Читать книгу Он летает под аплодисменты - Группа авторов - Страница 6

Часть первая
Глава V
Лидия испытывает незнакомые ощущения

Оглавление

– Ну, милая, ну, попробуй сделать то, что советовал доктор Ман! Расслабься, прислушайся к своим ощущениям. Он предлагал неможко вывернуть наружу ступни и колени. Пожалуйста! – Збигнев Збарски лежал на жене. Он заботливо подоткнул пуховое одеяло, чтобы противный холодный воздух не проник к ее вечно тревожащемуся телу. И успел вовремя сдвинуть с пяток краешек – а то она «ими задыхалась». И… Да разве сложно для любящего человека производить все эти милые ухищрения? – Подумай, детка, о чем-нибудь приятном, – нежно ворковал он на ухо Лидии, целуя ее белое плечо, ухо, жесткие волосы. И, опираясь на руки, пытался удержать свой вес в воздухе. Однако на этот раз фокус не удался. Его обожаемая Лидия заныла:

– Ты так давишь, что у меня начинается клаустрофобия! Ах, боже, я сейчас задохнусь, – она принялась глотать ртом воздух. – Скорей отодвинься! Скорей же!

Збышек откинулся на подушку. И приказал себе сохранять спокойствие. В сущности, он был очень уравновешенным человеком. Среди мятых простыней он нащупал журнал – любимый Лидией «Вестник домашнего спирита» – и стал обмахивать жену. Безмятежность – его девиз. Только так можно пережить будни его неги. Неги страсти.

Лидия тяжело дышала, широко открыв рот. Но, увидев кроткую улыбку мужа, тут же почувствовала себя виноватой.

– Ну, прости меня. Давай попробуем еще раз. Я готова. Только не дави, ладно? Ты же мой любимый…

– Давай! – как ни в чем не бывало сговорчиво отозвался Збышек, и через мгновение два тела, соединившись, уже опять мерно покачивались. Збышека подхватила волна наслаждения, и он отдался ей и плыл, и доверчиво целовал мягкую шею, пахнущую любимым фиалковым запахом, и…

– Как ты громко дышишь! – буркнула Лидия. – Так о чем же приятном думать?

– Подумай, о чем мне давеча рассказывала – о хризантемах в лунном свете. Ведь тебе было приятно на них смотреть? Ты сама говорила, что так и таяла. А? – с надеждой спросил он. И попытался возобновить свой сладостный путь, пока волна не остыла.

– Хризантемы… – задумчиво повторила Лидия, и действительно что-то в ней ослабло, она откинула голову, взгляд ее из тревожного сделался задумчивым, рука поглаживала слегка вспотевшую раскачивающуюся мужнину спину. – Ах, дорогой, все равно я никак не могу сосредоточиться. Ничего не получится! Никакого оргазмуса не будет. Да и какая от него польза для моих нервов, не понимаю!

– Получится… получится, – задыхался Збышек. «Если сейчас капнет слеза, пиши пропало! Но, может быть, обойдется», – мелькнула мысль в его затуманенной голове, а сладкий жар неостановимо гнал к волшебным мгновеньям. – Ты, моя радость, – голос растаял, и слова превратились в стон.

Через минуту он спохватился и уже смотрел Лидии в глаза, и целовал их, и благодарил Создателя за то, что слезы все-таки не потекли по ее знаменитым щекам. Маневр с хризантемой! Получилось!

– Однако, детка, это действительно очень полезно для нервов. – Збарски привлек к себе надувшуюся жену. – Доктор Манн – светило. Мы должны следовать его методике и делать все упражнения, которые он рекомендовал. Давай еще раз прочтем список.

Збгнев понял, что со списком немножко переборщил и слез не миновать, но было поздно. Скоро он уже вытирал мокрое плечо краешком простыни и наливал минеральную воду в хрустальный стаканчик.

– Я ничего не чувствую, ничего не чувствую, ничего! – в отчаянии шептала Лидия.

– Пожалуйста, успокойся, детка. Найдем другого доктора. Если ты не устала, позволь мне… – он нырнул под одеяло.

– Ах, нет-нет, устала! Ты даже не представляешь, как я устала! Лучше капли, – белая рука указала на шеренгу флаконов. – Не те. Вот эти, да!

По комнате разлился запах лаванды и апельсинового масла.

– Это успокоительный сбор номер три? Что написано на сигнатуре, милый?


