Читать книгу Запасный выход - Константин Туманов - Страница 3

Я лежал на любимом продавленном диване, задрав свои длинные ноги на спинку, и пролистывал очередную книгу. Выцветшая когда-то черная футболка с физиономией Курта Кобейна, синее трико самого затрапезного вида и китайские тапочки… Все вполне сочеталось со стареньким, видавшим виды поцарапанным планшетом. Нет, конечно, можно приобрести себе в компьютерном салоне что-то поновее, помощнее и явно более красивое. Но привычка к старым, давно ставшим привычными вещам не оставляла обновкам ни одного шанса. Тем более, вернувшись недавно из очередной командировки, я не был настроен в ближайшее время покидать не только квартиру, но и, собственно, облюбованный диван.

С экрана плазменного телевизора, висевшего на стене напротив, что-то вещала очередная крашеная блондинка: шел выпуск новостей. Вот только что именно опять стряслось в безумном внешнем мире, для меня так и оставалось тайной – звук был выключен. Но и тишины в комнате не наблюдалось. Мягко говоря. На столе, отблескивавшем прямо за диваном темным матовым лаком, стоял раскрытый ноутбук. Подсоединенные к нему мощные колонки исторгали рев тяжелого рока, заставлявшего вибрировать даже штукатурку на потолке. Хрипели басы, но необходимость настройки проигрывателя меня нисколько не беспокоила. Музыка – всего лишь фон, который мозг едва ли вообще замечал.

Да и книга Лоис Буджолд, страницы которой регулярно мелькали на экране планшета, не могла претендовать на полное и безоговорочное внимание. Собственно, я и так прекрасно знал ее всю, до последней строчки, поскольку читал как минимум дюжину раз. И ничего странного в этом не видел. По моей собственной классификации, произведение принадлежало к «разряду» классики фантастического жанра. Я уже давно наслаждался не столько сюжетом, сколько слогом автора (и хорошего переводчика) и грандиозностью ее задумки, изяществом воплощения идеи. И то, что далеко не все разделяли мою любовь к этой книге, не делало ее менее интересной.

Ощущение покоя, практически нирваны, не прервал даже низкий звук сотового телефона. Виброрежим заставил аппарат немного поерзать по гладкой, полированной поверхности стола, но я даже руки к нему не протянул. Экран в последний раз подмигнул надписью «Имеются пропущенные звонки» и погас. Судя по настойчивости неизвестного абонента, явно ненадолго. Телефон, видавшая виды «Нокия» с широким экраном, был включен час назад и за столь короткое время уже трижды добивался внимания к себе. И это удивительно само по себе. По идее, никто вообще не должен знать, что я вернусь сегодня. Еще утром сам об этом не подозревал, и, если бы не подвернувшаяся оказия с транспортом, двери своей квартиры в пригороде Питера я открыл бы только завтра. Даже отцу, отставному военному, не сообщил о прибытии. Знал, что тут же последует приказ бросать все дела и приезжать. Противостоять напору бывшего полковника даже теперь, после его выхода на пенсию, было непросто.

От лениво текущих размышлений о личности несостоявшегося собеседника меня отвлек собственный организм. Недвусмысленно напомнивший: стоявшая возле дивана полулитровая кружка для чая опустела не сама по себе. Два раза. А если кому-то все же лень вставать, то водичка дырочку все одно найдет. Столь категоричное предупреждение проигнорировать оказалось уже никак невозможно, так что пришлось с кряхтением подниматься. Шевелиться лень было уже давно, и тело несколько затекло.

Посетив место для размышлений и выйдя на кухню, нажал кнопку включения на электрочайнике. Раз место в организме освободилось, его можно было наполнить снова. Мысли же приняли более упорядоченный вид и принялись виться вокруг так некстати появившегося вопроса – кто же все-таки звонил.

Расточая аромат настоящего, а потому крепкого чая, кружка снова устроилась на своем месте у дивана, прямо под правой рукой. Вновь засветился экран планшета, однако телефон решил-таки помешать насладиться чтением. Несколько раз пискнув сигналом приема sms-сообщения, он недвусмысленно подмигнул и снова погас.

