Читать книгу Хрестоматия по литературе эпохи Возрождения для 7 класса - Группа авторов - Страница 19

¹ Земную жизнь пройдя до половины[5],

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

⁴ Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

⁷ Так горек он, что смерть едва ль не слаще.

Но, благо в нем обретши навсегда,

Скажу про все, что видел в этой чаще.

¹⁰ Не помню сам, как я вошел туда,

Настолько сон меня опутал ложью,

Когда я сбился с верного следа.

¹³ Но, к холмному приблизившись подножью[6],

Которым замыкался этот дол,

Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,

¹⁶ Я увидал, едва глаза возвел,

Что свет планеты[7], всюду путеводной,

Уже на плечи горные сошел.

¹⁹ Тогда вздохнула более свободной

И долгий страх превозмогла душа,

Измученная ночью безысходной.

²² И словно тот, кто, тяжело дыша,

На берег выйдя из пучины пенной,

Глядит назад, где волны бьют, страша,

²⁵ Так и мой дух, бегущий и смятенный,

Вспять обернулся, озирая путь,

Всех уводящий к смерти предреченной.

²⁸ Когда я телу дал передохнуть,

Я вверх пошел, и мне была опора

В стопе, давившей на земную грудь.

³¹ И вот, внизу крутого косогора,

Проворная и вьющаяся рысь.[8]

Вся в ярких пятнах пестрого узора.

³⁴ Она, кружа, мне преграждала высь,

И я не раз на крутизне опасной

Возвратным следом помышлял спастись.

³⁷ Был ранний час, и солнце в тверди ясной

Сопровождали те же звезды вновь,

Что в первый раз, когда им сонм прекрасный

⁴⁰ Божественная двинула Любовь.[9]

Доверясь часу и поре счастливой,

Уже не так сжималась в сердце кровь

⁴³ При виде зверя с шерстью прихотливой;

Но, ужасом опять его стесня,

Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

⁴⁶ Он наступал как будто на меня,

От голода рыча освирепело

И самый воздух страхом цепеня.

⁴⁹ И с ним волчица, чье худое тело,

Казалось, все алчбы в себе несет;

Немало душ из-за нее скорбело.

⁵² Меня сковал такой тяжелый гнет

Перед ее стремящим ужас взглядом,

Что я утратил чаянье высот.

⁵⁵ И, как скупец, копивший клад за кладом,

Когда приблизится пора утрат,

Скорбит и плачет по былым отрадам,

⁵⁸ Так был и я смятением объят,

За шагом шаг волчицей неуемно

Туда теснимый, где лучи молчат.

⁶¹ Пока к долине я свергался темной,

Какой-то муж явился предо мной.[10]

От долгого безмолвья словно томный.

⁶⁴ Его узрев среди пустыни той,

«Спаси, воззвал я голосом унылым, –

Будь призрак ты, будь человек живой!»

⁶⁷ Он отвечал: «Не человек; я был им;

Я от ломбардцев низвожу мой род,

И Мантуя[11] была их краем милым.

⁷⁰ Рожден sub Julio, хоть в поздний год,

Я в Риме жил под Августовой сенью,

Когда еще кумиры чтил народ.

⁷³ Я был поэт и вверил песнопенью,[12]

Как сын Анхиза отплыл на закат

От гордой Трои, преданной сожженью.

⁷⁶ Но что же к муке ты спешишь назад?

Что не восходишь к выси озаренной,

Началу и причине всех отрад?»

⁷⁹ «Так ты Вергилий, ты родник бездонный,

Откуда песни миру потекли? –

Ответил я, склоняя лик смущенный. –

⁸² О честь и светоч всех певцов земли,

Уважь любовь и труд неутомимый,

Что в свиток твой мне вникнуть помогли!

⁸⁵ Ты мой учитель, мой пример любимый;

Лишь ты один в наследье мне вручил

Прекрасный слог, везде превозносимый.

⁸⁸ Смотри, как этот зверь меня стеснил!

О вещий муж, приди мне на подмогу,

Я трепещу до сокровенных жил!»

⁹¹ «Ты должен выбрать новую дорогу,[13] –

Он отвечал мне, увидав мой страх,

И к дикому не возвращаться логу;

⁹⁴ Волчица, от которой ты в слезах,

Всех восходящих гонит, утесняя,

И убивает на своих путях;

⁹⁷ Она такая лютая и злая

Что ненасытно будет голодна,

Вслед за едой еще сильней алкая.

¹⁰⁰ Со всяческою тварью случена,

Она премногих соблазнит, но славный

Нагрянет Пес,[14] и кончится она.

¹⁰³ Не прах земной и не металл двусплавный,

А честь, любовь и мудрость он вкусит,

Меж войлоком и войлоком державный.

¹⁰⁶ Италии он будет верный щит,

Той, для которой умерла Камилла,

И Эвриал, и Турн, и Нис[15] убит.

¹⁰⁹ Свой бег волчища где бы ни стремила,

Ее, нагнав, он заточит в Аду,

Откуда зависть хищницу взманила.

¹¹² И я тебе скажу в свою чреду:

Иди за мной, и в вечные селенья

Из этих мест тебя я приведу,

¹¹⁵ И ты услышишь вопли исступленья

И древних духов, бедствующих там,

О новой смерти тщетные моленья;[16]

¹¹⁸ Потом увидишь тех, кто чужд скорбям

Среди огня, в надежде приобщиться

Когда-нибудь к блаженным племенам.

¹²¹ Но если выше ты захочешь взвиться,

Тебя душа достойнейшая ждет:[17]

С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;

¹²⁴ Царь горних высей, возбраняя вход

В свой город мне, врагу его устава,

Тех не впускает, кто со мной идет.

¹²⁷ Он всюду царь, но там его держава;

Там град его, и там его престол;

Блажен, кому открыта эта слава!»

¹³⁰ «О мой поэт, – ему я речь повел, –

Молю Творцом, чьей правды ты не ведал:

Чтоб я от зла и гибели ушел,

¹³³ Яви мне путь о коем ты поведал,

Дай врат Петровых[18] мне увидеть свет

И тех, кто душу вечной муке предал».

¹³⁶ Он двинулся, и я ему вослед.

Я увожу к отверженным селеньям.

Я увожу сквозь вековечный стон.

Я увожу к погибшим поколеньям.

⁴ Был правдою мой зодчий вдохновлен:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворен.