Утром Лидия выехала из дома в растрепанных чувствах. Растерянность владела ею уже несколько дней и даже отчасти победила панические атаки. Раньше она просыпалась ночью в одно мгновение, будто от укола, и ее охватывал тихий ужас, в полусне казавшийся серым туманом, где пряталось чудовище. Страх находил себе разные причины: вдруг на съемках порвется платье или рухнет декорация, или… – этой мысли Лидия не подпускала, обороняясь на расстоянии, – няня Марыси не уследит, и на маленькие белые ручки прольется горячее какао! Нынче же страхи временно уступили грезам, причем непонятного происхождения. Некто невидимый слонялся по ее снам. Некто неслышимый что-то нашептывал. Случались приступы головокружения. А Збышек все свое – про доктора Манна и упражнения! Господи, что интересного в том, чтобы непрестанно ее гладить и жать – казалось бы, можно еще чем-то увлечься, например, коллекционированием картин. Столько художников приезжает в Ялту на вакации! Среди них попадаются весьма недурные. Занял бы и время, и мысли. А он все вьется, вьется вокруг нее, суетится, опекает, кудахчет, как курица, раскидывает над ней крылья, стараясь укрыть от… Лидия задумалась – от чего же? Да от всего. Збышек пытается укрыть ее от всего на свете. Дай ему волю – укутал бы в ватное одеяло и ни на минуту не выпускал из дома. Боится за нее. Смертельно боится. Она ему благодарна. Он ее самый близкий, самый родной человек, но… Но его трепыхания как будто дают право на существование ее страхам, придавая им статус реальности.


Автомобиль – кремового цвета «Бьюик» – нес Лидию вдоль набережной. Она увидела промелькнувшую знакомую вывеску и успела подумать, что пора наведаться к спиритичке фрау Дагмар, у которой старалась бывать не реже, чем раз в неделю. Но машина свернула в маленькую улочку, едва протиснулась меж стен старых домов и лавок зеленщиков, в неположенном месте пересекла торговую авеню – и вот шофер уже подруливал к театру, где Лидия предполагала встретиться с писателем, у которого студия покупала для постановки новую повесть «Строгий дедушка», – с господином Олешей.

– Лидия Павловна, смотрите, что происходит. Не знаю, право слово, как вас удачнее высадить, – озадаченно сказал шофер, указывая на скопление юных особ, запрудивших пространство перед входом. Автомобиль медленно продвигался сквозь толпу. Лица девушек – одно посмазливей, другое пострашней, – были устремлены к двери, из которой на мгновение высунулась вихрастая юная мордашка и провизжала:

– Пожалуйста, барышни, с шестидесятого по девяностый номер!

Лидия вжалась в сиденье, надвинула поглубже шляпку и опустила вуаль – толпы она боялась. Однако ее разбирало любопытство. И вопрос: как все-таки войти в театр – не сквозь же строй алчущих девиц? Шофер между тем ловко вывернул руль и подъехал к служебному входу. На звук клаксона выглянул дворник и, узнав «слезы нации», как назвала недавно столичная газета Лидию Збарски, поспешил открыть ворота. Машина въехала во двор, и ворота стремительно закрылись – покуда девицы не успели подвергнуть их атаке.

– У нас тут пробы к новому представлению. Алексей Никитич говорит – «музыкальное предприятие». Такого еще не бывало. Уж не знаем, куда девать девчушек – налетели чисто мошкара! Который час гоняют бедолаг! – приговаривал дворник, помогая Лидии вылезти из автомобиля. Лидия подняла брови. Музыкальное предприятие? С таким размахом? Что сие значит, любопытно… – Пожалуйте роспись для малолетней дочери. Осчастливите-с! – и он протянул Лидии, вытащив из кармана фартука, сомнительный клочок газеты, сложенный в несколько раз. Это оказалось ее фото из «Солнечной бури» – с ложбинкой через весь лоб от газетного сгиба. Перечеркнув соседствующее известие о перелете отважной крестьянки на воздушном шаре через озеро Селигер, Лидия расписалась на боку шара.

Быстрыми шагами она прошла в театр. В холле первого этажа никого не оказалось, и, постояв секунду в раздумье, Лидия зашла в ложу. Этот театр она не любила. Всякий раз, увидав пасти сказочных зверей на шелку, она с содроганием представляла, как существо с липкими желтыми глазами нападает на несчастную владелицу этого странного дома и как горюет ее неутешный муж. Еще сильнее ее передергивало от воспоминаний о том, как она была осмеяна на этой сцене. Ей дали роль Джульетты – и едва она начала произносить скачущие строчки своим басовитым голосом, режиссер разразился омерзительным смехом. И хохотал, мерзавец, пока она не выбежала вон из зала по той ковровой дорожке. Это случилось десять лет назад. Они со Збышеком только приехали в Ялту после свадьбы. Он получил хорошее место в Крымском отделении своего банка. Она же, прослушав в Москве несколько лекций на курсах Художественного театра и попытавшись войти в труппу Малого, пришла в местный городской театр. И сразу же… Сразу… Лидию передернуло. Сколько лет она рыдала, вспоминая об этом позоре! Сколько лет отказывалась считать себя актрисой!

