Читать книгу Миноносец. ГРУ Петра Великого - Константин Радов - Страница 4

Село Бекташево принадлежало когда-то потомкам ногайского мурзы, взятого в плен при Иоанне Васильевиче, избравшего царскую службу и отличившегося в Ливонии. Судьбе угодно было, чтобы последний в роду пал под Азовом, в походе на бывших соплеменников. По смерти вдовы выморочное имение взято было на государя и досталось мне.

Впрочем, объявлялись как-то с предложениями о выкупе села родичи прежнего владельца по боковой линии. Быв испомещены в Романовском уезде, где много служилых татар, они еще в начале правления Петра, после полутора веков службы России, пребывали в магометанской вере. Царю был донос, что помещики-татары ругаются над православием. Он предложил на выбор: креститься либо отдать имение в казну и перейти на денежное жалованье. Представьте, как мало доверия к финансовой состоятельности государя оказали его верные слуги: на жалованье ни один не пошел. Честно говоря, не разглядел в них разницы с прочими дворянами.

Продавать имение я не стал, хотя не получал с него ни копейки, зато все молодые ребята, кроме совсем негодных, отправлялись в Тулу на оружейный завод. Часть спилась с кругу, часть разбежалась – но десятка три вышли в настоящие мастеровые. А пятеро лучших учились в Навигацкой школе и глядели прямо в инженеры. Когда городским жителям случалось навестить родню, девки пялились на них во все глаза, младшие братья упрашивали взять с собою и даже матери, провожая, уже не выли, как по покойнику. Деревня смирилась со своей судьбой и, в общем, меня слушалась. Не то что новопожалованная, которую посетил неделей раньше.

Там, собственно, была не одна деревня, а как бы не целая дюжина, чуть не половина волости. Посему вместо мирского схода я собрал для разговора выборных старшин, по двое от поселения. Обычно такие люди рассудительнее толпы.

Но тут мужицкое упрямство взыграло. Не знаю почему, может, владелец показался недостаточно грозным? Тощий, бледный и хромой – что из него за помещик!

– Послушайте, почтенные! – Проходя одни и те же рассуждения по третьему кругу, я начал терять терпение. – Вы меня уверяете, что оброки платить не в силах, потому как земли у вас мало, и та неродящая.

– Истинно так, милостивец! Голодною смертью помираем!

– Ты, братец, только не говори, что с голоду опух – на тебе сала, как на кабане. Здесь суглинки да болота, а в Азовской губернии чернозем нетронутый в аршин глубиной и урожай сам-двадцать – обычное дело… Но переселяться, значит, отказываетесь?!

– Помилуй, батюшко! Хоть бы и помереть – да на своей земле!

– Не гневите Господа. Он без людских подсказок решает, когда кого прибрать. А вас еще сто лет здесь оставит, ему такие спорщики на небесах на хрен не нужны. Зато я не оставлю: жалко мне глядеть, какие вы бедные да убогие. Чтоб было кому вас, сирот казанских, призреть – продам деревни к тульским заводам! И мне лучше – а то прибытку никакого…

Елейно-придурковатые выражения сползли со стариковских лиц. Выборные стали переглядываться: а мы, это, не переборщили, братцы? О жизни заводских крестьян слышали всякое – но хорошего мало. Растерянность сменилась испугом:

– Не надо, батюшка! Не хотим к тульским заводам…

– Ладно, будь по-вашему! Не хотите к тульским? Продам к уральским! Что, опять не ладно?! Да на вас, смотрю, не угодишь! – Я обернулся к состоявшему при мне унтеру: – Тимоха! Приказчик демидовский пока еще в уезде, давай-ка седлай коня и дуй за ним! А вы, почтенные, ступайте с Богом!

Опустив головы, старики вышли прочь, чувствуя, что сваляли дурака – не нужно было так прибедняться! Прошло не более получаса, когда робкий стук возвестил возвращение выборных, павших со слезами в ноги:

– Не погуби, боярин! Заплатим без прекословия, колико скажешь! Токмо не отдавай в ту неволю египетскую!

