижу множество клеток самых разных размеров и форм, в каждой из них по чудовищу. Вместе с хрипом, воем и рычанием из пастей некоторых вытекает слюна. Одни смотрят на нас, другие не обращают внимания, беснуются, бросаются на прутья, метаются из угла в угол. Должно быть, случилось что-то необыкновенное, ничем иным не объяснить подобный всплеск бешенства.

– Наконец-то!

Домик, из которого наперерез нам бежит парень чуть старше Тика, стоит на приличном расстоянии от клеток, в укрытии среди густых ветвей. Сам парень не на шутку перепуган.

– А где остальные?

– Почти все разбрелись, лагерь пустой. Новая волна изгнанных, – Тик кивает в мою сторону. – Вот, одна из них. Сель.

– Понятно. Я Пит, – он бросает быстрый взгляд в мою сторону, но тут же переключается на более важные дела. – Это случилось три часа назад. Оживление началось с задних рядов, с западной стороны. Сюда перешло спустя час. Я, конечно, пытался усмирить, но распылитель закончился.

– Давно говорил перетащить часть уколов сюда, – ворчит Тик, расстёгивая сумку. – А тянул-то что? Ждал, пока окончательно с ума сойдут?

– Думал, что сам справлюсь, – Пит виновато разводит руками.

– Сам думал… В клетки к ним тоже сам полезешь?

Пит бледнеет сильнее, умоляюще смотрит на Тика, на Кит. Тик злорадно усмехается. Он пугает меня. Куда подевался задорный парень-балагур? Он достаёт из сумки небольшой, меньше ладони, пистолет. Следом за ним баллончик, который протягивает Кит.

– Через пятнадцать секунд.

– Помню, – кивает девушка.

– Ты за мной, – это адресовано мне. – Смотри внимательно, если увидишь кого-то или что-то подозрительное, дай знать.

Толку объяснять, что здесь всё вызывает подозрения? Снова иду на шаг позади него. Тик предельно напряжён, на открытой шее дёргается жилка. Он направляется к ближайшей клетке. Знаком приказывает остановиться, сам идёт дальше. Кит замирает на полпути. Зверь с длинными лапами, на каждой из которых толстые тяжёлые когти, мечется по кругу. Заметив незваного гостя, он ощетинивается, готовится к прыжку. Забыв о решётке, надёжно защищающей парня, бросаюсь к нему – одновременно с прыжком чудовища. Тик вскидывает руку, беззвучно вылетает из пистолета пуля. Парализующая, как объясняет поймавшая меня Кит. Это единственное, что я слышу. Она отталкивает меня обратно, а сама, поравнявшись с Тиком, распыляет в клетку содержимое баллончика. Не этим ли усыпили и меня? Всё занимает не больше полуминуты. Зверь крепко спит, и бока его раздуваются от тяжёлого дыхания.

– Дальше! – резко командует Тик, не обращая внимания на временное замешательство. И мы с Кит, по-прежнему держась на расстоянии одного шага, следуем за ним. Отточенный до детали сценарий повторяется вновь и вновь. Результат неизменен. В глазах рябит от стальных прутьев, лап, хвостов, крыльев. Меня пробивает нервная дрожь. Оскал за оскалом откладываются в памяти. Как можно по доброй воле стать здесь сторожем? Если не ошибаюсь, Пит именно такую роль выполняет в этом месте. Напоминаю себе, что звери заперты, но это слабо успокаивает.

– Такое чувство, будто там кто-то выбрался на свободу.

Тик с закрытыми глазами сидит возле одной из клеток, прислонившись к стенке. Я опасаюсь подойти ближе, хотя зверь усыплён. По вискам парня катится пот, ноги дрожат от усталости и напряжения. Наверно, прошёл уже час с тех пор, как мы пришли сюда. Остаётся последний участок.

– Или кто-то вышел к ним из леса.

– Думаешь, выловили не всех?

– Западная часть изучена хуже остальных, сама же знаешь, – он с трудом открывает глаза, исподлобья смотрит на подругу. – Идти всё равно придётся.

Он жадно допивает остатки воды. Достаёт из сумки ещё два усыпляющих баллончика. Один протягивает мне.

– Последние. Надеюсь, хватит. Запомнила, что делать?

Конструкция несложная, я киваю. На этот раз идём медленнее, внимательно смотря по сторонам, выхватывая каждое движение. Качнётся ветка – замираем. Скрипнет ствол – напряжённо всматриваемся в лес. Клетки здесь стоят на гораздо большем расстоянии, видимо, хищники собраны наиболее опасные.

– Постой.

Кит останавливается. Тик тоже. Я напряжённо всматриваюсь в островок высокой травы впереди. Её ветер качает, или скрывается кто-то, готовясь напасть? Но время проходит, никто не выскакивает с оглушительным рычанием.

– Там, – говорю одними губами и показываю вперёд. – Там определённо кто-то есть.

Тик медленно движется в указанном направлении, чуть отведя в сторону руку с оружием. Напряжение достигает пика, он в любую секунду готов сделать выстрел. Несмотря на запрет, мы, пригибаясь, крадёмся за ним. Островок снова шевелится. До нас доносится еле слышный стон. Человеческий стон. Едва не споткнувшись о ноги Тика, лечу вперёд, наплевав на безопасность.

– Сель, стой!

Он, не прицеливаясь, выпускает пулю. Я не успеваю обогнать её. И когда склоняюсь над девушкой, что лежит в траве, та уже без сознания. По коже пробегает озноб. От звуков ли, которые доносятся со всех сторон? Нет. Оттого, что узнала её – ту, что сидела в школе передо мной.

И вновь всплывает в голове: я даже не спросила её имя.

Не сразу замечаю Кит и Тика, склонившихся над нами. Впрочем, девушка тут же убегает. Уже издалека доносится её крик, что она к Питу, нужно сообщить в лагерь. Кому сообщить, если почти все разошлись?

Тик отстраняет меня, пытается услышать дыхание.

– Пусти, – шёпотом прошу я, голос почти пропадает. – Я умею.

Пульс прощупывается, пусть и еле заметный.

– Куда попала пуля? Её можно вытащить?

Тик качает головой.

