Читать книгу 23 - Группа авторов - Страница 16

14 апреля. Пятница. Ночь

– Я же говорила тебе, никого там нет. Уехала твоя Алиса домой, завтра ее увидишь, – Татьяна Александровна прошла в комнату и вновь уселась на стуле возле меня.

Меня передернуло, я почувствовал невидимое напряжение и какое-то подспудное беспокойство.

– А откуда вы знаете, что ее зовут Алиса, я вам не говорил ее имени.

– Говорил, Витя, говорил, – и мать Обухова вновь сделала попытку улыбнуться. – А может, в забытье сказал, я уже и не помню. Ты много сегодня имен выкрикивал, маму свою вспоминал, Димку.

После упоминания о Димке голос у Татьяны Александровны дрогнул, а ее глаза налились слезами.

– Сыночек мой, Димочка. – но тут же Обухова резко дернула головой и вытерла лицо неизвестно откуда взявшимся платком. – Извини Витя, тяжело мне без него. Год почти прошел, а я не могу.

Я совершенно не знал, что сказать. В голову лезла всякая ерунда вроде «да не расстраивайтесь вы так» или «с кем не бывает». Наконец, я взял ее за руку и неожиданно для себя тоже заплакал. Мне вдруг стало так обидно на весь белый свет за то, что я без работы, без жилья, без Алисы, в которую успел влюбиться, а ее сейчас нет рядом, за все свои последние беды. Татьяна Александровна расценила мои слезы совершенно по-другому, притянулась ко мне, и мы вместе стали рыдать, правда, каждый о своем.

– Ничего, Витенька, ничего. Мы все еще исправим, все исправим. – мать Димки стала тихонько причитать, при этом поглаживая меня рукой по голове.

Что именно можно исправить в смерти Димки, я не знал, хотя вполне можно понять мать, убитую горем. У нее теперь свои тараканы в голове, и я совершенно не собираюсь вторгаться в ее песочный мир. Это горе с ней теперь навсегда, а мне не мешает вспомнить о цели поездки в Васильков.

– Витя, ты хочешь чаю? Или уже будешь спать ложиться?

Только сейчас я почувствовал, как же я чудовищно проголодался.

– Да, чай, с удовольствием. И, если можно, с какими-нибудь бутербродами. К черту скромность!

– Сейчас, Витенька, посмотрим, что у нас есть, – и Татьяна Александровна слегка заторможенной походкой направилась на кухню.

– Вам помочь?

Из кухни раздалось приглушенное: «Не надо, я сама».

Тем временем я вновь стал разглядывать комнату, только уже при полном освещении. Ваза с двумя искусственными цветками вновь стояла на столе, похоже, Обухова водрузила их на место. Правее от входа в комнату, где меня душила Соня, стояла этажерка со старыми советскими книгами, а над ней висела большая черно-белая фотография Димки в красивой деревянной рамке. Напротив меня стоял старый телевизор, хотя, похоже, все же цветной. Экран был весь запыленный, и я с трудом в нем отражался. Мое внимание привлек сервант, вернее, его содержимое. Раньше, при тусклом свете торшера и в присутствии Сони, я лишь заметил, что все стекла на нем тоже были покрыты толстым слоем пыли. Но теперь я увидел, что внутри самого серванта за всевозможными фужерами и рюмками находились вырезанные из картона вставки, которые закрывали все зеркала. А помимо серванта в доме я больше вообще не увидел ни одного зеркала. Может, примета такая нехорошая? За моей спиной по-прежнему висел огромный ковер с повешенными поверх него механическими черными часами. Я готов был поклясться, что именно такие видел в своем злосчастном сне.

На пороге появилась Татьяна Александровна с подносом, на котором были две кружки чая, блюдце с печеньем и бутерброды со шпротами. Мы пересели за стол и, вместо того чтобы начать «чаепитничать» под медленный разговор, я накинулся на бутерброды. Татьяна Александровна молча смотрела, как я уминаю провизию, иногда отпивая маленькими глотками чай из своей кружки. Лишь после третьего съеденного бутерброда я стал немного походить на человека и потянулся к печенью.

– Ты не стесняйся, ешь. Я еще нарежу батона. Извини за скромный стол, больше ничего на скорую руку в доме не нашла.

– Да что вы, Татьяна Александровна! И так все замечательно. И очень даже вкусно. И почему Соня меня попыталась убить?