⁷ Древней меня лишь вечные созданья

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья.[19]

¹⁰ Я, прочитав над входом, в вышине,

Такие знаки сумрачного цвета,

Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».

¹³ Он, прозорливый, отвечал на это:

«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета.

¹⁶ Я обещал, что мы придем туда,

Где ты увидишь, как томятся тени,

Свет разума утратив навсегда».

¹⁹ Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,

И, обернув ко мне спокойный лик,

Он ввел меня в таинственные сени.

²² Там вздохи, плач и исступленный крик

Во тьме беззвездной были так велики,

Что поначалу я в слезах поник.

²⁵ Обрывки всех наречий, ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и жалобы, и вскрики

²⁸ Сливались в гул, без времени, в веках,

Кружащийся во мгле неозаренной,

Как бурным вихрем возмущенный прах.

³¹ И я, с главою, ужасом стесненной,

«Чей это крик? – едва спросить посмел. –

Какой толпы, страданьем побежденной?»

³⁴ И вождь в ответ: «То горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная

Ни славы, ни позора смертных дел

³⁷ И с ними ангелов дурная стая,

Что, не восстав, была и не верна

Всевышнему, средину соблюдая.

⁴⁰ Их свергло небо, не терпя пятна;

И пропасть Ада их не принимает,

Иначе возгордилась бы вина».

⁴³ И я: «Учитель, что их так терзает

И принуждает к жалобам таким?»

А он: «Ответ недолгий подобает.

⁴⁶ И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

⁴⁹ Их память на земле невоскресима;

От них и суд, и милость отошли.

Они не стоят слов: взгляни – и мимо!»

⁵² И я, взглянув, увидел стяг вдали,

Бежавший кругом, словно злая сила

Гнала его в крутящейся пыли;

⁵⁵ А вслед за ним столь длинная спешила

Чреда людей, что верилось с трудом,

Ужели смерть столь многих истребила.

⁵⁸ Признав иных, я вслед за тем в одном

Узнал того, кто от великой доли

Отрекся в малодушии своем.[20]

⁶¹ И понял я, что здесь вопят от боли

Ничтожные, которых не возьмут

Ни бог, ни супостаты божьей воли.

⁶⁴ Вовек не живший, этот жалкий люд

Бежал нагим, кусаемый слепнями

И осами, роившимися тут.

⁶⁷ Кровь, между слез, с их лиц текла струями,

И мерзостные скопища червей

Ее глотали тут же под ногами.

⁷⁰ Взглянув подальше, я толпу людей

Увидел у широкого потока.

«Учитель, – я сказал, – тебе ясней,

⁷³ Кто эти там и власть какого рока

Их словно гонит и теснит к волнам,

Как может показаться издалека».

⁷⁶ И он ответил: «Ты увидишь сам,

Когда мы шаг приблизим к Ахерону[21]

И подойдем к печальным берегам».

⁷⁹ Смущенный взор склонив к земному лону,

Боясь докучным быть, я шел вперед,

Безмолвствуя, к береговому склону.

⁸² И вот в ладье навстречу нам плывет

Старик, поросший древней сединою,[22]

Крича: «О, горе вам, проклятый род!

⁸⁵ Забудьте небо, встретившись со мною!

В моей ладье готовьтесь переплыть

К извечной тьме, и холоду, и зною.

⁸⁸ А ты уйди, тебе нельзя тут быть,

Живой душе, средь мертвых!» И добавил,

Чтобы меня от прочих отстранить:

⁹¹ «Ты не туда свои шаги направил:

Челнок полегче должен ты найти,

Чтобы тебя он к пристани доставил».

⁹⁴ А вождь ему: «Харон, гнев укроти.

Того хотят – там, где исполнить власти

То, что хотят. И речи прекрати».

⁹⁷ Недвижен стал шерстистый лик ужасный

У лодочника сумрачной реки.

Но вкруг очей змеился пламень красный.

¹⁰⁰ Нагие души, слабы и легки,

Вняв приговор, не знающий изъятья

Стуча зубами, бледны от тоски,

¹⁰³ Выкрикивали господу проклятья,

Хулили род людской, и день, и час,

И край, и семя своего зачатья.

¹⁰⁶ Потом, рыдая, двинулись зараз

К реке, чьи волны, в муках безутешных,

Увидят все, в ком божий страх угас.

¹⁰⁹ А бес Харон сзывает стаю грешных,

Вращая взор, как уголья в золе,

И гонит их и бьет веслом неспешных.

¹¹² Как листья сыплются в осенней мгле,

За строем строй, и ясень оголенный

Свои одежды видит на земле»

¹¹⁵ Так сев Адама, на беду рожденный,

Кидался вниз, один, за ним другой,

Подобно птице, в сети приманенной.

¹¹⁸ И вот плывут над темной глубиной;

Но не успели кончить переправы,

Как новый сонм собрался над рекой.

¹²¹ «Мой сын, – сказал учитель величавый, –

Все те, кто умер, бога прогневив,

Спешат сюда, все страны и державы;

¹²⁴ И минуть реку всякий тороплив,

Так утесненный правосудьем бога,

Что самый страх преображен в призыв.

¹²⁷ Для добрых душ другая есть дорога;

И ты поймешь, что разумел Харон

Когда с тобою говорил так строго».[23]

¹³⁰ Чуть он умолк, простор со всех сторон

Сотрясся так, что, в страхе вспоминая,

Я и поныне потом орошен.

¹³³ Дохнула ветром глубина земная,

Пустыня скорби вспыхнула кругом,

Багровым блеском чувства ослепляя;

¹³⁶ И я упал, как тот, кто схвачен сном.

Ворвался в глубь моей дремоты сонной

Тяжелый гул,[24] и я очнулся вдруг,

Как человек, насильно пробужденный.

⁴ Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,

Встав на ноги, и пристально взирая,

Чтоб осмотреться в этом царстве мук.

⁷ Мы были возле пропасти, у края,

И страшный срыв гудел у наших ног,

Бесчисленные крики извергая.

¹⁰ Он был так темен, смутен и глубок,

Что я над ним склонялся по-пустому

И ничего в нем различить не мог.

¹³ «Теперь мы к миру спустимся слепому, –

Так начал, смертно побледнев, поэт.

Мне первому идти, тебе – второму».

¹⁶ И я сказал, заметив этот цвет:

«Как я пойду, когда вождем и другом

Владеет страх и мне опоры нет?»

