Читать книгу Хроники Арбайтенграунда. Часть 1 - Кристина Устинова - Страница 2

Часть 1

Оглавление

Неожиданное исчезновение печально известных на всю деревню братьев Бёргер спровоцировало волнение и стало поводом для слухов. Самым распространённым считалось то, что они уехали в Арбайтенграунд. Их исчезновение знакомые семьи и некоторые соседи объясняют так: «Бездетная тётка в Битенбурге померла, завещав своим племянникам ветхий особняк почти на краю поселения». Они уехали, оставив маленькую квартирку, где всем четверым было тесно делить одну комнату. Из-за их нечистой истории исчезновение также насторожило местную полицию и ОДБ, ибо ходили слухи о том, что они могли вернуться.

Но вот прошло двенадцать месяцев, наступил март двадцать восьмого года, а от них ни ответа ни привета. Все расспрашивали их соседа, Матиаса Прейслера, бывшего члена ОДБ. На расспросы местной газете он пожимал плечами.

– Я их видел в последний раз пятого января двадцать седьмого года. Они загружали машину коробками и почти не разговаривали. Я подошёл к младшему, а тот сказал, что они уезжают. Потом замолчал и не стал вдаваться в подробности. Остальные же просто поздоровались со мной и предложили выпить. Я отказался. Тогда они мне подарили на память статуэтку китайской кошки. До сих пор у меня стоит, пылится!

Переезд скандально известных соседей застал его врасплох, но ни капельки не интересовал. «Да что же мне до этого? – размышлял он. – Своих дел мало?» Но слухи не утихали, что заставляло его каждый раз вспоминать о них. Он помнил их; помнил, как двое из четырёх сидели; помнил, как во всех делах проходил как свидетель. Он не был близким человеком для братьев, но те не питали к нему ни отвращения, ни ненависти. Когда же они виделись по праздникам, приглашали его к себе выпить и поесть индейки. Детектив часто захаживал к ним, чем и поплатился: его выгнали из ОДБ, а полиция в случае чего всегда обращала на него внимание.

Даже когда братья Бёргер уехали.

Может, это и стало причиной его переезда?

Нет. Главной же причиной стало то, что его пожилая мать, которая жила в Западном округе, заболела. А на днях случился пожар из-за замыкания: полдома погорело – кухня, гостиная и частично спальня. Он переехал к соседке, которая предложила ему снять комнату за гроши. Детектив прожил у неё два месяца, пока не пришло письмо от Джанет – сиделки матери, извещавшей, что врачи «ставят не очень хорошие прогнозы. Более того, она скучает».

В течение нескольких дней он собрал все свои уцелевшие вещи в два чемодана и на поезде добрался до города. Мать его жила на Майской улице, в просторной двухкомнатной квартире. Когда же он постучался в дверь по указанному адресу, ему открыла Джанет – женщина средних лет, которая безвкусно одевалась по моде, покупая платья втридорога на рынке; эти мешки как будто подчёркивали её округлённое тело, а жемчуг, подарок от покойного мужа, выглядел цветком на фоне пустыни. Зато смуглое лицо её при виде старого друга засияло, и она кинулась ему на шею. Матиас почувствовал горячие слёзы.

– Ох, Матиас, – говорила она ему в плечо. – Мы так скучали! Фрау Прейслер плачет, хочет тебя видеть… – Она оглядела его с ног до головы. – Боже правый, похудел! А это что? Плешь?

Матиас покраснел.

– Есть такое… Ну, где она?

– В спальне, голубчик, в спальне. Только она сейчас уснула, будить её не хочется. Чаю? С сахарком.

Он улыбнулся. Она, словно маленькая девочка, тихо и бесшумно проскочила на кухню и поставила чайник, достала из ящика несвежее печенье. Они уселись и заговорили полушепотом о бытовых вещах. Джанет, которая также вела отдельную дружескую переписку с детективом, прекрасно знала про пожар и исчезновение братьев.

Они обходили эти темы стороной, пока складка на её лбу не стала глубже и она не сказала:

– Ты тут писал про последние события… Я не стала ей ничего говорить.

– Ну и правильно, не надо ей нервничать под старость лет.

– А что ты? У нас поживёшь?

– Куда же мне деваться? Да… Может, это и к лучшему. – Он посмотрел в окно, где открывался вид на дорогу и даже при закрытых окнах доносился шум. – Устроюсь в местное ОДБ и заживу нормальной жизнью.

– Может, тебе не стоит?

– Джанет, мне тридцать восемь, а за плечами семилетний опыт работы. Я привык к этому. Я не хочу это бросать. Тем более что мне ещё делать? Идти работать в магазин?

Она вздохнула. Матиас понял, что она недовольна этим ответом, и замолчал. Джанет съела печенье и сказала:

– У меня для тебя есть новость. Думаю, интересно будет.

– Какая?

– Я ездила в Битенбург к знакомой, за продуктами. Ну, ты знаешь, фрау Прейслер любит только натуральные продукты, а их там полным-полно.

– Ну?

– Я видела одного из братьев Бёргер.

Его чашка остановилась на полпути ко рту, и он отложил её в сторону. Джанет знала, как они выглядели по совместным фотографиям на Рождество, которые присылал Матиас, а также по газетам.

– Какого?

– Ой, длинный такой, с вытянутым лицом… Он же, по-моему, сидел за вымогательство…

– Рейнер.

– Ну, не суть. В общем, я его видела прямо по дороге к магазину. Там мы встретились со знакомой; я спросила её относительно Бёргеров, а она говорит: «Да, они живут в доме с краю, где покойная – Царство ей Небесное! – фройляйн Шмидт жила, тётка ихняя. Они и работают у нас вовсю, не шумят, носа не суют: старший на заводе, второй санитаром, третий в баре официантом, а четвёртый играет на рояле там же, иногда поёт. Вот только, по слухам, бедно живут». Так что такие дела, дорогой мой!

– Ясно…

– Навестишь?

Матиас поморщился и махнул рукой.

– Сдались они мне. – Он понял, что его тон прозвучал неубедительно, поэтому тут же перевёл тему: – Мама проснулась?

Проснулась старушка только через полчаса, но не смогла встать. Увидев сына, она расплакалась и обхватила его шею своими тонкими морщинистыми руками. Её обвисшие щёки дрожали. Матиас разговаривал с ней до вечера. Затем он переселился в комнату, которую уступила Джанет; она же поставила раскладушку в спальне фрау Прейслер. Матиас разложил вещи на полу, оглядел маленькую комнатку с проеденным молью диваном и светлыми шторами, затем разделся и лёг, заложив руки за голову. Он смотрел на пожелтевший потолок и вспоминал братьев Бёргер. «Они здесь… Навестить? Но зачем? Пообщаться? Господи, да они уже про меня и забыли!» Однако эта мысль всё чаще и чаще кралась ему в голову, словно паразит. Он вспоминал братьев Бёргер – «семью уголовников», как говорила мать, когда их дела гремели в деревенских и городских газетах.

Впервые о них узнали в двадцать втором году, когда самый старший, Рейнер Бёргер, сел за вымогательство почти семи тысяч марок, которые отдала старушка. Он пришёл к ней и представился доктором, поставил ей диагноз «испанка» (якобы самая ранняя стадия), прописал лекарства и предложил оплатить их втридорога. Наивная бабушка, испугавшись за своё здоровье, отдала ему все сбережения на «чёрный день» и получила взамен целый мешок флаконов капель от кашля и гриппа. На следующий день приехал внук из Нордеграунда, узнал про исчезновение денег и обратился сам в полицию. Рейнер не прятался и не убегал; да и вообще он в этот день для собственной безопасности не выходил из дома. К братьям постучали полицейские и выволокли его прямо в пижаме (на дворе стояла ночь). Деньги вернули практически целыми: братья уже расплатились за дорогую, по тем временам, когда Арбайтенграунд отходил от революции двадцать первого года, свинину. Так его и посадили на два года, а вернулся он домой ровно на своё тридцатидвухлетие. После его ловили на росписях на стенах в нетрезвом виде, а когда его арестовывали и сажали на ночь в камеру или же назначали сверх этого работы на две недели, он срывал с себя одежду и орал до посинения: «Я художник, я так вижу!».

