Читать книгу Поляна №1 (11), февраль 2015 - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 3

Я живу на четвертом этаже под самой крышей в маленькой комнатушке три на два с половиной метра, в которой окно открывается в небо. Можно лежать на кровати и смотреть на плывущие облака и слушать Моцарта и Вивальди в наушниках. Жаль только, что Глюка нет. В медиатеке нашего университета спрашивала этого композитора и даже искала по каталогу, но не нашла. Нет счастья в Уни. Поэтому лежу на кровати и смотрю в небо. У Фрейда случайно наткнулась на определение счастья. Оказывается, это всего лишь осуществление желаний плюс прилежность, плюс добродетели. Неожиданно именно от него было услышать такое. Следовательно, надо действовать, чтобы не засохнуть, плод приносить, а еще лучше много плодов.

Итак, в 6:15 подъем, в 6:30 выйти из дома, в 6:45 быть на месте. Две минуты поднимаюсь по лестнице, одну минуту раздеваюсь, две минуты наливаю воду, добавляю моющее средство, ставлю ведрышки на тележку и везу этот вагончик на лифте на второй этаж умопомрачительно-дорогого магазина «Верль», в котором детское платьице стоит всю мою месячную, без вычета на пенсию и страховку, которую я плачу сама, а не работодатель. Главное – сосредоточиться на швабре, сильно напоминающей ведьминскую метлу и на поле, и двигать четко справа налево, вспоминая, как работают дворники в машине, так до девяти. А потом – свобода, то есть пять минут свободного времени, чтобы дойти до бабушки Паулы и начать приносить плоды: сходить в магазин за яблоками, помидорами, булочками и боксбойтелями – бутылками белого франконского вина.

– А, Татьяна, сходи-ка ты сначала милая в Шпаркассу да сними марок 500, пароль ты знаешь, «Рак», не забудь, это я – рак 1914 года рождения. А то без денег и делать нечего. Да вот возьми твои 60 марок за четыре часа, верно?

Иду с драгоценной красной книжицей пенсионерки Паулы Крейцер, получающей две тысячи марок пенсии ежемесячно. Госпожа Крейцер – бывшая владелица кафе. Там по вечерам собираются бабушки и дедушки, пьют вино, едят сладкие яблочные пироги. Старые люди, прошедшие войну, сплетничают, вспоминая прошлое. Пожилая Паула тоже его вспоминает, перелистывая глянцевую книгу «В гости в старый Вюрцбург» и указывая морщинистым пальцем на черно-белую фотографию 1920 года: это я, это мой брат, его под Ленинградом убили, это мальчик с соседней улицы. Бабушка Паула Крейцер часами рассматривает свою сберегательную книжку и долго и напряженно о чем-то думает. Она просит выщипать золотым пинцетом пару волосков над губой и на бороде и всегда спрашивает: «Татьяна, каким кремом вы пользуетесь, отчего это лицо у тебя такое гладкое и белое и совсем нет морщин?» – «Да тем же, что и у вас стоит в ванной, “Нивея” называется». Паула вздыхает. Госпожа Крейцер живет одна в четырехкомнатной квартире, иногда ее навещает сын. Когда я устаю, ухожу в комнату сына, достаю с полки толстую книгу в желтой обложке с белыми твердыми буквами «Гитлер», которая стоит на полке между практическим пособием по аэробике и «Фаустом» Гете, и читаю. Я пытаюсь понять немцев на примере одного из них.

По грязному Майну плывет пароходик с названием «Старая любовь». Везде цветут тюльпаны и благоухающие розы. Светит горячее южное солнце в солнцезащитные очки прохожих, старающихся даже летом сохранить особое светло-коричневое освещение города. Или это в воздухе что-то такое носится? Коричневеть начинает уже с утра, потом весь день держится эта вуаль кофейного цвета и город кажется похож на старую фотографию.

Вюрцбург напоминает мне большую клинику с палатами для нервнобольных. Настоящая клиника – большое светлое здание – стоит на горе на Громбюле. В Германии лечат деньгами. Сделал ошибку – плати, не заплатил вовремя за квартиру – плати пени, опоздал на термин – плати за телефонный разговор, чтобы назначить новый, не сдал книги в указанный срок в библиотеку – плати штраф. Денежное лекарство дорогое и сильнодействующее.

Я стою на высокой башне, открытая всем ветрам. Башня по форме напоминает Эйфелеву, но только с круглыми смотровыми площадками. А внизу по земле движутся эшелоны и много черных машин. Башня то ввинчивается в землю, как штопор в бутылку, то вывинчивается. И сквозь меня, через площадку на которой стою, проносятся эшелоны, словно цветные слайды, на которых запечатлен другой мир.

О том, что началась война в Косово, я узнала от местного коммуниста Георга и Лельки, которая бегает как собака по Берлину и собирает подписи. Кучку газеты «Мир», которую я получаю бесплатно от общества поддержки студентов, я аккуратно складываю у стены. Газета консервативная, да и Олеська из Тулы вчера плевалась и разругалась на этой почве с мужем-немцем – по здешнему телеку показывают однобокие сюжеты. И сразу становится ясно, кто за кого, и что нейтралы тоже на чьей-то стороне. Но все это меня колышет мало, потому что завтра я не смогу нажать мой код и снять 10 марок. В университет пойду пешком, потому что велосипед еще не освоила, и это в два раза замедляет жизнь.

Одна моя подруга захотела, чтобы неприятный ей человек поскользнулся на лестнице. Он неловко повернулся, сломал каблук, упал и летел со страшной скоростью. Другая (она теперь в Америке, мать двоих детей) пожелала, чтобы человек умер. Человек умер. Я однажды страшно разволновалась по поводу того, что официант Райнер не обращал на меня внимания, и долго резала и била его во сне. Утром следующего дня Райнер не вышел на работу, а потом и совсем уволился из кабачка «Томаты», где молодой 40-летний человек на самом деле просто подрабатывал, а жил на пенсию, получаемую от государства по причине болезни. Познакомились мы с ним на дне рождения у Тани – моей соседки по общежитию, смуглой черноглазой полукровки (мама-немка, папа-африканец) в дискоклубе «Бомбастик». Я сидела за стойкой и рассматривала в зеркальном потолке себя. Блондинка в черном. В «Бомбастик» вообще ходят одни только блондинки разных возрастов от 15 до 60. Негров снимать. Чернокожие мужчины охотно предлагают свои услуги, потому что уж очень хотят остаться в Германии навсегда. Так что же Райнер? Ах, Райнер меня покорил. Я задрожала и покрылась мелкими мурашками. Я стала прикуривать от его сигареты, делать так называемый поцелуй двух сигарет и тут же пошла танцевать. В ответ на этот ход Райнер продемонстрировал свои познания, сказав, что видел как-то по телевизору Россию, и что это большая страна. Я утвердительно воскликнула: «Я-а-а!»

Гитлер был очень упорен в своей мечте покорить весь мир. Снимая меблирашку в Мюнхене, он мечтал снять весь мир, очистить его от «красной чумы» и терпеливо представлял свое будущее, чтобы потом бросить в лицо всем неверующим недоброжелателям торжествующее: «Ну что, кто был прав?» Гитлер страшно боялся жизни, бедной событиями. Он страстно желал ярких, манящих, запоминающихся надолго действий. Его многочасовые репетиции речей, долгое стояние перед зеркалом на одной ноге, упражнения в жестах, мимике, позах – все было направлено на достижение заветной цели – сделать так, чтобы жизнь была наполнена грандиозными событиями. Его выступления были похожи на богослужебную мессу в сочетании с цирковыми элементами. А факелы, символы, аутодафе нужны были для того, чтобы красиво все оформить.

Светы, Иры, Тани, Наташи, Димы и Саши – поток русских, евреев, русскоязычных немцев и их детей с их бесконечными страхами и проблемами.

Первым и главным страхом перед чужим языком, который не впитан с молоком матери. Страхом перед материальным раем, где все вроде бы есть, буквально все, да не твое. Видит око – да зуб неймет.

От того, кто, что и как понял, завит жизнь конкретных людей. Вот уже и язык работает на полную катушку, а этот прожженный бюрократ в Ратхаузе с говорящей фамилией Грязнуля все еще не понимает, что твое желание законно просто по-человечески.

Немцам до всего есть дело. Они вроде бы молчат, а в себе таят. И смотрят, смотрят, все подмечают. Такое ощущение, что у всех немцев открыт третий глаз. Битте зер, данке шен раздается со всех сторон, а Глаз стоит на страже днем и ночью. Арии, разрушившие индийскую культуру.

Летом такое сильное солнце, что голова плывет, как облака по небу. И в ней железные червяки медленно движутся по кругу друг за другом. Спасение – дома, под крышей.

