Читать книгу Лихорадка - Лорен Де Стефано - Страница 4

Тошнотворный звук удара кулака о подбородок. Габриель проводит безупречный апперкот, опрокидывает одного из мужчин прямо в грязь, но тут же подбегают другие. Габриеля хватают за руки, пинают со всех сторон.

– На кого вы работаете? – Голос старухи звучит спокойно. Дым вырывается у нее изо рта и из палочки, которую она зажала в пальцах. – Кто вас послал за мной шпионить?

Она из первого поколения, низенькая и коренастая. Ее седые волосы собраны в пучок, усыпанный аляповатыми стеклянными «рубинами» и «изумрудами». Роуз, которую наш муж Линден годами осыпал безделушками и драгоценностями, рассмешили бы эти дешевые украшения: громадные «жемчужины», висящие на морщинистой шее, ржавые и облупившиеся «серебряные» браслеты, охватывающие руку до локтя, кольцо с «рубином» размером с яйцо.

Мужчины держат Габриеля, он пытается устоять на ногах, но один из них бьет его. Это совсем подросток, не старше Сесилии.

– Никто нас не посылал, – говорит Габриель.

По глазам я вижу, что сейчас он не совсем здесь. При нападении ему досталось сильнее – я опасаюсь, что у него сотрясение мозга. Габриель получает новый удар, на этот раз по ребрам, и валится на колени. Меня чуть не выворачивает.

Один мужчина держит меня за шею, еще двое – за руки, и все они ниже меня. Очень трудно воспринимать их как подростков, хотя это действительно мальчишки.

Глаза у Габриеля то закрываются, то резко распахиваются, он дышит прерывистыми всхлипами. У меня в ушах гулко стучит кровь. Хочется быть рядом с ним, но единственное, что получается, – бессильный стон. Это все я виновата! Мне надо было его защитить, это ведь мой мир. У меня должен был быть план. Я негодующе огрызаюсь:

– Он не врет. Мы не шпионы!

Кому надо шпионить в подобном месте?

Из ближайшей палатки выглядывают замурзанные девицы, лупающие глазами, словно жуки. И я моментально понимаю, что это – веселый район, бордель с никому не нужными девушками, которых Сборщики не смогли продать Комендантам или которым просто некуда податься.

– Заткнись! – рычит мне в ухо мужчина… подросток.

Старуха бренчит фальшивыми драгоценностями, усеивающими ее запястья, словно большие стеклянные насекомые.

– Выведите ее на свет, – приказывает она.

Меня втаскивают в радужно-полосатый шатер, где потолок увешан раскачивающимися фонарями. Девицы-жуки разбегаются. Чтобы лучше рассмотреть, старуха хватает меня за подбородок и заставляет запрокинуть голову. Потом плюет мне на щеку и размазывает слюни, стирая кровь и песок. Ее ужасные черные глаза загораются от радости, она объявляет:

– Златовласка. Да, именно так я тебя назову.

От дыма у меня начинают слезиться глаза. Хочется плюнуть ей в лицо в ответ. Девушки в шатре протестующе стонут, а одна из них поднимает голову.

– Мадам, – произносит она. Глаза у нее апатичные и мутные. – Солнце уже зашло. Пора.

Старуха отвешивает ей оплеуху и все тем же спокойным тоном говорит, рассматривая свои унизанные кольцами пальцы:

– Ты мне распоряжений не отдаешь. Это я тобой распоряжаюсь.

Девушка отступает к остальным.

Габриель выплевывает кровь. Охранники ставят его на ноги.

– Отведите ее в красную палатку, – приказывает старуха.

Я обвисаю и упрямо отказываюсь двигать ногами, но это ничего не дает: двоим парнишкам без труда удается меня уволочь.

«Вот и все, – думаю я. – Габриеля ждет смерть, а меня эта старуха намерена сделать одной из своих проституток». Я могу только предполагать, кто эти девушки из красной палатки. Побег был таким трудным, Дженна потратила столько усилий на то, чтобы мне помочь, и все ради одного, ради свободы! А теперь – новый ад.

Огромная красная палатка освещается фонарями, подвешенными к низкому потолку. Об один из них я ударяюсь головой и, когда охранники меня отпускают, падаю на холодную землю.

