Читать книгу Пиарщики снова пишут (сборник) - Группа авторов - Страница 9

Если верить книжкам, в старину на мусульманском Востоке даже приветствовали фразой «О, почтенный знаток сорока радостей жизни!». Однако Андрей мало верил книжным словам, зато некоторые из них просто любил. Вот и арабское слово «кейф», нежное и сладкое как инжир, хоть и огрубевшее в разных жаргонах, все равно волновало его больше, чем цветистые обороты из «Тысячи и одной ночи», где смерть называли не иначе, чем «Разрушительницей наслаждений» или «Разлучницей свиданий».

Глядя на мир рассеянным невидящим взглядом, Андрей нельзя сказать, что усердно кейфовал. Он флегматично поглощал лагман и шурпу, отказывался от кумыса и с наслаждением пил зеленый чай со свежим инжиром, ведь далее в его жизни будут только сухофрукты.

Когда Андрею исполнилось восемнадцать лет, он сформулировал афоризм «мудрец знает, когда может позволить себе безумства». Получалось, что в юности он, как и многие, был стихийным эпикурейцем, поскольку, сам того не ведая, несколько упрощенно повторил эпикурейский принцип «разумного усмотрения мудреца».

Вообще многие философы от Будды до Шопенгауэра утверждали, что мы рождены не для счастья. Но даже если бы они были правы, их вывод не противоречит стремлению к регулярному кейфу. «Наслаждайся счастьем так же как те, кто живет для счастья. Уважай жизнь так же как те, кто жаждет ее» – вот парадоксальный принцип индийских йогов, один из немногих, засевший в памяти Андрея еще с юности.

Вступив на одно из пространств, открытых наслаждению, Андрей вспомнил, что недаром тысячу лет назад арабским поэтам казалось, что любовь и вино – единственное, чем можно одолеть бренность человеческого существования, и к этим темам можно свести всю жизнелюбивую поэзию Востока. «Я знаю время – западня, и смерть там ждет меня, но наслажденьям предаюсь, как будто вечен я», – продекламировал он мысленно строки Абу Нуваса…

Всякие такие мысли возникали в голове Андрея, когда он в последний раз в жизни лежал на камне для живота в маленькой восточной бане. Если в русской парной думать практически невозможно, то эта баня позволяла даже вспоминать стихотворные строки. «Но если средневековый арабский поэт всегда восхваляет, надо ли на пороге смерти рассуждать о сорока радостях жизни с интонацией бухарского собирателя историй?», – Андрей с ненужной резкостью оторвал живот от теплого камня. Встал и подумал: «Вот и все – теперь начинаю подкрадываться к местам, где пиздец»…

Купленная по дешевке киргизская лошадь везла его все выше и выше. Она самостоятельно без седока переправлялась через горные реки, инстинктивно раскорячивая копыта против течения. И Андрей пока здорово экономил силы.

Здесь на Тянь – Шане снежные горы начинались не так, как на Кавказе – нет с трех, а лишь с четырех тыс. метров. В первый день, когда альпинист – смертник и его маленькая лошадка поехали по сплошным снежным полям, Андрей спешился, остановился и пропел, имея внутри себя некую испанскую аккомпанирующую музыку: «Смерть в белых одеждах в белых горах. Смерть в белых одеждах в белых горах…». Это был его ответ «апельсиновой роще старой».

Но еще до того, как он ощутил ледяное дыхание, нет не смерти – ледника Иныльчек, с ним стало происходить такое, о чем стоит рассказать.