Читать книгу Психология человека в современном мире. Том 6. Духовно-нравственное становление человека в современном российском обществе. Проблема индивидуальности в трудах отечественных психологов. Материалы Всероссийской юбилейной научной конференции, посвященной 120-летию со дня рождения С. Л. Рубинштейна, 15–16 октября 2009 г. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 6

Т. П. Войтенко (Калуга)

Проблематика исследований человека как субъекта занимает одну из ведущих линий в современной психологической науке, особенно отечественной. Интерес исследователей обусловливается представлениями о возможности – с помощью категории субъекта – целостного подхода к изучению психики человека. В последние десятилетия субъектная проблематика стала привлекать внимание очень широкого круга авторов. Однако экстенсификация исследовательского пространства привела не столько к развитию, сколько к запутыванию представлений в этой ключевой для современной психологической науки области. Множественные разрывы и противоречия отмечаются не только на «верхних этажах» теоретических построений, но и на уровне исходных определений. Полемика развертывается вокруг различения представлений о субъекте, субъектности и субъективности, выделения критериев субъекта (субъектности), соотношения понятий «субъект» и «личность».

В настоящей работе сделана попытка раскрыть причины сложившейся ситуации и обозначить возможные пути ее конструктивного разрешения.

Десять лет тому назад А. В. Брушлинский, обращаясь к немногочисленным исследованиям субъектности в советский период, очень метко назвал субъектную проблематику «андеграундом» диамата (официальной философии нашей страны, выступавшей методологической основой всей отечественной науки на протяжении XX столетия). Работа автора, написанная в разгар перестройки и снятия идеологических барьеров, заканчивается оптимистично: «Теперь мы обрели, наконец, свободу слова, мысли, творчества, совести, так что философия и наука… уже вышли из подполья» (Брушлинский, 2000, с. 13). Разделяя настроение автора, заметим, однако, что глубина метафоры «андеграунда» себя не исчерпала. Она крайне актуальна и в настоящее время. Хотя теперь уже в ином ракурсе, открывающемся как вопрос об «андеграунде» самой субъектной проблематики (и шире – всей психологической науки).

Удерживая метафору, можно сказать, что вопрос об «андеграунде» психологической науки был поставлен еще в 1926–1927 гг. Л. С. Выготским в работе «Исторический смысл психологического кризиса». Критикуя эмпирический характер психологической науки, раскрывая его как причину «неразрешимого методологического противоречия», автор с предельной остротой говорит о необходимости для психологии «выяснять свои конечные посылки», о необходимости метафизики (Выготский, 1982, с. 378–89). Анализируя сложившиеся течения и делая вывод об отсутствии единой методологической платформы в психологической науке, он ставит вопрос, остающийся открытым и по сей день: «Где и как ее найти?» (Выготский, 1982, с. 375).

В субъектной проблематике, на наш взгляд, скрываются подсказки к ответам как на первую, так и на вторую часть этого вопроса. И ключевую роль здесь играют работы С. Л. Рубинштейна.

В своих поздних работах – фундаментальных философских трудах «Бытие и сознание», «Человек и мир» – С. Л. Рубинштейн дает крайне важное для нас понимание субъекта. А именно: он определяет субъект как способ реализации человеком своей человеческой сущности [курсив Т. В.] в мире. И тем самым выводит на принципиальный – не только для субъектной проблематики, но и всей психологической науки – вопрос о том, «Что есть человек».

Ответ на этот вопрос, раскрывающийся как антропологическая модель составляет основу методологии всякого психологического исследования; в исследованиях субъектной проблематики он стоит особенно остро, определяя собой весь возможный содержательный результат. Вместе с тем ответ на него – в «андеграунде», причем часто и для самих исследователей.

Л. С. Выготский в своей методологической работе писал: «…Всякая психология имела свою метапсихологию. Она могла не осознавать этого, но от этого дело не менялось» (Выготский, 1982, с. 379). Перефразируя, можно сказать: всякое исследование в области субъектной проблематики имеет свою антропологическую модель – она может оставаться имплицитной для самого исследователя, но от этого дело не меняется. Сошлемся здесь и на В. А. Барабанщикова, утверждающего: «Очевидно, что в психологии то или иное понимание человека – „альфа“ и „омега“ любых конкретных исследований» (Барабанщиков, 2000, с. 44).