¹⁹ «Печаль о тех, кто скован ближним кругом, –

Он отвечал, – мне на лицо легла,

И состраданье ты почел испугом.

²² Пора идти, дорога не мала».

Так он сошел, и я за ним спустился,

Вниз, в первый круг, идущий вкруг жерла.

²⁵ Сквозь тьму не плач до слуха доносился,

А только вздох взлетал со всех сторон

И в вековечном воздухе струился.

²⁸ Он был безбольной скорбью порожден,

Которою казалися объяты

Толпы младенцев, и мужей, и жен.

³¹ «Что ж ты не спросишь, – молвил мой вожатый, –

Какие духи здесь нашли приют?

Знай, прежде чем продолжить путь начатый,

³⁴ Что эти не грешили; не спасут

Одни заслуги, если нет крещенья,

Которым к вере истинной идут;

³⁷ Кто жил до христианского ученья,

Тот бога чтил не так, как мы должны.

Таков и я. За эти упущенья,

⁴⁰ Не за иное, мы осуждены

И здесь, по приговору высшей воли,

Мы жаждем и надежды лишены».

⁴³ Стеснилась грудь моя от тяжкой боли

При вести, сколь достойные мужи

Вкушают в Лимбе горечь этой доли.

⁴⁶ «Учитель мой, мой господин, скажи, –

Спросил я, алча веры несомненной,

Которая превыше всякой лжи, –

⁴⁹ Взошел ли кто отсюда в свет блаженный,

Своей иль чьей-то правдой искуплен?»

Поняв значенье речи сокровенной:

⁵² «Я был здесь внове, – мне ответил он, –

Когда, при мне, сюда сошел Властитель,

Хоруговью победы осенен.

⁵⁵ Им изведан был первый прародитель;

И Авель, чистый сын его, и Ной,

И Моисей, уставщик и служитель;

⁵⁸ И царь Давид, и Авраам седой;

Израиль, и отец его, и дети;

Рахиль, великой взятая ценой;[25]

⁶¹ И много тех, кто ныне в горнем свете. –

Других спасенных не было до них,

И первыми блаженны стали эти».

⁶⁴ Он говорил, но шаг наш не затих,

И мы все время шли великой чащей,

Я разумею – чащей душ людских.

⁶⁷ И в области, невдале отстоящей

От места сна, предстал моим глазам

Огонь, под полушарьем тьмы горящий.

⁷⁰ Хоть этот свет и не был близок к нам,

Я видеть мог, что некий многочестный

И высший сонм уединился там.

⁷³ «Искусств и знаний образец всеместный.

Скажи, кто эти, не в пример другим

Почтённые, среди толпы окрестной?»

⁷⁶ И он ответил: «Именем своим

Они гремят земле и слава эта

Угодна небу, благостному к ним».

⁷⁹ «Почтите высочайшего поэта! –

Раздался в это время чей-то зов. –

Вот тень его подходит к месту света».

⁸² И я увидел после этих слов,

Что четверо к нам держат шаг державный,

Их облик был ни весел, ни суров.

⁸⁵ «Взгляни, – промолвил мой учитель славный.

С мечом в руке, величьем осиян,

Трем остальным предшествует, как главный,

⁸⁸ Гомер, превысший из певцов всех стран;

Второй – Гораций, бичевавший нравы;

Овидий – третий, и за ним – Лукан.[26]

⁹¹ Нас связывает титул величавый,

Здесь прозвучавший, чуть я подошел;

Почтив его, они, конечно, правы».

⁹⁴ Так я узрел славнейшую из школ,

Чьи песнопенья вознеслись над светом

И реют над другими, как орел.

⁹⁷ Мой вождь их встретил, и ко мне с приветом

Семья певцов приблизилась сама;

Учитель улыбнулся мне при этом.

¹⁰⁰ И эта честь умножилась весьма,

Когда я приобщен был к их собору

И стал шестым средь столького ума

¹⁰³ Мы ушли к лучам, предавшись разговору,

Который лишний здесь и в этот миг,

Насколько там он к месту был и в пору

¹⁰⁶ Высокий замок предо мной возник,

Семь раз обвитый стройными стенами;

Кругом бежал приветливый родник.

¹⁰⁹ Мы, как землей, прошли его волнами;

Сквозь семь ворот тропа вовнутрь вела;

Зеленый луг открылся перед нами.

¹¹² Там были люди с важностью чела,

Неторопливым и спокойным взглядом;

Их речь звучна и медленна была.

¹¹⁵ Мы поднялись на холм, который рядом,

В открытом месте, светел, величав,

Господствовал над этим свежим садом.

¹¹⁸ На зеленеющей финифти трав

Предстали взорам доблестные тени,

И я ликую сердцем, их видав.

¹²¹ Я зрел Электру в сонме поколений,

Меж коих были Гектор, и Эней,

И хищноокий Цезарь, друг сражений.

¹²⁴ Пентесилея и Камилла с ней

Сидели возле, и с отцом – Лавина;

Брут, первый консул, был в кругу теней;

¹²⁷ Дочь Цезаря, супруга Коллатина,

И Гракхов мать, и та, чей муж Катон;

Поодаль я заметил Саладина.

¹³⁰ Потом, взглянув на невысокий склон,

Я увидал: учитель тех, кто знает,

Семьей мудролюбивой окружен

¹³³ К нему Сократ всех ближе восседает

И с ним Платон; весь сонм всеведца чтит

Здесь тот, кто мир случайным полагает,

¹³⁶ Философ знаменитый Демокрит;

Здесь Диоген, Фалес с Анаксагором,

Зенон, и Эмпедокл, и Гераклит;

¹³⁹ Диоскорид, прославленный разбором

Целебных качеств; Сенка, Орфей,

Лин, Туллий; дальше представали взорам

¹⁴² Там – геометр Эвклид, там – Птолемей,

Там – Гиппократ, Гален и Авиценна,

Аверроис, толковник новых дней.

¹⁴⁵ Я всех назвать не в силах поименно;

Мне нужно быстро молвить обо всем.

И часто речь моя несовершенна.

¹⁴⁸ Синклит шести распался, мы вдвоем;

Из тихой сени в воздух потрясенный

Уже иным мы движемся путем,

¹⁵¹ И я – во тьме, ничем не озаренной.

Так я сошел, покинув круг начальный,

Вниз во второй; он менее, чем тот,

Но больших мук в нем слышен стон печальный.