– Она мгновенно рассасывается, разносится с кровью по всем клеточкам тела. Обычно после таких выстрелов сон длится несколько минут, поэтому мы и закрепляем успех с помощью сонных баллончиков. Но… в общем, эти пули не рассчитаны на людей, они для животных. А их усмирить гораздо труднее. Боюсь, оцепенение продлится не менее пяти часов.

– Мы учились вместе, – сообщаю после нескольких минут молчания. – Мы практически не знали друг друга. Класс сформировали недавно.

Задумавшись, изучаю её лицо. Тёмные полукруги под глазами, впалые щёки. Сколько дней блуждала она, прежде чем оказаться в этом жутком месте? Как и Кор. Он выглядел ничуть не лучше. В животе что-то обрывается, как во время падения.

– Мне нужно в лагерь.

– Нам всем нужно в лагерь. Подожди немного, Кит вызовет помощь. Да толку-то… По такой чащобе носилки не пронести. Думаю, справлюсь сам. Поможешь?

Вместе мы поднимаем её. Тик сначала берёт на руки, но после попросту перекидывает через плечо. Возле домика сторожа пусто, но искать Пита или Кит некогда. Несколько раз позвав и не дождавшись ответа, мы вступаем в лес. Молчание угнетает, нагоняет страх. Каждый звук отдаётся в ушах с троекратной громкостью. А чудовища западной зоны, которых мы так и не усыпили, протяжно воют вслед. Чтобы сбросить пугающее оцепенение и утолить любопытство, спрашиваю Тика, кто был тем безумцем, решившим собрать столько диких зверей в одном месте. И он рассказывает мне удивительную историю.

Появление зоопарка – так называется это место – связано с множеством тайн, как и многое другое в этих краях. Некоторые утверждают, будто клеткам более двухсот лет. Кто-то говорит даже о многих сотнях, но это уж точно выдумки. Не известно ни имя человека, приказавшего свезти клетки сюда, в глушь, ни цели, которые он преследовал. Возможно, раньше и сюда приводили на экскурсии: чуть дальше в лесу, в другой стороне, куда заходили редко, находится заброшенная посадочная площадка для вертолётов. Она давно заросла травой и кустарником. Туда опасаются ходить, потому что не раз слышали подозрительные звуки в разрушенном здании, где раньше сидели диспетчеры. Будто бродит кто – не то зверь, не то человек. Движение в том районе возникало периодически, могло месяцами быть тихо. Первыми появление чужаков замечали звери, начинавшие беспокойно выть по ночам. Будто этот таинственный кто-то пробирается на территорию зоопарка и ходит здесь. Для чего и кто – неизвестно. Именно это стало причиной появления сторожа. Больше для того, чтобы успеть сообщить остальным, а не разбираться самостоятельно: никто не решается высунуть нос за дверь с наступлением темноты.

– Но с чем связаны те звуки в диспетчерской?

– А кто его знает, – Тик пригибается под веткой, которую я держу. – Ту зону прозвали запретной ещё до моего появления. После того, как несколько ребят пропало.

– А животные? – вспоминаю я. – Не бессмертные же они. Неужели вы по лесам новых вылавливаете?

– Случайно если только. Тут другое, – он досадливо морщится. Похоже, он устал, хоть и не признаётся. – Понимаешь, всегда находятся те, кто думает не как остальные. Казалось бы, перемрут они, все только легче вздохнут. Но некоторые – и Лама в их числе – придерживаются мнения, что им, этим монстрикам, необходимо размножаться. Якобы они на нашем попечительстве, и мы обязаны сохранить популяцию.

– Лама здесь командир?

– Здесь нет командиров. Есть те, кто не раз доказал и ещё докажет, что к их мнению необходимо прислушиваться.

Некоторое время идём молча. Я перевариваю полученную информацию. Тик шумно дышит и перешагивает муравейники, которых здесь на удивление много. Что-то не даёт покоя.

– Послушай, а ты…

– Тише! – обрывает он меня. – Слышишь?

Испугаться не успеваю: из густой листвы выныривают ребята, некоторые знакомы мне по ночному костру. Лес наполняется голосами, расспросами. Найденная девушка перемещается на другие руки, её уносят в лагерь. Мы разделяемся. Тик, несмотря на усталость, рвётся возглавить тех, кто отправляется осматривать зоопарк вторично. Несколько человек уходят назад в лагерь. Меня отправляют с ними, не слушая возражения. Но сдаюсь я быстро: возвращение в зоопарк на пару часов отсрочит важный разговор.

Кор по-прежнему сидит наверху. Устроившись в гамаке, он уплетает что-то вкусное. Желудок предательски урчит: только сейчас понимаю, что кроме двух бутербродов и земляники, найденной в лесу, ничего не ела с начала изгнания. Не поэтому ли меня так шатает? Кор замечает голодный блеск моих глаз.

– Прошу, присоединяйся к моему скромному пиршеству.

Хочется сразу всего и побольше. Вскоре рот набит чем-то тёплым, сочным, невероятно вкусным. Останавливает меня желудок: он противится такому количеству еды после долгого перерыва. С жалостью вздыхаю и отодвигаюсь в сторону.

– Улетела, как будто бешеная оса тебя ужалила, – качает он головой. – Что узнала в лесу?

– Много чего. В двух словах и не расскажешь.

– А ты попробуй.

– Во-первых, там зоопарк. Жуть полнейшая! По-моему, никто в жизни не видел столько монстров в одном месте, – он морщит лоб, пытаясь понять, о чём речь. Но я уже переключаюсь на другое, после он и сам увидит. – Во-вторых, мы нашли…

– Что?

– Кого. Она… Я не помню, как её зовут. Но есть кое-какие догадки на счёт того, что с нами происходит. Поэтому я и пришла к тебе. Думаю, у кого-то зуб на наш класс. Слишком много совпадений для того, чтобы считать это ошибкой.

– Та, кого вы нашли, училась с нами? – понимает он.

– Да. Сейчас я поделюсь своими догадками, а ты добавишь, что известно тебе, – он кивает. – В общем, эпидемия на самом деле выдумка.

– Какая эпидемия? – не понимает он.

Несколько секунд молча смотрю на него, собираясь с мыслями.

– Когда последний раз ты был в школе?

– Недели две назад. Через несколько дней после экскурсии, – это слово даётся ему с трудом, – Отец попросил остаться и помочь ему с работой, он часто просил об этом. А ещё через несколько дней меня забрали.