– Выключить его, что ли? Достал уже, самка собаки, хуже горькой редьки. Хотя…

Сообщение обещало предоставить больше информации для размышления, чем пропущенные звонки неизвестного абонента, и аппарат все же оказался в руках. Привычными движениями я набрал пароль, и мои брови от удивления поползли вверх. Вопрос о том, как звонивший узнал о моем приезде домой, снят. Естественно, что в соседней квартире играющую на всю громкость музыку слышно хорошо. Если уж в наших «панельках» слышно, как соседи огурцами хрустят… Но вот помешать Виктору Викентьевичу Третьякову, живущему этажом выше уже не один десяток лет, она вряд ли могла.

Работавший когда-то в одном из закрытых НИИ пенсионер вообще редко выходил из дома, занимаясь своей любимой наукой. Вечно погруженный в размышления, старик мог не услышать собеседника, стоящего прямо напротив него, а не то что музыку через бетонные перекрытия. И, сколько я себя помнил, никогда не жаловался ни на какой шум, сколько бы децибел не исторгали колонки.

Зато пришлось ломать голову над новой загадкой: что понадобилось отставному физику. Нет, отношения у нас сложились нормальные. И в гостях у него много раз сиживал, поболтать о науке да чайку попить я любитель. Да и само общение с Виктором Викентьевичем было делом интересным. Практически энциклопедические знания делали его весьма и весьма незаурядным собеседником. Одно в этой ситуации было плохо. Проигнорировать сообщение было нельзя, очень уж не хотелось обижать старика. И сделать вид, что никого нет дома – тоже не получится: Кипелов во всю мощь динамиков орал песню, теперь о леснике.

Бросив полный сожаления взгляд на исходящую паром кружку с любимым чаем, я принялся переодеваться. Потертые домашние джинсы, приличного вида футболка, новые носки – явно придется разуваться. Из-за минутного разговора старый ученый не добивался бы встречи так настойчиво. Можно, конечно, пойти и в чем был, тут-то подняться всего на один этаж. Но этого человека я уважал, и появляться перед ним в любимых, но застиранных «трениках» как-то не хотелось.

Недолгий подъем по лестнице закончился перед явно недавно окрашенной в утилитарный коричневый цвет, но старой, еще советской, дверью. Нажав на пластмассовую кнопку звонка, я приготовился к долгому ожиданию – пенсионер передвигался не то чтобы с трудом, но и не быстро. Однако не на сей раз. Хозяин квартиры, казалось, стоял прямо за дверью – настолько быстро он ее распахнул.

– А, Олежек, заходи, заходи. Небось, от чая тебя оторвал?

– Все-то вы знаете, Виктор Викентьевич, – я приветливо улыбнулся и прошел в квартиру, повинуясь жесту хозяина.

– И когда приехал и что делаю, все известно.

– Трудно не догадаться, что ты уже дома. Рев того, что вы, молодежь, называете музыкой, половина подъезда слышит. А про чай и гадать не нужно. Ты его в таких количествах поглощаешь, что мне, старику, страшно становится. И твою «сиротскую» кружечку я тоже видел, так что Нострадамус тут совсем не нужен. Пойдем на кухню, чем-то новеньким порадую. Знакомого в Китае хорошие люди угостили, он и поделился чуть-чуть. Ты такое вряд ли пробовал. Ну и поговорим заодно.

В маленькой кухоньке, не больше шести «квадратов», как всегда чисто и опрятно, хотя я знал точно – женщин в этом доме нет уже лет десять. С тех пор как старый ученый овдовел. Сам же я имел исконно холостяцкую привычку – мыть посуду перед едой, а не после. Но аккуратистов всегда уважал как человек, сам к такому подвигу заведомо не способный.

Усевшись на свое излюбленное с юности место – между холодильником и столом, – я с удовольствием начал наблюдать за священнодействием приготовления чая. Праздной болтовни, по нашему общему мнению, эта процедура не терпела, так что в помещении на несколько минут установилась тишина, прерываемая лишь тонким звяканьем фарфоровой посуды и сиплым дыханием хозяина квартиры.

Вскоре по дому поплыл аромат свежезаваренного чая, и явно не того, что продается в магазине за углом. Несколько минут мы оба наслаждались напитком, а потом пенсионер решительно отставил чашку и откинулся на спинку обитого кожей стула.

– Все еще читаешь фантастику?

Удивленный столь необычным началом разговора, я лишь молча кивнул.

– Тогда эта история как раз для тебя. В том смысле, что тебе будет легче воспринять такую информацию. Ты готов услышать нечто, что вполне может перевернуть представление о мире?