За Рейнером шли два брата, двойняшки, которые младше его на пять лет. Второй скандал в семье произошёл в двадцать третьем. Они одновременно попали на скамью подсудимых, под разные статьи. Первого, Артура, местного санитара, едва не посадили за интимные связи с мужчинами, а второго, бездельника Георга, который иногда подрабатывал водителем такси и отличался от брата высоким ростом, могучим телосложением и многословностью, – за неудачное ограбление банка. Интересный факт: когда его спросили про мотив ограбления, он ответил, что хотел купить на них дорогой сервис для мамы и отправить в город. Это правда, но его за такой подарок отпустили только через два года. К тому же Георга неоднократно подозревали в поджоге домов, так как его всегда находили на месте пожаров, в основном в нетрезвом состоянии. Один раз его всё-таки обвинили в поджоге сарая, и суд завещал его уплатить штраф, возмещение ущерба. Расплатился он окончательно за день до переезда.

А вот четвёртый, Лабберт, который младше Рейнера на двенадцать лет, не был похож на братьев. Остальные братья были темноволосыми и худыми (в отличие от Георга, поддерживающего физическую форму), а он походил на мать: светловолосый и с круглым лицом; но самое главное – он не утратил того оптимизма и таланта радоваться мелочам, который у очень многих людей с возрастом пропадает. Матиас всегда слышал его звонкий смех и пение. Лабберт не просто любил петь – это была жизненная профессия, так как он окончил музыкальную школу и работал в театре. Гордость семьи, признавались остальные братья. Однако его мало кто жаловал из-за репутации его семьи, и на него смотрели либо с отвращением, либо с жалостью, словно это была бомба замедленного действия.

С детективом их сблизили не только постоянные допросы и разделение их домов одним забором. Как бы это странно ни прозвучало, Матиасу они нравились: своеобразные, но умные и добродушные. Правда, относительно двойняшек он бы поспорил, но вот Лабберт – просто душка.

Матиас невольно улыбнулся, вскочил и потянулся. Тени удлинялись, солнце склонялось к закату. «Нет, я завтра поеду. Почему бы и нет?.. Ну да, навестить надо; тем более у их матери на днях день рождения, если мне не изменяет память. Большой праздник будет».

Он снова лёг и прикрыл глаза. Да, будет большой праздник; может, и его пригласят?..

***

Всё началось с двух событий, не считая приезда детектива: с девушки и крыс.

Битенбург – удивительное место: это сборище маленьких прогнивших домиков граничило с высотками и шумными улицами столицы маленького государства. Если некто, выросший в Битенбурге и никогда не бывавший в самом городе, приедет туда, то он скажет одно: «Честное словно, небо да земля!». И действительно, маленькое поселение напоминало Клайсланд, только меньше, к тому же примыкал к городу. Тем не менее там царила своя, деревенская атмосфера. Те же домики, животные, те же домашние проблемы: тараканы, жучки и крысы.

Братья Бёргер поселились в доме покойной тётки – в деревянное двухэтажное здание с пятью комнатами, беседкой, а также совместным туалетом и ванной; спальни и ванная располагались на втором этаже, снизу – гостиная, кухня, вход в подвал и прихожая. Только вот сам дом старушка оставила не в наилучшем виде, пришлось наводить уборку. Обнаружились тараканы. Мужчины попытались вытравить их, но не помогло: хотя паразиты меньше стали приходить, полностью так и не исчезли.

А вот крыс никогда не было. Они нахлынули неожиданно, словно гром посреди ясного неба. Первым делом они появились в подвале и ванной.

Впервые их заметили в день приезда Матиаса к матери. Одну в ванной комнате обнаружил Рейнер, когда никого, кроме него, не было дома. Ванна с туалетом сохранились в плачевном состоянии: потрескавшиеся, пожелтевшие – ни одним средством или мылом не вымоешь. Под ванной и на потолке красовалась причудливыми фигурами плесень, а с пола несло сыростью, особенно с порога. Рейнер обнажил тощее тело, положил вещи на стул и подложил потрёпанные штаны под порог. Он осторожно залез в ванную. Штор не было, поэтому присел и включил горячую воду. Намыливаясь, он уловил краем глаза какое-то движение. Глаза слезились, изображение сквозь слёзы и пар размывалось, и он прищурился. В штанах появился бугорок, который бегал то по одной штанине, то по другой. Он понял, что это нечто, намного крупнее таракана.

– Ах ты ж тварь!

Он протёр грудь жёсткой губкой, не спуская с него глаз.

Бугорок остановился, и тут показалась серая мордочка. Наконец крупная крыса вылезла из штанов и, подойдя осторожно к ковру, стала грызть его. Рейнер без резких движений взял лейку. Крыса посмотрела на него и замерла, ожидая дальнейшего. Её взгляд с прищуром так и говорил: «Только попробуй».

Он облил её из душа. Она же под силой напора ударилась об дверь и яростно запищала. Ковёр и штаны тут же намокли. Рейнер вылез из ванны, пена обжигала красную от губки кожу. Он едва не поскользнулся, взял пряжку от новых штанов и со всей силой ударил крысу. Та свернулась в комочек и запищала ещё громче; из спины потекла кровь. Рейнер схватил лежащую в сторонке швабру и прибил её; кровь залила брюки.

– Вот же тварь! – говорил он, глядя на окровавленный трупик. – Только тебя ещё не хватало.

Огляделся в поисках её сородичей, но никого не было. Рейнер домылся, с брезгливостью выбросил крысу в окно и помыл полы, а в ушах всё продолжал звенеть этот жалобный писк.

***

Четверг, рабочий день. Бар «Сладкий гусёнок»; настенные часы показывали половину шестого. Огромное помещение слабо освещалось, что придавало ему некое подобие отчуждённости. Большее место занимали столики, мимо которых мелькали официанты, а сбоку располагалась маленькая барная стойка. Напротив стояла сцена с музыкальными инструментами: только недавно владельцу пришла в голову мысль для привлечения клиентов использовать музыку, в том числе популярный в Америке джаз. Он потратился также на оформление: над сценой висела табличка с нарисованной девушкой в купальнике, а под ней гласила надпись: «НАШ МАЛЕНЬКИЙ НЬЮ-ЙОРК!» Со временем, правда, краска облупилась. На сцене всегда стояли рояль, духовые инструменты, ударные и микрофон. Пели в основном по пятницам, когда больше всего приходило народу.

А сейчас зал практически пуст. В углу сидели постоянные клиенты и молча попивали пиво, чуть ближе к центру зала полулежал на стуле пьяница и бормотал под нос сказания о своей молодости. В этой атмосфере нарушала тишину монотонная игра Лабби (именно так его все звали) на рояле. Кроме него никого из музыкантов не было. Георг стоял у барной стойки и курил, с нетерпением поглядывая на часы: через полчаса должна закончиться смена.

Дверь отворилась, и на пороге появилась высокая тёмная фигура. Георг выпрямился и взял со столика меню, Лабби мельком огляделся, и… пальцы тяжело опустились на клавиши.

В дверях стояла девушка с распахнутой шубкой. Её свисающее мешком по западной моде платье всё равно подчёркивало широкие бёдра и маленькую грудь; кругленькое личико с подстриженными у виска тёмными волосами сияло. Она не спеша оглядела помещение и подошла к стойке, что-то тихо сказала бармену. Лабби не мог отвести от неё взгляда. «Аристократка? Неужто настоящая аристократка? – думал он. – Такая походка, такой вид! Она божественна; таких я только на журналах мод видел!» Они встретились взглядами, и в этот момент пьяница крикнул:

– Чего застыл? Играй!

Он поднял отяжелевшие, слегка дрожащие руки, и стал играть, поглядывая на девушку. Она же перешёптывалась с барменом и мельком бросала на пианиста взгляд. «Что она говорит? Что просит? Коктейль? Ох, у неё очень хороший вкус!» – думал Лабби и покраснел: на него также смотрел брат, слегка по привычке приподняв бровь.

Девушка же сидела вполоборота и пила коктейль. Полчаса тянулись для юного сердца мучительно долго, а когда часы пробили шесть, он быстро поднялся и поклонился. Клиенты зааплодировали. Он спустился и подошёл к бармену, стараясь не смотреть на неё.

– Светлого, пожалуйста.

Тот кивнул. Лабби сел рядом с ней и огляделся вокруг. На сцену поднялся скрипач, и все взгляды устремились на него. Некоторые же, сидевшие вдоль стены, были увлечены своими разговорами…

– Вы божественно играли.

Лабби вздрогнул и посмотрел на девушку. Она улыбалась, покусывая губу. Он почувствовал сухость в горле.

– Ну… спасибо.

– Обожаю рояль. Когда-то я и дома на нём играла, а потом разучилась.

– Я всегда считал, что искусству невозможно разучиться.

– Искусство как нож: если за ним не следить, оно затупится и заржавеет. – Она вздохнула. – Кстати, а каково это – играть не в театрах или на концертах, а в баре?