Пройти пешком весь город, взад и вперед, изучить все направления, подняться на Фестунг Мариенберг и оглядеть с высоты весь город, который я уже могу назвать моим. Приобрела, получила, прижилась. На деревья садятся крупные птицы. От затяжных дождей очень много зелени. И коктебельские розы цветут. Правда, не дай Бог их сорвать, оштрафуют, да еще чего доброго вышлют из страны за нарушение Умвельтшутц – закона об охране окружающей среды.

В городском парке бегают кролики, крохотная белочка перебежала дорогу на остановке, а прошлым летом, когда я сидела под дикой яблоней, мимо меня прошла пара лошадей. В мае, когда цвели пышные каштаны, я попала в Полицайамт. Причина прозаическая – без билета. Я решила проверить, как в таком случае работают немецкие законы. Работают. Штраф 60 марок. Вывели под белы рученьки два проверяющих, а весь трамвай сидел и смотрел, да старущенция одна, захлебываясь от восторга, рассказывала, что она видела своими глазами, как эта дама сидела на остановке и не купила билет в автомате. А я хотела у водителя купить.

Через месяц я уже объясняла иностранцам – американцам, китайцам, японцам, как найти в городе нужное место. Они меня понимали и шли, куда я сказала. И я была очень довольна: со знанием языка приходит уверенность в своих силах и возрастает скорость. Скорость – это такой маленький божок, которому в Германии поклоняются. Скорость, точность и вежливость.

Из Дневника прошлого года, май 1998

Дети, Арсений и Даниель, рисуют меня в виде зеленого ангела с крыльями. Ева считает себя и меня взрослой и поэтому придирается ко мне и поет. Папа и мама – Марина и Леня потихонечку сдают свою родительскую позицию.

Ура! Эмансипация! Женщина надела брюки полвека назад, а снять забыла. Почти все немецкие женщины в брюках: маленькие девочки и юные девушки, юные молодые дамы и женщины интересного возраста. Колготки и чулки носят профессиональные проститутки, глубокие старушки, а также некоторые женщины, ходящие в русскую православную церковь. Поэтому, если ты не в брюках, на тебя смотрят. Открывается глаз и в душе поднимается червячок страха. Немецкая униформа для обоих полов довольно проста: брюки, футболка, куртка или пиджак, бисерная цепочка, плотно облегающая шею, и кольцо в носу. Но можно: три кольца в ухе или над бровью одно или на длинном лакированном ногте левого мизинца. Дочка моей работодательницы Надин вбила круглый серебряный шарик в середину языка, а потом всем показывала свой необычный язык. Надин 18 лет, она уже самостоятельная девушка, имеет профессию повара и сама зарабатывает на жизнь в отеле «Паннолиа».

Мне часто снится сон

Женя ползет за мной по асфальту, сдирая локти, а я ухожу от него, все быстрее и быстрее, все дальше и дальше и успеваю на электричку.

Если время отправления поезда Вюрцбург – Мюнхен 9:43, а ты пришла в 9:44, поезд ушел, и остается только ждать следующего.

Впервые исповедовалась на немецком языке в мае прошлого года в домашней церкви без креста. Она – единственная православная в Вюрцбурге. Говорила про болезнь, про сомнения в мыслях, про мировую скорбь и тоску и про всуеупотребительство. И еще про то, что я не ангел.

– Любите ли вы Брамса?

– Любите ли вы Бога?

– Любите ли вы жареную картошку с луком?

Я люблю жизнь. В том числе и в Германии, где нет права на ошибку, где, на самом деле, доверие очень редко, где денег взаймы дают неохотно. Где времени нет ни у кого, тем более у друзей, которые привыкли жить так, чтобы никого не использовать. Прямой взгляд, глаза в глаза, точно такой же прямой вопрос, не рассеянный, четкий, секунда… и мир изменился.

Зайцы, белки, лошади, сливы, яблоки, виноград. Мокрые поля, засеянные светло-желтой люцерной, хорошо пахнущие после дождя, огромная в три раза больше нашей низко висящая красная августовская луна. Как все это вместить, переварить и не подавиться? Я слишком еще русская, чтобы влезть в строгий немецкий порядок. А влезть надо. И понять и принять. Потому что иначе не выжить. Правила надо соблюдать и законы выполнять. А порядок должен быть во всем, особенно в мелочах, из которого он и складывается.

Купить дождевик по дешевке, рюкзак на спину, чтобы обозначился горбик, на велосипед верхом и вперед:

«Приветствую тебя, Бог! Мое имя Татьяна. Я приехала из России, из самой престольной Москвы и ищу место уборщицы за 15 марок в час».

«Незнание языка – хуже смерти», – как выразился приехавший с Украины продавец в местном магазине «Матрешка». Значит – «учиться, учиться, учиться». Не важно, кто здесь жил до тебя, теперь здесь живешь ты. И если ты приехала без денег и без языка, то надо сделать так, чтобы иметь и то и другое.

Флюхтлинг Вадик жаловался, что просрал такую сумму, привезенную из России, что никому и не снилось.

– Эх, взял бы в руки автомат Калашникова или бомбу и бабахнул.

– Что, суки, спите?

В Германии есть закон, по которому беженцы имеют право на социальную помощь от государства. Право на работу у них тоже есть. Отношение к иностранцам определяет цивилизованное лицо нации. А вот получается, что не хотят переселенцы этих подачек, прикорма. Работать хотят, как белые люди. Искусственно созданная безработица давит на мозги только самим немцам. Из страха перед нею многие бросают институты и, так и не доучившись, устраиваются на работу в какую-нибудь Сберегательную кассу, поближе к деньгам. А дети обеспеченных родителей не хотят брать черную работу: мыть, стирать, убирать, гладить и подавать. Поэтому у немецкого народа почти вся прислуга – иностранцы. Даже дети беженцев играют во взрослую жизнь. С игрушечной кассой, но настоящими деньгами. Ева и Даниель кружатся в вальсе, Арсений подает еду и напитки. Маленькое кафе работает и зарабатывает.

Отрывки из дневника

Октябрь 1998-го. Впервые была в местном театре. Провинциальный дух, все те же подмостки театра на досках Беляковича. Свет погасили и говорят. По доскам ходит слепая женщина, она по сценарию ослепла и теперь лечится и курит, иногда истерически вскрикивает. Мужчина супермен объясняется ей в вечной любви. Была в дискотеке. Плавающая лодка на Майне. Дым, что в пору топор вешать. На деревянной палубе пьют, курят, обнимаются 16-20-летние. Все те же эротические танцы. Нет для меня больше удовольствия в этом. Интересно, любят ли они свою Родину?

По вечернему Вюрцбургу часто бродят тихие алкоголики и возбужденные бомжи, печальные женщины с умными глазами или женщины с глазами, устремленными в одну далекую точку. Вообще, по статистике в Германии женщин больше, чем мужчин, католиков, чем лютеран, девочек-студенток, чем мальчиков. И почему-то немецкие дети пялятся на меня во все глаза, как будто у меня на лице написано, что я иностранка. Эта немая нация болтает очень бойко, быстро и много. По-немецки надо в первую очередь говорить, а понимать, читать и писать в сущности уже не так важно. Я говорю, значит, я живу. Жизнь в языке.

Время стоит денег. А это дело стоит определенного времени. Экономия – основа жизни. Немцы экономят, кто на чем: кто на еде, кто на воде, кто на батареях, кто на свете. Пфеннинг к пфеннингу, марочка к марочке. Однажды я помазала холодильник «Филипс» не тем моющим средством и на нем остались пятна, которые уже никуда не уходят. Все очень опасно. Надо внимательно читать все инструкции, все маленькие и большие буковки и спрашивать, спрашивать, а то можно сжечь, отравиться, наделать следов. В немецком языке есть слова, значения которых имеют другой характер и смысловой оттенок, чем мы привыкли. Аналогов нет.

Холода и ветра баварцы не любят. В поездах герметически закрытые окна, сиденья с подогревом, в машинах климатическая установка поддерживает автономную температуру. Конечно, по одежке встречают. Умные думающие немцы осматривают тебя с головы до пят. А свою поношенную одежку предлагают забрать. В подарок. Ибо это – уже лишние тряпки, отслужившие свой срок. Битте-данке, данке-битте – волшебные слова качаются на весах и открывают дверь с надписью «Менталитет», ведущую в сказочный мир.

«А в сказку ведут не поэты, а двери». Любовь, уважение, информация, ценность которой прямо отражается на кошельке. Компьютерный мир, в котором ты манипулируешь данными, а девочка-феминистка с двумя револьверами по бокам и накаченными руками и ногами все толкает и толкает эту стенку, четко следуя твоим указаниям, вызванным всего лишь одним нажатием кнопки на клавиатуре.

