Читать книгу Вразумление Господне. Историческая и современная проза - Лариса Розена - Страница 5
II. НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ
ОглавлениеВ один из душных летних вечеров они пили чай на веранде загородного дома, раскинувшись в плетеных креслах. Павел Степанович, приехавший вчера в гости к Тамаре Александровне, был оживлен и немного взволнован. Тень от деревьев плотной густой синью падала на лица. Тишину разнообразило жужжание мух, оводов и неугомонных стрекоз. Пахло ромашкой, мятой, чабрецом и еще чем-то сладким и пряным. Несмотря на жару, Тамара Александровна накинула на плечи легкий плед. Оба они пребывали как бы на необитаемом острове. А сад шелестел своей особенной жизнью: что-то там пело, стрекотало, потрескивало. Казалось, воздух заискрился, подсох и, загустев, словно свежий мед в сотах, предлагает выпить себя и всю янтарность юного лета.
Дом, рубленный и крепко сбитый, пахнет усталостью, воспоминаниями. В комнатах прохладно, лениво и просто. На широком столе, примостившись в конце веранды, пыхтит самовар. Веселый пар, идущий из него, смешивается с вечерним дрожанием воздуха. Все находится в томлении и покое. Медленно тянется разговор:
– Любезный Павел Степанович, так Вы вновь в Северную Пальмиру?
– Да-да. Нынче еду на семинар по древнегреческому искусству.
– Это интересно?
– Безусловно. Думаю, Вы были в Эрмитаже? Я частенько принимал участие в раскопках в Керчи, Анапе, Херсоне. Поражали завершенность абриса и динамика линий на вазах чернофигурного и краснофигурного стиля. Вы не представляете, как это восхитительно!…
– Нет, отчего же, я люблю древнегреческое искусство. Как-то очень давно была в Москве, в Пушкинском музее изящных искусств, на выставке древнегреческой архаики. Экспозицию представляла скульптура. Стилизация и обобщение в древних фигурках поражали. Помню только – необъяснимая красота мощной волной приподняла меня над действительностью. Я не понимала, не рассуждала – чувствовала. Плавные, пластичные линии доносили до сердца так много, что оно воспарило в заоблачные выси…
– Как тонко и оригинально Вы понимаете искусство! А кто из поэтов Вам нравится?
– Поэт души моей Боссе.16 Легенда гласит, что он платонически любил сестру императора, и она отвечала тайно ему взаимностью… Утонченность стихов и история их трагической любви потрясли меня еще в юности. Это подтолкнуло к духовному совершенствованию.
– А что-нибудь о любви великой княжны Ольги Николаевны Романовой читали?
– Нет. Встречала у Радзинского. Но это, на мой взгляд, неестественно и приземлёно.
– Представляете, мой друг, тоже не могу сказать ничего определенного по этому вопросу.
– Восхищена этой девушкой… Вы помните, я писала Вам о том, что нашла записи о великих княжнах?
– Да, помню.
– Может, попытаемся вместе пересмотреть их?
– С удовольствием.
– Указанная работа тяжела и не является удовольствием: словно настоящая дешифровка египетских иероглифов.
– Но я все-таки согласен.
– Сейчас принесу, что имею. Это я всегда вожу с собой.
Разбирались они долго, перебивая, дополняя, комментируя друг друга. «1914 год, август. Троице-Сергиев монастырь. Присутствуем на молебне перед мощами преподобного Сергия.
Великая княжна Ольга Николаевна бледна, мечтательные глаза вздеты к небу. Похожа на Ангела, случайно оказавшегося на земле среди людей…
Одновременно я посмотрела на великую княжну Татьяну Николаевну, стоящую рядом. Узнать ее трудно. Очи закрыты, вздрагивают длинные ресницы, как от прикосновения ветра, щеки слегка осунулись и на них разлился нежный румянец. Стала как бы выше и стройнее. Мне показалось, она шептала: «Господи, прости!» Ей тихо вторила старшая…
Мысли в моей голове прояснились. Духовное равновесие девушек вдохновило и меня. И я, забыв обо всем, стала повторять про себя произносимые слова молитв…
В полумраке храма было слышно, как таяли свечи. Пахло душистым, греческим ладаном, воском. Мнилось, души девочек давно улетели в горние места. Я боялась шевельнуться, чтоб не разрушить того молитвенного настроения, которое не часто посещает земных людей.