Вернулись старшины не со всех деревень – и ладно. Упрямцы и тугодумы на другой день сменили хозяина. Зачем мне пачкать шпагу усмирением собственных крестьян? У Демидовых заводская стража есть, вот им такие дела впору. С переселением на юг тоже решили. Первыми отправляются охотники, своею волей, во вторую очередь – недоимщики. Переселенцам льгота дается и помощь: хлебом, лесом и земледельческим снарядом. Кто здесь беден, может, там разбогатеет. А справные хозяйства нарушать незачем: если платят вовремя все подати и оброки, сам их не трону и другим не дам.

Когда-то я наивно полагал, что царь рано или поздно перестроит отношения сословий на европейский лад, дав крестьянам свободу от личного рабства и оставив помещикам только землю, в виде военного трофея. Однако в стране, где нет законности, цена свободы невелика. Еще отец государя под страхом кнута запрещал городским жителям записываться в холопы! Громадное большинство крестьян мечтает не о свободе, а о хорошем хозяине. Почему? А вот представьте: заночевала в селе воинская команда с каким-нибудь поручиком во главе. Если у крестьян нет защиты, участь их будет как у жителей вражеской крепости: никакое имущество не останется в безопасности, всем девкам подолы обдерут, а кто посмеет воспротивиться – тому в рыло!

Теперь вообразите, что перед следующим ночлегом лихого поручика встретит у околицы нагло ухмыляющийся мужик: «Тута деревня генерала Страхолюдова, а я прикащик евонный. Тябе, мил человек, чево здеся надо?!» Потом, на вежливую просьбу о пристанище, укажет, что переночевать можно вон в том овине – только, от греха, не курить и огня не разводить. Крупу и муку он готов продать по базарной цене, а насчет курей чтоб и не мечтали – не велено. По деревне зря не шляться, а ежели какая девка на что пожалуется, так поручика самого раком поставят…

Трудных для крестьян ситуаций бывает в русской жизни множество, причем гражданские власти ничуть не более сынов Марса уважают покой и собственность жителей. Бекташевский староста Егор Антипов давно жаловался в письмах на уездных лихоимцев. Пока я путешествовал, новые несчастья приключились.

– Александр Иваныч, благодетель ты наш! Беда с глуздовскими мужиками! Соседи, век бы их не видать! Еще в прошлом годе на поемных лугах наших косцов побили, покалечили, с покоса согнали – а теперь и в Чернореченский лес не пускают, говорят – ихний! Да какой же ихний, когда он спокон веку, от прадедов, наш! А помещик у них Иван Заломаев, лихой человек, злобный и жадный, сам этим всем и верховодит. Как наедут на кого – над бабами охальничают, а мужиков бьют, иной раз и до смерти: брат мой двоюродный Никита от таковых побоев слёг, да потом и помер: нутро ему отбили…

– Погоди, Егор. Давай по порядку. Что, раньше такого безобразия не было?

– Раньше мы бы за себя постояли. А как угодно было твоей милости парней наших в заводскую работу забрать, силы-то и не стало…

Да! Похоже, тут надо поддерживать равновесие, словно меж европейских держав. А я, не подумавши, весь политический баланс нарушил… Значит, мне и исправлять.

– Ну а что же их помещик не на службе? Больной или в нетях сказывается?

– Не ведаю, батюшка! Только дай Боже всякому столько здоровья: то пьянствует, то скачет по округе с подручниками, а уж до баб охоч – такое про него толкуют, что и сказать грешно… И никакого угомона на него нет!

– А с податями у нас чего? На соседа жаловаться – все равно в уезд ехать, надо заодно разобраться.

– Так вот смотри, Александр Иваныч…

В парадном мундире от венского портного и при кавалерии, я без стука распахнул дверь земской избы. Правда, не ногой – нога еще болела. Ландрат Рогожников, исполнявший прежнюю воеводскую должность, встретил гостя с должным почтением и явной опаской, но сдаваться на дискрецию не спешил. На своей почве приказные стоят потверже, чем заезжий генерал.

