Читать книгу Заложница - Клер Макинтош - Страница 12

В отсеке для отдыха можно скорее ползать, чем ходить, выпрямившись в полный рост. Стены там как бы загибаются внутрь, пока не образуют крышу; форма фюзеляжа тут видна так же четко, как в кабине пилотов. Пол здесь выстлан мозаичным теплоизоляционным покрытием, напоминающим маты в школьном спортзале; индивидуальные ячейки отделены друг от друга шторами, свисающими с потолка, как в больничной палате, а каждая койка тут размером с гроб.

Мы все были слишком взвинчены, чтобы спать. Лишь Эрик задернул штору около своей койки, оставив нас перешептываться.

Остальные семеро из смены растянулись на полу, обмениваясь сплетнями о пассажирах, которыми нельзя спокойно поделиться в бортовой кухне.

– Где-то посередине салона сидит чел – не вру, ей-богу, – в котором веса примерно сто восемьдесят кило, – сообщил кто-то из экономкласса.

– Бедняга, ему, наверное, так неудобно, – усмехнулась Кармела.

– В смысле, бедняга его сосед! У него место рядом с проходом, и у меня там постоянно застревает тележка. А я такая: Э-э, не могли бы вы подвинуть… э-э… животик?

Все покатились со смеху и резко замолчали, когда Эрик шикнул на них из-за шторы. Мы прекрасно знали, что́ это – пытаться уснуть, когда остальным спать не хочется, но вокруг царила атмосфера ребячества – полночные посиделки на поездке в гости с ночевкой. Мы захихикали, прикрыв ладонями рты. Пассажиров, по крайней мере, это не побеспокоит – между салоном и отсеком для отдыха проложена качественная звукоизоляция. Когда мы в отсеке, то полностью отрезаны от остальной части самолета.

Я вроде бы со всеми, однако думаю о своем. Рассеянно прислушиваюсь к игре в стиле телешоу «Капитальный ремонт» и к идеям Кармелы обустроить интерьер квартиры, в то же время стараясь вспомнить, когда в последний раз видела шприц-тюбик Софии.

Вчера утром он лежал в рюкзачке – это я точно знала. Я проверяю его, когда достаю оттуда ее коробочку для обеда и фляжку для воды, и не было никакой причины, чтобы я не проделала этого вчера. Могла ли я вытащить шприц, когда вынимала ее коробочку для обеда после школы? Раньше я этого не делала, а даже если бы и делала, это по-прежнему не объясняет, как я пронесла шприц на борт.

Может, меня кто-то разыгрывает?

Я вспоминаю, как много лет назад Адам, лопаясь со смеху, рассказывал мне о своем «посвящении» в полицейские.

– Сержант объяснил, что мы собираемся напугать нового санитара в морге, показав ему, что один из трупов – живой, – говорил он, с трудом связывая слова из-за распиравшего его хохота. – Так вот, я ложусь на каталку, меня накрывают простыней и суют в холодильный отсек. Ну, лежу я там, тихо ржу, как сыграю привидение, когда меня вытащат, вот только… только… – Еще один взрыв хохота, от которого он сгибается пополам, хотя от одной мысли быть окруженной мертвецами меня затрясло. – Вот только я и ахнуть не успел, как лежавшее выше меня тело произнесло: «Холодища тут зверская, а?»

Адам зашелся хохотом и сделался пунцовым, вспомнив, что с самого начала разыграть хотели именно его.

Мир Адама полон разительных контрастов. С одной стороны, значимые решения и громкие перебранки. С другой – оклеенные пищевой пленкой стены в туалетах, прилепленные к столам прозрачным скотчем мобильные телефоны и ложные вызовы по громкой связи издерганных оперативников к лишенному чувства юмора начальству.

– Смехотерапия, – часто повторяет Адам. Какой-то просвет, пусть и дурацкий, чтобы хоть как-то уравновесить черноту от смертей в ДТП, изнасилований и пропаж детей.

Когда я с ним познакомилась, Адам уже служил в полиции, и я часто размышляла, каким он был раньше. Всегда ли у него случались перепады настроения, при которых он приходит в состояние, откуда мне его не достать. Когда мы поженились, подобные перепады длились несколько часов, самое большее – день, но с течением времени депрессия стала охватывать Адама все дольше. В последний год она сделалась невыносимой.