Переход получился быстрым, и для Димкиной матери даже неожиданным. Татьяна Александровна отодвинула от себя чашку с чаем и тупым взглядом уставилась на меня. Она какое-то время продолжала смотреть немигающими глазами, и тут на ее лице появилась (или мне померещилось?) чуть заметная ухмылка.

Почему меня пыталось убить чудовище, лишь слегка напоминающее жену покойного Димы? Почему в доме завешены все зеркала, как будто здесь находится покойник, хотя Обухов умер почти год назад? И почему мы сейчас сидим с Димкиной мамой и усиленно делаем вид, как будто ничего не произошло? И.

Неожиданно я вскочил на ноги и выкрикнул:

– И где Алиса?!

Димкина мама даже не вздрогнула. Она по-прежнему продолжала смотреть на меня, только ухмылка на ее лице стала еще отчетливее. Наконец, она сказала ровным, не терпящим возражения, голосом:

– Сядь, Витя. Сядь и слушай меня.

Татьяна Александровна продолжала смотреть на меня не мигая, а я не знал, что делать. Бежать? Боже, куда?! Сейчас ведь ночь, а за разбитым окном где-то рядом бродит это чудовище Соня. Довериться Димкиной маме? Да ведь очевидно, что она тоже ненормальная. Я решил пока сесть на стул и выслушать ее, но сел не рядом, а за противоположный конец стола. За мной зиял темнотой открытый проем двери, ведущей в комнату, где меня пыталась убить Соня, а по левую руку был еще один проем темноты – разбитое окно, куда выпрыгнуло чудовище.

Тем временем Татьяна Александровна начала говорить:

– Когда-то мы с твоей мамой, Витя, были лучшими школьными подругами. Мы очень много времени проводили вместе, часто бывали друг у друга в гостях, вместе ходили на танцы, сейчас вы их называете дискотеками. Но больше всего мы обожали фантазировать. Мы вместе хотели стать милиционерами, затем вместе решили убежать из дома и поехать устроиться работать на БАМе, покорять Сибирь… (на хрена она мне это все рассказывает?) А потом, когда мы уже с твоей мамой учились в выпускном классе, у нас появилась новая девочка. Никто не знал, откуда она взялась. Мы никогда не видели ее родителей, в школу ее привела какая-то старушка, она объяснила, что родители ее приедут в Г. позже, они находятся в каком-то дальнем гарнизоне. Девочка пробыла в нашем классе чуть больше трех месяцев, а затем куда-то пропала. Родителей ее так никто и не увидел, пропала куда-то вместе с девушкой и старушка. Но все это произошло потом. Наш класс сразу же как-то чудовищно преобразился. С появлением этой девочки стали происходить какие-то странные случаи. У детей стали разводиться родители, мы стали все агрессивными и злыми, но, самое главное, мы разругались с твоей матерью. Эта девочка… – тут Татьяна Александровна запнулась. Видимо, воспоминания захлестнули ее с новой силой, я почувствовал, как у нее стал слегка дрожать голос. – Эта девочка очень любила писать странные стихи и дарить их своим одноклассникам. Сначала нам казалось, что это весьма мило, но затем… Затем это стало всех раздражать, кто-то попытался ударить или оскорбить девочку, но большинство стали просто ее избегать, и даже бояться. Получили по стихотворению и мы с твоей мамой.

– Девочку звали Ангелина?

Татьяна Александровна вздрогнула и посмотрела на меня удивленными глазами:

– Откуда ты знаешь? Тебе мама про нее рассказала?

– Никто мне про нее не рассказывал. Я сегодня с ней познакомился. Только представилась она мне Анилегной.

Димкина мама вновь как-то опустошенно заулыбалась и тихонько запричитала:

– Время пришло, Витенька. Время пришло.

– Так что там со стихотворениями? – мой голос прозвучал неестественно громко для этого злосчастного дома, и Татьяна Александровна в который уже раз вздрогнула.

– Стихотворения? Ах, да, стихотворения. В них, Витенька, – и Обухова с обескураживающей улыбкой посмотрела на меня, – были предсказания о Димкиной и твоей смерти.

Я побледнел, а кожа на руках покрылась крупными пупырышками:

– Но я ведь еще не умер.

Татьяна Александровна ничего мне на это не ответила, зато по-прежнему продолжала на меня смотреть с идиотской улыбкой. Неожиданно Обухова стала читать по памяти вслух:

– И что это было такое?