После молебна все приложились к мощам Преподобного. И последовали в церковь святого Никона. То же необыкновенное молитвенное состояние сопровождало нас. Ольга Николаевна еле слышно прошептала:
– Господи, благодарю!…
Татьяна поддержала сестру:
– Слава Богу за все!
И обе благоговейно перекрестились…
Как любили они всей семьей посещать святые места и вместе молиться! В такие моменты они преображались, как бы возносясь над суетностью мира…»
– Вы знаете, – задумалась Тамара Александровна, – я понимаю, как чудесны описываемые мгновения…
– Мне кажется, я тоже.
– Даже говорить сейчас не хочется ни о чем. Продолжим чаепитие?
– А как же дневник?
– Будем и читать.
«В Растрелиевой галерее прохладно. Казалось, слабый осенний свет на минутку забежал сюда зачем-то по шалости и скоро вот-вот исчезнет. Таинственно переливается серебристый, нежный воздух. В феерическом свете мерцают, словно дорогие камни, глаза сестер, светлые и каштановые пряди волос. Дыхание юности, наперекор холоду и неуюту, оживляет все вокруг. Среди утомленной тишины и покоя медленно прохаживаются великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна, серьезные, сосредоточенные. Обе в шелковых платьях из темного белокоса с нежными разводами, подчеркивающих их стройность. Горячо обсуждая недавно прослушанный концерт знаменитого пианиста-виртуоза, Татьяна пылко объясняла:
– Мне понравилась программа, подобранная с хорошим вкусом и сама игра. Как великолепно удалось ему Шопеновское рубато! – она вся ушла в воспоминания, возвышенная, хрупкая, почти подросток. – Безусловно, мне нравятся фортепьянные сонаты Бетховена, но сознаюсь, entre nous,17 очень люблю Фредерика Шопена – фантазию экспромт. Готова слушать ее и мечтать, мечтать с какой-то отчаянно-нежной грустью.
Лицо ее выражало искренность. Длинные пальцы сами собой, как бы подтверждая слова, неудержимо мчались по воздуху, словно наигрывая что-то на невидимом инструменте.
– И я сообщу по секрету – люблю Вольфганга Моцарта – фортепьянные сонаты, —поддержала Ольга, – часть первая – Аллегро – быстрая, веселая. Вторая – Анданте – медленная, грустная. Словно откуда-то с шумного бала случайно зашла в пустую, тихую комнату. И в друг увидела в ней плачущего Ангела …Ты останавливаешься, пораженная встревоженная, сердце замирает… Третья часть – Аллегретто – вновь бравурная. И думаешь: «Было или не было? Было, что ты встретилась с сокровенным и душа другого приоткрыла свою боль?…»
Старшая сестра задумалась, погрустнела, будто ушла в себя, забыв где она и с кем… Глаза медленно наполнялись слезами…
Но как-то вечером я услышала игру и самой великой княжны Ольги Николаевны… Комната, где находились дружные сестры, наполнена золотом заходящего солнца. Им было пронизано все – волосы девушек, лица, руки, глаза… И в этом янтарном отблеске, насыщенном благостью, выделялись они, словно две чудесно изваянные статуэтки, на время ожившие и непередаваемо прекрасные. Татьяна, склонив голову и скрестив на груди руки, напоминала небесное видение. Ольга, охваченная ярким светом лучей, будто овеянная пожаром, и тоже похожая на неземное создание, исполняла фортепьянную пьесу. Кого-то из импрессионистов. Может, Дебюсси или де Фалья. Я медленно, не понимая, что делаю, встала за дверью, улавливая доносившиеся звуки:
«Париж, весна, любовь. Молодая девушка плывет в лодке с возлюбленным. На душе свежо и уютно. Жизнь прекрасна! Она любит, она – любима! Волны в реке, словно отблески ее счастья. Все безбрежно и восхитительно. Берега Сены, ее любовь, утро, вода, лодка, быстро скользящая по жизни, солнце, молодость. И самое главное – ожидание счастья, обладание счастьем…
Он – художник. Сегодня он нарисует лодку, реку и ее, как свою мечту, слившуюся с действительностью.