Он пожал плечами.

– Ну, трудно, да. Я привык, хотя мне есть с чем сравнивать: раньше жил в деревне, в театре работал. Ну а до ближайшего театра почти час дороги. Мне и тут хорошо, с братом работаем. – Он теребил галстук потными пальцами; румянец охватил всё его лицо. – Иногда пою…

Глаза её засияли, пухлые губки приоткрылись.

– Да ну?

– Да, по пятницам.

– То есть завтра? Если так, то мне бы хотелось увидеть это.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Вы не шутите?

– Нет, правда! К тому же мы с семьёй недавно сюда переехали, хочется всё узнать, посмотреть.

– С семьёй?

– Ну как… с мужем.

– А-а…

Лабби поджал губы. Сердце стучало у самого горла. «Конечно, такую красоту надо брать здесь и сейчас! Господи, как же ему повезло…» Он спокойно заговорил:

– Он завтра будет?

Плечи опустились, улыбка погасла.

– Нет. Он работает. Работа, работа, работа… В офисе бухгалтером работает: одни счета, а дом потом. Вот я себя и развлекаю, хожу музыку слушать: будто питейные заведения, уличные оркестры или концерты и оперы, но на последние я редко хочу, так как мы тоже небогатые.

– Вы где-то работаете?

– Швеёй работала, но по переезду пока бросила. В принципе, слухи о Всеобщем трудовом законе так и остаются слухами, в семье есть деньги, мне работать ни к чему.

Они помолчали. Лабби выпрямился и сказал:

– Я Лабберт Бёргер.

Она хихикнула.

– Лили Вайс. Очень приятно познакомиться.

Они осторожно пожали друг другу руки. Георг подошёл и сказал:

– Лабби, пошли.

Тот улыбнулся.

– А это мой старший брат, Георг.

Она обнажила зубы.

– Здравствуйте.

Брат кивнул и сказал:

– Да пошли же! Надо в магазин зайти.

Лабби попрощался и поковылял за ним. Они вдвоём вышли на ярко освещённую улицу; свет фонарей как будто отображался в тёмном безоблачном небе, а под ногами хрустел тонкий слой нерастаявшего снега. Ветер завывал в ушах, колебля полы курток. Братья направились в сторону дома. Георг, завернувшись в коричневую куртку, сказал:

– Ты не думай, что я подслушивал, но связываться с замужней женщиной – не очень хорошая идея.

Лабби шёл рядом с ним, глядя в одну точку. Он до сих пор слышал от неё сладкий запах коктейля.

– Молчи, молчи! Прошу тебя, не надо! Я ничего не хочу… Я только хочу спеть ей.

Георг фыркнул.

– Спеть! Я тоже, будучи студентом, пел своей первой любви серенады, а потом лишил девственности.

– Пошлый ты человек, Георг. Она не такая, она…

– Ты видел, как она на тебя смотрела? Неприлично откровенная особа, да ещё так вырядилась…

Он поморщился.

Лабби нахмурился и махнул рукой. До магазина оба шли в полном молчании.

***

Под вечер Рейнер не встретил ни одной крысы, а в подвал не заходил. После уборки, которая в этом доме лежала только на нём из-за больничного, он прилёг на диван и подложил подушку, набитую соломой. Она хрустела под тяжестью его головы. Он лежал и смотрел в потолок, как вдруг почувствовал сначала пульсирование в висках, а затем боль, которая словно колоколом отозвалась в голове. Перед глазами заиграли искры, и он прикрыл их. Ему показалось, что он сейчас уснёт. «Таблетки… Нужны таблетки». Но аптечка находилась на кухне, в верхнем ящике. Рейнер лежал в просторной гостиной; ноги, словно облитые свинцом, не двигались. Он не мог открыть глаза – яркий свет люстры слепил его. Он попробовал дотянуться до выключателя, однако тот располагался около прихожей, в пяти метрах от дивана. Рейнер лежал, дотрагиваясь пальцами до висков; звон в ушах напоминал ему писк.

Крысиный писк.

В этот момент он услышал в коридоре шорох и голоса. Хлопнула дверь. Рейнер приподнялся на локтях и приоткрыл один глаз.

– Артур? Это ты?

– Это Георг и Лабби, – сказал Георг, выглядывая из прихожей и снимая на ходу шляпу. Он нахмурился. – Батюшки, какой белый! Опять?

– Угу.

Он видел, как Георг, разувшись, направился на кухню, где не было дверей, и достал из верхнего ящика тёмную коробку из-под обуви, в которой хранились лекарства. Оттуда выползло что-то маленькое и тёмное. «Крыса? – подумал Рейнер. – Ан нет, таракан».

Брат две минуты рылся в аптечке, выставляя всё содержимое на стол. Лабби, остановившись у порога гостиной, наблюдал за ним. Затем Георг положил всё обратно и подошёл к Рейнеру.

– Лекарство закончилось.

Тот прищурился.

– А сейчас что? В аптеку? Иди в аптеку!

– Я там вчера был, твоё лекарство не завезли.

– Возьми либо морфий, либо кокаин… Возьми кока-колу.

Георг кивнул и направился к выходу. Лабби, словно опасаясь причинить Рейнеру лишнюю боль, тихо сказал:

– Ладно, сейчас в подвал спущусь, картошки с мясом пожарим, а то супчика что-то мало. Ты пока лежи.

Он направился в подвал. Рейнер вспомнил, что забыл попросить выключить свет, но слова так и застряли в горле. Боль не утихала – ему даже казалось, что она набирала обороты. Язык превратился в наждачную бумагу и повис.

В этот момент снова раздался шорох в прихожей. Подошёл Георг с пакетиком.

– Я взял пять капсул морфия. Одна капсула – одна доза, со шприцом. – Он подошёл вплотную к Рейнеру и покачал головой. – М-да, лучше тебе не ставить укол. Где Лабби?

– В подвале. Ты что?

– Господи… Не знаю, боюсь, что будет, как в прошлый раз, когда я разбил шприц. Может, Артура подождём?

Рейнер прищурился.

– Пока мы его дождёмся, я подохну. Что ты такой криворукий?! А если он не придёт, у Венни останется, то что? Мне помирать ещё не хочется, коли давай!

Георг вздохнул и сел на диван. Он снял пакет и разложил на журнальном столике всё содержимое с инструкцией. Он прочитал её и поник, взял в руки шприц. Рейнер видел, как пальцы пробирала мелкая дрожь. Кое-как Георг набрал морфий в шприц и попросил его закатать рукав. Больной выполнил просьбу. Тот наклонился и, замахнувшись, проткнул вену. Рейнер закричал от боли и согнул руку в локте. Шприц отлетел на спинку дивана и упал на подушку, чудом не разбившись. Георг поцокал и взял его в руки.

– Да не кричи ты!

Из вены струилась кровь. Он попробовал ещё раз, но игла вонзилась в предплечье, и Рейнер, побелев от боли, завыл. Белые пятна перед глазами сменились красными искрами. Он замахнулся на брата, тот, крепко держа шприц, отскочил. Рейнер задёргал ногами, словно капризный ребёнок, и, стиснув зубы, застонал.

Он смутно слышал, как в прихожей отворилась дверь. Георг же сразу кинулся в прихожую, и он услышал его голос:

– …Помоги, ему плохо.

– Что шприц в крови? Что ты сделал?

– Я ставил, ставил, но он бьётся, кричит…

Рейнер приоткрыл глаза.

В гостиную влетел Артур в новом сером пальто, из-под которого виднелась рабочая форма. Он сел на диван и осмотрел посиневшую руку брата. Его впалые худые щеки подрагивали от ярости, как у старухи; чёрные как у ворона глаза засияли.

– Идиот, от тебя никакой помощи! Криворукое создание… Где шприц?!

Георг нахмурился и протянул ему шприц с морфием. Артур закатал рукав рубашки на другой руке, натёр её ватой со спиртом и сделал укол, затем промыл рану на повреждённой руке и приложил лёд из холодильника. Рейнер обмяк; капельки пота стекали по его лицу и шеи. Он вздохнул и закрыл глаза, на него накатила сонливость. Он посмотрел на правую руку: она посинела и опухла, тонкие пальцы Артура прижимали лёд, от чего жилки вздулись, и это отзывалось тупой болью.

– Надо запретить законом брать тебе в руки шприц, Георг, – сказал Артур, не глядя на брата.

Тот скрестил руки.

– Ну подумаешь! Я не врач.

– Вечно ты оправдываешься.

– Слушай, не строй из себя тут умного.

– А ты не строй из себя идиота! Чего руки трясутся? А?