– Прекращайте уже интриговать, Виктор Викентьевич, – я заинтересованно уставился на него и оперся спиной о тихонько вибрирующий холодильник, баюкая в руках чашку с ароматным напитком.

– От вас я готов услышать все что угодно. Как раз вы любовью к фантастическим историям не отличаетесь.

Старик неожиданно молодо ухмыльнулся, подмигнул и тоже взял в руки чай.

– Только об этом разговоре, я тебя прошу, пока никому не говори. Ни о его сути, ни о том, что он вообще состоялся. Договорились?

– Вы же знаете, – я неопределенно пожал плечами, – в излишней болтливости я пока замечен не был.

– Так то замечен, – подколол собеседник, и мы негромко рассмеялись старой как мир шутке.

– В последние годы перед развалом Союза, – старый физик вновь стал серьезен, – наш отдел в институте занимался так называемыми спонтанными волновыми проявлениями. Проще говоря, в некоторых местах на Земле приборы фиксировали некие электромагнитные аномалии. Я говорю некие, потому что исследованы они тогда толком так и не были. Встречались крайне редко, мы знали лишь о трех таких местах на территории Советского Союза, причем два из них – в труднодоступной местности. На Крайнем Севере и на Памире, высоко в горах Таджикистана. Да и засечь их не так-то легко. Возникали эти явления, назовем их так, лишь эпизодически, нерегулярно. И для засечки нашей аппаратурой необходимо было оказаться не только в определенном месте, но и в нужный момент. Сам понимаешь, что подобные совпадения как минимум редки.

– Да и ресурсов в отделе имелось не так чтобы и богато, – немного помолчав, продолжил он рассказ. – Мы же не могли предъявить руководству института что-то общественно или научно полезное, какой-то «выхлоп» от исследований. Вот и вели их больше вопреки системе, только по бюрократической инерции, финансировавшей проект, чем благодаря ей. А потом всем и вовсе стало не до того. Институт быстро развалили, сотрудников разогнали, здания приватизировали. Очередной торговый центр построили. Кто-то, как я, ушел на пенсию. Некоторые подались в предприниматели. Да везде так было, сам знаешь. Сам видел человека, закончившего кроме новосибирского политехнического «плехановку» в Москве. Трусами женскими на рынке торговал.

Я задумчиво кивнул и отхлебнул чая. Чем занимался Виктор Викентьевич, в подробностях до сего дня слышать не доводилось. Не то чтобы эта тема считалась все эти годы запретной, просто на нее негласно было наложено некое табу. А потому разговор становился уже как минимум интересным.

– Так вот. Только три человека из нашего отдела продолжили заниматься разработкой этой темы на голом энтузиазме. В свободное, так сказать, время. И двое из нас тогда осели не здесь, а в Горно-Алтайске, именно по той причине, что там находится самая легкодоступная из известных нам волновых аномалий. Ну, не прямо в самом городе, но относительно недалеко, на территории нынешнего Каракольского природного парка «Уч-Энмек». Двое, в том числе и я, вели больше теоретическую работу.

– Мне выпало работать поближе к «цивилизации», все-таки там небольшой городок, а не научный центр. А Игорь Обойников осуществлял непосредственный съем информации на месте. Третий же наш товарищ, Александр Ивакин, в начале 2000-х годов, когда, собственно, и образовался парк, устроился туда лесником. Он работал с измерительной и контрольной аппаратурой, которую мы установили на месте. Сам понимаешь, у него был свободный доступ в место проведения исследований, а также возможность ограничить таковой у всех праздношатающихся по лесам. Сейчас там работает его сын: Сан Саныч умер с год назад. Понятно, что работа продвигалась черепашьими темпами и велась, по сути дела, из чистого упрямства.

Третьяков на несколько секунд прервал свое повествование, хрипло переводя дух и отхлебывая чай.

– Так вот. Существовало множество гипотез, так или иначе объясняющих электромагнитные процессы, что мы наблюдали. И как и большинство научных предположений вообще, – старик усмехнулся явно своим мыслям, – все они базировались больше на догадках, чем на фактах. У нас имелись наши записи, данные о характере изредка регистрируемых в этом месте излучений. Но вот точного понимания того, что же там в конце концов происходит, так и не пришло. Помогла чистая случайность. Сын Саныча, Егор, как-то в очередной раз поехал осматривать аппаратуру. Он тогда уже был лесником, частенько подменяя у приборов ушедшего на пенсию отца. И, как нередко это бывало, по приезде обнаружил, что один узел не работает.

