Читать книгу Княжна Джаваха - Лидия Чарская, Лидия Алексеевна Чарская - Страница 6

Мы выехали на заре. Еще задолго до восхода у ворот стояла почтовая коляска, куда Родам, Абрек и Андро переносили всевозможные узелки и тючки с пожитками и провизией. Бабушка напутствовала на крыльце Юлико:

– Ты помни, милый, что настоящий князь должен держать себя с достоинством, – говорила она. – Веди же себя в чужом ауле, как подобает тебе по твоему происхождению.

Она перекрестила его несколько раз и поцеловала с материнской нежностью.

– Прощайте, бабушка, – подошла я к ней.

– Прощай, – сухо кивнула она и протянула мне руку для поцелуя. – Не обижай Юлико. Веди себя прилично…

– Я уже обещала это моему отцу! – с гордостью ответила я и, еще раз повиснув на папиной шее, шепнула ему, пока он целовал меня в «свои звездочки», как называл он мои глаза в минуты особой нежности: – Слышишь? Я обещала это тебе и постараюсь сдержать свое слово.

Бэлла занесла ногу в стремя и глядела на дедушку Магомета, готовая вскочить в седло по первому его взгляду. Они с дедом ни за что не хотели ехать в коляске и решили сопровождать нас верхом всю дорогу. Со мной в экипаж сели Анна и Юлико. Абрек поместился на козлах вместе с ямщиком-татарином. Нарядный и изнеженный, как всегда, Юлико полулежал на пестрых подушках, взятых из дому. Ему хотелось спать, и он поминутно жмурился на выплывающий из-за гор багровый диск солнца.

– Ну, храни вас Бог! – отец осенил коляску широким крестным знамением, провожая меня долгим любящим взглядом.

Лошади тронулись…

Горы и скалы, пастбища и поля, засеянные кукурузой, замелькали перед нами. Мы ехали по долине Куры и любовались ее плавным течением. Изредка на пути нам попадались развалины крепостей и замков.

К вечеру мы остановились переменить лошадей и отдохнуть в духане, прежде чем углубиться в горы. Духан стоял у подножия горы, почти целиком скрываясь под нависающей исполинской скалой. Хозяин духана, старый армянин, принял нас как важных путешественников и гостеприимно открыл нам двери. Нам отвели самую лучшую комнату с большим камином, в котором жарился на углях ароматный кусок баранины. Вкусный шашлык, соленый квели[24], легкое грузинское вино, заедаемое лавашами[25], – все было вмиг уничтожено проголодавшимися путниками.

– Ночь мы проведем в горах, – сказал дедушка Магомет, чем привел меня в неописуемый восторг.

– А там нет разбойников? – тревожно спросил задремавший было у камина княжич.

– Душманы[26] повсюду… Душманами кишат горы, – со смехом воскликнула Бэлла, но, заметив растерянный вид Юлико, сразу осеклась.

Я же, помня данное отцу обещание, старалась не дразнить трусливого мальчика.

На свежих горных лошадках мы бойко въехали в горы. Я удивлялась выносливости коней деда и Бэллы, которые неустанно ступали под ними своей быстрой иноходью. Мне хотелось спать, но картина горной ночи была до того заманчива и прекрасна, что я глядела на нее, не отрываясь и забывая о сне. Палевый диск месяца обливал горы бледно-золотистым дрожащим светом. Внизу бежали быстрые потоки, шумя и волнуясь, точно спеша на званый праздник… По краям дороги зияли пропасти, страшные и таинственные… Часто среди ночной тишины с уступа срывался камень и с оглушительным грохотом падал в бездну… Юлико вздрагивал от страха и с испугом открывал слипающиеся глаза. Он пугался рева горных рек, поминутно вскрикивал при падении небольших обвалов и хватал за руку то меня, то Анну.

Мы поднимались все выше и выше, теперь уже вверх по течению быстрой Арагвы. Миновав ее, мы начали углубляться в страну горцев.

Я уснула, убаюканная мирным позвякиванием наших бубенчиков, в первый раз за долгое время чувствуя себя свободной от поминутных выговоров и нравоучений бабушки…

Проснулась я во время остановки у следующего духана. Возле меня спала Бэлла. Нисколько не уставшая от проведенной в седле ночи, она тем не менее села в коляску по настоянию деда. Княжич Юлико прикорнул белокурой головкой к плечу старой Анны и тоже спал.