– Кому ты пишешь?

Мы смотрели телевизор – был конец декабря, – но Адам едва поднимал голову от телефона. Катя сидела у себя в комнате, София спала.

– Так, особо никому.

– Что-то вид у тебя невеселый, кому бы ты ни писал.

Адам поджал губы, с силой тыча большими пальцами в экран. Я не стала допытываться, целый вечер поглядывала на него и не могла сосредоточиться на комедийном сериале, который мы вроде как смотрели.

После того как Адам съехал, а Катя вернулась на Украину, смутное беспокойство не давало мне спать по ночам. Я забывалась тревожным сном и рывком просыпалась, когда мой телефон пищал, принимая сообщения. Адам, терзаемый угрызениями совести или чувством вины, написал мне посреди рейса:

«Прости меня.

Скучаю.

Люблю».

Потом я стала отключать в телефоне звук.

Однажды утром в нем оказалось шесть сообщений и два пропущенных вызова от Адама. Когда я кое-как спускалась вниз, одуревшая от недосыпа, экран настойчиво замигал. Вместо того чтобы включить звонок, я сбросила вызов – слабое проявление презрения, о котором точно пожалею. Внизу мне потребовалась пара секунд, чтобы учуять странный запах, распространившийся по первому этажу. Я заглянула в кухню, гадая, не оставила ли что-нибудь в духовке, но резкий химический запах больше всего ощущался в прихожей и в коридоре.

Коврик у двери был облит бензином.

В полусонном состоянии я принялась соображать, не разлила ли я что-нибудь сама перед тем, как лечь спать, или же притащила что-то с улицы. Открыла дверь, чтобы избавиться от вони, и растерянно захлопала глазами, увидев, как Адам выходит из машины и идет по дорожке к дому.

– Я пытался тебе дозвониться. Все нормально?

Вид у него был безумный, словно он спал меньше моего. Глаза нервно и тревожно бегали по сторонам, будто он что-то украл, хотя я знала, что Адам никогда этого не сделает.

– Зачем ты пытался дозвониться? – Я проснулась от свежего утреннего воздуха, отдельные фрагменты складывались в картину, которую мне хотелось видеть. – И вообще, что ты здесь делаешь?

– Мне нужно забрать кое-что из одежды.

– В семь часов утра? – Я не стала дожидаться объяснений. – Я уже в полицию звонить собиралась. Кто-то налил под дверь бензин.

Я удивилась своему спокойствию, учитывая данные обстоятельства. После того как я выгнала Адама из дома, у меня стало больше сил и уверенности, а недосып добавил отстраненности от происходящего, и я смотрела на себя будто откуда-то сверху.

– Что? – Адам диковато оглянулся по сторонам, словно злоумышленники находились где-то поблизости. – Когда? У тебя все хорошо? С Софией все нормально?

Было в нем нечто наигранное, словно он от меня что-то скрывал. Будто, внезапно поняла я, Адам вовсе не шокирован.

– Нормально. Прошлую ночь София спала со мной. Я позвоню в полицию и оставлю заявление.

– Лучше я это сделаю, все равно еду на работу. Тогда меньше шансов, что заявление отправится в корзину.

Позднее, когда София была в детском саду, я поменяла лампочку в светильнике над крыльцом и спросила тетю Мо, не видела ли та что-нибудь.

– Извините, дорогая, – ответила она. – Врач дал мне что-то, чтобы помочь заснуть, и теперь я сразу отключаюсь. Хотя… Пару недель назад по парку слонялась стайка подростков, они пытались поджечь мусорные баки. Может, это были они.

Я позвонила в полицию, чтобы передать им дополнительную информацию.

– У нас нет данных о хулиганстве по этому адресу.

– Мой муж заявил о нем сегодня утром. Сержант сыскной полиции Холбрук. Он из отдела уголовного розыска.

– Похоже, он пока этим не занимался. Вас держать в курсе?

Сразу после этого разговора я написала Адаму:

«Ты оставил заявление?»

«Да, все по форме. Не уверен, что они смогут что-нибудь сделать, но проверят известных им склонных к поджогу».

Я пристально глядела на телефон. Почему он не заявил? И почему соврал? Пришло еще одно сообщение:

«Мне было бы спокойнее, если бы я пожил дома с вами. Всего несколько дней, спать буду в гостевой комнате».