⁴ Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот;

Допрос и суд свершает у порога

И взмахами хвоста на муку шлет.

⁷ Едва душа, отпавшая от бога,

Пред ним предстанет с повестью своей,

Он, согрешенья различая строго,

¹⁰ Обитель Ада назначает ей,

Хвост обвивая столько раз вкруг тела,

На сколько ей спуститься ступеней.

¹³ Всегда толпа у грозного предела;

Подходят души чередой на суд:

Промолвила, вняла и вглубь слетела.

¹⁶ «О ты, пришедший в бедственный приют, –

Вскричал Минос, меня окинув взглядом

И прерывая свой жестокий труд, –

¹⁹ Зачем ты здесь и кто с тобою рядом?

Не обольщайся, что легко войти!»

И вождь в ответ: «Тому, кто сходит Адом,

²² Не преграждай сужденного пути.

Того хотят – там, где исполнить властны

То, что хотят. И речи прекрати».

²⁵ И вот я начал различать неясный

И дальний стон; вот я пришел туда,

Где плач в меня удалил многогласный.

²⁸ Я там, где свет немотствует всегда

И словно воет глубина морская,

Когда двух вихрей злобствует вражда.

³¹ То адский ветер, отдыха не зная,

Мчит сонмы душ среди окрестной мглы

И мучит их, крутя и истязая.

³⁴ Когда они стремятся вдоль скалы,

Взлетают крики, жалобы и пени,

На господа ужасные хулы.

³⁷ И я узнал, что этот круг мучений

Для тех, кого земная плоть звала,

Кто предал разум власти вожделений.

⁴⁰ И как скворцов уносят их крыла,

В дни холода, густым и длинным строем,

Так эта буря кружит духов зла

⁴³ Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем;

Им нет надежды на смягченье мук

Или на миг, овеянный покоем.

⁴⁶ Как журавлиный клин летит на юг

С унылой песнью в высоте надгорной,

Так предо мной, стеная, несся крут

⁴⁹ Теней, гонимых вьюгой необорной;

И я сказал: «Учитель, что они,

Которых так терзает воздух черный?»

⁵² Он отвечал: «Вот первая, взгляни:

Ее державе многие языки

В минувшие покорствовали дни.

⁵⁵ Она вдалась в такой разврат великий,

Что вольность всем была разрешена.

Дабы народ не осуждал владыки.

⁵⁸ То Нинова венчанная жена,

Семирамида, древняя царица:

Ее земля Султану отдана.

⁶¹ Вот нежной страсти горестная жрица,

Которой прах Сихея оскорблен:

Вот Клеопатра, грешная блудница.

⁶⁴ А там Елена, тягостных времен

Виновница; Ахилл, гроза сражений,

Который был любовью побежден;

⁶⁷ Парис, Тристан». Бесчисленные тени

Он назвал мне и указал рукой,

Погубленные жаждой наслаждений.

⁷⁰ Вняв имена прославленных молвой

Воителей и жен из уст поэта,

Я смутен стал, и дух затмился мой.

⁷³ Я начал так: «Я бы хотел ответа

От этих двух,[27] которых вместе вьет

И так легко уносит буря эта».

⁷⁶ И мне мой вождь: «Пусть ветер их пригнет

Поближе к нам; и пусть любовью молит

И оклик твой; они прервут полет».

⁷⁹ Увидев, что их ветер к нам неволит,

«О души скорби! я воззвал, –

Сюда! И отзовитесь, если Тот позволит!»

⁸² Как голуби на сладкий зов гнезда,

Поддержанные волею несущей.

Раскинув крылья, мчатся без труда,

⁸⁵ Так и они, паря во мгле гнетущей,

Покинули Дидоны скорбный рой

На возглас мой, приветливо зовущий.

⁸⁸ «О ласковый и благостный живой,

Ты, посетивший в тьме неизреченной

Нас, обагривших кровью мир земной;

⁹¹ Когда бы нам был другом царь вселенной,

Мы бы молились, чтоб тебя он спас,

Сочувственного к муке сокровенной.

⁹⁴ И если к нам беседа есть у вас,

Мы рады говорить и слушать сами,

Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас.

⁹⁷ Я родился над теми берегами,[28]

Где волны, как усталого гонца,

Встречают По с попутными реками.

¹⁰⁰ Любовь сжигает нежные сердца,

И он пленился телом несравнимым,

Погубленным так страшно в час конца.

¹⁰³ Любовь, любить велящая любимым,

Меня к нему так властно привлекла,

Что этот плен ты видишь нерушимым.

¹⁰⁶ Любовь вдвоем на гибель нас вела;

В Каине[29] будет наших дней гаситель».

Такая речь из уст у них текла.

¹⁰⁹ Скорбящих теней сокрушенный зритель,

Я голову в тоске склонил на грудь.

«О чем ты думаешь?» – спросил учитель.

¹¹² Я начал так: «О, знал ли кто-нибудь,

Какая нега и мечта какая

Их привела на этот горький путь!»

¹¹⁵ Потом, к умолкшим слово обращая,

Сказал: «Франческа, жалобе твоей

Я со слезами внемлю, сострадая.

¹¹⁸ Но расскажи: меж вздохов нежных дней,

Что было вам любовною наукой,

Раскрывшей слуху тайный зов страстей?»

¹²¹ И мне она: «Тот страждет высшей мукой,

Кто радостные помнит времена

В несчастии: твой вождь тому порукой.[30]

¹²⁴ Но если знать до первого зерна

Злосчастную любовь ты полон жажды,

Слова и слезы расточу сполна.

¹²⁷ В досужий час читали мы однажды

О Ланчелоте[31] сладостный рассказ;

Одни мы были, был беспечен каждый.

¹³⁰ Над книгой взоры встретились не раз,

И мы бледнели с тайным содраганьем;

Но дальше повесть победила нас.

¹³³ Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

Прильнул к улыбке дорогого рта,

Тот, с кем навек я скована терзаньем,

¹³⁶ Поцеловал, дрожа, мои уста.

И книга стала нашим Галеотом[32]!

Никто из нас не дочитал листа».

¹³⁹ Дух говорил, томимый, страшным гнетом,

Другой рыдал, и мука их сердец

Мое чело покрыла смертным потом;

¹⁴² И я упал, как падает мертвец.[33]

Едва ко мне вернулся ясный разум,

Который был не в силах устоять

Пред горестным виденьем и рассказом, –

⁴ Уже средь новых пыток я опять,

Средь новых жертв, куда ни обратиться,

Куда ни посмотреть, куда ни стать.