– Давай-ка, приятель, зови того, кто с моей деревни подворное правит. Староста в возке сидит, пусть сосчитаются. Невместно мне в недоимщиках перед казной ходить!

Бегающие на бледной прыщавой роже глазки выдавали явившегося ярыжку головой; однако вырвать у такого зажатые деньги – все равно что у голодной собаки кость. Пока по башке не стукнешь, не отпустит.

– Господин генерал, у нас все по указам делается! Изволите знать, когда бы я подать взял – сразу бы квитанцию, сиречь отпуск, за то выдал. Обидно, что мужику вы изволите давать больше веры, чем Его Царского Величества служителю…

– Да врет же он, Александр Иваныч! Никаких фитанциев нам сроду не давывали, а денежки за тот год я сам ему в руки вложил, Господь свидетель!

– Ей-богу, господин генерал, ничего сей крестьянин не платил, видно, сам присвоил, тать! Он…

– А ну-ка, постой! Да помолчи, я сказал! Ты, Егор, тоже! Божбу все слышали?! Ландрат, слышал?

Все с недоумением уставились на меня.

– Указ двести третьего года о ложной божбе не забыли еще? Аще кто имя Господне поминает всуе и клянется ложно… Если двое друг против друга побожились – пытать обоих, пока правды не доведаешь, и тому, кто солгал, язык клещами вырвать! У вас палач есть? Сюда его!

Верный Егор с ужасом уставился на хозяина, готового положить его под кнут – но приказный сообразил быстрее. Устоять ему, с нежной кожей, на пытке против жилистого и смолоду битого мужика никак невозможно, прав или не прав. Он бухнулся лбом в немытый пол:

– Все отдам, только помилуйте! Повинную голову меч не сечет, не надо палача!

– Деньги где? Говори, где деньги, собака!

У лихоимца хватило хитрости вымолить себе прощение, да я и не настаивал на жестоких мерах. Врага не обязательно уничтожать, достаточно принудить к капитуляции. Через полчаса он, весь в слезах, откопал в нужнике под порогом горшок с серебром. Рогожников, если и состоял с ним в доле, ни единым жестом себя не выдал. Не пойман – не вор. Теперь можно было вспомнить о соседе.

– Поскольку ты говоришь, что здесь недавно, я тебя, ландрат, за твоих людей не виню. В податях сосчитались, и ладно. Скажи лучше, почему у тебя нетчик по уезду так вольно разгуливает и явным разбоем промышляет? Он что, чей-то брат или сват?

– Так, ваше сиятельство, у меня на весь уезд – дюжина инвалидов, а непокорства много в народе: везде не успеть!

– А везде и не надо. Одного такого скрути – сразу увидишь, как у других непокорства убудет. Построй своих инвалидов на площади.

Сделав инспекцию уездному войску во главе с капралом, я отвел его в кузницу исправлять мушкеты и трудился над этим до темноты, сменив золоченое великолепие мундира на какую-то рванину. Давно не отдыхал так душевно! На следующее утро небольшой отряд, вместе с самим уездным начальником, отправился штурмовать деревню Глуздово, логово здешнего «барона-разбойника». Я присоединился к нему с осмелевшими бекташевскими мужиками.

Европейцу может показаться невероятным, что в нашем веке в христианской стране землевладелец отстаивает свои права, как во времена Хлодвига. Что ж делать?! Ни земельного кадастра, ни даже элементарных межевых планов Россия не имела. Границы между владениями в лучшем случае указывались в купчих грамотах словесно, а то и предоставлялись памяти стариков.

Часто приходится слышать мнение, что незачем объяснять солдатам причины войн – достаточно, если они сражаются за веру и государя, а высокая политика мужицкому уму недоступна. Вздор! По крайней мере, смысл территориальных тяжеб крестьянину внятен и близок. Война за землю! В любом медвежьем углу найдется клочок, из-за которого жители соседних деревень поколениями ломают друг другу носы и вышибают зубы. Дети с малолетства растут в убеждении, что дело того стоит, а ежели дать потачку соперникам – они мигом отхватят угодья по самые огороды. Те же понятия переносятся на государство. В бой с иноземцами солдат ведет царь, а в споре с соседями за леса и сенокосы естественный вождь – помещик. Дворянский интерес и мужицкий в чем-то другом могут расходиться, здесь же полностью совпадают.