– А я ему сразу сказала, что все вы козлы и дураки, и внушаю ему с первого дня, что бездуховность у вас и материализм. А мы вас в сто раз лучше. – Страстная Олеська, выпихнутая единственной матерью замуж из Тулы в Вюрцбург ради лучшей жизни и уже второй год отбывающая срок, неутомима в своих поношениях. Уж очень ее достал нелюбимый муж Гидо. Он ей, германистке с красным дипломом, в первый же день приезда нашел работу – продавщицей в табачном ларьке. А если по любви, то все равно после десяти нельзя сексом громко заниматься. У них глаза на затылке. Полицейская, бюрократическая страна. Счастье, купленное за деньги и за те же деньги и проданное.

– А что, вы только умело воспользовались долларами, данными вам после войны американцами и дешевой рабочей турецкой силой. – Олеська не скрывает своего возбужденного знания. Бьет фактами.

Правило 1: если кто-то, неважно кто, говорит тебе что-то, ты должен задать себе вопрос, а правда ли это и несколько раз перепроверить информацию. Так узнается взрослый. А детям или младенствующим дядям и тетям лапшу на уши вешать – одно удовольствие. Правило 2: не болтать о других и о себе. В Вюрцбурге, где сильно развита анонимность и тебя знает каждая собака, а в магазине ты встречаешь своего гинеколога, в коридоре зубного врача, в бассейне профессора – просто невозможно сохранить свою тайну. «Не скучно жить на свете, господа». Особенно, когда информация распространяется с убойной силой. Правило 3: никогда никуда не опаздывать.

– Эта дамочка опоздала на полтора часа. Представилась Татьяной. Чай давно остыл и вообще мы собираемся ложиться спать.

Ирина Сергеевна фон Шлиппе – коренная московская дворянка, семья которой эмигрировала в начале века, неприветливо смотрит на меня. Ее правильное красивое лицо некрасиво морщится, аккуратный носик выражает крайнюю степень недовольства.

Ирина Сергеевна руководит Христианским обществом в Мюнхене, проводит семинары, вероятно, пишет мемуары и мотается раз в год в Россию с группой любопытных немцев в глухие заброшенные деревеньки. Там комары и деревянные туалеты. От дикости запустения и отсутствия элементарных удобств цивилизованные просто балдеют и щедро дают деньги на развитие деревни. И что их так тянет в нашу глубинку? Сергеевна строга, но справедлива. Ее дом известен давно и открыт для всех приезжающих из России. Популярные актеры, писатели, священники – все у нее перебывали, перегостили. Тем живет и жила дворянка фон Шлиппе, уже не заикающаяся о праве крови, но активно его использующая. Это фон в сочетании с благовоспитанностью – ее козыри.

– Ну не Юлий я Цезарь, Ирина Сергеевна. Проехала лишнюю остановку не в ту сторону. Впервые я в ваших краях.

Непростительно. Так и осталось у нее от меня впечатление как о дамочке, позволяющей себе опаздывать в Германии, где встречи расписаны на год вперед. А у меня от нее, как от женщины с сухой душой.

А место это было с чудным названием Пазинг в одном направлении от Мюнхена. Всего несколько остановок на С-бане. И за окнами проносятся подмосковные «купавны», только названия станций написаны по-немецки. И тишина такая волшебная.

Наш управдом господин Менниг упорно величает меня «Фрау Горбачева» и пытается завести разговор о политике. Я регулярно обращаю его внимание на то, что в душе плохо спускается вода и кухня уже второй день не мытая. Я, работая уборщицей, имею свою уборщицу, в обязанности которой входит мыть кухню, пылесосить коридор, убирать душ и туалет. Эта работа включена в стоимость моей комнаты. Наша уборщица, госпожа Деревянное яблоко, имеет дочь, которая тоже учится в университете. А все обитатели четырехэтажного коммунального домика принадлежат к рабочему классу.

– Ну как, вкусен тебе капитализм? Художник Леша вспоминает, как не сколько лет назад, приехав в Германию с женой и маленьким ребенком, на своей шкуре испытал демократию по-немецки. Однажды утром в его квартиру ворвались люди с автоматами и забрали его в тюрьму без объяснений.

Жена с ребенком в это время была в Берлине и никакой информации у нее не было. И только через месяц выяснилось: оказывается, ограбили ювелирный ларек, и подозрение пало на художника, потому что он пару раз разговаривал с кем-то по телефону о драгоценностях. А телефоны прослушиваются. И только благодаря заступничеству хозяина, у которого он в то время работал, его выпустили. А его знакомый работал уборщиком в одной квартире, и когда хозяин умер, во всех ящиках стола, в шкафу и на полках нашел кучу бумаг, подтверждающих то, что хозяин его был стукач.

Одна из станций мюнхенского метро носит название «Мюнхенская свобода». Свобода действительно есть. Свобода выбора и свобода воли. Свобода предлагать свои услуги за определенную плату и если не понравится уйти и искать новое место. Никто ни к кому не привязан. Никто никому ничего не должен. Разве что государству, если справка о доходах показывает твое финансовое положение на сегодняшний день. Свободный рынок функционирует. Страшные рассказы о богатых, которые всю жизнь жили припеваючи и в ус не дули, и все снимали и снимали, все глубже и глубже уходили в кредит, а потом одним днем получили счет и требование завтра же сравнять его, иначе… правда, долговых ям в Германии нет, но минус давит на мозги и куча детей, жена и любовница. И тогда такой человек решает свою проблему по-своему – он идет на мост через Рейн, долго смотрит в темную древнюю воду и… бросается с моста. Наверное, у этого человека была депрессивная мать. Сижу на семинаре «Развитие эмоций и эмоциональных знаний у детей».

– Думайте, пожалуйста, думайте над тем, – призывает нас госпожа Янке, сорока-летняя полная дама с двойным подбородком и коротко остриженными соломенными волосами, – что если грудничок проявляет активное недовольство в ответ на акустические сигналы и плачет и кричит, действуя на нервы своей матери, а она его в коляску сует. Какое же знание он получит? Что останется в его душе? – Студенты заметно оживились и дружно задвигали ручками. А докладчица, молоденькая худенькая девушка с кольцом в левой ноздре и татуировкой на руке чуть выше локтя, отодрала следующую фолиен – прозрачный листок и молча положила под экран проектора.

 – Если ребенок сердится, – бойко продолжила она начатую тридцать минут назад дискуссию, – то надо дать ему бутылку или игрушку или обмыть лицо мокрой тряпкой. Последние исследования Харриса подтверждают важность этих действий именно со стороны матери, потому что уже начиная с четвертого месяца ребенок концентрируется на руках. – Наша профессор одобрительно кивнула головой. Я не знаю, кто на чем концентрируется и зацикливается впоследствии. Знаю только, что если я внимательно слушаю и концентрируюсь на немецком языке, то понимаю все или 80 процентов. Занавес поднимается, туман рассеивается и я захожу за горизонт, который раньше казался недосягаемым. Если я рассредоточена и думаю о другом, параллельно как бы слушая и интуицией чувствуя, в каких местах надо кивнуть или пожать плечами, я ничего не слышу и ничего не понимаю. Все пролетает мимо, не задевая меня.

Когда женщина садится на гинекологическое кресло, рядом с ее ногами стоит компьютер и она видит себя изнутри. Когда мы входим в сберегательную кассу, на дисплее видна картина приходов и расходов – сколько и когда ты снимала, когда и сколько положила, от какой фирмы поступило на твой персональный счет.

О том, что Бог есть и мне явно и откровенно помогает, – свидетельствует моя жизнь в Вюрцбурге. Я могла бы привести сотни примеров как бы случайных совпадений, приводящих к положительным результатам, своевременности важных дел и точное появление нужных людей именно в то время, когда требуется помощь. Освобождение мозгов от дурных и вредных мыслей, от страхов и неуверенности – все от Бога. Помолилась – и получила. Именно то, что просила, и в свое время, ибо Бог мудр.

Моя маленькая ведьмочка с добрым сердцем, смешивающая напитки, госпожа маленького кабачка «Томаты» колдует, собираясь на работу. И даже, если у нее нет никакого желания идти туда. Кайн Луст мер. Она терпеливо чистит зубы, мажет гелем свои оранжевые непослушные волосы, подводит коричневым карандашом губы, душится, выбирает маечки, вставляет в уши серебряные кольца. И все это под музыку. Эдит Пиаф поет о том, что она – свободная и самостоятельная женщина, она может любить того, кто ей нравится, и что жизнь прекрасна! А Ада убеждена, что в церкви сплошная ложь, и вообще ее мама – буддистка, а папа – африканец. А вообще она верит, что Бог есть. Это ясно.