Георг побелел.

– Ты на что-то намекаешь?

– Как твой зуб? – неожиданно сказал Артур и улыбнулся. – Кока-кола помогла?

Лицо брата надулось и покраснело, словно шар.

– Ты… Я не наркоман! Кока-кола у меня лежит не тронутая…

– Тогда чего руки трясутся?

Георг топнул ногой.

– Закрой свой рот, педик!

Артур вскочил. Он сжал костлявые руки в кулаки.

– Как-как ты меня назвал? Наркоман! Не пил кока-колу? – Он сделал шаг вперёд. – Да в корзине две пустые бутылки лежат! А это что?

Он указал на неснятую куртку, из которой, как пригляделся Рейнер, что-то торчало. Артур распахнул её, едва не порвав пуговицы. Стеклянная бутылка с тёмной жидкостью чудом не выпала из внутреннего кармана на пол. Он хотел было её выхватить, но Георг первый взял ей в руки и сжал до такой степени, что побелели костяшки пальцев.

– Из-за тебя аж зуб заныл, – сказал Георг и, не раздеваясь, направился наверх, демонстративно хлопнув дверью.

Рейнер вздохнул и снова закрыл глаза.

– Парни, не кричите. Голова только прошла…

Артур сел рядом. Его голос звучал спокойно:

– Когда доставят лекарство?

– На следующей неделе.

– Прошу тебя, не подсаживайся на эту хрень. Мне второй брат-наркоман не нужен; а вот что делать с Георгом, не знаю…

Рейнер не ответил. Георг всегда жаловался на свои кривые зубы, которые болели. На стоматолога уходила одна треть семейного бюджета, хотя Артур предлагал ему «за бесплатно вырвать зубы дома и купить вставную челюсть». После последнего визита доктор посоветовал своему вечно недовольному пациенту покупать кокаин.

– Лучше кока-колу, – говорил он, – вы найдёте её в любой аптеке, да и стоит она недорого. По два глотка, три раза в день. Вот рецепт. – Он протянул ему пожелтевший лист бумаги, который впоследствии Артур порвал в клочья и кинул их прямо в лицо Георгу.

Рейнер часто вспоминал этот эпизод, который едва не обернулся дракой. Но тут его мысли прервал стук: Лабби вылез из подвала с мешком картошки, тяжело дыша. С дырки снизу посыпались два корнеплода.

– Там крысы! Пять штук, здоровущие! Они чуть не стащили картошку!

– Боже, – сказал Рейнер, – я так и думал. Сегодня в ванной видел одну большую тварь.

– И что теперь делать?

Артур усмехнулся.

– Вот тебе мотив завести грызуна. Ты же так хотел животное на день рождения.

– Очень смешно! Завтра надо будет посмотреть средство… А что, где Георг? Он будет ужинать?

Братья покачали головами. Действительно, тот не пришёл на ужин. Рейнер совсем оправился и ел с аппетитом, а Лабби описывал Лили Вайс. На завтра он пригласил всех на свой еженедельный концерт.

***

На следующий день произошло несколько событий.

Первое: Рейнер встретил Матиаса.

Это случилось днём, когда он возвращался из магазина домой. Головная боль прошла ещё с утра, и он чувствовал себя прекрасно; лёгкий прохладный ветерок слегка подувал ноги и полы куртки. Рейнер насвистывал, а солнечные лучи освещали его негустые тёмные волосы. Вдруг он сзади, на другой стороне улицы, услышал поспешные шаги и стук каблучков. Повернувшись, так и замер; улыбка медленно поползла вверх.

– Матиас? Да ну?

Детектив с улыбкой подбежал к нему, и они обнялись.

– Неожиданно, неожиданно, – сказал Рейнер, смеясь. – Какими же судьбами?

– Да я недалеко от вас поселился, у матери; заболела она. Мне тут поведали, что вы здесь живёте.

– Кто же?

– Так, знакомая одна. Вот и решил к вам заехать; хотел зайти в магазин, коньяк купить, а тут и ты! – Он похлопал его по плечу. – Кстати, я думал, что ты работаешь.

– Нет, я приболел. Остальные работают.

– А как вы? Всё хорошо?

– Более-менее. Хочешь зайти?

Детектив пожал плечами.

– Почему бы и нет?

По дороге Рейнер расспрашивал про Клайнсланд. Тот отвечал сухо и с неохотой, зато глаза его засияли, когда из уст полился поток вопросов о братьях, финансовом положении и знакомых. До дома старший Бёргер успел рассказать только о девушке Лабби и его сегодняшнем концерте в её честь. На последнее Матиас разразился хохотом.

– Сегодня, говоришь? В шесть-семь часов? Очень хочу посмотреть.

– Да на здоровье! Вечером все вместе пойдём; заодно он нас с ней познакомит. Кстати, ты будешь в субботу, на дне рождения матушки?

Матиас смутился.

– Как-то не знаю… Это же семейный праздник, вашу матушку я никогда не видел…

– Ох, перестань! Ты наш сосед и друг. Друг семьи. Нет, я хочу – то есть мы хотим, – чтобы ты у нас был к шести вечера, и ни на минуту не опаздывай!

Детектив снова рассмеялся.

– Хорошо, хорошо. Только ещё заеду за подарком и коньяком.

– Ох, коньяк… Редкая роскошь для нас, по пятницам пиво пьём!

– Всё так плохо у вас?

– Ну, как видишь… – Он указал на дом. – Всё грязно и перекошено, особо денег пока нет, чтобы ремонт делать. Фундамент заделали, но тут ещё тараканы и… крысы! – При последнем слове его передёрнуло.

Они подошли к двери и открыли её. Матиас проследовал за Рейнером в дом.

Тут-то и произошло второе событие.

Они застали такую вот картину: на кухне стоял с красным лицом Георг. Ссутулившись, он пытался открыть ножом стеклянную бутылку с тёмной жидкостью, а из пальца струилась по стеклу кровь. Рейнер и Матиас застыли у порога. Второй встряхнул головой и с объятьями подошёл к Георгу.

– Что это мы делаем? Прогуливаем работу, а? Рей говорит, ты вроде бы сегодня работаешь…

Георг отложил бутылку и нож, сухо пожал влажной, не порезанной рукой его ладонь и сказал (при этом уши его покраснели):

– Да так, зуб болит. Это по рецепту, кока-кола.

Рейнер смотрел на брата, подняв бровь. Он вспомнил вчерашний конфликт братьев; рука с гематомами и даже несколькими шишками, которая не могла согнуться, снова заныла. Тупая боль отозвалась во всём теле, голова загудела, и он поморщился. Георг заметил это и нахмурился. Матиас же улыбался, но в глазах как будто считалось недоумение и даже беспокойство. Он прервал неловкое молчание, сказав:

– Ну-с, я к вам на чай, Георг. Где тут можно руки помыть?

– Наверх, дверь справа.

Матиас кивнул и удалился. Братья остались одни. Рейнер подошёл к Георгу и спокойно сказал:

– Успокойся и промой палец.

Тот сжал зубы.

– И ты туда же?

– Нет. Мне тоже надо выпить.

У него отвисла челюсть. Рейнер кивнул. Георг потёр палец о скатерть, отрубил ножом верхнюю часть бутылки и немного налил в стаканы. Они выпили. Сладкая шипучая жидкость с привкусом щипала язык и сжимала щёки, зубы заледенели. Рейнер даже прищурился, словно впервые, будучи юношей, попробовал шампанское.

Георг тем временем расслабился и улыбнулся.

– Ну вот! А так действительно зуб болит… Сильно, пришлось с работы отпрашиваться. Но мне надо идти, а это… – Он поставил бутылку на стол. – Если хочешь, можешь допить.

Он поспешно удалился на улицу, Матиас вышел из ванны.

– Без обид, но у вас там точно не дворец… Зачем ты это пьёшь?

Рейнер сделал два больших глотка и поставил чайник на плитку.

– Голова болит. Мигрень до сих пор мучает.

– Сочувствую, только сильно не налегай.

…Они говорили долго. Рейнер рассказывал обо всех братьях и новшествах их жизни и жизни семьи, однако всё-таки избегая темы конфликта на почве наркотиков (напиток, кстати, Рейнер к вечеру выпил до дна, поделившись чуть-чуть с детективом). Ему было в некоторой степени стыдно об этом говорить, и он считал, что есть такие темы, которые не должны выходить за рамки семьи – а уж тем более, если это касалось конфликтов. К тому же неизвестно было бы, как на это отреагировали сами двойняшки (да и Лабби тоже) – выносить такую проблему из избы без особой надобности. Он старательно отводил разговор на другие темы, когда Матиас начинал расспрашивать про зубы Георга. Собеседник же либо не замечал этого, либо просто делал вид, поддерживая постороннюю тему, но лицо вытягивалось, он время от времени хмурился.