Рассказывая, старик все время делал паузы – годы сказывались, и одышка его мучила все больше и больше не только на подъездной лестнице, но и во время долгого разговора.

– Все наше оборудование, по сути, было собрано на коленке из тех запчастей, что мы смогли достать. Купить, выпросить у знакомых радиоэлектронщиков или, уж извини за откровенность, украсть при увольнении из института. Сама идея этих исследований интересовала Егора мало, пользы никакой он не видел, однако отцу и двум его друзьям отказать не мог. Вот и мотался изредка, проверяя абсолютно не нужную ему технику. Он и стал, можно сказать, первооткрывателем.

Виктор Викентьевич неожиданно пронзительным взглядом посмотрел мне прямо в глаза:

– Если бы то, что мы там открыли, стало достоянием так называемой широкой общественности, мне бы, наверное, и Нобелевской премии не пожалели. А Россия как страна перестала бы существовать очень быстро. Сам помнишь, как еще десяток лет назад мы даже не продавали, а просто сдавали американцам все, что было можно. И что нельзя – тоже. Да и сейчас этот процесс замедлился просто потому, что продавать стало нечего – все, что есть, уже давно чье-то. Ради такого лакомого куска нас бы смяли полностью. Поэтому мы молчали. И продолжали свои исследования.

– И что же он там обнаружил, неужто древний клад или летающую тарелку? – Несмотря на полушутливый тон, я мысленно подобрался, понимая, что собеседник вплотную подошел к самой важной части разговора.

– Приехал Егор на место в расстроенных чувствах, дома что-то не ладилось. И, вытащив сгоревший блок, в сердцах изо всех сил запустил им в сторону опушки леса. Тот пролетел метров десять и… исчез. Просто растворился в воздухе, словно его никогда и не было. Егор настолько опешил от увиденного, что на несколько минут просто обалдел. Это его собственные слова.

– Затем мозги снова включились в работу. Бежать сломя голову искать пропажу он, вот молодец, не стал. Вместо этого принялся швырять в ту же сторону всякий лесной мусор: сучья, прошлогодние сосновые шишки. Результат оказался тот же самый. Причем «проем», в котором предметы исчезали, оказался невелик, около пяти-шести метров в ширину и примерно столько же в высоту. Егор тщательно отметил место, где стоял сам, и границы аномальной зоны. Просто шишек по краям горкой набросал. И только потом помчался за мной.

– Я тогда как раз приезжал в Горно-Алтайск, забирать у Обойникова его записи. Наш с Санычем товарищ уже от дел отошел, да и соображал в своем преклонном возрасте уже намного хуже, чем раньше. Так что решение Егорки было естественным, но уже несколько запоздалым. К тому времени, как мы добрались туда уже вдвоем, «проем» закрылся. Предметы спокойно пролетали там, где каких-нибудь пару-тройку часов назад бесследно исчезали. Остались только отметки Егора. И та старательность, с которой они были сделаны, уверили меня в одном: что-то здесь все-таки происходило.

– Отремонтированные приборы аномальной активности не выявили. Оставалось только ждать ее нового «включения». Они не были регулярными, и предсказать, когда окно откроется в следующий раз, мы не могли. Снял я квартиру, знакомые спаяли блок передачи данных, вдвоем с Егором поставили передающую антенну. Теперь я имел возможность наблюдать за состоянием аномальной зоны из дома, через компьютер.

Старый ученый с кряхтением поднялся и на несколько минут вышел из комнаты. Вернулся он, неся в руках вполне современного вида черный ноутбук.

– Вот, смотри. С помощью этой специальной SCADA-программы я теперь имею возможность наблюдать за тем местом, не выходя из собственной квартиры. Хоть из Горно-Алтайска, хоть из Питера – через Интернет. Обошлась она мне недешево, но дело того стоило.

На экране виднелись изображения по меньшей мере десятка разнообразных датчиков и приборов. Но что именно они измеряют, мое гуманитарное образование понять не позволяло. В любом случае безжизненными они не выглядели совершенно. Стрелки едва заметно колебались, отображались разноцветные графики, чуть подрагивали колонками диаграммы.