Импликация антропологической модели приводит к полному методологическому произволу в научных исследованиях. Каждый ученый сам по себе, не отдавая в полной мере отчета, строит «своего человека» – и если эксплицировать эти модели и попытаться их сопоставить, то получится нечто несовместимое. Контекст одних исследований задан моделью «биологического» человека, находящегося в плену инстинктов, других – моделью «социального» человека, получающего свое оформление в результате различных воздействий среды, третьих – моделью «экономического» человека, ориентированного исключительно на получение выгоды, четвертых – моделью «самодостаточного» человека, имеющего врожденные интенции к самореализации… Количество версий теоретически может приближаться к числу исследователей. Накопление в таких условиях эмпирических данных не может не приводить к противоречиям, ощущению полного хаоса и методологического тупика.

Итак, эвристичное определение субъекта С. Л. Рубинштейна (и вся «новейшая история» субъектной проблематики) выводит к узловой точке методологической уязвимости психологических исследований: отсутствию единой эксплицитной антропологической модели.

Ответ на вопрос «Где ее найти?» скрывается и в эпиграфе, взятом Л. С. Выготским к своему методологическому исследованию: «Камень, который отвергли строители, Тот самый, сделался главою угла» [Мтф., 21: 42]. А именно: христианское учение о человеке видится нам тем методологическим фундаментом, на котором наиболее органично могут быть выстроены исследования в области субъектной проблематики (равно как и все «здание психологической науки»). Данная методологическая позиция имеет целый ряд серьезных аргументов. Наши попытки последовательно и системно следовать ей привели к снятию многих противоречий, «наведению мостов» между очень далекими (на первый взгляд) исследованиями. Обозначим несколько таких сюжетов.

Понятие субъекта и субъектности

Понятие «субъект» (субъектность) – в своем исходном метафизико-онтологическом значении – тесно сопряжено с христианским догматом о тварном бытии. Сопряженность особенно явно прослеживается в истории философской мысли.

Согласно М. Хайдеггеру, давшему очень глубокий и полный анализ обсуждаемого понятия в философии, субъект, subject (um) – этот латинский перевод и истолкование греческого υπο-κείμενον как sub (под) и jacio (класть основание) – означает буквально «положенное-под-основу (Хайдеггер, 1993, с. 118).

В соответствии с каждой из трех частей перевода можно выделить три смысловых акцента в значении слова subject (um):

• сущностности, принципиальности («положенное-под-основу»);

• потаенности, неизвестности, неявности («положенное-под-основу»);

• несамодостаточности, подответности («положенное-под-нову» [кем-то]).

В античной философии дефиниция «субъект» имела, в основном, значение подлежащего как потаенного. Потаенная основа виделась во всем сущем, во всех вещах – слова «субъект» и «вещь» использовались как синонимы.

Христианская мысль дала четкий ответ на вопрос о том, что лежит в основе сущего. Причем ответ этот, как замечает М. Хайдеггер, давался «с позиции, принципиально возвышающейся над случайным человеческим мнением и блужданием», а именно: «Бытие сущего заключается в его сотворенности Богом, всякое сущее есть сотворенное сущее» (Хайдеггер, 1993, с. 113).

Метаморфоза понятия «субъект» произошла в философии Нового времени, – как следствие ее секуляризации. Понятие утратило свойство всеобщности и стало мыслиться как единичное и исключительное. Таким единственным и исключительным субъектом стал человек. Антропоцентрическая установка привела к смещению метафизико-онтологического ракурса философии на гносеологический. По словам М. Хайдеггера, сущее лишилось своего бытия и стало предметом познания противостоящим познающему его субъекту (Хайдеггер, 1993, с. 177–192).

Возвращение онтологического статуса понятию «субъект», равно как и поворот философской мысли к христианскому учению, начался с работ И. Г. Фихте. Идеи Фихте нашли свою преемственность в философии Ф. Шеллинга, а затем и Г. В.-Ф. Гегеля. На христианских основаниях стояла не только немецкая классическая философия XIX в., но и весь экзистенционализм, и русская зарубежная философия XX в.