Солнце постепенно склонялось к закату за чашкой чая и кока-колы, приближалось третье событие: выступление Лабби.

Матиас позвонил Джанет и сказал, что приедет поздно. Та ответила, чтобы он обязательно приехал, ведь мать беспокоится. Затем они с Рейнером дождались вернувшегося пораньше с работы Артура, и все трое направились в бар, по дороге обсуждая жизнь в деревне.

В баре музыка играла так громко, что её можно было услышать даже за углом. По пятницам помещение как будто даже преображалось: люстры светили ярче, музыка звучала громче, стараясь перекричать гул и пьяный хохот в зале. Пиво, окурки, табак – на полу не оставалось от них чистого места, чистого сантиметра, а запах сигарного дыма даже при настежь открытых окнах стоял тяжёлым облаком в воздухе, и поры его туманили глаза, наполняя их слезами. Бар же не умолкал от постоянной работы рук и звона стаканов, шипения пива и бытовых бесед; между столиками мелькали, словно мухи, официанты, а некоторые клиенты недовольно через зал кричали: «Растяпа, иди сюда!», «Официант, подойдите!».

Народу было так много, что почти половину главного прохода загораживала стена из могучих спин. Братья и Матиас буквально проталкивались к барной стойке, возле которой стоял Георг. Лабби рядом не было – он репетировал за кулисами. Георг кивнул Рейнеру и Матиасу, проигнорировав Артура. Он затянулся и указал пальцем на столики у стены.

– Самый первый ряд, там эта Лили.

Все трое устремили на неё взгляды. Лили сидела в алом платье с открытой спиной. Она пила коктейль и, не отрываясь, смотрела прямо на сцену. «Цветок среди сорняков», – подумал Рейнер, как вдруг Георг сказал:

– Я для нас снял столик только с другой стороны зала, тоже на первом ряду. Идите, заказывайте… только не за мой счёт.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Лабби появился в неновом жилете, белой рубашке и с галстуком. Многие в зале притихли. Пианист заиграл мотив, и Лабби запел – сначала едва слышно:

Я по свету немало странствовал,

Видел Париж, Берлин и Вашингтон,

Но мне становилось досадно,

Вдали от тебя, мой дом!

Затем подключился саксофон и ударные, пианист заиграл быстрее; Лабби всё время повышал голос, перекрывая их:


Дом! Где мой дом,

Этот «маленький Нью-Йорк»?

Где мой дом? Почему я здесь?

Ни одной родной души!

Где мой дом? Где «Нью-Йорк»?

Мне печально на душе;

А ведь там моя любовь

Вздыхает обо мне…


Его голос звучал громко, развеивая сигарный дым, врезаясь, а затем лаская слух слушателей. Он перекрикивал пьяниц, но делал это так красиво, хотя и несколько не попадая в ноты, от чего сердце дрожало и кровь прилипала к рукам – такая музыка вызывала приятное волнение и желание бежать, прыгать и плясать. Слова складывались в рифмы, рифмы в мелодию, сливаясь с высокими нотами и слегка дрожащим голосом. Рейнер видел, как руки его слегка тряслись, неудачно пытаясь выдавить какой-то яркий жест, словно он на грани истерики… А Лабби смотрел на неё. Она – на него, не отрывая взгляда; в них отображался и он, и сцена…

Закончил он через четыре минуты. Когда закончил и поклонился, по залу раздались бурные аплодисменты и свист, Рейнер вздрогнул и даже вскочил со стула; соседи по столику последовали его примеру. Лили же одна не аплодировала: она сидела и, безмятежно улыбаясь, курила. Однако глаза её всё так же сияли и были прикованы к сцене, даже когда Лабби спустился в медвежьи объятия Матиаса и братьев. Пока они его хлопали по плечу, смеялись и говорили комплименты, Рейнер первым заметил, как к ним подошла Лили, покачивая бёдрами. Лабби выпрямился и сказал:

– Понравилось?

Она обнажила зубы:

– Ты был великолепен.

Они немного помолчали. Рейнер видел, как Лабби неловко; тот покраснел, из-за чего был похож на школьника. Неожиданно он выпрямился и представил ей братьев, а также Матиаса, назвав его «другом семьи». Лили пожимала всем руки. Рейнер нахмурился: несмотря на этот глубокий взгляд, отображающий, словно зеркало, всё вокруг, фальшивая улыбка её пухленьких губ растягивала щёки, будто резину. Когда Лабби замолчал, она сказала:

– Я очень рада, честно! Лабби, я и не думала, что у тебя такая большая семья!

Остаток вечера – почти до девяти часов, – они говорили о работе, любимых мелочах и жизни. Все старались опустить неловкие моменты, говоря, что «жизнь их ничем не отличалась от жизни типичной семьи Клайнсланда – работа, работа и ещё своё хозяйство». Никто, даже сам Лабби, не заикнулся по поводу дня рождения матери: все понимали, что пригласить на семейный праздник фактически чужую девушку – не самая лучшая идея. По крайней мере, пожилая именинница этого точно не оценит.

Лили сказала:

– Если хотите, можете завтра зайти в обед на чай. Вот мой адрес. – Она положила на стол бумажку.

Все замолчали, потупив взгляды. Лабби сказал:

– Как же твой муж? Не будет против?

Понятное дело, что приглашение в гости могло нарушить планы по подготовке к празднику, уборке и украшению дома, покупке подарков и встречи с матерью, которая жила чуть ли не на границе Западного и Центрального округов.

– Он всё равно на подработке: к отпуску копит.

– Тогда, может, в воскресенье? С мужем познакомимся, сдружимся…

Она поникла.

– Ну, хорошо…

Краска возбуждения и стыда прилипла к лицу Лабби, он смял полы скатерти.

– Завтра у нас в семье занятой день… Но я смогу с тобой встретиться, если хочешь.

– Ладно, можно так сделать. Два чаепития за выходные – это прекрасно. Может, муж всё-таки будет, но маловероятно… – Она улыбнулась. – Хорошо, Лабберт, буду ждать.

Они договорились встретиться в самое оптимальное время: с двенадцати до часу, ибо далее у него просто не будет времени.

На этой ноте Лили встала и, смеясь, ушла. Гости потихоньку расходились. Братья и Матиас оплатили счёт, вышли на улицу. Все, кроме Лабби, закурили у входа.

– Ну как, как вам она? – говорил он, едва ли не прыгая вокруг них.

Его глаза при свете полумесяца сияли, отображая небо; он был похож на колибри, которая не могла жить без движения и ни на минуту не давала своему телу покоя. Остальные, смутившись такому влюблённому юношескому порыву, молча затягивались, переглядываясь между собой. Рейнер заговорил первым:

– Хорошая.

Лабби слегка нахмурился, но продолжал улыбаться.

– Не понимаю, не понимаю! В чём же? Что в ней хорошего, скажите? Почему вы молчите?

– Тебе не кажется, что ты слишком торопишься? – сказал Артур. – Вы сутки как знакомы, а она уже тебя в гости приглашает.

– Что же в этом такого?

– Во-первых, тогда стоит пригласить её к нам, что явно не лучший вариант, когда в твоём доме в качестве домашних животных обитают крысы. Во-вторых, это немного странно: так быстро приглашать в гости, хотя даже недели не прошло, и при муже.

– Но если человек решил меня пригласить…

– Да спустись с небес на землю!

– Почему?! – сказал Лабби и побагровел.

– Потому что она ведёт себя как фальшивая шлюха, – сказал Георг.

Повисла мёртвая тишина. Лабби стоял с минуту на месте, пока смысл вышесказанного не дошёл до него. Краска быстро сменилась болезненной бледностью, он сжал руки в кулаки и сделал один шаг.

– Как-как?

Матиас встал между ними.

– Да хватит вам! Лабби, Георг не так выразился…

– Да всё я так выразился!

– Я бы на твоём месте подумал, Лабби, – сказал Матиас, касаясь его плеча. – Просто подумал… Не стоит торопиться, дружок. Постарайся узнать её получше…

Лабби отпрыгнул.

– Как я узнаю её получше? Стоять в стороне и наблюдать? Нет, я пойду в гости! Вы – как хотите…

– Ради бога, но ты не забывайся: она замужем, – сказал Рейнер.