А берега плывут, ничто не предвещает невзгод и неудач. Все еще впереди. Жизнь будет завоевана, чудесная и удивительная, полная счастья, романтики и признания».
Внезапно, точно раненная птица упала в траву, наступила тишина. Я, завороженная музыкой, осмыслила: «Да это же песня на заре юной жизни, наполненная нежностью, свежестью, желанием радовать и радоваться. О, сколько же она еще может и будет продолжаться!…»
Некоторое время после прочитанного друзья молчали. Тамара Александровна в забытьи прошептала:
– Так вот они какие Ольга и Татьяна! И как быстро прервалась их прекрасная песня!
– Да, – мечтательно протянул Павел Степанович.
– Мне очень хочется узнать побольше о них. Образ старшей сестры не дает мне покоя. Она необыкновенная, особенная, как щемящий душу звук печали… Я сейчас работаю в историческом музее и хочу организовать отдел по изучению жизни Царской Семьи.
– Буду иметь в виду Ваше желание узнать о них…
Лето, словно внезапно скатившись куда-то в овраг, исчезало. Улетали под порывами ветра засохшие травинки. На душе у Тамары Александровны было легко и немного грустно. Она получила письмо от Павла Степановича. Медленно разорвала конверт. Из него неожиданно и своевольно вылетело несколько листочков:
«Тамарочка, здравствуйте! Спешу обрадовать Вас находкой. Думаю, материал касается интересующей Вас темы. Установить тождество почерков нет никакой возможности. Письмо переписывалось несколько раз. Но многие специалисты утверждают – оно принадлежит великой княжне Ольге Николаевне:
«Когда слушаю музыку, смотрю на зелень, природу, вижу что-то волнующее, вспоминаю тебя. Словно ты был недавно в комнате и вышел, или превратился в воздух, овевающий меня, или стал трепещущими листьями на деревьях и хочешь погладить.
Возможно, твои любовь и забота – беспредельны. Или я – романтична. Но ты всюду со мной. Незримо даришь нежность и ласку, и мне не больно, что тебя нет рядом. Чувствую твое присутствие всюду: ты окружаешь меня воздухом, светом, зеленью, музыкой. Я не знаю, жив ли ты, но мне не грустно. Может от того, что любовь твоя переросла человеческую мелочность, поднялась над ней? Чувство засияло, очистилось, стало, как все прекрасное и большое, радовать и волновать душу? Не умею ясно выразиться. Я ведь только женщина… Но знаю, чтобы не случилось, твоя любовь не умерла; она рядом и будет находиться со мной, пока буду жива и я.
О, благодарю Господа за такое счастье!»
Из письма выпали и две удивительные фотографии. И вновь вместе неразлучные сестры-подруги, такие доверчивые и незащищенные…
Осенняя грусть сжала сердце взволнованной Тамаре Александровне, и она прозвенела в такт уходящему лету, солнцу и теплу:
– Спасибо, спасибо!… Я благодарна Вам, милый Павел Степанович!
И как-то изменившись, бесшумно, легкой походкой заспешила в дом. Когда она взяла в руки большую папку и поместила в нее новые материалы, по сердцу пробежали удивление и радость: «Сколько уже собрано! Не мало. Скоро можно будет монографию писать…»
И с нежностью и любовью, она погладила пухлую папку, будто дорогого, неожиданно обретенного друга…
16
Боссе – японский поэт, бродячий монах (1644—1694)
17
Между нами (фр.).