Итак, исходное – метафизико-онтологическое – значение понятия субъект как «положенного-под-основу» является непосредственно сопряженным с христианским догматом о тварном бытии. Опираясь на этот догмат, к истокам которого восходит целый ряд мощных течений философской мысли, мы определяем субъект как тварное начало [потаенно-подответную сущность]. Субъектность – тварность характеристика субъектного бытия.

Характеристики субъекта и субъектного бытия

Имплицитную сопряженность с христианским учением о творении мы находим в целом ряде представлений, сложившихся в современной психологической науке вокруг субъектной проблематики. Покажем это, выделив три принципиальных момента, вытекающих из христианского догмата о тварном бытии, и раскрывая их, опираясь на работы В. Н. Лосского и В. В. Зеньковского.

О бытии как творении

Христианское учение говорит, что каждая вещь получала бытие свое – в определенное время – согласно Божественной мысли-волению. Идеи-воления не тождественны вещам тварным; они отделены от тварного, как воля художника отделена от произведения, в котором она проявляется (Лосский, 1991, с. 74). Продолжая эту мысль, можно заключить: но идеи-воления Творца и присутствуют в бытии каждой сотворенной вещи — как художник присутствует в каждом своем произведении. Другими словами, понимание бытия как творения выводит нас к идее бытия как со-бытия.

В Божественном творении бытия христианское учение указывает на наличие различительной модальности: творение земли и неба отличается от творения растительного и животного мира, особо отличительным является сотворение человека. Различная модальность Божественных идей-волений предустанавливала различия в бытии тварных вещей: разделяла их на разные категории, образующие при этом определенную иерархию (Лосский, 1991, с. 75).

Таким образом, христианская мысль о бытии как творении приводит нас: во-первых, к пониманию бытия как со-бытия, а во-вторых – к выделению уровней со-бытия.

О творении как призванности из небытия

Идея творения бытия из небытия отвергает безначальность бытия. Иначе говоря, все тварное существует во времени, находится в изменении, движении.

Движение тварного определяет его как ограниченное, имеющее Цель вне себя самого. Ограниченность и движение тварного раскрывает его бытие как бытие во времени и пространстве. – В отличие от Творца, который «Один… остается в абсолютном покое, и совершенная Его неподвижность ставит Его вне времени и пространства» (Лосский, 1991, с. 75).

Движение тварного – задано призванностью. Божественные идеи – воления – это призванность не только из небытия к бытию, но и к определенному «качеству» бытия. Первозданное состояние тварного не есть его конечная цель; цель тварного – вне его в движении к Богу и соединении с ним (в обо́жении). Бог призывает к себе все сотворенное им; и этим призывом определяется бытие всех тварных вещей – как Целенаправленное движение.

В Целенаправленном движении всего тварного особая роль отводится человеку. В христианском учении человек предстает не только как венец Божественного плана мироустройства, но и, по выражению В. Н. Лосского, «как самый его принцип». Принципиальность фигуры человека состоит в том, что обо́жение мира достигается только через сознательное Богоуподобление человека. В силу единоприродности человека и всего остального тварного мира – порождающей силу их сопричастности – обо́жение человека, согласно Божественному замыслу, должно привести к обо́жению всего мира (Лосский, 1991, с. 239).

Таким образом, христианская мысль о творении как призванности из небытия раскрывает тварное бытие как Целенаправленное движение разных категорий сущего – противополагая ему неподвижное и неизменное бытие Абсолюта.

О тварном как призванном

Тварные вещи бытийствуют как ответственные призыву Бога.

Божественные логосы-воления – это не человеческие слова, «которые кончаются и исчезают, как только сходят с уст: Его слова исходят, но не проходят», – пишет В. Н. Лосский. Ссылаясь на учение Григория Нисского, автор называет слово Божье «светозарной силой», которая пронизывает все тварное бытие и удерживает его (Лосский, 1991, с. 82). Тварные вещи не существуют без (вне) Творца: «Ничего не существует вне Бога» (Лосский, 1991, с. 71).

Обобщим, акцентируя созвучия с современными научными представлениями о субъекте. Христианский догмат о творении дает нам понимание бытия сущего как со-бытия различающегося уровнями. Это со-бытие представляет собой ответ(ствен)ность тварного Творцу в форме целенаправленного движения Без Творца нет тварного.