– Следующий раз аномалия «ожила» лишь через два месяца, уже зимой. Слава богу, снега выпало не так уж и много. Добраться до заветного ущелья и опушки большой поляны в его «устье» удалось достаточно быстро. Выставленные нами в прошлый раз шесты, как раз по меткам Егора, стояли там, где мы их оставили, а снежки вполне заменили шишки.

Тут Виктор Викентьевич усмехнулся.

– Все было так, как рассказывал сын моего старого приятеля. В «проеме» бесследно исчезало все, что мы туда забрасывали. Видно оказалось даже лучше, чем осенью – девственная снежная целина сразу за «проемом» оставалась нетронутой, каких бы размеров предметы в ту сторону ни летели. Причем длинный сосновый хлыст, просунутый нами в аномалию, укорачивался прямо на глазах. А когда мы его вытащили – оказался той же длины, что и изначально. Следовательно, мы просто по какой-то причине его не видели. А потом мы сделали то, к чему я готовился все это время. На том же сосновом шесте просунули прямо внутрь проема видеокамеру. Когда через несколько минут вытянули ее обратно, она еще работала. А на записи… В общем, сейчас я тебе ее включу и ты сам увидишь все собственными глазами.

Быстро найдя на ноутбуке нужную директорию, Третьяков включил воспроизведение видеофайла. На экране появилось изображение зимнего, поросшего лесом ущелья. Явно наступал вечер, тени от деревьев сделались длинными и неровными. Изображение сначала немного дергалось, выдавая волнение оператора, но затем стабилизировалось и неспешно поползло вперед. Очевидно, в этот момент шест с камерой придвигали к пресловутому «проему». И вдруг экран ноутбука озарил яркий свет.

Камере потребовалось около двух секунд, чтобы приспособиться к новой освещенности. Вовсю светило совершенно не зимнее солнце. Да и снега не было в помине. Вместо леса ветерок прямо перед объективом плавно покачивал ветви и листья каких-то темно-зеленых кустов. Высоко в небе, широко раскинув неподвижные крылья, парила какая-то незнакомая птица. Тут камера поползла обратно, и на экране вновь внезапно возникли запорошенные снегом сосны.

Несколько минут я бездумно смотрел в погасший экран, машинально прихлебывая уже успевший остыть чай. Затем встряхнулся, снова обрел некоторую ясность мышления и внимательно посмотрел на Третьякова. Во мне проснулся стрингер-репортер. Как гончая, уловившая принесенный порывом ветра запах добычи.

– Так что же это было? И удалось ли сделать еще записи происходящего там, – я замялся, пытаясь подобрать подходящее слово, – за этим «проемом»?

Несмотря на подчеркнутую маску профессиональной невозмутимости, появившуюся на лице, старый ученый явно отчетливо видел потрясение, перенесенное мной во время просмотра записи. Как и то, что в глубине моих глаз отчетливо зажегся тот самый огонек авантюриста и искателя приключений, из-за которого он, скорее всего, и затеял этот разговор. Что и сказать, знал старик меня как облупленного. Наверное, именно в этот момент Третьяков окончательно убедился в правильности выбора. Я был именно тем человеком, который бы стал его глазами, ушами и руками при исследовании Тайны. Именно так, с большой буквы.

Ему явно хотелось самому сделать тот самый шаг в неизвестность, открыть все секреты, которые пока хранятся за невидимым глазу пологом «проема». Все это «читалось» по нему, как в открытой книге для первоклассников – большими и ясно различимыми буквами.

– Ты, мальчик, родился слишком поздно. Таким цены не было лет триста-четыреста назад, среди первопроходцев и первооткрывателей. И… Да, мы сделали еще записи при следующих возникновениях аномалии. Но в них нет ничего особенно интересного. То же ущелье в разное время суток. Если ты обратил внимание, оно довольно узкое и имеет крутые и высокие склоны. С этой точки многого не увидишь. Что же касается твоего вопроса: «Что это было?», то мой ответ – не знаю. Другое время или параллельная реальность – выбирай объяснение себе по вкусу. Писатели-фантасты придумали их кучу. Но, судя по растительности за «проемом», это какой-то из вариантов нашего мира. По крайней мере, я так думаю. Дело в том, что кусты эти – вполне себе земные. И звездное небо нам снять получилось – отчетливо виден Южный крест.