– Ходишь ли ты хоть иногда в церковь?

 – Нет, а зачем? Я хочу хорошего секса и много денег, и больше ни чего.

Ада погладила свои красивые смуглые ноги. Завтра придет профессор Маркус, ну мой 18-летний Маркус, он служит в Бундесвере и будет меня лечить.

Долбят в колокол беспрерывно, с утра до вечера бьют и бьют, напоминают о смертном часе. Напротив общежития песочного цвета католическая кирха с острым шпилем и сделанным из золотой фольги Христом. Конфетный Христос висит и недоумевает – зачем.

На всякий пожарный поцеловались с Адой и она ушла на работу в дискоклуб для негров «Бомбастик». Из Москвы пришло письмо с упованием на мой неиссякаемый оптимизм. Это правда, я настроена оптимистично на будущее, несмотря на то, что сожгла кастрюльку, чайник, два ковшика и Адин микровель. Это все равно, что сидеть и бросать в печку по 50 марок, – на эти деньги я могла бы месяц питаться. Теперь питаю надежды на доброту соседки, зажав в кулаке деньги за испорченный прибор. Видимо, склонность к самоуничтожению присуща человеку от рождения.

– Ада, скажи, почему я делаю неприятности любимым людям? Вот я тебя люблю. Ты моя подруга, ты пришла с работы в три часа ночи и какой подарочек тебя ожидал – сожженный новый микровель, которым ты всего лишь три раза пользовалась, и запах горелой резины на все общежитие.

– Ну что ж, 200 марок – этого достаточно. Я новый куплю. Но ты что, ослепла? Ты должна всегда быть внимательна к плите. Знаешь, ведь все могло просто взорваться! А что касается друзей, так ведь это даже лучше, что ты мне нагадила, а не нашим соседкам. Я тебя пойму и прощу. А чужим хуже. Вот я сама, например, однажды разбила машину у любимой подруги. Ну и что? Она и полицию вызывать не стала. Долг в 3000 марок я, конечно, вернула постепенно. Все уладили сами.

Ада достала русской водки, которую она находит самой лучшей в мире. Мы выпили примирительную, поцеловались и разошлись по своим комнатам.

Пришла к дерматологу.

– Дорогой врач, посмотрите, у меня вокруг носа все такое красное. Это от постоянного насморка. И от вашей воды у меня аллергия. А врач мне:

– А вы знаете, как кошки умываются? Плюнут и растирают. Вот и вы так же попробуйте. И если в течение месяца не поможет, звоните и приходите.

На моем одеяле в полный рост нарисована девушка – блондинка с длинными волосами и черноволосый молодой человек. Они лежат, обнявшись. Он уже запустил руку под ее трусы. Над их головами на ветке дерева сидит строгая тигрица. Сторожит. Костя говорит:

 – Давайте ляжем, попробуем, кто совпадет по контуру, останется у Татьяны. И, взяв вазочку за горло, он выплеснул алые розы на тротуар.

На Райнере висит толстенький золотой крест и вся рубашка поделена на квадратики, а в каждом сценка из наполеоновских войн. Глаза следят за посетителями – все ли довольны, не надо ли чего. Быстро смешивает напитки, чисто и насухо вытирает прилавок. Его лицо испортило постоянное подсчитывание денег. Он морщит высокий лоб и внимательно смотрит на чеки. В «Томатах» можно и пострелять. Стрелкой с хвостиком попасть прямо в цель. Горят свечи. На красной салфетке стоит коктейль «Маргарита».

Недалеко от моего дома в витрине приватного музея выставлены солдатики, изображающие все мировые войны. Их делает зубной врач, доктор Линднер. Русский мужик снял штаны и показывает жопу немцу. А немец стоит и смотрит удивленно, точно так, как в наших русских фильмах. Задорные, боевые в красных формочках и фуражечках наступают. А наши им жопу. Вот и победа вышла.

А когда я пишу критические заметки о местных современных пьесах, госпожа Лукас меня не понимает. Не нравится ей, почему я пишу больше о пьесе, чем об инсценировке и совсем не замечаю режиссерскую идею. А я давно уже все подметила – и мимику, и речь, и стулья, и одежду. Только вот до смысла мне есть дело. И когда Дантон разводит антимонию с проститутками, мне хочется вчитаться в Бюхнера больше, чем обратить внимание на то, из натурального или искусственного шелка сшит Дантонов халат и какого цвета было платье на Юлии, когда она шла на эшафот.

Хотя Лелька и уверяет, но тут в Марину Тетельбойм – иностранку нашего факультета журналистики, которая все пять лет проучилась нахаляву, закашивая под незнание русского языка, – не поиграешь. Спрашивают строго и наравне со всеми коренными жителями.

Конечно, я рву благоухающие розы и сирень, и нарциссы в городском парке. Мне нравятся живые цветы, стоящие в вазе или в стакане. По-своему я тоже соблюдаю Закон об охране окружающей среды. Хотя зачем рвать, можно и купить.

– Наверное, тебе было очень плохо там в России, что ты вот так неожиданно приехала без денег и без языка, – моя подруга обращается ко мне с этим вопросом.

С чемоданчиком в руке, в осеннем легком пальто и с рюкзаком за плечами я рванула к друзьям, к родным, зная твердо, что помогут, потому что любят.

 – А если ты что захочешь, будет тебе, – Райнер утвердительно кивает головой. Жизнь наша тяжелая, суровая, жесткая, поэтому и мы должны быть суровыми. Как яйца харт – крутыми.

Раймона так и норовит подлезть своей шаловливой ручонкой между ног Райнера и пожать ему яйца. Райнер и Раймона смотрятся очень странно вместе – она юркая, яркая, худая, подвижная, как ящерица, вульгарная, болтливая и нагло смотрящая. Официант – спокойный, без подхалимажа к посетителям, очень внимательный и молчаливый. У Раймоны живут дома два ротвейлера, а Райнер живет один. «Бомбастик», где они по вечерам работают вместе, популярен. Пальмы в кадках, нарисованное солнце и музыка Лумумбы, – все должно воссоздать экзотику южной Африки и расслабить посетителей. Моя Ада быстро и искусно смешивает напитки. В ее смуглых красивых руках с длинными оранжевыми ногтями так и мелькают мартини, виски, кола, апельсиновый сок. Скорость возрастает с приходом новых посетителей. Белые женщины танцуют с темными мужчинами. А Ада, Райнер и Раймона после работы в пять часов утра идут на «Бот», в другую дискотеку, чтобы расслабиться, потому что трудно уснуть.

Ада – прима. Она уже десять лет работает в обслуге и получает 1000 марок в неделю. Она совершенно не хочет любви и длительных отношений. Просто ей нужен партнер. И все о'кей. Секса ищут все, и в основном в дискоклубах. Ада вспомнила десять глаголов, обозначающих половой акт: фикен, бумсен, фогельн, поппен, копулирен, байшлафен, айн Рор ферлеген, феркерен, айне нуммер шибен. Конечно, все это звучит непривычно для нас, но процесс происходит один и тот же. Правда, тихо. А если кто и кричит, то тогда разговоров соседям на целый год.

40-летний Антон, у которого жена под Лейпцигом, уже пятый год долбит разные фирмы бевербунгами и получает отказы. Работы нет. То есть она есть, но ее еще надо найти и взять. Так и мотается по субботам в другую землю. К жене.

Если два раза неправильно набрал код своей карточки, на третий раз ее глотает. Автомат съедает свою жертву. А ты не ошибайся! Свой код надо знать!

Некоторых немцев по моим наблюдениям отличает подозрительность и отсутствие доверия друг к другу. Моя подруга Уте, тридцати девяти лет как-то призналась мне, что никогда до конца не верила мужчинам, любящим ее и предлагающим весь мир.

Отрывок из дневника (1998 год)

«И сгорел дом и две собаки, и рисунок мой, изображающий мужчину и женщину, распятых на кресте. И роман, уже почти законченный. Яркое, цветное, наклоненное».

Уте работает уже пятнадцать лет в знаменитой фирме, профессионально и успешно занимается поиском партнеров для одиноких мужчин и женщин. Уте водит меня в рестораны. После еды она всегда просит чек, чтобы заполнить бланк – когда, по какому поводу ели, сколько персон, стоимость. Она аккуратным почерком вписывает наши имена и расплачивается. Фирма возвращает ей деньги. Власть денег чувствуется во всем. Немцы любят шикануть, но записывают, куда пошел каждый пфеннинг.

– Я чутко настроилась на будущее, которого нет, хотя тени его бродят по городу как призраки.