В потаенных уголках моего сознания начала зарождаться мысль. А может, это Адам налил под дверь бензин, сделав жалкую попытку заставить меня принять его обратно? Вообразил себя этаким рыцарем в сверкающих доспехах?

«У нас все нормально», – ответила я. Я не испугалась. Адам, может, и идиот, но не психопат.

– Вам всем нужно было немного поспать, – говорит Эрик, когда мы выходим из отсека для отдыха и спускаемся в салон по крутой винтовой лесенке. – До следующей пересменки еще очень долго.

– Спасибо, папа, – бормочет кто-то наверху. Слышится сдержанное хихиканье.

Эрик прав, надо было поспать, но болтовня девчонок отвлекала меня от навязчивого вопроса, как шприц-тюбик оказался на борту самолета. А вдруг за этим стоит Адам? Пытается заставить меня чувствовать себя виноватой в том, что я оставила Софию? Или надеется, что я так забеспокоюсь, что мне понадобится его поддержка? Может, это, как бензин, какой-то извращенный способ выставить себя моим рыцарем в сверкающих доспехах?

Те, с кем я работаю, ни при чем, это я точно знаю. Тут все иначе, чем у Адама с напарниками – они сотрудничают много лет и знают, что можно, а что нельзя. Я же каждую смену работаю с новыми людьми. Кто разыгрывает незнакомых людей?

В салоне мой взгляд падает на мужчину в кресле 3F. У Джейсона Поука свежее лицо и ямочки на щеках, от которых девочки-подростки тают, а их мамаши испуганно произносят: «Вот этого остерегайся». Надо было жить в пустыне, чтобы не посмотреть «Шутки Поука», культовый ютуб-канал. Он быстро сделался обыденным, когда переехал на четвертый телеканал. Вспоминается один эпизод, который мы смотрели с Адамом задолго до того, как у нас все разладилось. Поук одет священником – накладной нос, седой парик – и перевирает брачные обеты перед ничего не подозревающей парой. «Любить и ругать, в смысле, оберегать». Сдержанный смех гостей. Поук икает, выдает следующую строчку. Камера наезжает на пожилую даму, надувшую губы, когда Поук поворачивается спиной к счастливой чете и отхлебывает из вытащенной из-под сутаны фляжки с вином для причастия. У невесты отвисает челюсть. За ее спиной шафер покатывается со смеху, когда Поук снимает свой камуфляж, а из ризницы выходит оператор с камерой. «Очередная шутка Поука!» – звучит голос за кадром.

– Классика жанра! – воскликнул Адам, заливаясь смехом.

– Я бы лопнула от злости.

– Только сначала. Потом увидела бы смешное.

– Вот бедняжка. – На экране нам повторяли те же крупные планы, которые мы видели несколько секунд назад. Невеста в ужасе, ее мать в слезах. – Столько времени готовились, а затем появляется этот придурок и все портит.

– Это все шафер подстроил. Поук не учинил скандал на свадьбе.

– Пусть и так.

Я прохожу мимо кресла Поука, покосившись на экран, чтобы увидеть, что́ он смотрит. С удивлением вижу, что там показывают документальный фильм об Освенциме, и краснею, когда Поук поднимает голову и перехватывает мой взгляд.

– Отрезвляет, – произносит он слишком громко из-за надетых наушников.

Наверное, я сама принесла шприц-тюбик на борт. Помню, как перекладывала журнал из повседневной сумки в рабочую, может, шприц застрял между страниц. Или София случайно положила его в коробочку вместе с бисквитным пирогом? Вероятно, так и было.

Я не обращаю внимания на внутренний голос, шепчущий мне, что шприц лежал в школьной сумке Софии, а не в моей. Это не совпадение, что он упал из сумки в сумку не один раз, а дважды. Я обнаружила шприц до того, как открыла коробочку с пирогом. Не обращаю внимания на голос, напоминающий мне о бензине, налитом под дверь; о сброшенных звонках, которые я недавно стала получать; о странном поведении Адама в последние несколько месяцев. Не обращаю внимания ни на что. Это просто шприц-тюбик. Кому какая выгода от появления его в самолете?