– Южный крест? Так что же это получается – с той стороны или Южная Америка или…

– Или. Это Африка. Точнее граница между Мозамбиком и Свазилендом. Неподалеку от нынешнего города Мапуту. Вот только в том, что эта граница там уже есть – я сильно сомневаюсь. Да и расчеты координат, как вы любите говорить, «несколько напрягают».

Заметив мой вопросительный взгляд, собеседник чуть заметно пожал плечами:

– Линию горизонта из ущелья не видно, а без этого все расчеты дают сильную погрешность. Сейчас я уверен только в одном: место за «проемом» – северные или северо-восточные отроги Драконовых гор. Других там и нет. А вот где именно… Так что придется определять еще и это.

– Получается другое время? Может, там и динозавры где-то бродят?

– Ну, с динозаврами ты погорячился. Судя по растительности, там достаточно современное нам время. Кустарник этот, как я выяснил, называется «протея». Растение экзотическое, но вполне земное. И встречается как раз в юго-восточной Африке. А птица на видео – орел-бородач, как сказал мне один зоолог. Да и расхождений в расположении звезд с нашим небом знакомый астроном-любитель, к которому я обращался за консультацией, не нашел. А вот если бы за «проемом» был какой-нибудь третичный или меловой период – они бы, расхождения эти, обнаружились обязательно. Все гораздо проще – сканирование не выявило ни одного радиосигнала. Вообще. Так что эпоха радио там еще не наступила. Счетчик Гейгера показывает нормальный фон, даже ниже нынешнего.

– Ну что ж, – я демонстративно потянулся к затылку в исконно русском жесте, – динозавров нет уже, радио еще. Уже какая-то определенность вырисовывается, вам не кажется, Виктор Викентьевич?

– Определенность будет тогда, когда кто-то пройдет пару-тройку десятков километров и посмотрит внимательно с какой-нибудь горы по окрестностям с помощью х-а-ррр-ошего бинокля.

– И что же этот кто-то увидит?

– Вот это уже вопрос, как говорится, на засыпку. Может ничего не увидеть. И это будет означать период времени от твоих любимых динозавров до примерно 1500 года от Рождества Христова. Или может увидеть какой-нибудь убогий форт с сотней-двумя поселенцев. А скорее, даже меньше. Значит, Васко да Гама уже прибыл, но это пока не колония, а так, пункт заправки питьевой водой для португальских кораблей, которые и приходят-то в лучшем случае раз-два в год. А может, на берегу большого залива, кстати говоря, одной из лучших гаваней Индийского океана, уже расположился приличный форт с европейского вида городком. Это уже вторая половина XVIII века, даже ближе к концу. Ну, и дальше по нарастающей, до начала века двадцатого.

– И никто так и не попытался пройти на ту сторону и самолично убедиться: на какой же все-таки стадии строительства находится тот самый форт?

– Сам видишь, я старик, – уклонился от прямого ответа Виктор Викентьевич, – я по квартире-то еле-еле шкандыбаю. В «проем» я выходил, но чтобы двигаться дальше, нужны сила и молодость. Ну, или тяжелая строительная техника для прокладки дорог и автотранспорт. Ничего этого, сам понимаешь, у меня нет. Ни молодости, ни техники. А Егор… Трое детей, больная жена, пивной живот. И он боится. Такие как он во все времена сидели дома. Я не хочу сказать что-нибудь плохое, но приключения – не для него.

– А периодичность? Как часто возникает эта самая аномалия? Не хотелось бы все-таки ждать месяцами…

– Хочешь попробовать?

– Можно подумать, вы не для того мне рассказываете, – я криво ухмыльнулся, глядя прямо в глаза собеседнику, – чтобы я «попробовал»…

– Ты прав, – усмехнулся в свою очередь Третьяков. – Надо же, какая догадливая у нас молодежь пошла…

Мы снова негромко рассмеялись, как будто услышали свежий анекдот. Негласное соглашение было заключено. Никто не собирался составлять договоры, расписывать права и обязанности сторон или еще каким-нибудь способом фиксировать это на словах или бумаге.

– А не заварить ли нам еще чайку. На этот раз краснодарского, твоего любимого. Мне, правда, сильно крепкий нельзя. Но, как удачно сказал Штирлиц: если нельзя, но очень хочется, то можно. Хотя бы иногда. И не нужно мне говорить, что он только повторял чужие слова, – пожилой ученый предостерегающе поднял палец, заметив мой открывающийся рот. – Сам знаю.

