Читать книгу Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый - Коллектив авторов - Страница 15

День первый
ноябрь, 1944 год

«И был свет»

И прошел свет сквозь него, как резкая оглушительная боль. Тяжестью лег на плечи.

И только мысль:

«Это конец…»

Временами он приходил в себя. Ничего не слышал, а картинка перед глазами была, как в старых немых фильмах. Прерывающаяся. Пунктиром.

Всплеск… летящие груды земли… ноги бегущих людей.

Глаза, лоб, щеки – всё горело огненной болью. Зачерпывал рукой распаханную землю, насыпал ее себе на обожженное лицо.

И холодная грязь забирала в себя его боль.

И покрыл его мрак, как спасение.

Фронт продвинулся дальше.

…

Тишина. Ноябрьское небо придавливает к земле. Никого. Ничего вокруг. Ни птицы. Чтобы хотя бы за неё ухватиться мыслью.

И видит себя со стороны. Лежит. Колыхается на волнах огромного черного моря.

Окоченевший от холода. А все равно – чувствует. Чувствует, как земля, эта плотная сремская земля под ним мягко дышит.

«Он жив! Он жив! Дайте носилки!»

Открывает глаза. Kaк под водой, едва слышит голоса. Язык чужой, говорят мало и быстро, однако понятно, что: «жив!»

«Хорошо, что ты его заметила, Анка. Весь землей усыпан, прости господи, как заживо похороненный! Давай, Анка, подхватывай здесь… осторожно руку, сломана… давай, давай!»

Женщины его отнесли на запряженную телегу. Кто-то очищал рукой его лицо от грязи, увидел чьи-то тревожные глаза, и опять все покрыл мрак…

День второй
июнь 1945 года

Потом все пошло полегче.

В полевом госпитале вытащили осколки, очистили раны и перевязали сломанную руку. Только лицо выглядело ужасно – все обожженное, одна сплошная рана. Анка приходила каждый день его проведать.

Врач сказал: «Это выглядит хуже, чем есть на самом деле. Глаз не задет, отек спадет и кожа заживет. Не будет такой, как прежде, останутся шрамы, но главное – голова на плечах».

«Анке это не мешает, да, Анка?» – добавил он с улыбкой, глядя исподлобья на девушку, которая покраснела и низко склонила голову.

Весна ещё только выводила дни на построение, когда комиссар полка, задержавшегося в селе, расписал их. Из больницы переселился прямо в дом к Анке.

…

Раны медленно зарастали. Рука все еще была на перевязи.

Видел себя, качающимся на верхушках яблонь, а потом – шедшего в поля, чтобы заглянуть к Анке: работала там с другими женщинами из бригады. По дороге тянулась колонна военных грузовиков. Сошел на обочину.

«Гриша! Григорий Станиславович! Ты ли это?»

Весь заледенел.

«Это я, Лёва!» – и человек, покрытый пылью, выпрыгнул из грузовика.

«Ты жив, дружище, жив! А мы думали – погиб!»

Грузовик остановился, подошли и другие солдаты. Лёва возбуждённо рассказывал, как вот тут, сейчас, нашел своего боевого товарища. Как в прошлом октябре они вместе с ним, с маршалом Ждановым освободили Белград. Как Гриша пропал где-то на Сремском фронте, и как все думали, что он мертв.

«А он жив, жив! Вот, и раны почти зажили, – заглядывал ему в обожженное лицо. – Теперь можешь с нами, место есть! Сначала – в Москву, а потом домой. Домой!»

Гриша стоял и молчал.

«Едем, дружище? Давай, забирайся. Заглянем в больницу, скажешь, что уезжаешь».

Солдаты из грузовика провожали взглядом удалявшуюся колонну.

«Нет, я не поеду. Остаюсь тут».

«Как, Гриша? Почему? А Галина, твоя жена? Что мы ей скажем?»

«Скажите, что я погиб. Что меня нет».

Лёва, не понимая, смотрел озадаченно.

«Оставь его, Лёва, поехали. Дезертир он!» – сказал один из солдат и сплюнул сквозь зубы.

Бойцы поднялись, грузовик резко дернул с места, подняв пыль, которая только было улеглась…

День третий
28 июня 1948 года

Время жатвы.

