Читать книгу Как возможна логика в праве? - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 10

Интересен вопрос о юридических понятиях, которые использует в своей концепции Е. В. Булыгин в плане их сопоставления с понятийно-категориальным аппаратом русскоязычного правоведения. Об этой проблеме уже упоминалось выше.

В «Нормативных системах» авторами используются юридические понятия и конструкции, которым есть соответствие и в советском/постсоветском правоведении. Например, «смысл, заложенный в норму законодателем», «восприятие смыслового значения правотворческого акта в юридической практике», «пробел в праве» и др. Если отбросить политико-правовое содержание советской правовой теории, а взять исключительно операциональный аспект, то содержательные взаимопересечения очевидны.

В этой связи нам кажется чрезмерной критическая оценка относительно юридического языка, разработанного в советском правоведении и использующегося в постсоветской правовой теории (например, применительно к понятию механизма правового регулирования)[72]. Если отбросить несколько искусственный характер теории механизма правового регулирования, разработанного С. С. Алексеевым, а посмотреть на его элементное строение, то мы увидим, что сами компоненты функциональны. Они же по содержанию используются и в концепции Е. В. Булыгина. Так, это касается учения о пробелах, коллизиях в праве, способах их разрешения и преодоления, об открытости системы права и ее запаздывании относительно социальных отношений и т. д.

Но что отличает советскую юридическую догму от деонтической правовой логики, так это рассмотрение нормативных элементов права в тесной связи с социально-правовыми явлениями, главное место среди которых в советском правоведении отводилось правоотношению как конструкции, построенной на базе фактического, общественного отношения. Это, по сути, те же критические аргументы, которые адресуются сегодня эксклюзивному (жесткому) юридическому позитивизму авторами как иных версий позитивизма, так и иных концепций право-понимания. Конечно, в советском правоведении не использовалась методология Л. Витгенштейна, а тем более деонтическая логика Г. Х. фон Вригта – в связи с общеметодологической деятельностно-практической установкой марксизма. Концепция Г. Кельзена подвергалась критике как раз именно за отрыв от материальных отношений, т. е. от бытия (в данном случае даже не важна сама концепция социального), в чем усматривался буржуазно-спекулятивный характер нормативной теории права[73].

В контексте идеи системы права и механизма правового регулирования одной из значительных разработок Е. В. Булыгина является обоснование теории нормативной системы как системы локальных множеств правовых норм. Следует отметить, что понимание системности не в аспекте единой системы права, а как множества норм, объединенных по конкретным группам локальных нормативных систем для разрешения юридических дел, есть не что иное, как проблематика судебного права, «права в действии». Ведь «Нормативные системы» в большей части ориентируются на описания конкретизации правил применительно к конкретным социальным фактам[74]. И нужно признать, что у этого подхода есть значительное преимущество, особенно в аспекте развития аргументативных концепций права, что пока слабо выражено и развивается в русскоязычном правоведении.

Идея «нормативных множеств» и связанной с ней постоянной подвижности права очень продуктивна, она дает понимание реального правопорядка. Ведь формулирование нового правового смысла в конкретной ситуации, особенно когда этот смысл становится типовым правилом для принятия решений по другим делам, пусть он и определяется в процессе толкования, меняет нормативную систему в данном сегменте права. Другое дело, как это описание относится в целом к идее системности права в смысле связанности и иерархичности отраслей, институтов и норм.

Одной из ключевых проблем позитивизма, начиная с постановки этого вопроса Г. Кельзеном, является проблема действенности и действительности правовых норм.

Понятие действенности, или, если говорить в более привычной терминологии, – эффективности права (о нюансах различия этих понятий см. ниже) еще в концепции Г. Кельзена было признано необходимым и достаточным для обоснования действительности права, т. е. юридической валидности правовых норм. Для Е. В. Булыгина действенность нормы – то, что он называет «юстициабельностью» – заключается в ее применяемости судом. Соответственно, «когда некая норма не применяется, несмотря на наличие всех необходимых предпосылок, такое неприменение становится доказательством недейственности этой нормы»[75]. Критерий проверки здесь – это наблюдение за фактическим поведением судей[76]. Впрочем, следует иметь ввиду, что понятие действенности правовых норм в позитивизме Г. Кельзена и современном логическом позитивизме, рассматриваемое наряду с понятием действительности, обозначает только фактическую силу норм как фактор, определяющий поведение людей. Оно предназначено для объяснения механизма воздействия норм на человеческое поведение. Однако в нем не ставится акцент на достигаемые таким взаимодействием цели, которые рассматриваются в других концепциях правопонимания со времен «позднего» Р. фон Иеринга.

Интересным является отношение Е. В. Булыгина к проблеме объективности права. Основываясь на четком различении правовых норм и правовых предложений[77], т. е. прескриптивных и дескриптивных юридических правил (на что указывалось выше), правовед отрицает объективность правовых норм: «для позитивизма не существует объективных (=истинных) правовых норм. Только правовые нормативные предложения (а не нормы) могут быть истинными»[78]. В то же время ученый отмечает, что «из отрицания возможности объективной истинности правовых норм не следует, что право не объективно… поскольку его можно описать истинными нормативными предложениями»[79]. Объективность права описывается в концепции аргентинского правоведа через истинность правовых предложений (не норм), откуда можно сделать вывод, что право в таком способе мышления о нем и есть система правовых предложений, а не норм, которые эти предложения описывают.

Но здесь возникает еще одно затруднение: не нормативные предложения, а нормы права в позитивизме опираются на социальные факты[80]. В связи с этим кажется, что концепция правоведа нуждается в установлении более точного соотношения между понятиями норм и нормативных предложений в их отношении к понятию права в таком его аспекте как тезис о социальных источниках права, который является одним из центральных для юспозитивизма.

Следует также отметить, что различение правовых норм и нормативных предложений представляет практическое затруднение для мышления юриста. Усугубляется ситуация тем, что «и нормы, и нормативные предложения могут быть сформулированы в одинаковых выражениях…»[81]. Традиционно, позитивисты аналитической традиции формулируют эту тему таким образом, что одно и то же внешнее выражение – например, запись правовой нормы в тексте – может быть воспринято либо как норма, либо как нормативное предложение из-за различного логического статуса нормы (предписывания) и нормативного предложения (описания, оценки).

Однако способен ли эти нюансы уловить практикующий юрист? Представляется, что он воспринимает запись нормы целостно и, в первую очередь, как адресованное ему предписание должного поведения (в случае типичной правовой нормы). Для субъекта права «путаницы» не происходит по той простой причине, что он даже не ставит вопрос о различии нормы и нормативного предложения. Практическое мышление, как правило, следует обычной юридической прагматике: а) каков правовой смысл нормы, т. е. что стоит за знаково-текстуальными обозначениями, воспринимаемыми лицом в контексте конкретной ситуации; б) следовать либо не следовать норме права.