– Это стихотворение, которое подарила мне Анилегна.

– Ее, кажется, Ангелина зовут.

– Витенька, называй ее, пожалуйста, Анилегна.

– А Диму будем называть Амид?

Я добился своего. Глаза Обуховой вспыхнули двумя огоньками гнева, она вскочила со стула и начала кричать:

– Не смей так говорить про Димку, дрянной мальчишка! Он ушел из-за тебя – ты во всем виноват! Ты и будешь расплачиваться, ты и твоя мамаша! Я верну своего сынулю!!!

– Да? И каким образом? Убьете меня для этого? Обухова немного остыла. По крайней мере, она вновь загадочно заулыбалась.

– Ну что ты, Витенька. Прости старую несчастную дуру. Я сама не знаю, что говорю. Несчастна я, не слушай мою ерунду, – говоря это, Татьяна Александровна начала коситься в сторону окна. Я проследил за ее взглядом, и она это заметила.

– Отодвинься от окна, Витенька, тебя может продуть. Димка мой так и схватил пневмонию.

– Да? А я думал он от передоза умер.

Глаза Обуховой вновь налились ненавистью, но в этот раз она быстро ее подавила.

– Витенька, ну что ты такое говоришь. Я просто беспокоюсь за тебя. Да и Соня там в саду бродит, она совсем одичала после ухода Димки.

Почему она вместо «смерти» постоянно говорит «уход»?

Обухова медленно начала обходить стол и постепенно приближаться ко мне.

– Татьяна Александровна, сядьте на место. Я хочу с вами поговорить.

– Как скажешь, Витенька, – и Димкина мама тут же вернулась на свой стул.

Меня стала беспокоить ее неожиданная покладистость. Она чего-то боится, и боится серьезно. И это касается непосредственно меня. Но чего? Чтобы на меня вновь не набросилась Соня? Может быть. А может. А может, она боится, чтобы я не убежал в открытое окно?

Я демонстративно приподнялся и подал корпус в сторону окна и тут же заметил, как стала подниматься и Татьяна Александровна. Я сел обратно на стул. Так и есть, она очень сильно хочет, чтобы я оставался в доме. Бежать! Отсюда просто необходимо как можно быстрее бежать!

– Татьяна Александровна, а прочитайте, пожалуйста, стихотворение, которое было написано Анилегной для моей мамы.

– У меня его нет, Витенька.

– Ну, а о чем там говорилось?

– Я не знаю, Витенька, твоя мама никогда мне его не показывала.

– А вы просили ее?

– Просила. И Анилегну просила потом уже рассказать, что она ей написала.

– И что Анилегна говорила?

– Сказала, что сама узнаю, когда время пробьет.

– Угу. Понятно.

Неожиданно я почувствовал, что меня со страшной силой стало клонить ко сну. Голова стала тяжелеть, а веки сами по себе слипаться. Я резко тряхнул головой, но сон согнал лишь на несколько мгновений. Такого у меня еще не было.

– Ты устал, Витенька, что мы все разговоры да разговоры. Давай я тебе постелю, – и Татьяна Александровна вновь стала приподниматься.

– Погодите, давайте еще немного поговорим. Минут пятнадцать-двадцать, если вы, конечно, не против? – Татьяна Александровна замерла в нерешительности. – А затем я у вас лягу спать, хорошо?

– Конечно, Витенька, – и Обухова вновь примостилась на стуле, но уже не так удобно, а как-то ближе к краю. Теперь она посмотрела украдкой на часы, а затем вновь краем глаза покосилась на проем разбитого окна.

Нас по-прежнему разделял стол, а до окна мне было не больше трех метров, правда, если прыгать в него, надо будет быстро подтянуться на подоконнике, а он здесь весьма высокий. Все осложнялось тем, что меня чудовищно тянуло в сон. Глаза мои вновь начали слипаться, а голова казалась просто какой-то невероятно тяжелой. Да и все тело быстро становилось ватным. Эта тварь мне подсыпала снотворного. Дальше медлить было нельзя.

– Димка, это ты?! – я расплылся в улыбке и вскочил со стула, смотря в дверной проем кухни.

Обухова тоже вскочила со стула и растерянно, ничего не понимающим взглядом тоже стала смотреть на кухню. Там никого не было. В этот же момент я двумя прыжками подбежал к подоконнику и попытался на него вскочить.

С первой попытки у меня не получилось, руки совсем не слушались.