⁷ Я в третьем круге,[34] там, где дождь струится

Проклятый, вечный, грузный, ледяной;

Всегда такой же, он все так же длится.

¹⁰ Тяжелый град, и снег, и мокрый гной

Пронизывают воздух непроглядный;

Земля смердит под жидкой пеленой

¹³ Трехзевый Цербер[35], хищный и громадный

Собачьим лаем лает на народ,

Который вязнет в этой топи смрадной.

¹⁶ Его глаза багровы, вздут живот,

Жир в черной бороде, когтисты руки;

Он мучит души, кожу с мясом рвет.

¹⁹ А те под ливнем воют, словно суки;

Прикрыть стараясь верхним нижний бок,

Ворочаются в исступленье муки.

²² Завидя нас, разинул рты, как мог,

Червь гнусный, Цербер, и спокойной части

В нем не было от головы до ног.

²⁵ Мой вождь нагнулся, простирая пясти,

И, взяв земли два полных кулака,

Метнул ее в прожорливые пасти.

²⁸ Как пес, который с лаем ждал куска,

Смолкает, в кость вгрызаясь с жадной силой,

И занят только тем, что жрет пока, –

³¹ Так смолк и демон Цербер грязнорылый,

Чей лай настолько душам омерзел,

Что глухота казалась бы им милой.

³⁴ Меж призраков, которыми владел

Тяжелый дождь, мы шли вперед, ступая

По пустоте, имевшей облик тел.

³⁷ Лежала плоско их гряда густая.

И лишь один, чуть нас заметил он,

Привстал и сел, глаза на нас вздымая.

⁴⁰ «О ты, который в этот Ад сведен, –

Сказал он, – ты меня, наверно, знаешь;

Ты был уже, когда я выбыл вон».

⁴³ И я: «Ты вид столь жалостный являешь,

Что кажешься чужим в глазах моих

И вряд ли мне кого напоминаешь.

⁴⁶ Скажи мне, кто ты, жертва этих злых

И скорбных мест и казни ежечасной,

Не горше, но противней всех других».

⁴⁹ И он: «Твой город[36], зависти ужасной

Столь полный, что уже трещит квашня,

Был и моим когда-то в жизни ясной.

⁵² Прозвали Чакко[37] граждане меня.

За то, что я обжорству предавался,

Я истлеваю, под дождем стеня.

⁵⁵ И бедная душа, я оказался

Не одинок: их всех карают тут

За тот же грех». Его рассказ прервался.

⁵⁸ Я молвил: «Чакко, слезы грудь мне жмут

Тоской о бедствии твоем загробном.

Но я прошу: скажи, к чему придут

⁶¹ Враждующие в городе усобном:[38]

И кто в нем праведен, и чем раздор

Зажжен в народе этом многозлобном?»

⁶⁴ И он ответил: «После долгих ссор

Прольется кровь и власть лесным доставит,

А их врагам – изгнанье и позор.

⁶⁷ Когда же солнце трижды лик свой явит,

Они падут, а тем поможет встать

Рука того, кто в наши дни лукавит.

⁷⁰ Они придавят их и будут знать,

Что вновь чело на долгий срок подъемлют,

Судив сраженным плакать и роптать.

⁷³ Есть двое праведных,[39] но им не внемлют.

Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцах

Три жгучих искры, что вовек не дремлют»,

⁷⁶ Он смолк на этих горестных словах

И я ему: «Из бездны злополучий

Вручи мне дар и будь щедрей в речах.

⁷⁹ Теггьяйо, Фарината, дух могучий.

Все те, чей разум правдой был богат,

Арриго, Моска или Рустикуччи, –

⁸² Где все они, я их увидеть рад;

Мне сердце жжет узнать судьбу славнейших:

Их нежит небо или травит Ад?»

⁸⁵ И он: «Они средь душ еще чернейших:

Их тянет книзу бремя грешных лет;

Ты можешь встретить их в кругах дальнейших.

⁸⁸ Но я прошу: вернувшись в милый свет,

Напомни людям, что я жил меж ними,

Вот мой последний сказ и мой ответ»,

⁹¹ Взглянув глазами, от тоски косыми,

Он наклонился и, лицо тая,

Повергся ниц меж прочими слепыми.[40]

⁹⁴ И мне сказал вожатый: «Здесь гния,

Он до трубы архангела не встанет

Когда придет враждебный судия,

⁹⁷ К своей могиле скорбной каждый прянет

И в прежний образ снова воплотись,

Услышит то, что вечным громом грянет».

¹⁰⁰ Мы тихо шли сквозь смешанную грязь

Теней и ливня, в разные сужденья

О вековечной жизни углубясь.

¹⁰³ Я так спросил: «Учитель, их мученья,

По грозном приговоре, как – сильней

Иль меньше будут, иль без измененья?»

¹⁰⁶ И он: «Наукой сказано твоей[41]

Что, чем природа совершенней в сущем,

Тем слаще нега в нем и боль больней.

¹⁰⁹ Хотя проклятым людям, здесь живущим,

К прямому совершенству не прийти,

Их ждет полнее бытие в грядущем».

¹¹² Мы шли кругом по этому пути;

Я всей беседы нашей не отмечу;

И там, где к бездне начал спуск вести,

¹¹⁵ Нам Плутос, враг великий, встал навстречу.

Когда б мой стих был хриплый и скрипучий,

Как требует зловещее жерло,

Куда спадают все другие кручи.

⁴ Мне б это крепче выжать помогло

Сок замысла; но здесь мой слог некстати

И речь вести мне будет тяжело:

⁷ Ведь вовсе не из легких предприятий –

Представить образ мирового дна:

Тут не отделаешься «мамой-тятей».

¹⁰ Но помощь Муз да будет мне дана,

Как Амфиону[42], строившему Фивы.

Чтоб в слове сущность выразить сполна.

¹³ Жалчайший род, чей жребий несчастливый

И молвить трудно, лучше б на земле

Ты был овечьим стадом, нечестивый!

¹⁶ Мы оказались[43] в преисподней мгле,

У ног гиганта, на равнине гладкой,

И я дивился шедшей вверх скале,

¹⁹ Как вдруг услышал крик: «Шагай с оглядкой»

Ведь ты почти что на головы нам,

Злосчастным братьям, наступаешь пяткой!»