Мысленно прикидываю, что в лесу он должен был провести около недели. Во рту мгновенно пересыхает.

– Если коротко, в эти дни нас становилось всё меньше, – продолжаю уже намного тише. – Я заметила это не сразу. О нас будто все забыли – учителя и остальные. Когда обратила внимание, что многие пропали, мне сказали, будто началась эпидемия.

Только теперь вижу странность. Начнись эпидемия в самом деле, Эрик первый узнал бы об этом и запер меня дома.

– Это были выдумки, – тоска вновь охватывает меня, стоило лишь понять истинную причину. – Им нужен был предлог убрать нас без лишнего шума. Вопрос: чем помешали им обычные школьники?

– Им помешала ты.

– Что?

– Ну, конечно. Помнишь, ты спросила у них про волка? Те охранники были уверены, что им удалось убедить нас. Так оно и было. Но твой вопрос… Думаю, они поняли, что проще ликвидировать нас, чем подвергать систему опасности.

– Всё равно не понимаю, – я утыкаюсь носом в колени.

– А здесь и нечего понимать. Цепочка выстраивается элементарная. Ты при всём классе подвергла их слова сомнению. Бросила вызов. Такое не прощают. Они готовы простить, что мы увидели недозволенное. Готовы простить невысказанные сомнения. Но озвученное недоверие – нет. Ты дала понять, что таишь в себе опасность.

В носу щиплет от неожиданно набежавших слёз. Встаю осторожно, чтобы не раскачать Кора, отхожу к перилам. Смотрю вниз, а в глазах всё расплывается. На спину в успокаивающем жесте ложится тёплая рука.

– Это из-за меня, – глухо говорю я, стыдясь посмотреть на него. Одно дело знать, что оказалась в лесу из-за собственного нарушения. Но представить, что по лесу могут быть разбросаны одноклассники – неподготовленные, беззащитные, что из-за моей ошибки могут погибнуть другие люди…

– Откуда тебе было знать? Кроме того, любой мог задать тот же вопрос, просто у тебя вышло чуть быстрее.

– Это не оправдывает меня. Но сейчас уже поздно разбираться. Нам нужно вниз. Идём.

Спустившись на десяток ступеней, понимаю, что надо мной по-прежнему никого. Поднимаюсь обратно, Кор стоит шагах в пяти от края, закусив губу.

– Ты хочешь сказать, нам нужно вниз по этой лестнице? Другого пути нет?

– Нет другого пути, – нетерпеливо отвечаю я. И понимаю: он боится высоты. – Ты смотришь только перед собой, ясно? Опускать голову вниз не нужно. Ты даже не поймёшь, что стоишь не на земле.

Он кивает, но не торопится приблизиться к лестнице.

– Не проторчишь же ты тут вечность?

Последний аргумент побеждает страх. Видимо, Кор решил, что лучше оказаться внизу и больше никогда не забираться обратно. Интересно, а каким образом нас подняли туда? Даже в одиночку это не так просто. Надеюсь, нас не подвязывали в темноте верёвками, как груз.

Спуск проходит без происшествий. Кор послушно держит голову перед собой. На мгновение закрадывается мысль, что он и вовсе зажмурился. Спрыгнув в траву, оглядываюсь, вспоминаю прогулку с Ламой, когда он показывал, что где находится. Он говорил, здесь есть медпункт.

– Туда.

Кор шумно спрыгивает и догоняет меня. Вместе пересекаем лужайку, где начинаются приготовления к розжигу ночных костров. Возле них до самого утра просидят дежурные. Конечно, несколько человек не сможет противостоять нападению. Но для такого случая предусмотрена особая сигнализация: множество верёвок, расходящихся во все концы лагеря. Дёрнешь одну – вся система приходит в движение. Главное – запомнить обозначение сигналов, чтобы не ошибиться местом происшествия.

Медпункт, в отличие от большинства местных построек, не укрывается ни в кустах, ни на верхушке дерева. Это уютный маленький домик с окном шириной почти во всю стену, чтобы беспрепятственно пропускать внутрь свет. В нём как раз помещается пара кроватей, высокая стойка с полками, на которых лежат лекарства, стол и табурет. Сейчас в домике многолюдно. Кроме доктора – того самого парня, что осматривал мою руку вчера – и спящей девушки внутри и около входа теснится человек десять. Всем любопытно, кто она – очередная новенькая. Кор не без труда проталкивается до кровати, оглядывается на меня.

– Мира? – он вновь бледнеет, голос срывается. – Ну, конечно… Мы правы, Сель, действительно правы…

Но непохоже, что осознание правоты приносит ему радость. Без сил опускаясь на пол, парень прикрывает глаза. Остальные переводят заинтересованные взгляды с Кора на меня, ожидая развития темы. Но доктор безжалостно выгоняет всех, оставив в домике лишь нас двоих.

– Вы знакомы?

Я сажусь рядом с кроватью на корточки. Девушка по-прежнему бледная, дыхание еле различимо. Надеюсь, выстрел не окажется для неё смертельным.

– С ней всё в порядке. Глубокий сон – последствие парализующей пули и полного истощения. Несколько дней строгого режима – и будет как новенькая.

Я не очень-то верю доктору немногим старше меня. Эрик учился не один год и до сих пор учится, проходит разные проверки, подтверждающие его квалификацию. Что же говорить о семнадцатилетнем парне? Знания, почерпнутые им, наверняка поверхностные. Но выбора нет, похоже, в Город нам путь заказан.

– Сколько пройдёт времени, прежде чем она придёт в себя?

Он пожимает плечами.

– Это первый случай на моей памяти. Думаю, не меньше двух часов.

– Мы подождём.

И мы ждём. Парень ворчит, что ему нужно работать, но мы пропускаем слова мимо ушей. Тогда он садится, листая толстую книгу. Кор, уже пришедший в себя, нарезает круги вокруг дома. Он не отвечает на мои вопросы, что-то обдумывая. Поняв, что пока ничего не добьюсь, устраиваюсь на пороге, время от времени привставая, чтобы пропустить посетителей медпункта внутрь. Одних замучила головная боль, другим необходима таблетка от рези в желудке. Я только улыбаюсь, слушая их жалобы: даже ребёнку было бы очевидно, что всех сюда ведёт одна причина – девушка, найденная в зоопарке. Интерес подогревает ещё и то обстоятельство, что вышла она со стороны запрещённой зоны. Быстро же здесь расходятся новости.