– Сестренка, мы давно хотели с тобой попасть в другую культуру, чтобы все вокруг было сказочным. Попали. А что теперь… А теперь мы развернулись и запарковали свои машины на разных стоянках.

– А госпожа Утренняя Звезда, которая меня просила особо тщательно вымывать писюхи ее сына с толчка, торгует теперь сигаретами в магазине. Я спросила телефонную карточку, она, предварительно проверив, продала мне.

– Ах, как хорош Лесков! И что может быть лучше живой, настоящей, бьющей жизни! Его обвиняли в списывании с натуры, а мне он именно этим и нравится!

В Германии я с удовольствием читаю русскую литературу. Слушаю кассеты с прозой Пушкина, Достоевского в исполнении наших известных чтецов.

Разница России и Германии

В России кошек и собак едят. А в Германии молятся за кота, чтобы он прижился в другом доме.

Огромный полосатый зонт из кафе, оторванный ураганом, катится на меня. Пыль, листья в глаза. Все закружилось, потемнело. Ветер сильный гонит зонты. Люди вцепились в мост, чтобы спастись от урагана. Гроза, молния, дождь. Вымокла вся до нитки. Такие ураганы каждое лето случаются в Вюрцбурге. Все их боятся и стараются не выходить из дома.

Старая госпожа Кройцер возмутилась однажды – что это зеленые хотят двойного гражданства, зачем это нужно, кому? Это что мы будем немцы-американцы через дефис. Чувство национальной гордости глубоко сидит в ней.

Молодежь отдает предпочтение черному, серому, коричневому. Немцы любят маленькие «танки» на ногах, мороженое в вафельных стаканчиках, пиццу. Они делают татуировки на теле и носят брюки клеш. Немцы – хозяева жизни. На доме, увитом зеленым плющом, надпись «Смерть фашизму, будущее – лесбиянкам!» Этот лозунг определяет часть молодежной жизни города Вюрцбурга, в котором каждую первую субботу месяца кафе АКВ приглашает геев и лесбиянок, одетых в кожу, провести время в приятной атмосфере.

Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь. Гармонист Вася давит на ностальгические чувства россиян, выжимая не только скупую мужскую, но и щедрую женскую марку. У гармониста Васи была жена – красавица, умница. А он все по бабам. Столько баб перетрахал, страсть. И вот пришла расплата. В тюрьму угодил, да еще по такой статье, что не отмажешься. Отсидел, вышел, купил билет на самолет, и вот теперь в Вюрцбурге играет на гармошке.

Однажды в Германии один шофер вез беременную немку на машине в другой город рожать. В пути начались роды. Шофер остановил машину и стал принимать ребенка. Женщина брыкалась и не позволяла грязными руками дотрагивалась до ее чистенького живота. И тогда шофер взорвался:

– Эп твою мать, это я у вас в Германии – шофер. А у себя в России я – главный хирург 4-го Главного управления. Роды прошли успешно.

Сидим с Володей Вебером в мюнхенской пивнушке и тянем светлое пиво. Володя – главный редактор русско-немецкой газеты. Он принадлежит к тому же поколению шестидесятников, объединившему физиков и лириков, что и мой учитель.

– Ну что, Татьяна, попробуйте найти в Германии не еврея, устроившегося на работу. И лучше – слесаря, столяра, плотника. Нам актеры не нужны. Я пытаюсь держать уровень и не подделываюсь под требования спонсоров. Понимаете?

Я потягиваю светлое пиво и понимаю, что писать не буду. Спустя полгода позвонила в Мюнхен. Вебер сидит без работы, жена тоже. Газета умерла, но они пытаются журнал наладить, уже на первый номер материал набрали.

Я хорошо понимаю Володю Вебера, у которого в Германии в автокатастрофе разбилась дочь, и Вадима Перельмутера, вынужденного изощрять свой филологический ум, выдумывая дальнейшее приключения барона Мюнхгаузена.

По вечерам и особенно ночам очень тихо и только «у-ху, у-ху» гукает птица. Я лежу и вспоминаю, как в январе в поезде Вюрцбург – Кельн познакомилась с 23-летним парнишкой из Таджикистана, который два года копил деньги, потом позвонил в аэропорт и спросил: какой ближайший рейс в Германию? Ему ответили 19:45 Франкфурт-на-Майне. Мальчик взял билет и приехал. Естественно подал на Азюль, попытался получить право беженца. Не получилось – стал жить нелегально. Жил без паспорта, в подвале, где он спал, бегали мыши. Он и сам бегал от облав и думал, как бы так остаться за границей. Германия его не признала. Он поехал в Страсбург и поступил во Французский легион. Теперь официально зарабатывает приличные деньги и уже может содержать свою собственную семью. Только наемников Французского легиона в один прекрасный день могут послать в Таджикистан, где осталась его мама.

Судя по моим силам, я могу иметь двух «мужей», одну бабушку-старушку и одну лестницу в неделю. И учиться, читать, писать и путешествовать.

А Мила, казачка с Дона, говорит однажды: «Это хорошо, когда муж разрешает учиться. Мой мне не разрешает. Не нужна мне, говорит, умная жена». 40-летняя Мила – мать двух сыновей. Работает уборщицей. А турецкие водители не любят студентов, которые как коровы переходят дорогу на красный свет. И что они там только изучают – историю или химию, а о жизни своей совсем не думают. Вот Валя Цюрих из Одессы думает, поэтому работает слесарем в фирме. А что касается чтения и учения, Цюрих категоричен: «Чтение – потерянное время. Мне ничего не дает. Я за свою жизнь (Цюриху 28 лет) прочитал две книги – «Анжелику» и что-то о сексе. Я лучше в футбик поиграю, телек посмотрю или посплю. Ну что мне может дать какой-нибудь роман…»

При въезде в Швейцарию туристов встречает столб с нарисованным на нем глазом в треугольнике. А под глазом подпись «Будьте внимательны!» Швейцарцы тоже смотрят, как и немцы, в своей полицейской стране. Валя Цюрих знает про Маугли, но он же не стал волком, просто читать не любит. Да и вообще никогда не учился и не хотел учиться. В школе в Одессе был двоечником, а после школы – сразу работать. В Одессе море, тепло, и люди приветливые, веселые, спокойные. А женщины хорошенькие и смешливые. Поэтому Валя Цюрих ни за что бы не хотел жениться на эмансипированной немке, которая учится, работает, да еще и детей воспитывает. Нет, это не для него. Немки ведь все расчетливые, а Вале нужен порыв, любовь. Его кредо: «Не говори да, если хочешь сказать нет, и не говори нет, если хочешь сказать да». В Германии он нашел только материальный рай и первый год каждую неделю приходил домой с кулечками. А потом недоело и он запил. Футбик, телек, запой, и так по кругу. Однажды после очередного он встретил на улице молодого человека с ящерицей, ползущей через все лицо. Наколка не исказила крупных черт школьного друга Пети Капустина, который шел навстречу Вале Цюриху тоже с кулечком.

– Валька, привет! Ящерица вытянулась во всю длину. Ты че тут делаешь?

– Да вот… Валя развернул кулек. Они пошли в пивбар и просидели до утра, обсуждая тупых и поганых немцев, у которых руки не оттуда растут, вспоминая свою юмористическую родину и приходя к одному и тому же печальному выводу, что в Германии ничего нет, кроме материи. Прошлись и по поводу немецкого языка.

– Ну ты ж понимаешь, что немецкий нельзя выучить. Его надо изнутри понимать. Он должен быть всосан с молоком.

Капустин ударил кулаком по столу и отхлебнул порядочный глоток светлого баварского пива Ханнес.

В голову приходят позитивные мысли: а не встречу ли я здесь в толпе своего зубного врача в белом халате, который на прошлой неделе был так мил, когда лечил мне зубы, что я взяла да и раскрасила его во сне. С белым цветом у меня связано одно воспоминание. Прихожу на фармацевтическую фабрику, на меня надевают халат, на туфли два пакета, на голову полиэтиленовую шапочку и ведут в цех. Вверх, вниз, влево, вправо, первый, второй, раздевалка – два часа пролетело незаметно.

 – Девушка, вы слишком много сил прикладываете и делаете все излишне подробно. А нам так не нужно. Вы должны работать легко цак-цак, а то вы сегодня так, завтра так, а послезавтра скажете: хватит. Нам нужны постоянные люди. Так что, извините, и за сегодняшний день денег вам не полагается. Это было пробное время.