– Никуда не уходи, – говорит парнишка, сантиметров на тридцать ниже меня ростом.

Он откидывает полу побитого молью пальто, демонстрируя пистолет в кобуре. Второй парень смеется, и они уходят. Я вижу, как они застегивают молнию шатра, слышу их издевательский смех.

Осматриваюсь в поисках отверстия, через которое можно было бы протиснуться, но ткань надежно прикреплена к земле, а большая часть периметра заставлена мебелью. Отполированные старинные бюро и сундуки, на которых нарисованы картинки с изображениями шипящих драконов, цветущих вишен, беседок и темноволосых женщин, мрачно смотрящих на воду. Антиквариат из какой-то восточной страны, которая давным-давно исчезла. Роуз понравились бы эти вещи. Она смогла бы рассказать о том, что опечалило темноволосых женщин, проложила бы между цветущими вишнями тропинку, которая привела бы ее туда, куда ей захотелось попасть. На мгновение мне кажется, что я вижу то же, что увидела бы она, – бесконечный мир.

– Ну вот, – говорит старуха, возникшая словно из ниоткуда, и заставляет меня сесть в одно из двух кресел, поставленных по обе стороны стола. – Давай-ка на тебя посмотрим.

Дым лентой тянется из длинной сигареты, зажатой в морщинистых пальцах. Старуха подносит ее к губам, затягивается, а когда снова начинает говорить, то дым вырывается у нее изо рта и ноздрей.

– Ты не отсюда. Я бы тебя приметила.

Ее глаза – накрашенные с такой же щедростью, с какой увиты браслетами ее руки, – встречаются с моими. Я отвожу взгляд.

– Какая радужка! – восклицает она, наклоняясь ближе. – У тебя уродство?

– Нет, – отвечаю я, заставляя себя сдержать ярость, потому что у палатки дежурит паренек с пистолетом, а Габриель все еще во власти этой женщины. – И мы не шпионы. Я уже много раз вам говорила. Мы просто не туда свернули.

– Здесь любой поворот будет не туда, Златовласка, – говорит она. – Но сегодня тебе повезло. Если ищешь более шикарный район для работы, – она театрально шевелит пальцами, стряхивая пепел, – лучшего не найти. Я буду хорошо о тебе заботиться.

Меня снова начинает тошнить. Я не говорю ни слова, потому что точно знаю: стоит мне открыть рот, и я облюю этот чудесный старинный стол.

– Я – мадам Солески, – сообщает женщина. – Но ты будешь называть меня «мадам». Покажи-ка руку.

Она тянется вперед и припечатывает мое левое запястье к столу. Повязка из водорослей все еще держится, хотя и пропиталась кровью.

Старуха поворачивает мою руку к свету и ахает при виде обручального кольца. Наверное, она никогда раньше не видела настоящего ювелирного изделия. Она кладет сигарету на край стола и берет мою ладонь обеими руками, рассматривая выгравированные на обручальном кольце виноградные лозы и цветы, которые Линден так часто изображал на проектах своих зданий, когда вспоминал обо мне. По его словам, они были выдуманными. В этом мире такие не цветут.

Я снова сжимаю кулак, опасаясь, как бы она не попыталась отнять у меня кольцо. Пусть то супружество и было подделкой, эта его крошечная часть принадлежит мне.

Мадам Солески еще секунду восхищенно рассматривает кольцо, а потом отпускает мою руку. Покопавшись в одном из ящиков бюро, она возвращается с бинтом – судя по виду, им уже не раз пользовались – и бутылочкой с прозрачной жидкостью. Она убирает водоросли и льет мне на рану эту жидкость, та жжется. Старуха наблюдает за мной в ожидании реакции, но я не желаю показывать ей, что чувствую. Тогда она умело перевязывает ладонь.

– Ты побила одного из моих парней, – говорит она. – Завтра у него будет фингал.

Плохо била. Раз все равно проиграла.