Когда подходит к концу второй час ожидания, к домику приближается группа, которая отправлялась в зоопарк. Возбуждённо переговариваясь, они вваливаются внутрь.

– Стэл, перевяжи его, скорее!

Перевязать нужно Тика. Он держит руку на весу, обмотав её по локоть чьей-то кофтой. Даже на тёмной ткани заметны влажные бурые разводы – кровь. На лице доктора никаких эмоций. Остановившись возле стойки с медикаментами, он так смотрит на прибывших, что те замолкают и быстро ретируются на улицу. Дверь захлопывается, отрезая происходящее внутри. Подглядывать в окно никто не решается.

– Что произошло? – спрашиваю, не обращаясь ни к кому определённому. Мне наперебой объясняют, что Тик не рассчитал расстояние между собой и зверем. Тот оказался чересчур резвым и сумел просунуть когтистую лапу между широкими прутьями и царапнуть руку. Рану сразу перевязали, как смогли, но кровь долго не останавливалась.

– Как бы зашивать не пришлось, – вздыхает кто-то. Я поёживаюсь, вспоминая рассказ Эрика о пораненном охраннике. Вряд ли здесь проводят подобные операции под наркозом, для лесного лагеря это непозволительная роскошь. Хотя, если подумать, откуда здесь вообще какие-либо лекарства? И множество вещей на складе. Сложно увязать в единое целое то, что я узнала об этом месте.

Проходит около получаса, и Тик выходит к нам. Усталый, он находит в себе силы улыбнуться и заверить нас, что всё в порядке. По одному, по двое все растекаются в разные стороны, по своим делам. Тик же садится рядом со мной в траву, прислонившись спиной к тёплым шершавым доскам домика. Закрывает глаза и тихо насвистывает незатейливый мотив.

Смеркается. Небо постепенно заволакивает тёмной плёнкой. Закат сегодня скомканный, затянутый рваными облаками. Сейчас в этих разрывах видно местами маленькие остроконечные звёзды. Затихает в лесу вечерняя птичья перекличка. Воздух чуть дрожит, жара, пришедшая недавно, не спадает до поздней ночи. Лишь на рассвете станет свежо и легко дышать.

– Идём к кострам. Думаю, там сегодня будет что послушать.

Тик ободряюще улыбается мне, но глаза выдают жуткую усталость. Не столько физическую, сколько моральную. Я заглядываю в медпункт. Стэл шёпотом отвечает, что всё по-прежнему. Я прошу его сообщить, если Мира очнётся. Он кивает, хотя вряд ли он сумеет ночью найти посыльного для меня. Напоследок ещё раз взглянув на одноклассницу, ухожу. Кроме нас у домика никого, Кор куда-то пропал. Наверно, увязался вслед за ребятами или самостоятельно изучает лагерь.

До костра нас провожают звонкие цикады. В траве замечаю несколько зелёных пятнышек: светлячки. Тик не ошибся: на брёвнах уже немало народу. Втискиваемся на освобождённое местечко, я настороженно подбираюсь, заметив напротив Кит. Но девушка приветливо машет распахнутой пятернёй, не отвлекаясь от разговора.

– Сель! – кричит она через минуту. – Любишь печёную картошку?

Картофелина обжигает пальцы, я ловлю её и тут же роняю в траву возле ботинок. Кит смеётся над моей неловкостью. Беру протянутый влажный лист размером больше ладони, заворачиваю картошину в него и дую. Запах дразнит, щекочет ноздри. Ещё до того, как она успевает хоть немного остыть, я съедаю угощение.

– Ну, как, нравится?

– Ошень! – отвечаю, не переставая жевать.

Так и сидим, перебрасывая с бревна на бревно картофелины и щурясь на костры. У Тика на щеке мягкий отсвет, золотятся светлые волосы. Он уже отошёл от дневного приключения, только перевязка на руке напоминает о случившемся. Оживлённо жестикулируя, парень пересказывает события тем, кто ещё не успел услышать и тем, кто пришёл послушать в очередной раз. Перебивая друг друга, мы рассказываем, как пришли в зоопарк и нашли Миру. Но нас не слышно из-за голосов других. За несколько часов утреннее происшествие успело обрасти красочными легендами. Я только сдавленно хихикаю в коленки, слушая, как мы сражались с каким-то чудным зверем, название которого и не выговорить с первого раза. По одной версии именно он разорвал Тику до кости руку. Тик не подтверждает и не опровергает эти слухи, он сквозь опущенные ресницы смотрит, как лижут ветви языки пламени.

– Сель, а правда, что ты с той девочкой училась в одном классе?

Я киваю. Рассказывать особо нечего, но неловко молчать, видя столько горящих любопытством глаз. И я рассказываю. Рассказываю, как учились в школе, как ходили на экскурсии. В первую ночь у костров почти никого не было, а теперь такая атмосфера, что невольно хочется открыть все секреты. Вспоминается удивительный случай, с которого и полетело всё кувырком в нашем классе. Я сбивчиво пересказываю им про парня, выбежавшего к тоннелю, и про тех, кто спас его от волка. Оглядываюсь: не узнал ли кто-нибудь из них себя в моём рассказе? Но на меня смотрят с удивлением, едва ли не со страхом. Неужели снова что-то сказала не так?

– Заблудшие? – неуверенно предполагает Кит в наступившей тишине. – Как они выглядели, Сель?

– Они похожи на охрану, – торопливо отвечаю я. – Только одеты странно. В чёрные обтягивающие костюмы и шлем ещё. И у него в руке у одного был маленький пистолет.

– Они.

Тик подрывается с места, словно что-то должно произойти. Все настороженно вглядываются во мрак. Но вокруг тихо, только хлопает крыльями сова за пределами светового круга. Я уже жалею, что начала разговор, но время вспять не повернуть. Тик поворачивается ко мне, в глазах пляшут оранжевые искры, губы сомкнуты в тонкую линию.

–Ты врёшь.

–Зачем мне говорить неправду? – обижаюсь я. – Да, мы знакомы всего пару дней, ты можешь верить мне только на слово, но…

– Тик, хватит!