В этот же миг за моей спиной раздался жуткий крик:

– Не уйде-е-е-ешь!!!

Сзади раздался грохот падающих стульев и тяжелое дыхание приближающейся Обуховой. Оглядываться я не стал. Ногой с трудом нащупал батарею и, упершись в нее, подтянулся на подоконнике и тут же попытался сигануть в окно, выставив вперед руки. Сделал я это как-то нерешительно, на подоконнике было полно битого стекла, и я не хотел порезать руки. В это же время я почувствовал, что в мою ногу вцепились две руки, которые потянули меня обратно в комнату.

– Назад, гаденыш, не уйдешь!

Голос Обуховой узнавался с трудом, в нем было столько ненависти и ярости, что я из последних сил уцепился за оконную раму и второй ногой ударил ее по лицу. Удар получился не сильным, но, похоже, болезненным, по крайней мере, я почувствовал, что хватка немного ослабла. Я еще раз дернул ногу и, как только окончательно освободился, выпрыгнул в окно. Упал я на куст крыжовника, расцарапав окончательно и так окровавленные руки. Досталось и лицу. Свежий воздух и очередная порция боли на некоторое время отогнали сон и общее бессилие организма.

Я поднялся и огляделся. Вокруг меня была сплошная темень. Свет на землю падал только из двух окон за моей спиной. Чтобы выбежать на улицу Гагарина, откуда я, собственно, и пришел, нужно было обежать дом по периметру, а возле входной двери меня может ждать Обухова. Поэтому я двинулся по огороду к высокому черному забору. Каждый шаг мне давался все с большим трудом, да к тому же еще земля была мокрой. Уже возле самого забора я оглянулся на крик. В оконном проеме виднелся силуэт сгорбленной Обуховой.

– Соня! Дитя ночи! Не дай ему уйти! Твое время пришло! Соня, спаси Диму!

В тот же миг мое внимание привлекло что-то около беседки. Мне показалось, что там мелькнула белая ночнушка. Соня возле беседки! Слава богу, что я не стал бежать на Гагарина! Я заторопился к забору и через несколько секунд был уже возле него. Сил у меня почти не осталось. Меня так клонило в сон, что хотелось завалиться прямо в огороде под забором, и пусть со мной делают, что хотят. Я действительно стал оседать, быстро засыпая, похоже, снотворное вступало в полную силу.

«Сыночек!!! Не спи!!!» – в голове у меня громом раздался голос мамы. На некоторое время я взбодрился, поняв, что это мой самый последний резерв. Меня хватит еще на несколько минут. Я приподнялся и обхватил руками пару досок забора. Он был слишком высоким, мне его не перелезть. Не хватит даже сил, чтобы подтянуться. Неожиданно одна доска пошла в сторону. Забор оказался слишком старым, все гвозди в нем давно были прогнившими, поэтому даже совершенно обессилевшему человеку удалось бы раздвинуть доски. За ними я увидел небольшие деревья, похоже, это были яблони, а еще чуть дальше массивное двухэтажное здание. Это был или детский сад, или школа, впрочем, мне было безразлично.

За спиной, где-то посреди огорода, раздалось шуршание, а затем и шипение:

– Ви-итя-я… Где-е ты-ы?

Спутать было невозможно, это была Соня. Необходимо было торопиться, но в таком состоянии я никуда от нее убежать не мог. И тем не менее не ждать же ее под забором? Я раздвинул доски в заборе еще шире, чтобы можно было пролезть, и уже просунул голову, как вдруг остановился. А какого черта?

Я снял пуловер, свернул его в комок и забросил со всех сил в сад, как можно ближе к тому двухэтажному зданию. Дырку в заборе оставил чуть меньше, но все равно не закрыл, чтобы был виден проем. Затем встал на корточки и пополз вдоль забора к обуховскому сараю. Без пуловера стало чертовски холодно, и это дало возможность еще немного отогнать от себя сон. Хотя приятного было мало. Я дополз до кустов смородины, лег прямо в здоровенную лужу и стал выжидать.

Время шло безумно медленно, я весь дрожал от холода, у меня ныло тело и по-прежнему хотелось спать, даже в грязной холодной луже. У дырки в заборе никто не появлялся и ничего не происходило. Я уже хотел выбраться из лужи, как вдруг краем глаза уловил белый силуэт. Буквально в трех-четырех метрах левее меня из-за моей спины выбрела Соня и, тихо шурша ногами и по-прежнему почти их не переставляя, медленно прошла мимо меня. Мое сердце бешено забилось. Соня сразу за моим кустом свернула вплотную к забору и стала вглядываться в темноте в каждую кочку на земле. Снова раздалось шипение, тварь была недовольна результатами поиска.