Любил он такие дни. После жары и тяжелого труда люди отдыхали на скамейках у дома. И говорили. Или молчали, как Гриша. Он наслаждался закатным смирением солнца.

Но тот вечер не был мирным. Девчонки и молодые женщины прошли по шору – широкой воеводинской улице, смеясь и шутливо подталкивая друг друга. Как бы умалчивая о чем-то известном только им. В воздухе чувствовалось таинственное напряжение.

Он вздохнул и вошел в дом.

Анка управлялась на кухне.

«Сейчас будет ужин, потерпи немного».

На столе стоял котел, заполненный зеленью.

«Что это?»

«Это… завтра Видовдан, День святого Вита».

Смотрел на нее с непониманием.

«Праздник, большой праздник».

В ту ночь долго ему рассказывала. O старых обычаях, которые люди не забывают; про Косовский бой, про князя Лазаря и героев. Когда стала цитировать стихи:

«Кто не прибыл на Косово, к бою…», у Гриши мороз по коже пробежал.

Заснул поздно. Разбудила его Анка на рассвете – солнце едва всходило.

Во дворе стоял котел с погруженными в него цветами.

«Умойся. И повторяй за мной: Ой, ты Видов, Видовдан, что я видел очами, то я создал руками! Береги, Видо, мои очи, потом что они – мой свет!»

И умылся Гриша.

«Анка, ты моя Косовская девушка!» – говорил, а мокрые шрамы на его лице освещала его улыбка, что дороже золота.

Пополудни по шору, залитому слепящим светом, заходили вооруженные тени. Заходили в дома, выводили людей, заставляли идти к грузовикам, в центр села.

Пришли и за Гришей.

«За что вы его? Почему? Он ни в чем не виноват! Я пойду с вами, он плохо понимает, он русский!» Солдат грубо оттолкнул.

«Знаем!»

Через семь дней отпустили его.

Анка, с глазами, опухшими от слез, только и обняла его, вошедшего в дом.

Все уже слышали о резолюции Информбюро.

«Что это было, Гриша? Ведь мы не будем, не будем против русских? По радио говорят, Тито сказал „Нет Сталину!“ Боже, Боже, что же это такое?» – тихо рассуждала, пока накрывала ему поесть.

Гриша, бледный и не выспавшийся, посмотрел на нее.

«Я знаю, о чем ты думаешь. Россия, буду ли туда возвращаться? Видишь, мы приходим на этот свет, связанные пуповиной с Матерью, с Землей. И она прерывается, чтобы мы жили.

Это вовсе не означает, что и дальше мы не связаны невидимыми нитями, переплетенными в красочной ткани жизни.

А узел, спрашиваешь? Там, где однажды порвано, может ли продолжиться?

Даже свитер не можешь связать, Анка, из одной нити. А жизнь – тем более. И узел тут не для связи, он сам – связь».

Немного помолчал.

«Я свой выбор уже сделал, – сказал. – Однажды я уже умер на этой земле и снова родился на ней. В ней – и моя жизнь, и моя смерть. А это „нет“, о котором говоришь… „Нет“ сказал товарищ Сталин товарищу Тито!»

Анка испугано прикрыла его рот рукой.

И стены в те дни имели уши.

День четвертый
пятидесятые

Первой родилась Вера.

Потом – Надежда.

И Люба.

Анка порой расстраивалась, что нет сына. Но Гриша любил своих дочерей.

Он сидел на стуле во дворе, а они бегали по кругу вокруг него. Изображал, что не может схватить их, что они слишком быстры. А когда удавалось, двор оглашался визжанием и криком.

«Самолет, самолет!» – кричали они.

Меньшая, Люба, в резиновых сапожках, обутых наоборот, левый на правую, ласково просилась на ручки:

«Папа, папа, малётик»!

«Давай!» – И он поднимал ее высоко над головой. И она с распростертыми руками, с серьезным выражением, летала самолетиком под цветущими ветками яблонь.

Анка стояла у дверей дома, отирала полотенцем мокрые руки, с улыбкой наблюдала за ними.

«Да, знает Гриша – жену можно успокоить или розгами, или родами», – говорил сосед, опершись на забор.