С удивлением поворачиваюсь в сторону Кит. Это она сейчас заступается за меня? Девушка бросает в костёр несколько веток и поднимает сердитый взгляд.

– Она права: какой смысл сочинять сейчас сказки? Да и что она могла знать, живя в Городе? Не её вина, что в своё время мы допустили ошибку.

– Не мы, – насупившись, парирует Тик. Он покачивает раненную руку, будто усмиряя боль. Мне жалко его, и Кит, и всех остальных. Никто не объясняет, кто они – эти заблудшие, но, как видно, их здесь боятся.

– Мы, Тик, мы, пускай нас и не было здесь в то время. Всё, что происходило, происходит и будет происходить здесь, касается каждого из нас вне зависимости от наших желаний. И если прежде была допущена оплошность, кроме нас разгребать последствия некому. Сель, мы теперь заодно, думаю, тебе полезно будет узнать, что так расстроило нас в твоём рассказе.

Это она сейчас дала понять, что принимает меня? Я удивлённо смотрю на девушку. Но та, не говоря больше ни слова, легко перепрыгивает бревно и кивком указывает следовать за ней. Скомкано прощаюсь, чувствуя повисшее в воздухе напряжение, и догоняю Кит. Она легко может пройти ночью с одного конца лагеря на другой, но для моего спокойствия в её руке горит фонарик.

– Конечно, Лама знает гораздо лучше меня, – начинает Кит, пока мы идём по тропинке. – Но никто не скажет, где он сейчас. Лама сам себе хозяин, бродит часто в одиночку по лесу, иногда безоружный. Геройствует, хотя кто-то сочтёт это за безрассудство.

– Думаю, он знает, что делает, – делюсь своим мнением на этот счёт. Я говорила с ним не так долго, но парень не произвёл впечатление глупого человека.

Кит оставляет реплику без ответа. Тропинка петляет между деревьями и кустами, огибает кособокий муравейник. Фонарик выхватывает стволы, за нами по земле ползут чёткие тени. Кит приводит меня в домик, похожий на медпункт, только более вытянутый, и окон здесь больше. Прикладывает палец к губам, взмахом ладони останавливает меня и одна заходит внутрь. Когда возвращается обратно, в руках её тонкое покрывало.

– Порядок. Идём.

– Куда? – мне не терпится услышать обещанную историю.

– На дерево. Там сейчас никого, поговорим в спокойной обстановке.

Плечо вновь начинает ныть, и словно чувствую натёртые сотнями ладоней железные скобы-ступени. Долгий подъём в темноте не приносит радости, но выбора нет. Обречённо вздыхая, я плетусь за девушкой.

– Устраивайся удобнее, разговор может затянуться.

Кит успевает забраться в гамак, дожидаясь, пока я догоню. Хоть с каждым разом забираться всё легче, но за девушкой мне пока не угнаться. Тяжело дыша, опускаюсь на соседнюю лежанку. Рядом Кит бросает покрывало.

– Под утро станет холодно, – поясняет она.

Словно забыв про обещание рассказать обо всём, она теребит в руках фонарик, разглядывает его. Наконец, замечает моё нетерпение.

– Смотри.

Она откручивает крышку, протягивает фонарик мне. Внутри множество проводков – все серые в темноте, батарейки, несколько лампочек. Пожимаю плечами. Я не понимаю, к чему это.

– Видишь, сколько всего скрывается под неприглядной оболочкой маленького фонарика? Вот и с нами так же. Ты видишь оболочку, знаешь лишь то, что лежит на поверхности. И сейчас я собираюсь показать часть того, что внутри.

– Часть? – невольно вырывается у меня разочарованное.

– Чтобы узнать всё, нужно прожить среди нас не одну жизнь, Сель. Нужно быть одновременно каждым из нас. Так вот, я раскрою тебе ещё одну из сторон нашей жизни, не самую приятную, и это не так-то просто. Даже не знаю, с чего начать. Если коротко, многое останется неясным. А если полностью… Впрочем, ночь впереди длинная. Итак, это случилось давным-давно. Множество лет назад, никто и не помнит, когда точно и почему это произошло, в Городе настало время массовых арестов. Нарушителей переселяли в спец учреждения, где они отбывали наказание. Но вскоре это правило ужесточили: вместе с нарушителями охрана забирала и детей, не достигших девятнадцати лет. Их поселяли отдельно. Объяснялось это просто: таким образом охрана манипулировала жителями. Они жили в вечном страхе разлуки с близкими, с теми, кто ещё не в состоянии постоять за себя. Подобный расклад мало кого устраивал, но протестовать опасались.

Я киваю. То, что рассказывает Кит, известно любому человеку, живущему в Городе. Это не тайна. И тем более никак не объясняет недавний разговор у костров. Но Кит продолжает.

– Как ты уже наверно догадалась – мы не городские. Я живу здесь около семи лет.

Семь лет! В первую ночь у костров упоминали уже эту цифру. И родители… они тоже умерли семь лет назад. Не понимаю, почему это в очередной раз всплывает в памяти. Но слушаю внимательнее, боясь упустить хотя бы слово.

– Но лагерь построили не мы. Этой лестнице в дереве минимум сто лет. Прости, Сель, что не смогу удовлетворить твоё любопытство, но ни мне, ни кому-то другому в этом лагере не известно его происхождение. Меня выкинули в лес так же, как и тебя. Я сидела в школе после уроков и ждала родителей. Они не разрешали мне добираться до дома одной, переживали. Обычно, когда уроки заканчивались, кто-то из них уже ждал меня. Но не в тот раз. Я долго сидела на ступеньках, и когда пришёл охранник, сразу поняла, что это за мной, – Кит ненадолго прерывается, глаза её темнеют. – Он сказал, что пришёл по маминой просьбе и сейчас отвезёт к ней. Я не испугалась тогда, напротив, с радостью полезла в вертолёт. Да и какой ребёнок бы не заинтересовался!

Смущаюсь, вспомнив свой почти что детский восторг во время полёта. А сколько тогда было Кит? Восемь, девять?

– Я даже не заметила, что полетели в другую сторону. Вертолёт углублялся в лес. И даже когда мы остановились на одной из полян и охранник вытащил меня наружу, не испугалась. Скорее – удивилась. Я думала, это игра. Но он улетел.