23 февраля по всему городу были расклеены плакаты с портретом Гитлера и надписью: «В среду в 14:00 в резиденции состоится лекция “Мао Цзэдун, Сталин, Гитлер и их общий вклад”». На Кошкиной улице булочная, где я покупаю черный хлеб, и иду в Народную школу на ретроспективу Пазолини. «Евангелие от Матфея», «Мама Рома» с Анной Маньяни, «Медея» – я все это видела во ВГИКе еще в Москве, девять лет назад. Восприятие сохранилось. Язык мне почти не мешает. Кино, театр, бассейн, видео, дискотека, кафе – это развлечения. Несколько раз в год в Вюрцбурге проводятся так называемые фашинги-праздники. На Вюрцбургские улицы выходят раскрашенные в причудливых костюмах дяди и тети. Процессия с горящими факелами в руках движется к реке Майн и танцует на мосту.

Если ты устаешь, плохо, так как нужны сильные и выносливые. Если опаздываешь – уходят. Немцы ценят время. Олеська долго думала, почему же у них все работает, и поняла! Они же винтики в хорошо налаженном механизме.

Итак, свобода, деньги, природа, скорость и качество! А также выбор, закон и возможности. Короче трудно, но интересно. Манящий запах старины. Трубочист в котелке и белоснежной манишке. Модно одетая в наколках молодежь, которая сидит беспечно в кабачках, кафешках и пивнушках, которая бесцельно слоняется по вечерним улочкам и наслаждается жизнью.

«Я был у тебя 8 марта слишком поздно. Доклад продлился до девяти. После работы я купил шампанское и пирожных и принес тебе. И стоял под дверью и ждал до десяти. А ты не открыла. Может, ты назначишь мне новую встречу, и вообще, не хочешь ли ты быть моей любовницей? Если у тебя нет желания, тогда прости, спасибо и на этом. Пока».

Записку я обнаружила в почтовом ящике на следующий день после того, как уже немолодой и лысыватый Франк Мессер – вечный студент Вюрцбургского университета (юридический факультет) – долго и увлеченно рассказывал мне проект прямых поставок золота из Африки в Вюрцбург. А я, вытянув глаза на рогах как улитка, внимательно и молчаливо слушала, так как была уставшая, чем видимо и подкупила «золотого теленка». Франк давал мне просматривать деловые бумаги, запросы на кредиты, направляемые им во все крупные банки Германии, чеки и квитанции, параллельно рисуя картину быстрого обогащения, где мне отводилась скромная роль продавщицы в одном из разветвленной сети его магазинов. Франк Мессер хорошо знал, что он делает. Франк Мессер для меня загадка. Может и вправду приплывут к нему корабли, груженные золотыми слитками, по Майну.

Окно в окно. Я вижу, как напротив живет другая женщина. Тоже молодая. Тоже учится. Длинное темно-вишневое платье на вешалке. И папки с делами стоят на полках в шкафу. Мы с ней здороваемся по утрам, не открывая окон. Переодеваемся, живем дальше, каждая своей жизнью. К ней часто ходит мужчина. Она улыбается мне за закапанным дождем окном. У нее в комнате стоит круглый стол и два кресла. И много живых цветов в горшках. С ними она делит свой кислород. Иногда мне кажется, что моя зеркальная соседка – дочка профессора, очень прилежного и строгого, которому никто из студентов не позволит сказать что-то критическое. Студенты требуют, чтобы плохое преподавание всегда отражалось на кошельке. Не успел объяснить, почему Гете занимался политикой, – вычитай из своей зарплаты. Нет вопросов – нет проблем. И он поскакал, этот молоденький козлик на свидание со своей молодой козой, которая еще в прошлом году гоняла на моторе и влетала на семинар по языкознанию в ярко-зеленом шлеме, а в этом уже родила.

– Ну а если немцы такие плохие, что же они так хорошо живут, а мы плохо?

– Потому что демократия у них, выборы народные и марка стабильная, не скачет, а у нас Страна Советов. Все только любят советы давать.

Если народ пребывает в состоянии войны годами, ему трудно вспомнить ориентиры мирной жизни. Даже азбука вылетает из головы. А немецкий народ восприимчив к наглядным пособиям. В детстве все любили играть в нарисованных картонных куколок из коробочки. У куколки был нарисованный домик, посуда, еда, очень много разной одежки на разные случаи жизни, теннисная ракетка, мячик, украшения, сумочка. Был даже у картонной принцессы картонный принц.

У немцев, на мой взгляд, очень развито чувство самосознания и самоуважения. А также достоинство побежденных и страстное желание повелевать. Высоко поднятая планка. Каждый – маленький божок в своем государстве. А небо все то же – чистое, родное и беспредельное!

– Наверное прав был Достоевский, когда говорил, что у русского чело века слишком широкая душа, ее бы немного сузить.

Лидия Николаевна едет на велосипеде и в ус не дует. Она живет на втором этаже здания, в котором находится православная церковь, снимающая здание у германского государства.

– А я чуть что, сразу в морду бью, слышу я тех, кто по фене ботает, и не выношу грубости.

– Я все пыталась понять, что же у них внутри, у этих христиан, как они веруют, что же у них в душе такое особенное, пощупать хотела.

Наш батюшка, доктор богословия Александр Бланк, учился в Ватикане, десять лет отработал священником в католическом храме, а потом перешел в православную веру, как он сам говорит, ради истины.

Батюшка похож на человека, которого я любила восемь лет назад. Наверное, это ирония судьбы. Миша, еще не до конца спившийся алкоголик и комментатор популярной в Москве телепрограммы. А тогда он был студентом факультета журналистики. Еще в студенческие годы у него появилась параллельная жизнь, о которой мало кто знал. Первый человек играл на гитаре, пил водку, трахал девчонок из своей компании и играл в местном театре. А второй рано утром по воскресеньям ходил в церковь святых бессребреников Косьмы и Дамиана, что в Столешниковом переулке, исповедовался и причащался и верил в то, что Бог жив в его душе.

– А я вчера видела вашего кота, он ужасно растолстел и стал ленивым. И глаза у него грустные. Впрочем, я нахожу, что ему у Натальи лучше. А почему вы редко ходите в церковь?

– Для взрослого человека это не просто, знаете ли…

После Второй мировой в Мюнхене остался один мужик, не захотел возвращаться на родину. Построил часовенку и сам служит в ней. Не относится ни к патриархату, ни к матриархату, не рукоположен, не освящен, а вот, поди ж ты, служит. И с женщиной, женой зовет, живет. Но перед чужими скромничает.

 – Это не жена моя. Это мой грех, – говорит. Говорит, да посмеивается.

Смирение – редкая птица. И тут на вюрцбурщине девки пьют, курят, перекрашивают волосы, татуируют свою плоть и считают, что все от страданий.

Черноволосая крепкосбитая румынка, вырастившая четырех детей, имеет постоянного любовника, но замуж за него не хочет, потому что уже сыта. И к тому же за погибшего в автокатастрофе мужа она получает денежное пособие.

Гутенберг изобрел книгопечатание. Немцы изобрели хороший способ жизни. Они просто записали на бумажке все естественные человеческие права, обязанности и потребности. А что написано пером, то не вырубишь топором. И Слово стало Законом жизни, кровью и плотью нации. Есть и контроль за исполнением, но есть и те, кто уже сам себя контролирует. Так и живут. Под постоянным всевидящим оком. А если о еде – то лучше клубнику, а если о деньгах – то подолгу, а если по бабам – то только глазами, которые так и стреляют, так и норовят подлезть под юбку этой смазливенькой подавальщице, а если о работе – то чуть-чуть, скупо и дозировано. Пьют, едят, прикалываются, болтают о ерунде всякой, релаксируют на полную катушку. И делают это со вкусом.

А может и вправду надо, чтобы весь мир стал красным, как мечтает местный коммунист Георг.

 – Вы ведь так и не смогли построить настоящий коммунизм, тот, о котором Ленин мечтал. А потом пришел Сталин и все испортил. Не получилось у вас.

Коммунист из города Вюрцбург держит в руках веером стопочку разноцветных брошюрок на всех языках мира, но одного содержания: «Вперед, к победе коммунизма!» Он мечтает на машине доехать до России, встретиться с русскими коммунистами и устроить заваруху. А немец Райнер из романа Лескова «Некуда» помотался по России, да так и не нашел для настоящего дела серьезных партнеров. А моя соседка Ада говорит, что коммунист Георг – просто извращенец и похож на рыжую толстую бабу. Какая разница, кто как выглядит. Главное – идеи. Мы в гробах все одинаковы – материя серовато-зеленоватого цвета с трупными пятнами и червяками в глазницах.

Дар бесценный. От души. Всем нам. Жаворонок в лазурном небе над пшеничным полем.