Жаль, я не могу написать Бекке и убедиться, что все нормально, станция управления полетами сообщает, что там пока не могут заново запустить Вай-фай. Диндар сделал все возможное для обеспечения рейса: более широкие кресла в экономклассе, самые лучшие фильмы, очистка выхлопа двигателей и бесплатный Вай-фай для всех, независимо от класса. В толстом рекламном проспекте целая страница призывает пассажиров вживую комментировать полет в «Твиттере», используя хештег ЛондонСидней. Он будет просто в ярости.

Я оглядываю салон, пытаясь вычислить журналистов. Первой замечаю женщину с остро очерченным лицом, пишущую колонки в «Мэйл». В жизни она так похожа на свое фото под публикациями, что мне едва ли нужно сверяться со списком пассажиров, хотя я это и проделываю, желая убедиться окончательно. Пишет она под именем Элис Даванти, по летным документам она – Элис Смит. Может, Даванти она по мужу или это просто гламурный псевдоним.

На вычисление второго журналиста уходит больше времени. Я никого не узнаю ни в лицо, ни по имени, и без «Гугла» теряюсь. Медленно шагаю туда-сюда по проходам, заглядывая на экраны лэптопов и в раскрытые книги. Замечаю, что мужчина в круглых очках переснял карту вин в свой ноутбук, а когда иду мимо него во второй раз, он использует обычную камеру, а не телефон, чтобы сделать банальное селфи: «Задрал ноги, смотрю кино». Видно старую школу. Сверяюсь со списком пассажиров: Дерек Треспасс. Несмотря на все его стенания по поводу Вай-фая, он выглядит вполне довольным жизнью.

Я снова прикасаюсь к шприцу, чувствуя себя рядом с Софией и одновременно за тысячи километров от нее. Вспоминаю послание, оставленное ей на подушке, и гадаю, нашла она его или нет. Жаль, что нельзя ей написать. В кабине пилотов есть спутниковый телефон и УКВ-передатчик, при помощи которого летчики каждые полчаса связываются с авиадиспетчерами для проверки или же при входе и выходе из воздушного пространства какой-либо страны. Нередко по этим каналам передаются личные сообщения (мне доводилось летать на рейсах, когда сообщалось о рождении ребенка, а если на чемпионате мира по футболу играет сборная Англии, то отмечается каждый забитый ею гол), но у меня ничего экстренного нет.

– Хочу покрасить стены серым, а главную стену поклеить розово-золотистыми обоями. – Кармела рассказывает мне о купленной ими с бойфрендом квартире.

– По-моему, неплохо.

– Нужен мягкий диван с розовой бархатной обивкой, но вот интересно, а не слишком ли много одного цвета с розово-золотистыми обоями? Что скажешь?

– Наверное.

Я снова гляжу на часы. Время замедлилось, и я жду конца смены, чтобы улечься на койке и задернуть штору. Надеюсь, к тому времени появится Вай-фай, и я смогу написать домой.

В кухню вползает маленькая фигурка. Это Финли, который, наверное, стесняется нажать кнопку вызова.

– Привет, дорогой, – произношу я. – Хочешь что-нибудь перекусить?

Он протягивает мне наушники:

– Не могли бы вы…

– Опять? Господи, что же ты с ними такое делаешь?

На помощь приходит Кармела, развязывая узелки покрытыми белым лаком ногтями.

– Мои постоянно закручиваются. Я аккуратно их сворачиваю, а когда хочу что-то послушать, они как спагетти.

Из салона доносится крик, шум с обеих сторон нарастает. Слышно, как кто-то орет: «На помощь!» У меня душа уходит в пятки. Это наверняка женщина из экономкласса снова закатывает скандал у барной стойки.

Но едва я собираюсь идти разбираться, как в кухню влетает Эрик. Его обычно бесстрастное лицо пылает.

– Что случилось?

Не ответив, он тянется к микрофону громкой связи и говорит спокойным командным тоном, выдающим его волнение:

– Если на борту есть врач, его просят пройти в носовую часть лайнера.

– Кто-то из пассажиров заболел? – спрашивает Кармела.

Я жду, пока Эрик не рявкнет на нее что-то вроде «неужели не ясно?!» Однако он пристально смотрит ей в лицо, и я вижу, что его трясет.

– Не заболел, – отвечает он, – а умер.