Все изменилось, когда на черноморских берегах вырос студийный город «Новый Парадиз». Синема не говорит! Никто не услышит ее голоса! Какое счастье! Лидия робко отнесла свои фотографии в студийную картотеку. Скоро ее вызвали для съемок в массовке. Збышек не возражал – пусть делает что хочет, лишь бы не лила слезы. Ведь это увлечение – ничего больше. В массовке Лидия пробыла с год. До тех пор пока камера случайно не выхватила крупным планом ее лицо. Снимали сцену похорон, и статистам велено было рыдать и заламывать руки. Лицо Лидии было искажено такой страстной и искренней мукой, что режиссер, просматривая рабочие материалы, присвистнул:

– Кто такая? Быстро досье!

Лидию извлекли из небытия. Еще через год ее уже называли «дивой». И никто не догадывался, что мука, написанная на лице «божественной Збарски», была вовсе не игрой, а его истинным выражением.

С трудом отогнав воспоминания, Лидия оглядела зал: одиноко горит лампочка у режиссерского пульта, однако за столом никого нет. Она перевела взгляд на сцену. Там топталось десятка два разномастно одетых танцовщиц. Кто – в репетиционных шароварах, кто – в нарядах из старых спектаклей, две – в балетных пачках. Какой-то человек, чуть прихрамывая, вошел в зал с бокового входа, уселся в режиссерское кресло и взмахнул рукой – начинаем! Раздались звуки фортепьяно – и весь выводок девиц понесся из одного угла сцены в другой, как будто включили ветродуй.

Человек в режиссерском кресле хлопнул в ладоши, перекрыв пианиста. Наступила тишина.

– Не так! – раздался оглушительный рык.

«Знает акустику, чертяка!» – подумал концертмейстер. Слова были внятно слышны повсюду – от колосников до пыльных кресел четвертого яруса.

– Девушкам разбиться на четверки! – последовал жесткий приказ, сопровождающийся резкой отмашкой, будто режиссер разрезал шеренгу танцовщиц на части. – В три ряда. Лишние за кулисы. Задний ряд на авансцену! – раздавалось из темноты зала. Сполох спички, красный краешек затлевшей сигареты… Но кто это? Голос… Чем-то он показался Лидии знакомым.

Девушки рядами выстроились на сцене. Режиссер встал с кресла, запрыгнул на сцену, прошелся взад-вперед, грубовато тыча линейкой кому в колено, кому в плечо, и наконец кивнул пианисту. Тот легко обрушил бравурный пассаж. Девчушки заскакали.

– Стоп, стоп! – снова раздался крик. – Вот вы, лебединое озерцо, – он обратился к крайней девушке в балетной пачке и мужском свитере. – Если вы, милая, предполагаете и дальше так жеманиться, то мы можем вас буфетчицей устроить. Будете заведовать ватрушками и помыкать кренделями. Хотите?

Балерина замерла.

– А вы, красные шаровары, – продолжал режиссер. – Слушайте фортепиано, а не свой внутренний голос. У вас там сумасшедший авангардист такты отбивает. – «Штаны» моргнули, чтобы спрятать испуганную слезу. – С четвертого такта еще раз – и пусть первая и вторая линии поменяются местами! – гаркнул режиссер. – Да что ж это такое! Вас не учили, что во время танца надо поднимать ноги? Резче! Резче! Выше!

– Может, вы сами покажете? – раздался из заднего ряда дерзкий голосок.

– Увы! – режиссер постучал линейкой по своей правой ноге.

– А что у вас с ногой? – не унимался голосок.

– Война, – коротко бросил режиссер.

Теперь он снова переместился в кресло и принялся перебирать листы с актерскими резюме. Поблескивала эмульсия фотографий на анкетах.

– «Красные шаровары», вы где раньше танцевали? Нет-нет, не останавливайтесь и, если можно, напойте нам ответ.

– В а-ант-репри-изе Салтыко-о-ова ле-етом в Се-вас-то-по-ле, – послушно пропели «штаны».

– Вот это чудесно! – зааплодировал сумасшедший режиссер. – «Зеленое трико», а вас откуда принесло? Пойте, милая!

– Ва-арье-те в Ха-арь-ко-ве!

– Дивно! «Черная пачка»? Не молчите, Одиллия!

– Шко-ола Одо-до-до-евцой! – пропела «пачка».

– И где же?

– В Си-си-симферо-роро-поле!

Прихрамывая, режиссер снова поднялся на сцену. Захватил кулаком фортепьянную трель. Наступила тишина. Все глаза выжидательно уставились на него.

– Дорогуши, кто-нибудь из вас когда-нибудь посещал музеумы?

Девушки потупили взоры. «Пачка» – не черная, а белая – помахала приветственно ладошкой: «Я!» Два вьюна в спортивных трико подняли руки.