²² Я увидал, взглянув по сторонам,

Что подо мною озеро, от стужи

Подобное стеклу, а не волнам.

²⁵ В разгар зимы не облечен снаружи

Таким покровом в Австрии Дунай,

И дальний Танаис[44] твердеет хуже;

²⁸ Когда бы Тамбернику[45] невзначай

Иль Пьетрапане дать сюда свалиться,

У озера не хрустнул бы и край.

³¹ И как лягушка выставить ловчится,

Чтобы поквакать, рыльце из пруда,

Когда жнее страда и ночью снится,

³⁴ Так, вмерзши до таилища стыда

И аисту под звук стуча зубами,

Синели души грешных изо льда.

³⁷ Свое лицо они склоняли сами,

Свидетельствуя в облике таком

О стуже – ртом, о горести – глазами.

⁴⁰ Взглянув окрест, я вновь поник челом

И увидал двоих,[46] так сжатых рядом,

Что волосы их сбились в цельный ком.

⁴³ «Вы, грудь о грудь окованные хладом, –

Сказал я, – кто вы?» Каждый шею взнес

И на меня оборотился взглядом.

⁴⁶ И их глаза, набухшие от слез,

Излились влагой, и она застыла,

И веки им обледенил мороз.

⁴⁹ Бревно с бревном скоба бы не скрепила

Столь прочно; и они, как два козла,

Боднулись лбами, – так их злость душила.

⁵² И кто-то молвил, не подняв чела,

От холода безухий: «Что такое?

Зачем ты в нас глядишь, как в зеркала?

⁵⁵ Когда ты хочешь знать, кто эти двое:

Им завещал Альберто, их отец,

Бизенцский дол, наследье родовое.

⁵⁸ Родные братья; из конца в конец

Обшарь хотя бы всю Каину, – гаже

Не вязнет в студне ни один мертвец:

⁶¹ Ни тот, которому, на зоркой страже,

Артур пронзил копьем и грудь и тень,

Ни сам Фокачча, ни вот этот даже,

⁶⁴ Что головой мне застит скудный день

И прозывался Сассоль Маскерони;

В Тоскане слышали про эту тень.

⁶⁷ А я, – чтоб все явить, как на ладони, –

Был Камичон де'Пацци, и я жду

Карлино, для затменья беззаконий».[47]

⁷⁰[48] Потом я видел сотни лиц во льду,

Подобных песьим мордам; и доныне

Страх у меня к замерзшему пруду.

⁷³ И вот, пока мы шли к той середине,

Где сходится всех тяжестей поток,

И я дрожал в темнеющей пустыне, –

⁷⁶ Была то воля, случай или рок,

Не знаю, – только, меж голов ступая,

Я одному ногой ушиб висок

⁷⁹«Ты что дерешься? – вскрикнул дух, стеная. –

Ведь не пришел же ты меня толкнуть,

За Монтаперти лишний раз отмщая?»

⁸² И я: «Учитель, подожди чуть-чуть;

Пусть он меня избавит от сомнений;

Потом ускорим, сколько хочешь, путь»,

⁸⁵ Вожатый стал; и я промолвил тени,

Которая ругалась всем дурным:

«Кто ты, к другим столь злобный средь мучений?»

⁸⁸ «А сам ты кто, ступающий другим

На лица в Антеноре, – он ответил, –

Больней, чем если бы ты был живым?»

⁹¹ «Я жив, и ты бы утешенье встретил, –

Был мой ответ, – когда б из рода в род

В моих созвучьях я тебя отметил».

⁹⁴ И он сказал: «Хочу наоборот.

Отстань, уйди; хитрец ты плоховатый:

Нашел, чем льстить средь ледяных болот!»

⁹⁷ Вцепясь ему в затылок волосатый,

Я так сказал: «Себя ты назовешь

Иль без волос останешься, проклятый!»

¹⁰⁰ И он в ответ: «Раз ты мне космы рвешь,

Я не скажу, не обнаружу, кто я,

Хотя б меня ты изувечил сплошь».

¹⁰³ Уже, рукой в его загривке роя,

Я не одну ему повыдрал прядь.

А он глядел все книзу, громко воя.

¹⁰⁶ Вдруг кто-то крикнул: «Бокка, брось орать!

И без того уж челюстью грохочешь.

Разлаялся! Кой черт с тобой опять?»

¹⁰⁹ «Теперь молчи, – сказал я, – если хочешь,

Предатель гнусный! В мире свой позор

Через меня навеки ты упрочишь».

¹¹² «Ступай, – сказал он, – врать тебе простор.

Но твой рассказ пусть в точности означит

И этого, что на язык так скор.

¹¹⁵ Он по французским денежкам здесь плачет.

«Дуэра, – ты расскажешь, – водворен

Там, где в прохладце грешный люд маячит».

¹¹⁸ А если спросят, кто еще, то вон –

Здесь Беккерия, ближе братьи прочей,

Которому нашейник рассечен:

¹²¹ Там Данни Сольданьер потупил очи,

И Ганеллон[49], и Тебальделло с ним,

Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи».

¹²⁴ Мы отошли, и тут глазам моим

Предстали двое, в яме леденея:

Один, как шапкой, был накрыт другим.

¹²⁷ Как хлеб грызет голодный, стервенея,

Так верхний зубы нижнему вонзал

Туда, где мозг смыкаются и шея.

¹³⁰ И сам Тидей[50] не яростней глодал

Лоб Меналиппа, в час перед кончиной,

Чем этот призрак череп пожирал.

¹³³ «Ты, одержимый злобою звериной

К тому, кого ты истерзал, жуя.

Скажи, – промолвил я, – что ей причиной.

¹³⁶ И если праведна вражда твоя, –

Узнав, кто вы и чем ты так обижен.

Тебе на свете послужу и я,

¹³⁹ Пока не станет мой язык недвижен».

Подняв уста от мерзостного брашна,

Он вытер свой окровавленный рот

О волосы, в которых грыз так страшно,

⁴ Потом сказал: «Отчаянных невзгод

Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;

Не только речь, и мысль о них гнетет.

⁷ Но если слово прорастет, как семя,

Хулой врагу, которого гложу.

Я рад вещать и плакать в то же время.

¹⁰ Не знаю, кто ты, как прошел межу

Печальных стран, откуда нет возврата,

Но ты тосканец, как на слух сужу.