Мне было примерно столько же, когда начала убегать за Город. Но я всегда понимала, что могу вернуться в любой момент. Но что бы почувствовала, окажись на месте Кит?

– Я не нашла дорогу обратно. А через два дня, ободранную и обессиленную, меня нашли они – те, кто жили здесь. Привели сюда, накормили, пытались успокоить. Но я не испугалась. Я обозлилась на тех, кто вышвырнул меня из дома. И поклялась, что вернусь и отомщу им. Тогда я верила, что дома меня ждут родители, что они накажут тех, кто решился на такую глупую шутку, – Кит резко вскидывает голову и смотрит на меня. – Меня никто не ждал. Но узнала об этом я гораздо позже.

Она вновь сутулится, голос звучит глухо.

– Это была последняя волна изгнанников. Тогда же здесь появился и Тик, и многие другие. Наши истории похожи настолько, как будто произошли с одним человеком. И никто из нас не объяснит тебе причину произошедшего. Просто потому, что мы не знаем её. За несколько лет до меня точно так же появились здесь и многие другие. И теперь – снова. Я могу и ошибаться, но здесь определённо есть какая-то связь.

Молчание затягивается. Снизу доносятся неясные голоса сидящих у костров. Чей-то смех. Он кажется сейчас неуместным, странным. Как живут они здесь, как не потеряли человеческий облик за столько лет? Как найти в себе силы подняться и идти дальше?

– Выживали не все, – Кит словно слышит мои мысли, голос её мрачен. Нахохлившись, она вновь переживает страшные воспоминания. – Даже если в чём-то провинились наши родители – это бесчеловечно. Я не верю, что есть на свете преступление, за которое кого бы то ни было, а тем более ребёнка, можно оставить в лесу наедине с собой и с миром, настроенным против него. Сель, не все погибали от голода или диких зверей. Некоторые, не обязательно, кто послабей, не выдерживали такого удара. Тик…

– Что Тик?

– Наверно, не стоило заговаривать об этом… У него был брат-близнец. Тик-Так называли их дома. Тик был старшим и до сих пор винит себя в его гибели. Когда он уснул, его брат ушёл к озеру. Он не умел плавать и не вернулся. Только следы остались, ведущие к берегу. Тика нашли вскоре после этого случая. Никогда не заговаривай с ним об этом. Прошло семь лет, но он не забыл, нет.

– А что же заблудшие? – вдруг вспоминаю я. Именно упоминание о них так испугало всех у костров, но Кит ещё ни слова о них не сказала.

– Ах, да. Прости. Мне известно совсем немного. Как и сказала, поселение очень древнее. Не знаю, кто жил здесь до нас, но судя по слухам, около семидесяти лет назад среди них возникли разногласия, едва не приведшие к войне. Поселение раскололось на два лагеря. Те, которых мы называем заблудшими, их было меньше, ушли дальше в леса. Кажется, добровольно.

– Но что стало причиной?

– Нежелание смириться. Они хотели поднять восстание, Сель. Восстание в Городе.

– Восстание? – брови в удивлении ползут вверх. Возможно ли, что выселять неугодных охране людей стали гораздо раньше, чем мне сейчас рассказала Кит? И не было ли это решение обоснованным? Что если сюда отсылали опасных преступников, не видя других способов избавиться от них? Но тут же останавливаю себя: а дети? Кит сказала правильно, какое бы преступление совершено ни было, дети не должны отвечать за поступки своих родителей. Но с другой стороны, будь здесь одни дети – они не выжили бы, не сумели бы построить всё это. – Тебе это решение не кажется разумным?

– Нет, – Кит пожимает плечами. – Там охрана, Сель. Они вооружены, выносливы, сильны. Мы не дошли бы и до пограничья, понимаешь? Лес прочёсывают на расстоянии нескольких километров от Города, контролируют все подступы. Боятся ли они нас или животных – не знаю. Но путь туда заказан. Быть может, совесть потом мучила бы их некоторое время, но нас по сути уже нет, мы не существуем, не числимся ни в одном из списков. Одним больше, одним меньше… Ты ведь сама понимаешь: нас не жить сюда отправляют. Для них лучше, если бы не осталось никого.

– Поэтому лагерь так далеко? О его существовании догадываются?

– Может, – Кит вдруг теряет интерес. Сутулит плечи, словно тяжесть всего мира наваливается на них. Я с тревогой заглядываю ей в лицо. Что гнетёт тебя, Кит?

– Они знают, Сель, наверняка знают! – горько шепчет она и торопливо объясняет. – В девятнадцать с нами что-то происходит. Это… как зов. Как будто тебя кто-то тянет, а ты не можешь сопротивляться. Почти каждый из нас хотел бы вернуться. Но, вырастая, привыкаешь к такой жизни. И более того: понимаешь, что возвращаться некуда. Но мы уходим, Сель, уходим один за другим, стоит лишь наступить дню совершеннолетия! И ни один не вернулся.

Только сейчас понимаю: в лагере и вправду ни одного человека, старше девятнадцати лет. Ни одного взрослого. Прежде это не бросалось в глаза. Вспоминаю и разговор с Ламой. Это ли он имел в виду, говоря, что могу остаться, пока… Пока не что?

– Ты не закончила о заблудших, – напоминаю, меняя тему. – Вы раскололись, но почему так боитесь их?

– Никто не знает, что у них на уме, – объясняет девушка. – Они растворились в лесах, мы ни разу не наткнулись на их убежище. Хотя, конечно, стараемся не заходить далеко. Но они совершали вылазки к нам, пробирались незаметно, творили здесь беспорядки, похищали вещи. Мы всегда оставляем несколько костров на ночь, и кто-то сидит возле них. Не очень хочется однажды проснуться с перерезанной глоткой.

– Боюсь, тебе уже не грозит проснуться в таком случае, – со смешком отвечаю я.

– Тем более. Сегодняшний беспорядок в зоопарке мы тоже списали на их счёт. Не зря волнения начались с запрещённой стороны. А потом ты со своим рассказом.

Мы молчим, думая каждый о своём. Голоса сидящих внизу, у костров, едва слышны. Глубоко задумавшись, не сразу замечаю, что Кит засыпает. Съёжившись в комочек, она кажется совсем маленькой и беззащитной. Тик сказал: у каждого из нас своя тяжёлая ноша за плечами. Что же несёшь на своих плечах ты, Кит?