В поездах полно наших. Я еду из Вюрцбурга в Гамбург и девять часов слушаю отборный русский мат. Это ругаются подростки – подросшие дети эмигрантов. Они наводнили всю Европу. Такое ощущение, что каждый второй откроет рот и заговорит на великом и могучем. Проезжаем средневековые церквушки, маленькие шоколадные домики, старинные и современные памятники. На крыше одного дома стоит в полный рост золотая лошадь, а у фонтана с писающим мальчиком в окружении жирных каменных русалок собираются влюбленные. Ближе к четырем часам дня меняется освещение: здания начинают темнеть, а воздух превращается в коричневое стеклышко, через которое я смотрю на германский мир. На рыночных площадях в центрах городов часто можно встретить скульптурных девочек с гусями в руках. Я еще не выяснила, что это за символ, но ясно, что-то домашнее, мягкое, уютное. Немцы любят гусей, кошек, зайцев и медвежат. Игрушки стоят почти в каждой витрине. А игрушек с образом лисы я не встречала. Вероятно, это связано с тем, что немцы боятся лисов. Лис – зверь хитрый и дикий, живет в лесу, к домашней жизни не привык.

– Это звучит странно, что ты сразу после десятого класса поступила в Университет, – Катарина недоуменно смотрит на меня.

Продолжительность среднего образования в Германии тринадцать лет, и только после сдачи выпускных экзаменов в школе и получения свидетельства об окончании можно поступать в высшие учебные заведения. Очень часто у приезжающих иностранцев, уже окончивших в России вуз, признают только наличие знаний средней общеобразовательной школы. Психолог Леночка, приехавшая из Казахстана с красным институтским дипломом, подтвердила свое среднее образование с высокой оценкой 1,1 и рекомендацией еще раз перепроверить ее знание немецкого языка. Немцы с моей точки зрения – рабы Закона, и многое в жизни людей зависит от работы бюрократического аппарата, но человеческое отношение встретить тоже можно. Особенно в поездах, где потрепаться охотно откликнется каждый.

Дождит, все время дождит. Зонтики от затяжных вюрцбуржских дождей уже не спасают. Мир промокает насквозь. Кажется, что оконные стекла в слезах. Земля, покрытая весенними белоснежными нарциссами и разноцветными фиалками, осенью усыпается ярко-желтыми кленовыми листьями, а зимой на зеленой траве иногда лежит снег. В декабре перед Рождеством стоят елки в лампочках. В парке увядает «золотая осень», а с неба по-прежнему идет дождь и конца ему не видно.

– Так если тебе тут так плохо, что же ты не уезжаешь обратно? – Гидо задает Олесе прямой и с ее стороны всегда безответный вопрос. Молчание спасает. Ведь ей остался всего один год – отсидеть, дотерпеть, дожить до того долгожданного дня, когда она разведется с мужем, получит ПМЖ – постоянное место жительства в Германии и две тысячи ежемесячной приплаты к нему. Эти деньги оставленный муж будет обязан выплачивать бывшей жене в течение всего времени, пока она не устроится на работу или снова не выйдет замуж. А пока между небом и землей надо обслуживать мужа по полной программе, чтобы заработать себе безбедное будущее. Но иногда нервы сдают и тогда она решает уехать завтра же и заливаясь слезами, проклинает тот день, когда она, послушавшись маму, решила выйти замуж за человека, который ей совсем не нравился, но мама уговорила дочку и обрекла себя и ее на лучшую жизнь в аду.

Одинаково по моде одетые школьники: джинсы клеш, кроссовки на толстой подошве, облегающая черная куртка. Волосы или заплетенные в мелкие косички или покрашенные в малиновый цвет и взбиты или гладко зачесаны в пучок. Бледно-голубые тени и подведенное верхнее веко. На шее бисерные бусы.

Я кладу в стеклянную банку две картофелины, огурец, покупаю красное вино, хлеб – и в путь. Мне нравится жить в жизни, как в путешествии, и долго ехать по длинной дороге, на которой встречаются люди, соединяются судьбы и сталкиваются интересы. Солнечным днем кто-то приходит в мою жизнь и становится близким на миг. А потом это счастливое мгновение исчезает, оставляя рану или приятное воспоминание. Близость больна, но долготерпелива. Она простирается даже на область снов, в которых соединение настолько захватывает дух, что не хочется просыпаться.

Церковная музыка Баха и синеволосая девушка с наколкой на бедре. Кукла в национальной одежде и мотороллер. В общем, все как в кино о сплетении времен. Именно со временем перестаешь обращать внимание и находишь вполне естественным это смешение стилей, подмечаешь, как точно актеры играют на старой сцене, а декорации постоянно меняются. Каждый спешит по своим делам, у всех встречи расписаны на новый год.

В Вюрцбурге работают солнечные кабины, где можно погреться на солнышке в стеклянном гробике, помечтать о лете и о Париже, в который я настолько влюбилась, что начала учить французский. Пожалуй, отличие этих двух стран в способе обращенности к миру. Немцы – закрытые, суровые, боязливые. Французы – открытые, интеллигентные, бесстрашные. Так я их вижу.

Однажды я влипла по-крупному На мое имя пришло приглашение принять участие в игре. Я решилась и перевела взнос, как мне тогда казалось единственный. Дала и номер своей банковской карточки. И стала терпеливо ждать. Игра проходила под интригующим названием «Мы делаем миллионеров». В большом письме были напечатаны счастливые высказывания выигравших, лица которых были предусмотрительно затемнены. Указаны точные правила, следуя которым я тоже должна была выиграть. Сначала я получила кучку лотерейных билетов с номерами, потом калькулятор, потом персональную карточку на 10 000 000 марок, а потом… в очередной раз проверяя свои приходы и расходы, я обнаружила, что на игру с меня снимают деньги и это будет продолжаться ежемесячно целый год. А я уже составила список крупных подарков друзьям. Пришлось обратиться в организацию, помогающую таким игрокам, как я. С небольшими потерями я вышла из игры.

Постоянный стресс. Любимое слово и любимая игра. Всегда что-то возникает, всегда что-то происходит и это что-то бывает приправлено остреньким стрессом. Календарь на новый 2000 год вышел под лозунгом: «Встретим свободный от стресса Новый год!»

Работа – деньги. Отсутствие работы – отсутствие денег. Круг замкнут. Но так было всегда, просто в Германии все обостряется. Обнажаются все человеческие проблемы и больные места. Оголяется душа. Прихожу в театр на современную пьесу. Тема: как в крупном концерне все служащие потеряли работу и сошли с ума. В темном зале время от времени слышен сдавленный смех. Смеяться – цинично. Сегодня мы зрители в театре – а завтра актеры в жизни.

А в Голландии проститутки получили официальное право на работу. То есть у них есть конкретный работодатель. Они заключают договор о найме. Имеют оплачиваемый отпуск и пенсию. Первая древнейшая профессия узаконена. Право покупать и продавать человеческое тело, право женщины на аборт, право на употребление наркотиков вернуло свободный выбор человеку, не опирающемуся на родительские программы. Разница между законом и внутренним законом обозначилась резче. Стало ясно, что к вере приходят только свободные люди.

Немецкая поэтесса Ингеборг Бахманн уже ничего не хочет для себя, а хочет – погибнуть. А я хочу жить. Цу грунде означает еще путь к первопричине, к первооснове, к истокам, путь к себе.

То, что честные немцы не воруют, – неправда. У меня в общежитии сперли новое кухонное полотенце. Прямо с батареи сняли.

В моей комнате на стене висит икона Николая Угодника. На столе в вазе стоят желтые нарциссы. Я ем овсяную кашу, пью зеленый чай. Встаю в шесть утра, прохожу с пылесосом весь женский отдел в магазине, потом работаю у старушки, вечером в школе. Раньше у меня было 12 часов в неделю и это казалось мне непосильным трудом. В марте я работала по 12 часов в день. А уголки у наволочек должны торчать, как у зайца, в разные стороны и не падать.

Когда я работала в страховой компании, мне было трудно произносить текст: «Алло, здравствуйте, господин… вас приветствует страховая компания “Сигнал”. Господин …, знаете ли вы о том, как будет заботиться о вас наше государство, если завтра с вами произойдет несчастье?» Господин молча кладет трубку. Консультанты рекомендовали мне отвечать так:

 – Да! Это прекрасно, мы все в Германии застрахованы, но не все имеют гарантию своей безопасности. Консультант из страховой компании, госпо дин Фауст, хотел помочь людям сэкономить их деньги, предлагая именно у него купить страховое свидетельство.

– Девушка, знаете, нас уже так много обманывали… Я ушла с работы.

По закону все работающие люди кормят тех, кто по тем или иным причинам не работает. Это Закон. Но не все немцы его принимают.

А хочется дышать, без правил и законов, без терминов и календарей!