Я лишь молча кивнул и принялся снова наблюдать на «чайной церемонией». Терпеливо дождавшись, пока старик нальет чай в чашки, вопросительно поднял брови.

– Периодичность тебе абсолютно не важна, – Виктор Викентьевич хитровато прищурился, нарочито громко, по-мужицки, отхлебнул чаю и откинулся на спинку стула. Так и не дождавшись нетерпеливого вопроса «Почему», он одобрительно кивнул моему терпению и продолжил:

– А все потому, что за последний год я сильно продвинулся в своих исследованиях. Настолько, что… могу теперь сам открывать «проем».

Снисходительно посмотрев на ошарашенного меня, он, наконец, соизволил дать объяснения.

– Технические подробности сложны, и по большому счету тебе не интересы. В сильно упрощенном виде это выглядит так: если искусственно воссоздать то самое электромагнитное излучение, которое испускает активизировавшаяся аномалия, то «проем» открывается. И действует до тех пор, пока излучение не прекратится. Проверено опытным путем. Правда, для этого, – тут ученый вздохнул, – пришлось отогнать на Алтай и изуродовать мой старенький «уазик». Аппаратура вышла громоздкой и занимает всю заднюю часть машины, включая пассажирские сиденья.

– То есть пока этот ваш… излучатель работает, проход открыт в обе стороны?

– Именно, мой мальчик, именно. Правда, есть некоторые ограничения. Видишь ли, доступа к современным материалам и комплектующим у меня нет. К великому моему сожалению. Впрочем, нет и опыта работы с такими миниатюрными схемами.

Даже Саныч этого не умел. Поэтому «волновой генератор» получился весьма несовершенным: попросту говоря, во время работы он постепенно теряет синхронность с волновым потоком самой аномалии. Когда разница достигает критической отметки, следует аварийное схлопывание проема, и аппаратуру следует настраивать заново.

– Так что больше чем на шесть часов непрерывной работы не рассчитывай, – помолчав несколько секунд, добавил он.

– Причем, чем дольше излучатель работает, тем больше времени требуется на последующую калибровку. И я не думаю, что кому-то захочется сидеть на той стороне и гадать, смогут ли его вернуть обратно и когда.

Я равнодушно кивнул на тактично-расплывчатое «кому-то». Ежику понятно, что речь идет про меня, но как раз этот аспект перехода волновал меньше всего. Когда необходимо, я мог часами, а то и днями дожидаться нужного кадра или ракурса. Специфика профессии, знаете ли. Так что проблем здесь не видел никаких.

– С шишками понятно. А живую материю перемещать пробовали или со всем пылом исследователя ринулись вперед, в неизвестное?

– Естественно. Без этого я бы и не предлагал принять участие в эксперименте. Были и мыши и собаки. Все перешли «туда» и вернулись «обратно» в добром здравии. Потом мы довольно долго наблюдали за нашими «Белками» и «Стрелками», но никаких патологий так и не выявили. Собачки, кстати говоря, и поныне здравствуют. Я, как ты видишь, тоже пока еще на этом свете. Остальные подробности тебе придется узнавать на собственном опыте. Если, конечно же, ты решишься сделать шаг за грань мира.

– Вы можете «скинуть» видеозаписи на мою флеш-карту? Понятно, что демонстрировать их никому не стоит, но я хочу дома тщательно просмотреть сам, когда вся эта история немного уляжется в голове.

– Разумеется. Неси флешку, я тебе запишу всю информацию. И мои географические изыскания тоже. Будет о чем подумать на досуге.

Как выяснилось много позже, ученый прекрасно понимал, что для него эта дорога закрыта. Эксперименты показали наглядно – встряска организма во время перехода может оказаться для него, старого и больного человека, смертельной. И после одного-то раза отлеживался три дня. Злокачественная опухоль, обнаруженная врачами в голове, поставила крест и на его исследованиях и на его жизни. И оставшийся срок, озвученный медиками в прошлом году, неумолимо истекал. Об этом он собирался сказать только перед самым переходом. Как и о том, что Сан Саныч тоже пробовал проходить на «ту» сторону. Он умер после третьего перехода, как раз когда собирался отойти подальше от «проема». Благо о необходимости страховочной веревки они догадались. Так что Третьяков смог вытащить старого приятеля и отвезти в больницу, но было уже поздно. Инфаркт, как оказалось, тоже третий. Но тогда всего этого я еще не знал.