Вражеская деревня не отвечала своему названию, быв построена хаотично, безо всякого ума. Толпа жителей с топорами и вилами вышла встречать неприятеля на середину дороги. Не бывший никогда в баталии Рогожников замешкался. Я вышел вперед, инвалиды – за мною в линию. Из них половина попробовала шведской войны.

– Что вашего владельца не видно? Али струсил? За крестьянские спины прячется? Сюда его давай, сам уездный начальник к нему приехал! – Я вытащил оробевшего ландрата на переговоры. Набравшись смелости, он призвал жителей к покорности именем государя, но те угрюмо молчали. Зато вдруг загалдели бекташевские, у меня за спиной. От леса, из-за дальних овинов, скакала на нас дюжина конников; над головой передового взблескивало лезвие сабли.

Крестьяне мои сыпанули по сторонам через плетни. Инвалиды, слава богу, держались и слушали начальство. Боевому генералу потерпеть конфузию от уездного дебошана – позор всеконечный, до смерти из дерьма не вылезти.

– Стрелять в лошадей только по моей команде! Целься…

Всадники подскакали шагов на двадцать.

– Пали!

Ломая кости себе и наезднику, кувырнулась раненая лошадь. Другая заржала пронзительно и жалобно, в ужасе от того, что с ней сделали. Уцелевшие конники замялись, крутясь поодаль. Скакать прямо на стрелков – это, знаете ли, нужна выучка…

– Заряжай!

За рассеивающимся пороховым дымом обнаружился крепкий мордастый парень, отводящий душу черными словами над убитым конем.

– Вон! Вон он – Ванькя! – раздались крики. Приняв от денщика заряженную фузею, я сдал команду капралу и, пользуясь оружием вместо посоха, заковылял к своему противнику.

– Эй, любезный! Ну-ка, уймись! На государевых людей руку подымаешь!

– А-а-а… Су-у-уки! – Помещик нагнулся, подобрав валявшуюся на земле дедовскую саблю, и двинулся на меня. Похоже, он был пьян до беспамятства, но двигался ловко: бывают такие люди, у которых ум намного слабее членов. Всего разумней было его застрелить, но я зачем-то стал отбивать клинок багинетом. Со звериной силой ухватив фузею свободной рукой за ствол, мой противник отвел ее в сторону и снова замахнулся саблей. Не бросать же оружие! Вывернув ствол до касательной к вражьей щеке, я выстрелил. Оглушенный и опаленный пороховым огнем, Ванька отпрянул и тут же получил прикладом по уху – плашмя, как веслом. И еще раз. Только тогда очнувшиеся мужики бросились мне помогать.

– Вяжи их!

– Бей глуздовских!

– Всех пере…..м!

С трудом удалось утихомирить бекташевцев, желающих полного унижения врагов, и вывести за околицу. Силами инвалидов повязали и заковали в железа Ванькиных подручных, что нападали на моих крестьян. Кого не удалось поймать – взяли семьи в аманаты. Приобняв Рогожникова за плечо, я отвел ландрата в сторонку:

– Слушай-ка, братец! С рекрутами у тебя как? Есть недоимка?

– Ну, не без этого.

– Так мы ее сейчас и покроем. Или хочешь бунтовщиками записать?

– Нет, лучше по-вашему, господин генерал. А то неведомо, похвалят или накажут.

– Приятно иметь дело с разумным человеком. Не доросли они до бунтовщиков, хоть и противление оказали. Ишь, развоевались! Вот пусть со шведами теперь сражаются. Казнить незачем. Я записку рекрутскому начальнику напишу, чтоб их по разным полкам разобрали и держали в строгости.

Сдав в рекруты соседа и самых бойких его мужиков, удалось восстановить «европейский эквилибриум» в пределах волости. За поимку нетчика мне полагалась половина имения, но я на том не настаивал: кому нужны крестьяне, готовые воткнуть нож в спину?! Ну их, чужих. Зато со своими намного проще стало договариваться.