Наконец она дошла до дырки в заборе, и ее шипение стало еще более яростным:

– Не уй-йде-ешь…

Костлявые руки Сони отодвинули чуть шире доски, и чудовище прошмыгнуло за забор в сад.

Мне следовало выбираться из лужи, здесь было небезопасно. В любой момент Соня или мать Димки могли оказаться в саду. Весь грязный и продрогший, я, по-прежнему на корточках, прошмыгнул под навес к сараю – встать в полный рост сил уже не было. Огляделся. Слева от сарая стоял покосившийся туалет, возле него, судя по железной изгороди, был курятник. Туда лезть точно не стоило, кудахтанье кур может меня выдать.

В это время за забором вновь раздалось шипение и до меня донеслось протяжное «Ви-итя-я». Похоже, Соня нашла мой пуловер. Следовало торопиться. Я продолжил осмотр. Сразу за курятником начинался сам сарай, так как все остальное было только пристройкой к нему. Под навесом я увидел три двери. Последняя, самая дальняя, больше всего походила на душевую, поэтому отпадала сразу. Необходимо выбрать из двух дверей одну, потому что сил осмотреть все у меня просто не оставалось.

А теперь, похоже, не оставалось еще и времени. За моей спиной зажегся мощный ручной фонарик, и я еле успел пригнуться. Возле дома стояла Татьяна Александровна и фонарем обводила своды сарая.

– Витенька, мальчик. Выходи, не бойся. Ты ведь не хочешь попасть в руки Сони?

Обухова по выбитой дорожке направилась к сараю, параллельно светя фонарем и на огород. Тропинка заканчивалась прямо напротив первой двери в сарай, которая просвечивалась, поэтому выбора у меня уже не было. Я пополз к единственно оставшейся для меня второй двери. На ней я увидел огромный амбарный замок, и меня охватило отчаяние. Но тут же оно сменилось надеждой – замок висел только на петлях двери, дверь фактически была открытой. Я ухватился за ручку. и не смог открыть дверь! Эта чертова дверь совершенно не поддавалась! Приближался шум шагов. Я прошмыгнул за трухлявую третью дверь в сарае и действительно оказался в маленькой кабинке душевой. Путь для меня оказался отрезанным, я загнал себя в тупик.

Через толстые щели душевой я увидел сначала яркий свет, а затем и силуэт Татьяны Александровны. В этом ярком свете он мне показался особенно зловещим. Обухова подошла к туалету и открыла дверь. Затем осветила курятник. Наконец она направилась к самому сараю. Открыла первую дверь и очень тщательно осветила все помещение. Похоже, оно было небольшим, так как она не заходила вовнутрь. Затем подошла ко второй двери. Потянула ручку, затем дернула ее сильнее, и только с третьей попытки ей удалось открыть дверь настежь. Во вторую дверь она уже вошла, видимо, там было где спрятаться. Послышался звон банок и скрежет передвигаемой мебели. У меня бешено забилось сердце. Обуховой оставалось проверить только душевую.

В этот момент под навесом раздалось шипение. Тут же из комнаты с фонарем вышла мать Димки и направила фонарь в сторону Сони, та зашипела еще больше.

– Ты нашла его?

– О-он в де-етски-ий са-ад убе-ежа-ал…

– Дура безмозглая! Он не мог никуда убежать, я его лошадиной дозой снотворного напоила. Он сейчас где-то в кустах спит, иди и найди его!

– Я на-ашла-а во-от э-это-о… – и Соня протянула Татьяне Александровне мой некогда белый пуловер.

Татьяна Александровна взяла пуловер в руки.

– Где ты его нашла?

– В са-аду-у…

– Так чего ты, дура, вернулась сюда, а не продолжила поиски?! Ты хочешь, чтобы мой сын вернулся?! Или ты хочешь вернуться к нему обратно?!

На крики Димкиной матери раздалось очередное злобное шипение.

– Пошипи мне, тварь тупая! Пошли, мразь, в сад, и поживее иди, гниль мертвая! Не найдем Лескова сегодня, отправлю тебя туда, откуда вытащила!