Укрываю её и ложусь на соседний гамак. Сонно щурясь, смотрю на звёзды, как мерцают они, расплываются. Эрик рассказывал, что падающие звёзды исполняют желания. Боюсь только, не хватит звёзд на небе, чтобы исполнить желания всех изгнанников в лагере.

Проснувшись утром, обнаруживаю, что осталась одна. Расчесав пальцами волосы, спускаюсь вниз и иду к кострам. Интуиция не подводит: там сохранились остатки вчерашнего ужина. Жуя подсохший хлеб с овощами, направляюсь к медпункту. Прошло достаточно времени, Мира должна прийти в себя.

Возле её кровати сидит Кор и негромко рассказывает что-то однокласснице. Доктор, оседлав единственный табурет, вновь читает книгу. При моём появлении все трое смотрят на меня. Доктор без особого интереса, Кор нетерпеливо, Мира испуганно. Но почти сразу узнаёт меня, бледность постепенно сходит с её лица.

– Я искал тебя всю ночь, – с претензией заявляет Кор. – У костров сказали, ты ушла.

– Привет, – улыбаюсь я Мире, не обращая внимания на недовольный тон парня. Мы ещё успеем поговорить. – Как ты?

– Неплохо, – тихо отвечает она. В голосе заметны слабость и страх. Не удивительно, учитывая, что ей пришлось пережить. Нужно узнать, сколько дней бродила она до встречи с нами. Но понимаю: заводить сейчас подобный разговор не стоит, лучше немного повременить. Поэтому отвлекаю девушку всякими пустяками. Она постепенно расслабляется, смотрит не так затравленно, даже пытается шутить. Примерно через час доктор, делая свирепое лицо, выгоняет нас, объявляя, что Мире необходим сон. На её робкие возражения, что она и так больше суток спала, я ободряюще улыбаюсь и заверяю, что мы будем рядом.

– А отдых и правда нужен, – наставительно говорит Кор, поправляя одеяло. – Если, конечно, хочешь быстрее встать на ноги.

Она вздыхает и послушно закрывает глаза. Либо действие парализатора не до конца прошло, либо доктор вколол ещё снотворное, но засыпает она мгновенно. Мы с Кором выходим на улицу.

– Как она? Удалось что-нибудь выяснить?

Он качает головой.

– Похоже, у Миры провалы в памяти. Она почти ничего не рассказала. Провела в лесу то ли два дня, то ли неделю – кто её поймёт. Даже не помнит толком, как оказалась здесь.

– Тяжёлый случай.

Я надеялась, её история поможет расставить всё по местам. Именно Мира после той экскурсии подтвердила мои догадки, что все уверения охраны – ложь. Теперь придётся полагаться только на себя.

– Куда ты пропала ночью? – снова спрашивает Кор.

Не знаю, почему, но не хочется обсуждать рассказанную Кит историю. Рано или поздно он и сам всё узнает. Такое утаить невозможно. Особенно если заблудшие и в самом деле до сих пор живы и в любой момент могут появиться в лагере. Но всё это после, а сейчас мне нужно время подумать. Поэтому ухожу от вопроса и интересуюсь, что он хотел рассказать мне. Кор моментально оживляется.

– Понимаешь, я сопоставил все факты. Окажись на месте Миры кто-то другой, ещё сомневался бы. Но посмотри сама, она ведь неугомонная была, постоянно куда-то лезла, – вспоминаю историю с найденной книгой и киваю. – Сиди она смирно, никто не тронул бы. Но она привлекала к себе внимание. Как и ты.

Щёки вновь горят, стоит вспомнить заданный охране вопрос. Во время прошлого разговора Кор предельно ясно объяснил, как это выглядело со стороны.

– Ну а ты? Что сделал ты для того, чтобы оказаться здесь?

– Кроме того, что уже сказал? Обсуждал с отцом при покупателях тот случай на экскурсии, – со вздохом признаётся он. Вспоминаю: Кор говорил, что отец нередко оставлял его помогать. Так же и после экскурсии. Похоже, его услышали и сообщили куда надо. Что ж, он прав, цепочка действительно логично выстраивается. Остаётся выяснить, не пострадал ли кто-нибудь ещё от своей неосмотрительности. Недаром в классе образовалось столько пустых мест.

– Подежуришь тут, ладно? Или ты голодный?

– Нет, я успел позавтракать, – он всё оглядывается на дверь в медпункт, словно его должны позвать. – Ты опять уходишь?

– Ненадолго. Нужно предупредить, что в лесу могут находиться ещё люди. Вернусь не позже, чем через час.

Но прежде я иду в другое место. Путь до склада не отнимает много времени. На этот раз осматриваюсь внимательнее. Интересно, а сами лесные помнят, где и что у них лежит? Вещи словно закидывали на первое попавшееся место и забывали о них. Ботинки с колёсиками, железная крышка, кисти, стеклянные банки. Воздушный змей – откуда он здесь? Я рассеянно провожу пальцами по обтрёпанному хвосту – жёлтые и зелёные ленты. Целый.

Рюкзак лежит на том же месте, куда отпихнула его в прошлый раз. Молния не застёгнута, на внутреннюю подкладку успела осесть пыль. Достаю тюбик с мазью, уже не такой тяжёлый, как поначалу. Выхожу на освещённый квадрат под окно, чтобы присмотреться, куда наносить. Прикосновение чьей-то руки к моему плечу на долю мгновения останавливает биение сердца и запускает его в ускоренном режиме.

– Сель?

Снова он. Следит? Я проворно прячу тюбик за спину, но от Ламы это не укрывается.

– Что у тебя там?

В голосе скрытая угроза. Бежать некуда, выход перегорожен. В голове стучит напряжённо: «Думай, Сель, думай!». Но ничего не придумывается. Откуда мне знать, как отнесётся он к татуировке? А что если они и вправду запрещены и меня выгонят из лагеря в лес? Здесь у меня есть хоть малейший шанс на спасение, в лесу же ждёт смерть.

– Это от солнца крем, – бормочу, пытаясь обойти парня. Звучит неубедительно. Лама улыбается в ответ, но его улыбка не способна обмануть меня. Так смотрят на нашкодившего ребёнка, сочиняющего небылицы.

– Дай сюда, Сель. Пожалуйста.