– Она вам просто не понравилась. Вы этого не хотите прямо говорить, но я видел, с каким выражением вы все на неё смотрели! Поэтому вы и хотите мне досолить! – Лабби пригрозил пальцем. – Я и без вас решу, как мне с ней обходиться!

– Сначала муж её тебе мозги вправит, – сказал Георг. – Только потом не жалуйся.

– Лучше заткнись! От тебя и так тошно.

Георг поднял бровь.

– Да мне от твоей шлюхи тошно, поэтому я такой противный.

Голос Лабби дрожал:

– Ещё раз скажешь, и я…

Он замолчал и направился в сторону дома. Рейнер вздохнул.

– Господи, мозги как у двенадцатилетнего! Как бы он глупостей не совершил.

Матиас сказал:

– Оставь его. Дай ему ещё почувствовать свободу: ему уже двадцать четыре, он не маленький мальчик.

– По его рассуждениям я бы не сказал, – говорил Георг.

– На твоём бы месте я извинился. Это грубо.

– Матиас, не лезь! Не маленький он, вот только дурак круглый!

Больше не пытались переубедить Георга, и Матиас уехал, пообещав к вечеру приехать на праздник.

Вот так и произошло четвёртое событие – ссора. Пятое событие наступило несколько позже, когда братья вернулись домой. Не смотря на наглухо закрытые окна, было холодно. Свет в доме везде выключен, а дверь в комнату Лабби, что располагалась на втором этаже, наглухо заперта, в прихожей не стояла обувь. Никто не отзывался, из чего братья сделали вывод: его не было дома.

Георг сел на диван и достал вторую сигару.

– Порол бы я его, порол бы и порол…

– Я бы тебя точно выпорол, – сказал Артур и положил на диван кейс. Рейнер знал этот жест: брат собирался к Венни. Георг усмехнулся.

– Передавай привет Фишеру.

Рейнер покачал головой.

– Георг, какая муха тебя укусила? Прекрати.

Тот помолчал, несколько раз затянулся и затем молча удалился наверх. Рейнер сказал:

– Проводить?

– Нет, – сказал Артур, надевая пальтишко.

Новое серое пальтишко. Старая куртка износилась, а он купил пальто на распродаже… Прочное и элегантное…

Наконец Артур удалился. Рейнер остался один и через некоторое время отправился спать.

***

Пятое событие произошло именно по дороге к Вензелю Фишеру, который жил на другом конце Битенбурга, в ветхом многоэтажном доме, где кроме него жили только старики и алкоголики. Он не смог приехать, так как машина находилась последний день в автосалоне. Почти никого не было на улице, время приближалось к одиннадцати. Артур никогда не ходил так поздно и поэтому торопился. Какая-то внутренняя тревога возрастала в нём, придавая сил. Первую половину пути он бежал; обувь с глухим стуком ударялась о тротуар. Кейс трясся в захудалой руке; ещё чуть-чуть – и всё содержимое вылетит на дорогу.

Затем он остановился, переводя дух; глухие удары сердца отзывались в ушах и горле. Он сплюнул, постоял несколько минут и опустил кейс на землю. Колени подрагивали и с трудом его удерживали.

Внезапно он услышал за углом нечеловеческий, чудовищный крик. Нет, не крик – вопль. Вопль сумасшедшей собаки, которой словно защемили хвост, рёв раненого дикого зверя, безумный звук, который издаёт загнанная в угол крыса. Артур слышал, как кричали больные в предсмертной агонии: стоны, молитвы, лихорадочный бред.

Но от этого звука сердце замерло, и кровь в жилах как будто по щелчку пальцев остановилась.

А затем крик. Брань, которую невозможно описать словами. Глухой удар – и она стихла. Животные звуки раздавались вдвое громче.

Артур вцепился в кейс и сделал несколько шагов в сторону переулка, который вёл в соседствующие здания прокуратуры и полиции. Он осторожно выглянул из угла в переулок, где не проникал даже свет фонаря. Там стояли две фигуры: одна – необъятных размеров – полулежала на земле, прислонившись к стене. С подбородка капала на куртку и стекала на асфальт кровь. Вторая фигура – высокая и худощавая – стояла над жертвой. Её трясло; она держала длинный тупой предмет, приподняв его над телом. Артур разглядел смутные очертания трубы. Он слышал запах коньяка и крови. Мужчина с тупым предметом помялся на месте, глядя в одну точку, пока не прохрипел:

– О-о-у… Франк… Франк, Франк!

Он ещё раз замахнулся, целясь в голову. Жертва вздохнула и слабо отмахнулась, снова обмякла. Артура затрясло – и совсем не от холода. Он вышел из укрытия и, замахнувшись кейсом, стукнул мужчину по голове. Тот отлетел в сторону, обронив трубу. Она с грохотом ударилась о стену, он же чудом устоял на ногах и, вытянув перед собой руки, навалился на Артура. Они кубарем полетели в сторону дороги. Артур почувствовал, как пуговицы пальто отлетели в сторону: руки подбирались к его горлу. Его душил запах алкоголя, который он так тяжело переносил. А руки… они не душили его, а сдирали кожу с шеи и с лица. Санитар потянул пьяницу на себя, дёрнул за волосы и повалил его в сторону. Тот со стоном рухнул лицом вниз и не шевельнулся.

Кровь с нескольких царапин на шеи и щеке капала на распахнутое пальто, стекая за воротник. Артур поднял кейс и ударил им пытавшего подняться пьяницу по спине. Он рухнул, бормоча себе под нос: «Франк, Франк, Франк!».

Санитар подошёл к жертве. Это был необъятных размеров мужчина, фигура которого с трудом помещалась в растянувшуюся куртку. Подстриженные у виска волосы с пробором наполовину закрывали окровавленную щеку и скулу; кровь струилась со рта и носа, а также с колена, из которого торчал осколок от бутылки. Жертва приходила постепенно в себя; у неё появились силы поднять голову. Увидев Артура, мужчина указал на трость в углу. Тот поднял трость и помог встать ему на ноги. Пострадавший застонал и поковылял в сторону дороги.

– Прошу вас, не делайте резких движений. Сейчас дойдём до больницы, она за углом…

– Нет… – хрипел раненый, – я должен… я должен задержать эту скотину… Где она?

– Пускай лежит он себе на дороге.

– Чтобы его сбила машина? Слишком лёгкая участь, сынок!

Артур, прислонившись к пострадавшему и обхватив его со спины, осторожно обошёл пьяницу, несколько раз оглядываясь через плечо. Тот не шевелился. Пострадавший сказал:

– Шёл я своей дорогой, домой, а тут – прямо возле прокуратуры и полицейского отделения!.. Он напал сзади – крался, чёрт!

– Вы из полиции?

– Я прокурор. Прокурор Эдгард Франк.

Артур застыл на месте. Франк поморщился.

– Ну, идём!

Он поковылял с ним через дорогу. Больница располагалась за углом.

– Пьяный вас знает: он повторял ваше имя.

– Да ему вообще давным-давно решётка полагается! Господи, сколько он пьёт, грабит и ворует!.. Ну всё, теперь он доигрался, сволочь! А я что – жалел! Думал, исправится, жена беременная есть у него, родители больные… Чёрт там плавал! Плевал я и на его жену, и на его ребёнка, и на его родителей!

Артур молчал. Он ничего не понимал и не хотел особо в это вникать; ему хотелось только поскорее отвести прокурора в больницу и вызвать полицию. Пострадавший оставлял за собой полосу маленьких багровых пятен. Из-за угла показалось трёхэтажное белое здание.

Франк вздохнул.

– Боже, вся жизнь перед глазами пронеслась! В прокуратуре вот уже пятый год – а тут такая нелепая смерть. Спасибо тебе, сынок, спасибо, выручил меня!

– Как же я мог пройти мимо!

– Что ты в такой поздний час делаешь?

– Домой шёл, с работы.

– Где работаешь?

– Здесь. – Артур указал на здание больницы. – Я санитар.

Франк помолчал. Артур услышал над головой всхлипы, и сердце его сжалось. «Что чувствует человек, которого чуть не убили?» – подумал он и как можно мягче сказал:

– Доктор Франк, я прошу вас, успокойтесь.

– Господи, с возрастом я расчувствовался… Как тебя зовут?

– Артур Бёргер.

– Артур, я тебя не забуду! Обращайся всегда за помощью, слышишь? Я у тебя в долгу…

Он завыл. Так продолжалось до того момента, пока они не вошли внутрь. Перепуганная медсестра подозвала доктора, и те подготовили каталку, пересадили прокурора. Тот тихо стонал и практически ничего не говорил, но когда его увозили, он сказал:

– Артур, звони в полицию! Скажи, что на меня напал Гомерик Вайс!