Они обе направились к забору, как вдруг Обухова остановилась и посветила в сторону душевой фонарем.

– Я осмо-отре-ела-а сара-ай с само-ого на-ачала-а… Та-ам его-о не-ет.

В этот момент я стал терять сознание от напряжения. Наконец Обухова прекратила светить в сторону душевой и, развернувшись, пошла с Соней к дыре в заборе. Самое главное, Димкина мать не закрыла вторую дверь в сарае! Как только они скрылись из виду, я выполз из душевой и дополз до второй двери. Я залез в помещение, пол был каменный и холодный. Рядом что-то запищало. Сраные мыши. А может, и крыса. Я достал из кармана мобильный. Впервые я с радостью отметил наличие на мобильном телефоне чехла. Иначе он должен был бы уже после всех луж полететь ко всем чертям.

Я осветил помещение. Оно было небольшим, к тому же заставленным всякой рухлядью. Скорее всего, это была мастерская. Помимо двух столов здесь стоял громадный шкаф, какая-то старая советская стиральная машина, которая занимала кучу места, несколько стульев и огромное количество стеклянных банок. На столах и полках были тиски, море отверток, плоскогубцев и другого подобного барахла. Но, самое досадное, здесь совершенно негде было спрятаться. Я уже почти засыпал, а в эту мастерскую мать Димки зайдет еще минимум раз, хотя бы для того, чтобы закрыть дверь.

Я начал пятиться, решив заползти как можно дальше в огород и упасть где-нибудь в кустах, как наткнулся ногой на стремянку. Посветив вверх, я увидел, что здесь есть чердак. И вход находится как раз под стремянкой, ее даже не надо было передвигать. Оставался только один пустяк – взобраться по лестнице наверх. Я облокотился о лестницу и поднялся во весь рост. Голова закружилась, в глазах поплыли черные круги. Я сделал первый шаг, а затем и второй. Руки сильно дрожали, но если я сейчас упаду, то сил подняться второй раз уже не будет. Всего я насчитал на стремянке шесть ступенек, значит, оставалось сделать еще четыре шага. Третий и четвертый получилось сделать одним махом, но затем лестница начала шататься. Стремянка была не расставлена, а просто упиралась в шкаф, поэтому держать равновесие было тяжело. Наконец я сделал еще один шаг, но дотянуться до чердачной крышки все еще не мог, потолок был высокий. Оставалось сделать последний шаг, но нужно было держаться за шкаф двумя руками, иначе я точно упаду. Я положил мобильный обратно в джинсы, и мастерская погрузилась в темноту. Я сделал последний шаг и уперся руками в деревянную крышку чердака. На удивление, она поддалась легко, и я отодвинул ее в сторону. Оставалось самое последнее, но и почти невозможное. Мне нужно было подтянуть почти все тело в чердачный проем. Став на самом верху стремянки на цыпочки, я просунул как можно дальше руки в чердачный проем и нащупал какой-то металлический штекер. Я дернул его несколько раз, похоже, он был прибит намертво, а потому его можно использовать в качестве упора. Набрав воздуха в легкие, я со всей оставшейся силы оттолкнулся от стремянки и с помощью штекера подтянул почти треть тела в чердачный проем. Теперь нужно было действовать очень быстро. Силы начали стремительно меня покидать, поэтому я или смогу полностью просунуться на чердак, или упаду на пол, где меня найдут эти обуховские твари. Извиваясь как змея, я еще раз подтянулся и, наконец, просунулся уже до пояса. Дело было сделано! Совершив последнее усилие, я полностью пролез на чердак и, повернувшись, задвинул за собой крышку.

Теперь больше всего на свете мне хотелось просто отключиться. Но нужна была хотя бы еще минута. Я достал мобильный и осветил чердак, он показался мне огромным. Видимо, его площадь распространялась над всем сараем. Осматривать весь чердак времени и сил у меня уже не было, поэтому я пополз в первую попавшуюся сторону, как можно дальше от проема. По дороге мне попадались какие-то старые игрушки, древняя обувь, затем пошли банки, и, наконец, я дополз до каких-то мешков с чем-то мягким. Судя по запаху, в них скорее всего было сено. Я залез за первые два мешка и нащупал рукой протертое и колючее старое одеяло. Натянув его на себя, я услышал, как в кармане у меня запищал телефон. Но достать из кармана мобильный у меня уже не было сил. Я закрыл глаза и провалился в сон.