А солнце уже поднялось высоко и позолотило покрытые зеленым лесом горные склоны…

Мы ехали теперь по узкой тропинке на самом краю ущелья. Я взглянула вниз, высунувшись из коляски, и тотчас же зажмурила глаза, испугавшись зияющей пасти черной бездны.

– Дедушка! – тихонько окликнула я старика, ехавшего за нами с конем Бэллы на поводу. – Скоро ли Бестуди?

Он тихо засмеялся в ответ:

– Скоро захотела! Торопиться некуда – успеем!

– Возьми меня в седло, дедушка! – попросила я, и старик, любивший меня, пожалуй, не меньше своей Бэллы, протянул свои сильные руки и, вытащив меня из коляски, опустил на седло Бэллиной лошади.

– Берегись, джаным, доверься воле коня и сиди спокойно, – сказал он, красноречиво покосившись на пропасть.

– Я не боюсь! – не без гордости воскликнула я.

И действительно, я больше не чувствовала страха.

Целый день ехала я по краю горной стремнины, точно вросшая в седло моего коня… Иногда я понукала его легким движением каблучка и ужасно радовалась, когда дед Магомет оглядывался назад и охватывал всю мою маленькую фигурку ободряющим и в то же время любящим взглядом.

Вдруг я заметила горного тура, выскочившего на самый край пропасти.

– Ах, – только успела крикнуть я, – смотрите!

Тур повел своими круглыми глазами и, увидев приближающуюся группу людей, мгновенно скрылся за уступом.

Нам попадались навстречу целые стада серн, прелестных и грациозных, с прекрасными умными глазами и ветвистыми рогами. Пугливые и дикие, они разбегались при нашем приближении.

Проведя еще одну ночь под кровлей горного духана, мы к вечеру наконец подъехали к аулу Беджит.

Я первая заметила его белеющие сакли и радостно закричала. Мое приветствие, подхваченное горным эхом, разбудило все еще сонного Юлико.

Еще немного – и, миновав Беджит с его большими и богатыми саклями и высокой мечетью, мы выехали в лесистую долину и стали снова подниматься – уже к аулу Бестуди, прилепившемуся своими саклями к горным склонам.

Вот полуразвалившиеся бойницы крепости, вот кривая улица, ведущая к дому деда… По ней двенадцать лет тому назад русский воин и князь увозил под покровом ночи драгоценную добычу – красавицу горянку…

Я вспомнила этот аул с первого же взгляда, несмотря на то, что была здесь совсем маленькой девочкой.

Нас встретил старый наиб[27] в затканной серебром одежде, с дорогим оружием у пояса. Наиб приветствовал деда с благополучным возвращением.

– Моя внучка – княжна Джаваха-оглы-Джамата, – представил он меня наибу.

– Приветствую дочь русского бека[28] в моем ауле, – величаво и торжественно произнес старик.

– Это отец моего жениха, – успела мне шепнуть Бэлла. – Он тоже бек, наиб нашего аула. Он важный ага… А я буду женой его сына, – не без гордости добавила она.

– И тоже будешь тогда важная! – засмеялась я.

– Глупенькая! – расхохоталась Бэлла. – А вот и наша сакля. Помнишь?

Коляска остановилась у большой сакли деда, приютившейся на самом краю аула, под навесом скалы, созданным самой природой, словно позаботившейся о защите ее плоской крыши от горных дождей.

– Вот мое царство! – и с этими словами Бэлла ввела нас под свою кровлю.

В первой комнате, устланной коврами и увешанной по стенам оружием, стояли низенькие тахты и лежали на коврах подушки. Комната эта называлась «кунацкой». Здесь дед принимал гостей, здесь пировали джигиты из своего и чужих аулов.

Комнатка Бэллы, маленькая, уютная, с выходом на кровлю, была тоже сплошь устлана коврами. Юлико рассматривал обстановку сакли любопытными глазами. Он даже на минуту оживился от своей сонливости и, взойдя на кровлю, свесившуюся над бездной и охраняемую горной скалой, сказал:

– Здесь точно в сказке! Я вам завидую, Бэлла!

Она, конечно, не поняла, чему он завидует, но, по обыкновению, рассмеялась своим заразительным смехом.