Его увезли. Артур подошёл к медицинскому посту. Раны на шее и на щеке обжигали кожу, он поморщился. Пока набирал номер полиции, думал: «Гомерик, Гомерик Вайс… Гомерик Вайс?.. – Он так и замер. – Вайс?!»

…Когда приехала полиция, Гомерика Вайса арестовали на месте. Артура проводили в полицейский участок, и он дал показания. Инспектор записывал всё в блокнот, за стеной записывали допрос. Артур переводил взгляд со стены на инспектора и на пальто, из которого вместо пуговиц торчали нитки. Когда инспектор закончил и проводил его к выходу, он сказал:

– Товарищ инспектор, у Вайса же семья, так?

Старик нахмурился.

– Ну да. Вам-то что?

– Интересно просто, как жена… Одна…

– Всё с ней будет в порядке.

– А я её, кажется, знаю: Лили вроде бы?

– Да, её зовут Лили. Вы говорили с ней?

– Немножко… Совсем немного. О муже она не говорила… А она была в курсе ситуации?

– Мы её даже не допрашивали, герр Бёргер. Идите лучше домой, мы вам позвоним.

Артур дал домашний телефон в случае, если снова вызовут на допрос. Часы над главным входом в участок показывали час ночи. Прежде чем идти к Венни, он подошёл к телефонной будке и попросил телефонистку связать с домом. На другом конце провода послышался тихий, сонный голос Рейнера:

– М?..

– Лабби дома?

– Низнау…

– Да просыпайся же! У меня очень плохая новость, мне нужно поговорить с ним!

– Сисатс… Менутошку… – Некоторое время раздавались короткие гудки, а затем Рейнер, оживившись, сказал: – Слушай, я зашёл, а его нет. Там ещё записка на кровати, что пошёл ночевать к знакомому.

Артур побелел.

– К какому знакомому?! Не верю я, что у него знакомые! Он у неё?

– Да откуда я знаю? Что ты так орёшь, что случилось?

Артур рассказал про нападение на прокурора. Рейнер тяжело вздохнул.

– И как я это ему сообщу? «Лабби, муж Лили уголовник и пьяница»?

– Даже если и так – надо сказать ему об этом; а то ещё в историю ввяжется. – Он поджал губы, представив себе трясущегося от ярости и досады Лабби. – А адрес, который она дала? Ты нашёл его?

– Нет.

– Ладно, вернётся. Может, она сама ему и скажет, но я ей не верю. Она может всё отрицать. Поэтому, если он придёт раньше, ты просто скажи ему: прямо, грубо, но скажи.

– Хорошо, я тебя понял.

Артур тяжело вздохнул, взял кейс и побежал. Он думал только о том, как побыстрее добраться до Фишера и как там Лабби. Он не злился на него, он злился на Лили, на её бестолкового мужа и на ситуацию. «Муж в тюрьме, она, будучи беременная, спит с молодым парнем… Прекрасно!» Он сжался от холода. Ветер трепал полы пальто.

***

Когда Артур отыскал в кармане дубликат ключей и вошёл в квартиру, всё ещё горел свет. Венни сидел у столика, склонившись над записной книжкой. При появлении гостя он посмотрел на него с нескрываемым страхом.

– Почему так поздно? Я уже хотел в полицию позвонить…

Он осёкся. Артур помотал головой и кинул пальто на пол. Венни посмотрел на его шею.

– Господи, что это?

Тот не ответил, поставил возле дивана кейс и, не раздеваясь, лёг лицом вниз. Он не хотел говорить; Венни знал это состояние и его не трогал. Артур так пролежал минут пять, пока не уснул.

На следующее утро проснулся от того, что под окном кто-то кричал. Дверь в спальню Венни была заперта. Артур подошёл к окну и увидел какого-то мужчину в комбинезоне, без верхней одежды. Он ходил около дома и, покачиваясь, распевал «Интернационал». Артур потёр глаза и тяжело вздохнул: он чувствовал себя разбитым и уставшим настолько, что ему было плевать на всё вокруг – ему просто хотелось нормально поспать. Он снова лёг, но так и не заснул. Венни не приходил. Он встал и, не испытывая чувство голода, умылся и от скуки стал расхаживаться по гостиной. Венни, фабричный рабочий, тратил одну треть зарплаты на всякие разные статуэтки: будто танцующие дети, спящие ангелочки или жирные коты. Он покупал их на рынке. Они стояли повсюду: у стола на краю, на тумбочках, в шкафу, на шкафе, в ящиках под шкафом, на кухне возле специй, в спальне около кровати. Также Венни любил бумагу и иногда (раз в квартал) баловал себя либо новой книгой, либо тетрадкой, в которой записывал мелкие события. Но он никогда не разрешал заглядывать в тетради, заверяя, что ничего особенного в них нет. Артур не возражал; он не любил лезть человеку в душу. Более того, никогда не спрашивал, куда по воскресеньям уходил Венни и почему тот всегда запирал дверь спальни. Он прекрасно понимал, что у каждого человека свои тараканы в голове и не спрашивал о них даже у того, у кого каждую неделю оставался ночевать.

Артур подошёл к большому дубовому столу, с краю которого стояли статуэтки, а по центру валялись бумаги и карандаши. Он равнодушно оглядел корявый почерк, который так и не разобрал, и тут взгляд его зацепился за небрежно оставленный приоткрытый ящик. Из него показалось что-то большое и тёмное; лучи восходящего солнца едва освещали этот предмет.

Он нахмурился и открыл ящик. Там лежал револьвер.

Артур осторожно поднял его, подержал на весу и пригляделся. В оружии он не разбирался, поэтому ничего бы не смог про него сказать, кроме как: большой, с тёмной рукояткой. Он покрутил барабан: в нём оставался один патрон. Тогда он раздвинул ящик и заметил два магазина.

Тут он поймал себя на мысли, что голос рабочего стих… И почему-то ему стало дурно.

– Почему ты роешься в моих вещах?

Это раздалось прямо за спиной. Артур невозмутимо поднял голову и заметил, что над ним стоял Венни в пижаме. Тот передвигался бесшумно, особенно в тапочках.

Он взял у Артура револьвер и положил в ящик. Лицо его было мрачнее тучи, но голос звучал почти ласково:

– Почему ты копаешься в моих вещах?

– У меня другой вопрос, какого чёрта тебе нужен револьвер?

– От таких, как он. – Венни указал в сторону окна.

Артур понял, что он тоже проснулся от его крика.

– Но столько патронов… В барабане только один. Ты стрелял?

– Я понимаю, к чему ты клонишь, но я не убивал. Да, стрелял, но для того, чтобы отпугивать. Ты знаешь, что открыли на Майской улице клуб коммунистов «Слуги народа»?

Артур покачал головой. Венни усмехнулся.

– Да, его открыли. До этого это была кучка нескольких мужиков с нашего завода, которые собирались после революции двадцать первого года и качали свои права. Потом прибавилось ещё несколько человек; они еженедельно собирались в баре. Один из них в последующем выкупил этот бар, и там образовался этот клуб, который на данный момент насчитывает около четырёхсот человек.

– И этот как раз из клуба?

– Более того, это их предводитель, Сергей Кулаков. Не знаю, за каким чёртом он приходит сюда по субботам и дебоширит?.. Кстати, этот комбинезон – форма клуба.

– Ты состоишь в этом клубе? Откуда ты столько про это знаешь?

– Раньше состоял: походил туда два месяца, а потом бросил. Не люблю я эти идеологические клубы, вот честно! – Он помолчал. – Хочешь кофе?

Они прошли на кухню. Венни приободрился, поставил чайник и даже напевал себе под нос.

– Кстати, забыл сказать: по иронии судьбы напротив клуба коммунистов стоит клуб консерваторов, «Националь». Он был основан на пять лет раньше, а сейчас пользуется меньшим спросом из-за коммунистов. Кулаков давит Вишнёвскому на пятки, да и глаза к тому же мозолит. Знаешь, никогда не подпускай близко коммуниста и человека консервативных взглядов – иначе полетят куски плоти в разные стороны! Я там не был, но слышал, что красиво у них, консерваторов… Знаешь, какую вражду ведут Эдуард Вишнёвский и Сергей Кулаков? Вишнёвский обвиняет Кулакова в употреблении запрещённых веществ и в общении с сутенёрами, а тот обвиняет его в каких-то финансовых махинациях, называет его аферистом и шулером. Кстати, а ведь Вишнёвский владеет казино «Райская нажива», что расположено на соседней, Рыночной улице. Рядом с рынком организовал клуб, о как! – Он рассмеялся и похлопал себя по круглому животику.