«Или забвением», – подумал Гриша.

Позвали его работать в Белград. В хороших механиках тогда очень нуждались. Согласился. Люди на заводе полюбили его. Называли Рус, Гриша-Рус.

Анка окончила медицинскую школу, устроилась на работу и она.

Жизнь шла тихо, девочки росли.

Только иногда, особенно осенью, Анка замечала, как он задумчиво вслушивается в ветер с Востока…

День пятый
19 октября 1964 года

Он стоял перед раскрытым шкафом и рассматривал костюмы. Ни один не казался ему достаточно подходящим. Двадцать лет спустя, завтра, он снова увидит своего генерала. Но он больше не военный, у него нет формы.

Вспомнил тяжелые бои за освобождение Белграда. И вспомнил, что тогда говорил генерал народу, собравшемуся у тел погибших товарищей из их, советского, танка. И как решительно взял в руки лопату, чтобы зарыть их в землю. Схоронить прямо в центре Белграда. Сопровождали его в тишине офицеры и солдаты. И Гриша.

Это был генерал-майор Красной Армии, командир четвертого механизированного танкового корпуса, Владимир Иванович Жданов.

Его генерал.

«А сражения, сражения не страшны. Страшны сражения, которые человек ведет со своими тенями», – думал Гриша, пока его рука мягко отряхивала несуществующую пыль с лацкана. Анка медленно открыла дверь.

«Гриша… Сейчас сообщили по телевидению. Упал самолет на Авале, все погибли. И твой… твой генерал тоже погиб».

В доме через улицу кто-то открыл окно. Солнечные лучи преломились в стеклах, упали прямо в комнату.

И прошел свет сквозь него, как резкая сильная боль.

День шестой
девяностые годы

Большинство обычных людей не были готовы к наступившим временам.

Земля распалась, как и образовалась: в крови и братоубийственной войне.

«Перестанет существовать все, что мы знали и принимали за свое: и Порядок, и Закон, и Обычай. Все, что мы знали или думали, что знаем, больше ничего не стоит. Мы ничего не стоим.

Все, что было внутри, сейчас снаружи. Как в надетой наизнанку рубашке», – думал Гриша.

Анка тяжело болела. В те дни он опять плавал в тумане между жизнью и смертью.

«Возврати меня в Срем. В нашу землю. Там буду лежать», – говорила Анка. Погладила его истонченной рукой по бугристому лицу. Из ее все еще красивых глаз струилось сияние.

День седьмой
среда, 5 мая 2010 года

По улице, спускающейся от Славии до Манежа, медленно ходил пожилой человек. Внимательный наблюдатель за утренней толпой заметил бы, что уже несколько дней в одно и то же сходит с трамвая и направляется к парку. И ничего необычного в том не было, за исключением, пожалуй, только одной вещи.

Мужчина всегда садился на одну и ту же скамейку, но не так, как обычно садятся на них, сбоку – чтобы видеть перекресток напротив парка. В таком положении сидел и внимательно присматривался к противоположной стороне улицы, как будто ожидая чего-то, что должно случиться. А когда стрелки на часах подбирались к двум, поднимался и уходил.

В тот день, немногим пополудни, на углу остановился небольшой грузовик. Работники вынесли лестницы, прислонили их к стене здания. Работали четко и слажено, и табличка с названием улицы быстро была заменена.

Человек уже встал со скамейки, и как только они отъехали, он перешел улицу.

Стал под табличкой, поднял голову.

На ней было написано: «Улица генерала Жданова».

По щеке, петляя по старому шраму, стекла слеза. Он поднял сжатый кулак ко лбу и поприветствовал по-военному.

Показалось ему, что слышит голос генерала:

«Брось, Григорий, брось!»

«Служу трудовому народу!» – ответил.

И был май, а как будто бы стоял октябрь. Сквозь густоту листьев деревья пронизывал все более яркий свет.

И прошел этот свет сквозь него как резкая, оглушительная боль.

И он медленно опустился на землю, и покрыл его мрак, как спасение.

«…И он отдыхал на седьмой день от всех дел своих, которые творил и созидал».

Белград, 12.11. 2015 Перевод с сербского языка Елены Буевич