В недолгом времени прибыли мастера, вызванные мною из Тулы. Егор собрал мирской сход. Только я вышел на крыльцо – тишина встала замечательная.

– Три дела вам прикажу, мужики. Первое дело невеликое. Вот печник, звать Василий Сизов. Помогите ему глину рыть, кирпичи лепить и все, что скажет, а он вам печки сложит. Голландские, с дымоходом. Кормить будете как пастуха, по очереди – у кого работает. Нынешним летом не успеть, а через год… Что, Вася? Ладно, через полтора года. К послебудущей зиме чтоб ни одной курной избы не осталось. И так хорошо, говорите? Деды жили? Деды ваши жили не за мной. А я у царя не последний человек. Мне бесчестье, ежели мои крестьяне чумазыми ходят. Еще стекла ящик пришлю: дешево, в полцены. Но это уже по выбору, кто похощет.

Второе – дом для меня поставить. Крестовый, в два этажа, с большими окнами – тут точно стекло пригодится. Егор – старший, ему все сказано, как делать. А то в горнице у него тесновато.

Третье дело вот этот человек поведет. Максим Иваныч Ишутников, плотинный мастер. Под его началом будете строить вододействующую пильную мельницу. Что говоришь, дед? Нет, в страду на земляные работы не погоню, не бойся. Вот прямо сейчас – можно бы. Уже все отсеялись, а для сенокоса рано. И не забывайте, что заливные луга глуздовцы вернули, а там укос втрое против суходола. Хватит вам сена. Коли торговлю тесом с лесопилки хорошо поставить, из тех доходов сможете все подати платить, и еще мне на оброк останется. Большое облегчение выйдет.

А когда все сие сделано будет, можно стародавнюю вашу просьбишку вспомнить – чтобы не забирать ребят в город. Разве которые сами захотят. Школу устроим в моем доме – пока хозяина нет, что ему пустовать? Может, и тех, кто по погребам от меня прячется, к делу приставим. Да не пугайтесь, знаю: с завода если бегут, то домой. Бог с ними: кому домашний погреб краше мастерской, тому мастером не быть. Но покуда не исполните, что велел, – послабления не ждите!

Выбрав место для плотины и поставив дела на ход, я отбыл в Богородицк. Началась будничная, рутинная работа по переформированию войск. Четырнадцать пехотных полков раскассировали, укомплектовав восемь остающихся в губернии и частично выведя людей в ландмилицию. Не столь многочисленное пополнение, как можно подумать: в полках считали душ по пятьсот, редко – больше. Вместо того чтоб разделить солдат произвольно, как сделал бы любой нормальный генерал, опять придумал себе лишние хлопоты, решив отсеять расположенных к крестьянской работе от предпочитающих кочевую армейскую жизнь. Огульный, сплошной подход к людям, когда ничьи склонности не берутся во внимание, представлялся мне одной из причин несоответствия результатов усилиям, так омрачавшего мою душу последнее время.

Помимо прочего, я не преминул воспользоваться оказией, чтобы отобрать лучших стрелков в егеря, на замену многим старослужащим, которых вывел на линию унтерами. Винтовальные фузеи им оставил, при всех сложностях с новоманерным оружием. Офицеров поселенного войска почти всех назначил из Тульского полка, и государь утвердил. После сего можно было надеяться, что при нужном случае ландмилиция сможет немалую силу показать. Только требовалось довести ее до полного штата мужиками-переселенцами. Этих пока не хватало. Ближе к зиме изо всех закутков, как тараканы из щелей, полезли беглые, коим я исходатайствовал амнистию у государя. По весне половина оных снова ударилась в бега – кто в Польшу, кто на Кубань к некрасовцам. Не стоило о них жалеть: так на золотых копях вода уносит пустую породу, оставляя благородный металл. Во избежание подобного легкомыслия, обновленный ландмилицкий регламент предписывал немедленно жениться всем, кто еще не успел: от семьи и хозяйства не побегаешь.