¹³ Я графом Уголино был когда-то,

Архиепископом Руджери – он;[51]

Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

¹⁶ Что я злодейски был им обойден,

Ему доверясь, заточен как пленник,

Потом убит, – известно испокон;

¹⁹ Но ни один не ведал современник

Про то, как смерть моя была страшна.

Внемли и знай, что сделал мой изменник.

²² В отверстье клетки – с той поры она

Голодной Башней называться стала,

И многим в ней неволя суждена –

²⁵ Я новых лун перевидал немало,

Когда зловещий сон меня потряс,

Грядущего разверзши покрывало.

²⁸ Он, с ловчими, – так снилось мне в тот час, –

Гнал волка и волчат от их стоянки

К холму, что Лукку заслонил от нас;

³¹ Усердных псиц задорил дух приманки,

А головными впереди неслись

Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[52]

³⁴ Отцу и детям было не спастись:

Охотникам досталась их потреба,

И в ребра зубы острые впились.

³⁷ Очнувшись раньше, чем зарделось небо,

Я услыхал, как, мучимые сном,

Мои четыре сына просят хлеба.

⁴⁰ Когда без слез ты слушаешь о том,

Что этим стоном сердцу возвещалось, –

Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

⁴³ Они проснулись; время приближалось,

Когда тюремщик пищу подает,

И мысль у всех недавним сном терзалась.

⁴⁶ И вдруг я слышу – забивают вход

Ужасной башни; я глядел, застылый,

На сыновей; я чувствовал, что вот –

⁴⁹ Я каменею, и стонать нет силы;

Стонали дети; Ансельмуччо мой

Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

⁵² Но я не плакал; молча, как немой,

Провел весь день и ночь, пока денница

Не вышла с новым солнцем в мир земной.

⁵⁵ Когда луча ничтожная частица

Проникла в скорбный склеп и я открыл,

Каков я сам, взглянув на эти лица, –

⁵⁸ Себе я пальцы в муке укусил.

Им думалось, что это голод нудит

Меня кусать; и каждый, встав, просил:

⁶¹ «Отец, ешь нас, нам это легче будет;

Ты дал нам эти жалкие тела, –

Возьми их сам; так справедливость судит».

⁶⁴ Но я утих, чтоб им не делать зла.

В безмолвье день, за ним другой промчался.

Зачем, земля, ты нас не пожрала!

⁶⁷ Настал четвертый. Гаддо зашатался

И бросился к моим ногам, стеня:

«Отец, да помоги же!» – и скончался.

⁷⁰ И я, как ты здесь смотришь на меня,

Смотрел, как трое пали друг за другом,

От пятого и до шестого дня.

⁷³ Уже слепой, я щупал их с испугом

Два дня звал мертвых с воплями тоски;

Но злей, чем горе, голод был недугом».

⁷⁶ Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,

Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая,

Как у собаки, крепкие клыки.

⁷⁹ О Пиза, стыд пленительного края.

Где раздается si![53] Коль медлит суд

Твоих соседей, – пусть, тебя карая,

⁸² Капрара и Горгона с мест сойдут

И устье Арно заградят заставой,[54]

Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

⁸⁵ Как ни был бы ославлен темной славой

Граф Уголино, замки уступив, –

За что детей вести на крест неправый!

⁸⁸ Невинны были, о исчадье Фив.[55]

И Угуччоне с молодым Бригатой,

И те, кого я назвал, в песнь вложив.

⁹¹ Мы шли вперед равниною покатой[56]

Туда, где, лежа навзничь, грешный род

Терзается, жестоким льдом зажатый.

⁹⁴ Там самый плач им плакать не дает,

И боль, прорвать не в силах покрывала,

К сугубой муке снова внутрь идет;

⁹⁷ Затем что слезы с самого начала,

В подбровной накопляясь глубине,

Твердеют, как хрустальные забрала.

¹⁰⁰ И в этот час, хоть и казалось мне,

Что все мое лицо, и лоб, и веки

От холода бесчувственны вполне,

¹⁰³ Я ощутил как будто ветер некий.

«Учитель, – я спросил, – чем он рожден?

Ведь всякий пар угашен здесь навеки».

¹⁰⁶ И вождь: «Ты вскоре будешь приведен

В то место, где, узрев ответ воочью,

Постигнешь сам, чем воздух возмущен».

¹⁰⁹ Один из тех, кто скован льдом и ночью,

Вскричал: «О души, злые до того,

Что вас послали прямо к средоточью,

¹¹² Снимите гнев со взгляда моего,

Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою.

Пока мороз не затянул его».

¹¹⁵ И я в ответ: «Тебе я взор открою,

Но назовись; и если я солгал.

Пусть окажусь под ледяной корою!»

¹¹⁸ «Я: – инок Альбериго[57], – он сказал, –

Тот, что плоды растил на злое дело

И здесь на финик смокву променял».

¹²¹ «Ты разве умер?» – с уст моих слетело.

И он в ответ: «Мне ведать не дано,

Как здравствует мое земное тело.

¹²⁴ Здесь, в Толомее, так заведено,

Что часто души, раньше, чем сразила

Их Атропос, уже летят на дно

¹²⁷ И чтоб тебе еще приятней было

Снять у меня стеклянный полог с глаз,

Знай, что, едва предательство свершила,

¹³⁰ Как я, душа, вселяется тотчас

Ей в тело бес, и в нем он остается,

Доколе срок для плоти не угас.

¹³³ Душа катится вниз, на дно колодца.

Еще, быть может, к мертвым не причли

И ту, что там за мной от стужи жмется.

¹³⁶ Ты это должен знать, раз ты с земли:

Он звался Бранка д'Орья;. наша братья

С ним свыклась, годы вместе провели».

¹³⁹ «Что это правда, мало вероятья, –

Сказал я. – Бранка д’Орья жив, здоров,

Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».

¹⁴² И дух в ответ: «В смолой кипящий ров

Еще Микеле Цанке не направил,

С землею разлучась, своих шагов,

¹⁴⁵ Как этот беса во плоти оставил

Взамен себя, с сородичем одним,

С которым вместе он себя прославил.

¹⁴⁸ Но руку протяни к глазам моим,

Открой мне их!» И я рукой не двинул.

И было доблестью быть подлым с ним.

¹⁵¹ О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул

Последний стыд и все осквернено,

Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

¹⁵⁴ С гнуснейшим из романцев заодно

Я встретил одного из вас, который

Душой в Коците погружен давно.

¹⁵⁷ А телом здесь обманывает взоры.