Между тем со всего аула к сакле Хаджи-Магомета бежали дети, маленькие горцы и горянки. Они с нескрываемым любопытством диких зверьков оглядывали нас, трогали наше платье и, бесцеремонно указывая на нас пальцами, твердили на своем наречии:

– Нехорошо… Смешные…

Им казались странными наши скромные, по их мнению, одежды без серебряных украшений и позументов. Даже бархатная курточка Юлико не производила на них никакого впечатления в сравнении с их собственными пестрыми атласными бешметами.

– Глупые маленькие дикари! – обидчиво произнес Юлико, когда Бэлла перевела нам их наивный лепет. А они, раскрыв свои черные газельи глазки, что-то оживленно и быстро говорили, удивляясь, чему сердится этот смешной беленький мальчик.

Вечером я заснула на открытом воздухе, на плоской кровле, где моя Бэлла сушила виноград и дыни.

Уже горы окунулись во мрак ночи, уже мулла прокричал свою вечернюю молитву с крыши минарета, когда прямо на мою низенькую, почти вровень с полом, постель кто-то прыгнул с грацией горной газели.

– Спишь, радость моя? – услышала я шепот моей шалуньи-тетки.

– Нет еще, а что?

– Хочешь, покажу моего жениха, молодого князя? Он у отца, в кунацкой. Иди за мной.

И, не дожидаясь моего ответа, Бэлла, ловкая и быстрая, как кошка, стала спускаться по крутой лестнице. Через минуту мы уже прильнули к окну кунацкой… Там было много народу, большей частью седые, важные горцы. Был тут и старый бек – наиб аула, встретивший нас по приезде. Среди всех этих старых, убеленных мудрыми сединами людей ярко выделялся стройный и тоненький, совсем юный, почти ребенок, джигит.

– Это и есть мой Израил! – шепнула мне Бэлла.

– Красивый мальчик! – убежденно заметила я. – Зачем они собрались, Бэлла?

– Тсс! Тише, глупенькая… Услышат – беда будет. Сегодня они с отцом принесли моему отцу калым[29]. Сегодня калым, через три дня свадьба… Продали Баллу… «Прощай, свобода!» – скажет Балла… – грустно заключила она.

– А разве ты не хочешь выйти за Израила? – заинтересовалась я.

– Страшно, джаным: у Израила мать есть, сестра есть, и еще сестра, много сестер… Всем угодить надо… Страшно! А, да что уж там, – неожиданно прибавила она и вдруг залилась своим раскатистым смехом, – свадьба будет, новый бешмет будет, барана зажарят, палить будут, джигитовка… Славно! И все для Баллы!.. Ну, айда, бежим, а то заметят! – и мы со смехом отпрянули от окна и бросились к себе, разбудив по дороге заворчавшую Анну и Юлико.

Через три дня была свадьба…

Балла с утра сидела в сакле на своей половине, где старая лезгинка, ее дальняя родственница, убирала и плела ее волосы в сотни тоненьких косичек. Здесь собралось немало лезгинских девушек – поглазеть на невесту. Тут была стройная и пугливая, как серна, Еме, и Зара с недобрым лицом, завидовавшая участи Бэллы, и розовая Салеме с кошачьими ухватками, и многие другие.

Но Бэлла, почему-то переставшая смеяться, жалась ко мне, избегая общества своих подруг.

– Нина, светик, яхонтовая… – шептала она, быстро и часто целуя меня в глаза, лоб и щеки.

Она волновалась… В белом, шитом серебром бешмете, в жемчужной шапочке, с длинной, мастерски затканной чадрой, с массой запястий и ожерелий, которые поминутно позвякивали на ее тонкой смуглой шейке, Балла казалась красавицей.

Я не могла не сказать ей об этом.

– У-у, глупенькая! – снова услышала я ее серебристый смех. – Что говорить-то, сама красавица, душечка! У-у, газельи глазки, розаны-губки, зубки-жемчужины! – награждала она меня истинно восточными комплиментами.

Потом вдруг оборвала смех и тихо шепнула: «Пора!»

Еме подала ей бубен… Балла встала, повела глазами, блестящими и печальными в одно и то же время, и вдруг, внезапно сорвавшись с места и ударяя в бубен, понеслась по ковру в безумной и упоительной родной пляске.

Бубен звенел и стонал под ударами ее нежной смуглой ручки. Стройная ножка скользила по ковру… Порой она быстро и односложно вскрикивала, сверкая при этом черными и глубокими, как горная стремнина, глазами. Потом закружилась, как волчок, в быстром темпе лезгинки, точно облаком окруженная развевающейся белой чадрой.