У зубного врача Линднера на кухне висит календарь на 2000 год. Некоторые даты уже заняты. 12 января – Элизабет, 3 февраля – Лизи, 26 марта – Ева, 17 апреля – Каролин, 7 мая – Ивонна… Господин Линднер – коллекционер. Он коллекционирует женщин. Каждый вечер к нему приходит симпатичная дамочка, пьет чай или кофе, беседует, а потом спит с доктором.

Испанцы, турки, бельгийцы собрались на день рождения коммуниста Георга. Немка и японец рассуждали о преимуществах научно-технического прогресса. Японец считал Германию старомодной в технике, но передовой по отношению к защите окружающей среды.

У батюшки Петра мама видела вещие сны, была глубокочувствующей женщиной и страдала от этого. Сны ее мучили. О войне, о крови… В войну она была учительницей. Одна на тысячу детей. А отец батюшки был простым солдатом и видел однажды, как живого человека разорвало на куски. Впечатления мамы и папы таинственным образом впечатлили сына.

– Знаешь, что такое друг? Это тот, кто жену отодвинет ночью и к тебе придет, – продавец в магазине «Матрешка» многозначительно подмигнул мне.

Гамбург… Корабли. Высокое небо. Чистый ветер.

 – Ты не верь, все они живут не на то, что получают за уборку квартир. Они по ночам работают проститутками, – голос перешел на взволнованный шепот и уговаривал положиться именно на него, потому что только он сможет помочь в этой стране.

У одного парня был надет большой резиновый фаллос на голову. Смотрелось очень внушительно.

Православная вера зародилась в Германии в VIII веке в городе Трир, а потом распространилась и по всей стране. Но христиан православных убили их братья христиане-католики.

Сон: Я чувствую на шее голубую веревку. Обвинители – мои друзья. Я стою в коротком белом платье на коленях и отвергаю слова, сказанные против Царя и Отечества. Я их не говорила. Я молюсь Богу при всех, чтобы все поняли, что обвинение это несправедливо и я чиста перед Богом и перед людьми.

По ночам я слышу голоса:

Голос 1 – Я обманывала людей. В Польше торговала, брала больше, чем надо.

Голос 2 – Я в психиатрии работала. Сама лечила людей. Теперь молюсь за себя.

Голос 3 – А я с зеками работала. Била их морды.

Голос 4 – После святых отцов Фромм и Фрейд кажутся смешными.

Голос 5 – Я старовер и бывший поклонник Ницше. Делаю все основательно.

Голос 6 – Я не знаю, насколько сильно я люблю Бога.

Голос 7 – Я все думала, ведь твоя жизнь зависит от работы, которую я тебе даю. Но ты мне действительно больше не нужна.

Голоса – Мы разочаровались в актерской профессии и пришли в церковь.

Мне прислали по почте два синих халата, хотя я заказывала только один. Две одинаковые одежды для двух разных женщин. Два неба.

Из Кельнского собора вышел красный папа и кот Тишка, который любил спать на груди у моего мужа. В ту тревожную весну его съели собаки, и мы нашли Тишку погребенным под белым снегом на баскетбольной площадке. Ласковый Тишка любил жизнь, просто однажды замерз и не смог отогреться.

Я – иностранец. Ты – иностранка. Мы должны быть вместе.

Многие мужчины в Вюрцбурге – лысые. А женщины – худые. Бутерброды, булочки на ходу жуют. Макдональдс в каждом городе. По утрам бегают в парке. У многих сотовый телефон. В витринах яблоки с сапогами. На улице лежит свежая кучка какашек. Их почему-то медленно убирают или это так быстро появляются новые? Открытки, куклы, живые и искусственные цветы, гроздья бутылок, вывешенных на улицу. Мост через Рейн в Кельне, весь в битом стекле, бумажках и окурках. Биопродукты, кучка орущих подростков. Тайна смерти потрясает.

Я теперь на другой стороне баррикады. Как собака коммуниста Георга, сука Луна. Я хлопаю за аристократию в театре, а не за народ.

Как вытащить себя из этой трясины подсознания? Убираюсь по десять часов в день, стираю руками постельное белье, учусь ездить на велосипеде, хожу на службу в церковь, пишу, делаю реферат по психологии, готовлю себе ужин, читаю Игнатия Бренчанинова, разговариваю с Соней по телефону, выкуриваю сигарету, ложусь спать. И покой мне только снится.

Магия ее лица заключалась в том, что оно казалось молодым, несмотря на возраст. Она сама знала, что стареет, что с каждым взмахом ресниц изменяется мир, что под глазами появились глубокие тени, которые не исчезают, даже если она высыпается, что на лбу прорезалась еще одна морщина. Иногда она чувствовала себя не в своей возрастной тарелке, особенно на лекциях и семинарах, где сидели мальчики и девочки из ее прошлого, как будто бы повторившегося. Судьбу не обманешь. Зеркало всегда проинформирует лучше человека. Но случались моменты, когда время словно замирало, переставало ритмично тикать и оставляло для жизни только пространство, в котором можно было свободно перемещаться в разных направлениях или просто лежать на траве и смотреть в открытое небо.

В ноябре в моей комнате проснулся павлиний глаз. Бабочка вылетела из рукава черного манто и села на зеркало. Я бережно взяла ее за крылышки и выпустила за окно. Может она в шкафу и вылупилась, кто ее знает, или просто спала?

А тебе хорошо одной? Клаудия вопросительно смотрит на меня. Ей трудно представить мою двойную жизнь. Трудно понять многоличность и переварить всю информацию. Она бы хотела встретиться со мной раньше, но раньше я была другая. Время от времени кусочки прошлой личности тоже выползают на солнышке погреться. И тогда происходит Встреча.

– Алло, как поживаете? Что нового? Мне хочется с вами говорить, когда вам удобно. Сердечно благодарю за ваши усилия и заботы. Нет, у меня нет проблем. Все о'кей. Итак, в резиденции в следующий понедельник в два часа.

Говорящая трубка положена. Дело сделано. Кратко, точно, лаконично. С учетом отведенного для этого разговора времени. Время. Безжалостность. Кость, застрявшая в горле старой рыжей суки, время, которого вечно не хватает и которое как песок утекает сквозь пальцы, время, закрученное в тугую спираль. Время, которое я раздаю горстями всем, кто входит в мою жизнь.

Кто не работает, тот не ест. А кто не ест, тот умирает. Я тоже имею право на 90 дней жизни в году! Я могу в эти дни работать и заработать на остальные 275 дней, чтобы не умереть с голоду.

Доверие и подозрительность. Проницательность и любезность. Скромность и уважительность и еще нечто неуловимое составляют мозаику германской души. Но есть версия, что душа нисколько не изменилась за тысячелетия. И культура все та же и даже похожая на культуру других народов.

Одной музыкальной немочке, которая бойко играет на фортепиано и виолончели, я целый вечер читала свои стихи. Удивительно, что она точно угадала, о чем идет речь и подробно рассказала мне, ни слова не зная по-русски. Включая интуицию, я изучала немецкий. Теория впитывания и проникновения в структуру языка. «Я дышу – и значит, я живу!»

– А вы сколько времени уже здесь?

– Полтора года.

– Много. Водку еще не пьете?

– В каком смысле? – Я пожимаю плечами.

– Ну как, тут без водки тяжко жить. Без водки никуда. Как же без водки…

Седоволосый дядечка стоит в коридоре церкви перед исповедальней и ждет своей очереди.

 – Я надолго, – говорит он всем и снова погружается в крохотный зеленый словарик.

Батюшка исповедует по средам и субботам. Внимательно выслушивает каждого прихожанина, из которых далеко не каждый владеет немецким языком. А это ведь очень страшно, когда вокруг тебя все говорят, а ты молчишь и ничего не понимаешь Состояние отверженности. Как в безвоздушном пространстве. И, конечно, хочется дышать и знать язык как родной!

– Я вам признаюсь, – я здесь работаю. Только эта информация не для всех.

Немолодая, но интересная дама в элегантных шортах и спортивной маечке сидит за столиком около туалета. На столике на белой салфетке стоит букет цветов. Лежит газета «Московский комсомолец», бутерброд с сервелатом и чашечка кофе.

– У меня везде чисто – и в мужском, и в женском. Грюз Гот, это мой знакомый пошел, я уже тут многих знаю.

Место в туалете найти трудно. Туалет принадлежит ресторану, а ресторан расположен на последнем этаже модного магазина одежды. Так что эта информация действительно не для всех.

 – А я бы не смогла жить в России, ведь там так холодно. А как же маленькие, совсем крошечные детки, когда на улице идет снег. Моя подруга Уте, кутаясь в теплую шаль, поглубже с ногами забирается в кресло. Она привыкла к теплу. О России она знает только из телевизора.

Вюрцбург, 1999 год