«Vexilla regis prodeunt inferni[58]

Навстречу нам, – сказал учитель. – Вот,

Смотри, уже он виден в этой черни».

⁴ Когда на нашем небе ночь встает

Или в тумане меркнет ясность взгляда,

Так мельница вдали крылами бьет,

⁷ Как здесь во мгле встававшая громада.

Я хоронился за вождем как мог,

Чтобы от ветра мне была пощада.

¹⁰ Мы были там,[59] – мне страшно этих строк, –

Где тени в недрах ледяного слоя

Сквозят глубоко, как в стекле сучок.

¹³ Одни лежат; другие вмерзли стоя.

Кто вверх, кто книзу головой застыв;

А кто – дугой, лицо ступнями кроя.

¹⁶ В безмолвии дальнейшем путь свершив

И пожелав, чтобы мой взгляд окинул

Того, кто был когда-то так красив,

¹⁹ Учитель мой вперед меня подвинул,

Сказав: «Вот Дит, вот мы пришли туда,

Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».

²² Как холоден и слаб я стал тогда,

Не спрашивай, читатель: речь – убоже;

Писать о том не стоит и труда.

²⁵ Я не был мертв, и жив я не был тоже;

А рассудить ты можешь и один:

Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.

²⁸ Мучительной державы властелин

Грудь изо льда вздымал наполовину;

И мне по росту ближе исполин.

³¹ Чем руки Люцифера исполину:

По этой части ты был сам расчел,

Каков он весь, ушедший телом в льдину.

³⁴ О, если вежды он к Творцу возвел

И был так дивен, как теперь ужасен,

Он, истинно, первопричина зол!

³⁷ И я от изумленья стал безгласен,

Когда увидел три лица на нем;

Одно – над грудью; цвет его был красен;

⁴⁰ А над одним и над другим плечом

Два смежных с этим в стороны грозило,

Смыкаясь на затылке под хохлом.

⁴³ Лицо направо – бело-желтым было;

Окраска же у левого была.

Как у пришедших с водопадов Нила.

⁴⁶ Росло под каждым два больших крыла,

Как должно птице, столь великой в мире;

Таких ветрил и мачта не несла.

⁴⁹ Без перьев, вид у них был нетопырий;

Он ими веял, движа рамена,

И гнал три ветра вдоль по темной шири,

⁵² Струи Коцита леденя до дна.

Шесть глаз точило слезы, и стекала

Из трех пастей кровавая слюна.

⁵⁵ Они все три терзали, как трепала,

По грешнику; так, с каждой стороны

По одному, в них трое изнывало.

⁵⁸ Переднему не зубы так страшны,

Как ногти были, всё одну и ту же

Сдирающие кожу со спины.

⁶¹ «Тот, наверху, страдающий всех хуже, –

Промолвил вождь, – Иуда Искарьот;

Внутрь головой и пятками наруже.

⁶⁴ А эти – видишь – головой вперед:

Вот Брут, свисающий из черной пасти;

Он корчится – и губ не разомкнет!

⁶⁷ Напротив – Кассий,[60] телом коренастей.

Но наступает ночь; пора и в путь;

Ты видел все, что было в нашей власти».

⁷⁰ Велев себя вкруг шеи обомкнуть

И выбрав миг и место, мой вожатый,

Как только крылья обнажили грудь,

⁷³ Приблизился, вцепился в стан косматый

И стал спускаться вниз, с клока на клок,

Меж корок льда и грудью волосатой.

⁷⁶ Когда мы пробирались там, где бок,

Загнув к бедру, дает уклон пологий,

Вождь, тяжело дыша, с усильем лег.

⁷⁹ Челом туда, где прежде были ноги,

И стал по шерсти подыматься ввысь,

Я думал – вспять, по той же вновь дороге.

⁸² Учитель молвил: «Крепче ухватись, –

И он дышал, как человек усталый. –

Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись».[61]

⁸⁵ Он в толще скал проник сквозь отступ малый,

Помог мне сесть на край, потом ко мне

Уверенно перешагнул на скалы.

⁸⁸ Я ждал, глаза подъемля к Сатане,

Что он такой, как я его покинул,

А он торчал ногами к вышине.

⁹¹ И что за трепет на меня нахлынул,

Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,

Не угадал, какой рубеж я минул.

⁹⁴ «Встань, – вождь промолвил. – Ожидает нас

Немалый путь, и нелегка дорога,

А солнце входит во второй свой час».

⁹⁷ Мы были с ним не посреди чертога;

То был, верней, естественный подвал,

С неровным дном, и свет мерцал убого.

¹⁰⁰ «Учитель, – молвил я, как только встал, –

Пока мы здесь, на глубине безвестной,

Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:

¹⁰³ Где лед? Зачем вот этот в яме тесной

Торчит стремглав? И как уже пройден

От ночи к утру солнцем путь небесный?»

¹⁰⁶ «Ты думал – мы, как прежде, – молвил он, –

За средоточьем, там, где я вцепился

В руно червя, которым мир пронзен?

¹⁰⁹ Спускаясь вниз, ты там и находился;

Но я в той точке сделал поворот,

Где гнет всех грузов отовсюду слился;

¹¹² И над тобой теперь небесный свод,

Обратный своду, что взнесен навеки

Над сушей и под сенью чьих высот

¹¹⁵ Угасла жизнь в безгрешном Человеке;

Тебя держащий каменный настил

Есть малый круг, обратный лик Джудекки

¹¹⁸ Тут – день встает, там – вечер наступил;

А этот вот, чья лестница мохната.

Все так же воткнут, как и прежде был.

¹²¹ Сюда с небес вонзился он когда-то;

Земля, что раньше наверху цвела,

Застлалась морем, ужасом объята,

¹²⁴ И в наше полушарье перешла;

И здесь, быть может, вверх горой скакнула,

И он остался в пустоте дупла».

¹²⁷ Там место есть, вдали от Вельзевула,

Насколько стены склепа вдаль ведут;

Оно приметно только из-за гула

¹³⁰ Ручья, который вытекает тут,

Пробившись через камень, им точимый;

Он вьется сверху, и наклон не крут.

¹³³ Мой вождь и я на этот путь незримый

Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,

И двигались все вверх, неутомимы,

¹³⁶ Он – впереди, а я ему вослед,

Пока моих очей не озарила

Краса небес в зияющий просвет:

¹³⁹ И здесь мы вышли вновь узреть светила.