Субъектность как универсальная характеристика бытия

Понимание субъектности как универсальной характеристики бытия, имеющей на каждой из ступеней [бытия] свои специфические особенности, позволяет снять противопоставление 2-х линий, прослеживающихся в научных исследованиях субъектной проблематики: «эволюционно-генетической» и «антропоцентрической». Первая рассматривает субъектность как универсальное свойство [живой] материи; вторая, акцентируя внимание на таких характеристиках субъектности, как «ответственность», «самодеятельность», «самоизменение», отводит человеку роль «единственного и исключительного субъекта».

Будучи универсальной характеристикой всех ступеней бытия, в бытии человека субъектность раскрывается совершенно особым исключительным образом. Специфичность субъектного бытия человека настолько велика, что, следуя традиционным для науки эмпирико-дедуктивным путем, ее невозможно увидеть как имеющую сопряженность с другими ступенями бытия. Эта сопряженность может быть понята только из Откровения о призвании человека. Или… угадана – гением такого уровня, как С. Л. Рубинштейн, писавшим о единстве человека и мира, о призвании человека к деятельностному преобразованию мира и о его ответственности «за все содеянное и упущенное».

Субъектность человека. Субъект и личность

Человек – тварное существо (subject (um)). Но он сотворен по образу Божьему. Основное выражение образа Божьего в человеке – это начало личности. Личностное начало есть только у человека. Никакое другое живое существо не обладает личностным началом – ни одно из них непризвано к [личному] ответу. Призванность человека сопряжена с его свободой – «даром свободы», по словам В. В. Зеньковского (Зеньковский, 2002). Бог призывает человека, но его призыв не является принуждением. Будучи свободным существом, человек может как принять, так и отвергнуть этот призыв. Свобода человека также проистекает из его Богообразности. Вот как об этом говорит В. Н. Лосский: «Бог не имеет ограничения в свободе… Бог хочет, чтобы и мы были… в соответствии с Его образом вечно свободными… и Бог никогда не отнимет у нас дара свободы, который делает нас тем, кто мы есть» (Лосский, 1995, с. 27).

Сочетание тварности и личностного начала порождает величайшую антиномичность человеческого бытия и представляет сложнейшую загадку для человеческого ума. В. В. Зеньковский пишет: «То, что человек есть тварная личность, в этом есть глубокое противоречие, странная одновременная сопринадлежность человека миру тварному и миру Абсолютному». И далее поясняет: понятие личности заключается для нас в идее самосущего и самополагающего существа – в тварном же бытии нет места для самоданности (Зеньковский, 2002, с. 65–7).

Сплетенность субъектности (тварности) человека с личностным началом и составляет ее специфику.

Переплетенность субъектности с личностным началом объясняет и трудности научных дискуссий по вопросу определения и различения понятий «субъект» и «личность». Одни авторы говорят о «субъектных свойствах личности», другие – о «личностных свойствах субъекта». С точки зрения христианской антропологии, правы и первые, и вторые. В современных научных теориях устоялось представление о том, что отношения между субъектом и личностью должны быть иерархически соподчиненными. В логике наших исходных посылок они видятся, прежде всего, диалектическими. А именно: выполнение человеком своего призвания – преображение тварной природы в обо́женную – есть не что иное, как снятие субъекта личностью.

Христианская антропология позволяет увидеть не только новый подход к пониманию отношений между субъектом и личностью, но и «подсказку» механизма этих отношений.

Механизм «скрывается» в «даре свободы». Личностное начало в человеке задает два формата его жизни: ограниченное пространственно-временное бытие («земную жизнь») и вечную жизнь (вне пространственно-временных ограничений).

В формате ограниченного пространственно-временного бытия «дар свободы» у человека также проявляется как ограниченный: как выбирающая воля.

Выбирающая воля, по сути, и есть субъектность человека. Свобода выбирающей воли, по сути, ограничивается двумя альтернативами: между Добром (устремленностью воли к Богу) и злом, грехом (уклонением воли от Бога и ее склонением к «самости» человека).

Понимание субъектности как выбирающей воли раскрывает ее как нравственное начало человека. Подчеркнув, что такой ракурс субъектности открывается именно с позиции христианской антропологии, дадим ее следующее определение: субъекность человека – это его нравственное начало, проявляющееся в свободе [выбирающей] воли.