Он отбирает тюбик, вчитывается в текст. Брови его медленно ползут вверх в удивлении.

– Тебя кто-то бил? – очень быстро и отчего-то шёпотом спрашивает он. – Запугивал?

– Нет, – так же тихо отвечаю я. – Никто.

– Так зачем тебе гель, маскирующий синяки? Где вообще достала его?

– Дома, – признаюсь неохотно. – У меня… ожог. Гель охлаждает, успокаивает боль.

– Ожоги лечатся не так, Сель, – Лама не верит. Он с укором смотрит мне в глаза, осуждая за ложь. – Я сразу заметил, что у тебя запястье замотано бинтом, но не придавал этому значения. Зря, наверно. Тебе нужно в медпункт, думаю, Стэл поможет. Покажи руку, пожалуйста.

Я мотаю головой и отступаю на шаг назад. Руку по-прежнему прячу за спиной, жалея, что успела размотать бинт, да и что вообще сюда пришла. Но бинт обтрепался во время лесных скитаний, пора было менять, а мазь растворилась, и любой, приглядевшись, мог бы раскрыть мой секрет.

– Руку, Сель.

Он сильнее, ему не составляет труда добиться желаемого. Но выхватив из-за спины мою руку, он тут же ослабляет хватку, стоит только заметить татуировку. Смотрит на меня – испуганно, ошарашенно. И немного восхищённо. Почти как Эрик, когда узнал.

– Что тебе надо от нас? – внезапно осипшим голосом произносит он. Обходит меня по кругу, осматривает, как достопримечательность. – Ты разведчик? Вы готовите нападение?

Не спуская с меня глаз, он медленно продвигается в дальнюю часть склада. Перемена в его поведении настораживает. Я не понимаю, о чём он говорит.

– А ловко придумано. Обессиленная изгнанная бредёт по лесу и натыкается на троих простаков. По доброте душевной те ведут её за собой, на что и был расчёт. Втирается в доверие, узнаёт все тайны. А после незаметно скрывается, полагаю. Твои друзья тоже врут? План, безусловно, хорош. Но вы не предусмотрели одно: чем больше усилий прикладываешь, чтобы скрыть что-то, тем меньше шансов оставить это незамеченным. Так случается: в самый неподходящий момент появляется кто-то – случайно – и рушит все планы.

Он наклоняется, подхватывает что-то. Парня почти не видно в тени, но оружие, направленное на меня, я вижу. Воздух застывает, облепляет, как мошкара, придавливает тяжестью к полу. С трудом сглатываю, пытаюсь унять дрожь в пальцах.

– Ты раскрыта, заблудшая, – стальным голосом произносит Лама. – Только дёрнись. Рука у меня не дрогнет, будь уверена, не посмотрю, что девчонка. С меня довольно смертей в этом лагере.

– Но я не…

– Молчи. Говорить будешь, когда я разрешу. Сейчас ты пойдёшь со мной. Допрос проведём при всех.

– Но…

– Ты меня поняла?

– Пожалуйста! – в носу сильно щиплет, как и всегда перед слезами. Голос не слушается. Осторожно выставляю перед собой руки, пытаясь отгородиться от пугающего оружия. – Поверь мне, прошу. Я не заблудшая. Я только несколько часов назад узнала об их существовании от Кит. Спроси у неё, если не веришь мне!

– Откуда мне знать, что ты и её не обманула?

– Почему вы все не верите мне?

Внезапно наваливается жуткая усталость. Сажусь на пол, прячу лицо в ладонях. Вчера Тик, сегодня Лама. Кор тоже посматривает косо. Не слишком много на одну меня?

– Я видела их, – глухо говорю из-под ладоней. – Тебя не было у костров вчера, ты не слышал.

Коротко и сбивчиво пересказываю ему произошедшее на последней школьной экскурсии. Потом – не в силах держать в себе – делюсь нашим общим с Кором выводом о том, что именно стало причиной изгнания. Говорю, как приходила к нам охрана, как пытались ввести в заблуждение. Как стали после – по одному, по двое – пропадать одноклассники. Голос звучит всё увереннее. Лама не выпускает оружие из рук, но больше не направляет его на меня. Подходит ближе, смотрит не так напряжённо.

– Хорошо. Но это не объясняет появление татуировки. В Городе их не делают.

– Её сделали не в Городе.

Я смотрю в пол. В ушах снова звенит смех, топот убегающих ног, перестук колёс.

– Её сделали не в Городе, – повторяю я. – Один раз уснула в поезде, когда удрала в лес. Я не видела их, слышала только голос. Они спрыгнули из поезда, прежде чем успела догнать. Руку щипало, как будто что-то обожгло или содрала кожу. Только брат об этом знает. Брат и теперь ещё ты. Я пыталась найти их, забиралась во множество поездов, проходила их с первого и до последнего вагона. Безуспешно.

– Их не увидишь, если они сами того не захотят, – кивает вдруг Лама. – Это знак заблудших. Только у них сохранилась подобная традиция. Вроде отметки, что ты один из них. Сложно сохранить спокойствие, увидев их знак так близко. Прости.

Он садится рядом, вновь прикасается к моему запястью. Внимательно изучает перекрещивающиеся полосы.

– Она не завершена, – произносит наконец. – Наверно, они просто развлекались. Мазь и бинт – идея твоего брата? Мне жаль, но здесь, как и в Городе, придётся продолжить маскировку.

Он поднимается, протягивает мне руку. Торопливо размазываю гель по запястью, боясь, что он передумает. Но Лама невидящим взглядом смотрит перед собой. На мой вопрос, что не так, качает головой.

– Идём.

Вновь продираемся сквозь заросли, скрывающие склад. Выбравшись, Лама, не глядя на меня, говорит:

– Её невозможно убрать, Сель. Мне правда жаль. Постарайся никому не проболтаться. А теперь уходи.

Но он сам разворачивается и уходит, не дожидаясь моего ответа. Только сейчас понимаю, что забыла предупредить о том, что в лесу могли оказаться и остальные одноклассники. Надеюсь, он и сам это понял из моего сбивчивого объяснения. Теперь же я смотрю ему вслед, а в голове по кругу нехорошие, пугающие мысли. Откуда, Лама, откуда ты всё это так хорошо знаешь? Но долго размышлять некогда: я обещала Кору вернуться, и час мой уже прошёл.