– Портрет такой толстушки – мадам Самари – из коллекции господ Морозовых не видали, случайно? Жанна Самар, актриса, сидит вполоборота и едва улыбается – вся розовая, и каждым лепестком платья и улыбки притягивает к себе взгляды. Это полотно, милые дамы, зрители вдыхают, как цветок, как розу или даже, с позволения сказать, пион! Вдыхают! – режиссер явно вошел во вкус, и ему импонировало, что он так легко завладел аудиторией.

Девушки распрямили спины и приподняли подбородки – им показалось, что рассказ каким-то образом связан с ними.

– Вы, дорогуши, должны ласкать взгляды зрителей. Идеальное владение чечеткой и пируэтами пасадобля – само собой. Но тешить взгляд – вот где хитрость. Вот вы, – он остановился перед худенькой стриженой брюнеткой в шерстяных чулках и длинной мужской рубашке. – Вас когда-нибудь нежили? Вы знаете, что это такое? – слова его гулко раздавались в тишине.

Девушка вспыхнула.

Лидия, зачарованная «спектаклем», откинулась на спинку кресла.

– Понятно, – заметил режиссер. – Следующая. Ну, а вы знаете, что такое нежить и тешить? – обратился он к полногрудой особе в цветастом балахоне.

– Знаю, – неожиданно твердо ответила та. И повторила с вызовом: – Знаю! – Возникла пауза. Пианист простучал несколько нот в верхней октаве: соль-ля-си – си-ля-соль, вверх-вниз. Обычный трюк, чтобы снять напряжение на сцене.

– Кузнечик? Серафима по прозвищу Кузнечик? – выдохнул вдруг режиссер. И сразу пошел в атаку. – Ты, ветреная, сбежала от меня к Провоторову! Бросила в океяне тоски! Я, как дурак, мотался по всему Харькову и чуть не убил Мамашу Кло, которая скрывала, где ты! Неверная!

– Прошло десять лет, – улыбнулась Серафима по прозвищу Кузнечик, страшно довольная вызванной реакцией и тем, что оказалась в центре внимания.

– Десять лет! – ахнул режиссер, сжал голову руками и упал как подкошенный. Пауза. Пауза длится. Одетта и Одиллия неуверенно зааплодировали. Аплодисменты подхватили – и хлопки радостно понеслись над сценой. Режиссер встал и поклонился.

– Спасибо, дорогие. Тогда попробуем фокстрот?

Девушки закивали. Пианист приосанился. Режиссер на секунду приостановился на краю сцены, будто зал, темный и тихий, загипнотизировал его. Вдруг вспыхнул луч прожектора и, неподконтрольный осветителю, запрыгал по сцене, выхватывая то чей-то растерянный взгляд, то кусок декорации, то разношенные туфли. Скользнул по лицу режиссера – и замер. Вместо того чтобы отмахнуться, тот поднял подбородок и прикрыл глаза, жмурясь и греясь, словно в солнечном свете. Ведь он родился практически за кулисами! Он, крошка Визг, топал по дощатому полу с погремушкой – мешал актерам и выводил из себя родителей. Лет до пяти он был уверен, что за краем сцены – обрыв, там плещется гулкое темное море: так мама хитрила, чтобы он не свалился в зал во время репетиций.

Он стоял, с наслаждением подставляя лицо свету и медленно поворачиваясь вслед за движением прожектора до тех пор, пока полностью не открылся Лидии. И, вздрогнув, она наконец узнала его. Дерзкий флибустьер, который пристал к ней на празднике в парке. А теперь по его надменной физиономии бродит нежная улыбка. И его рассказ про лепестки пиона и про то, как танец нужно вдыхать, словно цветок… Лидия едва слышно охнула. Пальцы ее бродили по губам, шее, теребили серебряный медальон на груди. Луч прожектора погас так же неожиданно, как зажегся. Фокстрот сменился танго, тягучая мелодия которого то и дело прерывалась неожиданными акцентами. «Акцент! Акцент! Взлет! Открыться!» – голос «флибустьера» звучал приглушенно, все происходящее на сцене уплывало, таяло. Пальцы Лидии бродили по шелку платья, цвет которого всегда казался ей калейдоскопом солнечных зайчиков, сполохом лепестков, перемешанных в солнечном свете и сметане. Ах! – выдохнула она, и теплая волна разлилась по телу. «Нега, услада, утеха – дайте, дамы, конфетные улыбки, и фокус будет сделан!» – «флибустьер» из темноты зала дразнил, но она не понимала слов. Лепестки растаяли – и она вместе с ними. «Бог мой, что же это…» – шепотом простонала Лидия.

Через несколько минут, как в тумане, преодолев фойе, она спряталась в автомобиле.

– Откройте окно, пожалуйста, и скорей домой, – прошептала Лидия шоферу, напрочь забыв о назначенной встрече с писателем.

Он летает под аплодисменты

Подняться наверх