Развитие субъектности человека

Опираясь на выбранную нами методологическую позицию, процесс развития субъектности человека мы представляем как овладение свободой. Исходя из того, что в бытии «дар свободы» раскрывается как воля, процесс развития субъектности может быть представлен как процесс развития воли. В этой ключевой для нас идее мы опять обращаемся к представлениям С. Л. Рубинштейна, писавшего: «Становление воли – это становление субъекта, способного к самоопределению» (Рубинштейн, 2000, с. 592). Более того, мы выделяем целый ряд моментов – в понимании С. Л. Рубинштейном волевого акта – созвучных христианским представлениям о воле человека.

Прежде всего, это понимание волевого акта как свободного. Свобода волевого акта, по мнению С. Л. Рубинштейна, выражается в его независимости от импульсов непосредственной ситуации и влечений: «…пока действия индивида находятся во власти влечений… до тех пор у него нет воли в специфическом смысле этого слова» (Рубинштейн, 2002, с. 591).

Во-вторых, это выбирающий характер волевого действия. Волю человека автор рассматривает как единство двух компонентов: должного и влечений. И проблему воли – «не функционально и формально, а по существу» – видит как проблему ее содержания – того, как реально складываются у человека соотношение между этими двумя компонентами. Свобода волевого акта, согласно С. Л. Рубинштейну, не означает его индетерминизма. Волевое действие опосредуется сознанием в сознании протекает конфликт влечений с долженствованиями, через который волевое действие приобретает избирательную направленность.

В-третьих, это нравственный момент волевого выбора. Нравственное, у С. Л. Рубинштейна, это должное; при этом нравственное не только входит в содержание воли, но и является ее регулятором. Автор пишет: «Воля в специфическом смысле этого слова [т. е. поднимающаяся над влечениями – Т. В.] … регламентируется нравственностью» (Рубинштейн, 2002, с. 591).

В работе С. Л. Рубинштейна должное нравственное раскрывается как общественное. И процесс развития воли представляется, таким образом, как процесс интериоризации общественно значимого. Такое понимание противоречиво; противоречивость улавливается автором. Так, он пишет, что иногда воля должна вступать в борьбу не только с личностным, но и с общественным: «против уже отжившего права, ставшего бесправием и беззаконием… против норм расхожей морали за новую, более высокую нравственность». Это может и должно иметь место, когда «личность выступает как представитель и носитель всеобщего в его развитии и становлении, а общество… представляет уже отжившее и отмирающее» (Рубинштейн, 2002, с. 593).

С. Л. Рубинштейн в своей работе оставляет «за скобками» смысл, который он вкладывает в понятие «всеобщее». Умалчивает он и о том, откуда у личности возникает «зрячесть» – способность видеть общественные нормы «отжившими и отмирающими», где она находит критерии «более высокой нравственности» и мужество для борьбы за нее против целого общества.

Отмечая близость представлений С. Л. Рубинштейна христианскому учению о воле человека, мы не будем проводить сопоставления, равно как и излагать нашу теорию развития субъектности человека. Задачей настоящей работы являлось показать необходимость экспликации антропологической модели в исследованиях субъектной проблематики и продуктивность обращения в этом плане к христианским представлениям о человеке.

Субъектная проблематика находилась в «андеграунде» отечественной психологии советского периода не только потому, что она обнажает – через конфликтность и противоречивость теоретических построений – вопрос о метафизических основаниях психологических исследований (ответ на который был давно дан в трудах основоположников отечественной психологической науки). Но, прежде всего, потому, что в качестве таковых не может выступать антропологическая модель, сопряженная с диаматом.

Литература

Барабанщиков В. А. С. Л. Рубинштейн и Б. Ф. Ломов: преемственность научных традиций // Проблема субъекта в психологической науке. М., 2000.

Брушлинский А. В. Андеграунд диамата // Проблема субъекта в психологической науке. М., 2000.

Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса: Соч. в 6 т. Т. 1. М., 1982.

Зеньковский В. В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. Клин, 2002.

Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991.

Лосский В. Н. По образу и подобию. М., 1995.

Мюллер В. К. (составитель) Англо-русский словарь. 70 000 слов и выражений. М., 1969.

Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб., 2002.

Рубинштейн С. Л. Человек и мир. М., 1997.

Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.