Артур нахмурился и промолчал. Венни тут же стал серьёзным и прищурился; Артур понял, что он смотрел на его шею. Полосы стали темнее и покрылись коркой. Венни подошёл поближе и покрутил светлый ус.

– А теперь говори, что случилось?

Артур рассказал. Он говорил без умолку: всё, что накипело за последние два-три дня – всё это он выливал ему, Венни Фишеру, человеку, который никогда не перебьёт. Он говорил и говорил, не упуская ни одну деталь. Он любил говорить, но не приукрашивать или добавлять лишние детали, поэтому его эмоциональная речь выглядела со стороны несколько сухо и неестественно. Венни налил кофе, сделал бутерброды и слушал молча; лицо его сохраняло каменное выражение.

Но когда Артур дошёл до допроса инспектора, лицо собеседника побелело, и морщинки на лбу стали глубже. Он заметил, что пальцы Венни пробирала мелкая дрожь, и прервал речь.

– Что с тобой?

Тот смотрел в пол, теребя чашку. Артур потряс его за плечо и пощёлкал пальцами.

– Венни, ты слышишь?..

Он за два глотка выпил кофе и выдавил из себя улыбку.

– Извини, я просто задумался. Мне жалко тебя, и всё тут… Главное, что его посадят. И ты, и прокурор целы, это хорошо. А тебе я бы дал орден за отвагу – никогда не решился бы идти в такую драку с вооружённым трубой пьяницей, вот честно!

Артур не отрывал от него взгляда. Говорил Венни быстро и даже с некоторой неохотой, а улыбка, прямо как у Лили, растягивало его круглое лицо.

Они позавтракали. Артур внимательно наблюдал за ним: Венни, этот неторопливый мужчина средних лет, ел так быстро, что со стороны был похож на машину, выполняющую ежедневно, по сотни раз на дню, мелкую операцию. Артур не говорил, хотя в голове у него крутились вопросы. Однако он знал, что Венни не ответит или отмахнётся.

Тот доел завтрак и, не убрав за собой посуду, ушёл в спальню и стал одеваться. Артур подошёл к нему.

– Ты куда?

Он не смотрел на него.

– Мне надо на почту. Срочно.

– Это разве не подождёт? Можем вместе сходить, если хочешь.

Он пожал плечами.

– Как хочешь. Мне нужно отправить письмо кузену…

– Почему ты так торопишься из-за этого? Сегодня суббота, почтовое отделение раньше двенадцати не откроется.

Венни надел брюки и поджал губы.

– Если хочешь, сходим в парк.

Погода на удивление солнечная, почти без ветра. Кулаков ушёл, на улице стояла мёртвая тишина: все спали. В парке, что располагался за углом, почти никого не было. Артур с Венни покормили уток, но оба молчали, сложив руки в карманы. Прогулявшись ещё по Битенбургу, Артур зашёл в больницу, Венни стоял за спиной. Медсестра на посту сообщила, что состояние прокурора стабилизировалось и максимум через неделю его отпустят. Ничего серьёзного – только рана от осколка и синяки, на пояснице гематома, в ноге неглубокая царапина от стекла.

Затем они направились на почту. Венни написал письмо на имя (как мельком разглядел Артур на конверте) «Бенджамин». Он ничего не сказал, и вскоре они разошлись.

***

Лабби проснулся только ближе к обеду, с удивлением обнаружив, что Лили в спальне не было. Только подушка соседняя смята; лучи февральского солнца ласкали её. Он перевернулся и прищурился от удовольствия. Когда ночью явился к ней, она не особо удивилась – наоборот, даже обрадовалась. Тем не менее лицо её было белее мела, а глаза стояли на мокром месте; она сообщила, что полчаса назад звонил муж, абсолютно пьяный, и орал, что разведётся с ней. Она заплакала, а Лабби её утешал… Гладил… Целовал…

И вот он ещё раз перевернулся на бок и поборол себя, встал. Она стояла в розовом халате у телефона и плакала.

– …Да, я поняла вас. Сейчас приду.

Она положила трубку и закрыла лицо руками. Лабби подошёл со спины и обнял её.

– Лили, милая, что случилось?

Она прижалась к его обнажённой груди.

– Мужа посадили: он избил прокурора!

– Боже… – сказал Лабби, обхватив её голову руками.

Он не думал ни о прокуроре и ни об её муже. Она расстроена, она в отчаянии, она плачет. Он поцеловал её в макушку, она говорила:

– Теперь зовут меня к нему. Разбираться будут, а его посадят!

– Ну что ты!

– Я говорю, как есть. Его посадят: он напал на прокурора! Весь Битенбург его и так жалел за разбойничество; я извлекала его из тюрьмы, да и он всякие байки сочинял: будто его родители инвалиды, хотя они умерли три года назад; будто я в положении…

– Правда?

– Господи, нет! Он специально вешал лапшу детективам на уши, чтобы те пожалели его, а он ограничивался только штрафами. Ну всё, его точно посадят – на года три как минимум…

Она замолкла и громко всхлипнула. Лабби потянул её лицо к себе, поцеловал и вытер ей щёки платком.

– Тише, тише. Если нужны деньги, я помогу.

– Да ладно… Всё равно уже подыскивала работу. Я справлюсь.

– Ну смотри. Если нужна будет помочь, позвони мне.

– Да вы и сами в помощи нуждаетесь.

Он фыркнул.

– Господи, четыре здоровых мужика – и все работают! Нет, мы сами неплохо справляемся, а вот за тебя я волнуюсь.

Она вздохнула.

– А ещё кредит у нас на машину, квартира съёмная…

– Помогу я тебе, по-мо-гу. Ясно?

Она сжала зубы и кивнула.

– Как бы это во всеобщий скандал не вылилось. Его могут, конечно, и оправдать… Не знаю, не знаю, что из этого выйдет!

Лили снова заплакала, на этот раз громче. Лабби так и не понял её последние слова, но ясно понимал одно: она расстроена и сама попала в беду. Ей нужна помощь, хотя бы поддержка. Он сильнее прижал её, и от этого протяжного воя встал в горле ком.

…Она успокоилась и после завтрака отправилась в полицейский участок. Лабби же её проводил, а сам отправился домой: время приближалось к половине второго, надо было помочь навести порядок в доме. Он на полпути остановился: «А братья? Что они скажут, если я ушёл без спроса? – Но тут же он поморщился и махнул рукой. – Без спроса? Я что, маленький мальчик? Мне двадцать четыре, какое разрешение?!»

Но всё же внутри его нарастала тревога, и ему стало совестно, что он хотя бы не предупредил их. Да и почему? Слушать язву Георга, поучения Артура и смотреть в вечно грустные глаза страдальца Рейнера? Он мотнул головой, откинув эту мысль.

***

Тем временем в доме ничего не происходило. Рейнер, встревоженный ночным звонком от брата, до самого утра не мог заснуть, а проснулся около восьми часов, когда почувствовал, как что-то ползёт по нему. Он поднял одеяло и увидел крысу. Маленький зверёк, почти точная копия того, что он убил в ванной, прыгал с одной ноги на другую. Когда же старший Бёргер раскинул одеяло, крыса так и замерла между ног, глядя на него чёрными бусинками. С яростным криком он отшвырнул её в сторону, и та скрылась под дырявым плинтусом. «Они выбираются, – думал он, – крысы выбираются уже из подвала… Надо их травить, пока не расплодились!»

Он отправился в ближайший ранний магазин бытовых приборов, но там яда не оказалось.

– И что теперь? – говорил он продавцу. – Надо же их как-то выгонять! Газ не хочу использовать: мы все задохнёмся – к тому же там продукты хранятся…

– Ну-с, заводите кота или собаку, других более-менее эффективных способов нет, – сказал продавец и рассмеялся.

Рейнер вышел из магазина и направился домой. «Ладно, – подумал он. – Сейчас лучше убрать продукты и сходить за подарком». Он купил духи. Мать обожала парфюмерию, и он никогда на это не жалел деньги – выбрал самый лучший и дорогой флакон, по совету консультанта, без резкого запаха. В магазине играло с утра радио, и ведущий сказал:

– Прогноз погоды на сегодня: ожидаются вечером аномальные осадки, дождь, а также похолодание на два градуса.

Рейнер вернулся домой, думая о том, какой может быть дождь в самом конце февраля. Да, снег растаял, температура в целом плюсовая, но всё-таки это странно…

Хроники Арбайтенграунда. Часть 1

Подняться наверх