Салеме, Еме, Зара и другие девушки отбивали такт ладошками и притопывали каблучками.

Потом плясали они. Наконец, очередь дошла и до меня. Мне было боязно выступать перед этими дикими, ничего не стесняющимися дочерьми аула, но не плясать на свадьбе – значит обидеть невесту, и скрепя сердце я решилась. Я видела, как во сне, усмехающееся, недоброе лицо Зары и поощрительно улыбающиеся глазки Бэллы, слышала громкие возгласы одобрения, звон бубна, веселые крики, песни… Я кружилась все быстрее и быстрее, как птица летая по устланному коврами полу сакли, звеня бубном, переданным мне Бэллой, и разметав по плечам свои черные кудри…

– Якши![30] Нина молодец! Хорошо, девочка! Ай да урус! Ай да дочь русского бека! – услышала я голос деда, появившегося во время моей пляски на пороге сакли вместе с важнейшими гостями.

– Якши, внучка! – еще раз улыбнулся он и протянул руки.

Я со смехом бросилась к нему и скрыла лицо на его груди… И старики, строгие ценители лезгинки, сами мастерски ее танцующие, хвалили меня.

Между тем Бэлла, которая, по обычаю племени, не могла в день свадьбы показываться гостям, набросила на лицо чадру и скрылась за занавеской.

Снизу доносились плачущие звуки зурны и чиунгури[31]. Дед Магомет и бек-наиб позвали всех в кунацкую, где юноша-сазандар[32] с робкими, мечтательными глазами настраивал свои инструменты.

Я и Юлико последовали туда за взрослыми.

– Как вы хорошо плясали, Нина, куда лучше всех этих девушек, – восторженно шепнул мне мой двоюродный брат. – Я бы тоже хотел научиться так плясать.

«Куда тебе, с твоими кривыми ножками!» – хотелось крикнуть мне, но, вспомнив обещание, данное отцу, я сдержалась.

Лезгины расселись по тахтам и подушкам. Слуги поставили между ними дымящиеся куски баранины, распространяющие вкусный аромат, блюда с пряными сладостями, кувшины с душистым шербетом и с какой-то переливающеюся янтарной влагой, которую они пили, поминая Аллаха.

Девушки одна за другой выходили на середину комнаты и с пылающими лицами и блестящими глазами отплясывали лезгинку. К ним присоединялись юноши-лезгины, стараясь превзойти друг друга в искусстве танца. Только юный бек Израил, жених Бэллы, задумчиво сидел между дедом Магометом и своим отцом наибом. Мне было почему-то жаль молоденького бека, жаль и Бэллу, навеки связанных друг с другом по воле старших, и я искренне пожелала им счастья…

Лезгинка кончилась, и выступил сазандар со своей чиунгури.

Он тихо провел рукой по струнам, и запели струны, которым вторил молодой и сочный голос сазандара.

Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов… Мне казалось, что я слышала гром пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках чиунгури. Потом эти звуки заговорили иное… Струны запели о белом пленнике и любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом…

И седые, важные лезгины, престарелые наибы соседних аулов, гордые беки слушали затаив дыхание смуглого сазандара…

Он закончил, и в его ветхую папаху, встретившую не одну бурю под открытым небом, посыпались червонцы.

Между тем наступал вечер. Запад заалел нежным заревом. Солнце пряталось в горах…

Бек Израил первым встал и ушел с пира; через пять минут мы услышали ржание коней, и он с десятком молодых джигитов умчался из аула в свое поместье, лежавшее неподалеку в горах. Дед Магомет, взволнованный, но старавшийся не показывать свих чувств перед гостями, прошел на половину Бэллы. Я, Юлико и девушки – подруги невесты последовали за ним.

Там он трогательно простился с дочерью. В первый раз я увидела слезы в глазах прекрасной Бэллы.

– Да будет благословение Аллаха над моей голубкой, – тихим, растроганным голосом произнес старик и положил руку на черную головку девушки, припавшей к его груди.

Потом мы провожали Баллу. Ее, закутанную от любопытных глаз непроницаемой чадрой, усадили в крытую арбу. В один миг ее окружили полсотни всадников из лучших джигитов аула Бестуди.