Мадам Солески щупает рукав моего свитера. Я пытаюсь вырваться, но она впивается пальцами мне в рану. Я не хочу, чтобы она меня трогала. Ни мое обручальное кольцо, ни этот свитер. Я представляю себе, как руки Дейдре вязали его для меня. Умелые, пронизанные ярко-синими венами, лишь мягкая кожа выдавала их юность. Эти руки умели превращать обычную воду в ванне в поистине волшебную или украшать вязаные вещи бриллиантами. Все, что делала Дейдре, несло на себе отпечаток мастерства. Я вспоминаю ее большие светло-карие глаза, мягкий мелодичный голос. И думаю о том, что больше никогда ее не увижу.

– Не снимай повязку, – предупреждает старуха, снова потянувшись за сигаретой и постукивая ею, чтобы стряхнуть пепел. – Будет жалко, если подхватишь заразу и потеряешь руку. У тебя такие изящные пальцы.

Я не вижу пареньков, несущих охрану у палатки, но слышу, как они переговариваются. Пистолет гораздо меньше ружья, которое хранилось у нас с братом в подвале, но если бы мне удалось его заполучить, я смогла бы с ним разобраться. Вопрос в том, насколько быстро? У остальных тоже может оказаться оружие. И я не могу бежать без Габриеля. Ведь я виновата в том, что он здесь оказался.

– Не заговариваешь первой, да, Златовласка? Мне это нравится. Наше дело – не разговоры.

– Я в вашем деле не участвую, – возражаю я.

– Неужели? – Старуха вскидывает подведенную бровь. – Вид у тебя такой, будто ты сбежала из какого-то другого заведения. Я могу обеспечить тебе безопасность. Это – моя территория.

Безопасность? Просто смешно. У меня ноют ребра и болит голова, что явно намекает на обратное. Однако я просто говорю:

– Мы немного заблудились, но если вы нас отпустите, мы двинемся дальше. Нас в Северной Каролине ждут родные.

Женщина хохочет и лениво затягивается сигаретой, не спуская с меня своих налитых кровью глаз.

– Сюда не попадают те, у кого есть родня. Пошли, я покажу тебе pièce de résistance.

Она произносит эти французские слова совершенно правильно. Ее сигарета прогорает, и она затаптывает ее туфлей на высоком каблуке, которая, похоже, на размер меньше, чем нужно.

Женщина выводит меня на улицу, и при ее приближении подростки, стоящие на часах, моментально прекращают смеяться. Один из них пытается поставить мне подножку, но я его обхожу.

– Вот мое царство, Златовласка, – говорит мадам. – Мои амурные аттракционы. Но ты, конечно, не знаешь слово «amour».

– «Любовь», – отвечаю я, с удовольствием глядя, как ее брови удивленно ползут вверх.

Иностранные языки сейчас забыты, но нам с братом редкостно повезло с родителями, которые ценили образованность. У нас не было шанса воспользоваться приобретенными знаниями, нам не предстояло стать лингвистами или исследователями новых земель, но эти знания наполняли наш разум, расцвечивали наши мечты. Иногда мы бегали вокруг дома, представляя, будто летаем на параплане над Алеутскими островами или пьем зеленый чай под цветущими сливами в Киото, а ночами щурились на звездную темноту и притворялись, будто видим соседние планеты.

– Посмотри на Венеру, – говорил брат. – Это лицо женщины с пылающими волосами.

Мы с ним втискивались в распахнутое окно, и я отвечала:

– Да-да, вижу! А по Марсу червяки расползаются.

Мадам обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет увяданием и дымом.

– Ах, любовь! Вот чего лишился наш мир. Любви больше нет, только ее иллюзия. Именно она притягивает мужчин к моим девочкам. В ней-то все и дело.

– В чем именно? – уточняю я. – В любви или в иллюзии?

Мадам смеется и снова притягивает меня к себе. Мне вспоминается долгая прогулка с Воном по площадке для гольфа, случившаяся одним холодным утром, и то, как его присутствие словно стирало из мира все доброе. В тот момент мне казалось, будто меня обвил своими кольцами удав. А тем временем мадам подводит меня к вращающемуся кольцу огней. Почему люди из первого поколения так любят коллекционировать всяческие удивительные вещи? Меня бесит собственное невольное любопытство.

– А ты неплохо знаешь français, – оживленно произносит мадам. – Но могу спорить, что сейчас произнесу слово, которого ты не слыхала. – Ее зрачки напряженно расширяются. – Карнавал.

Я знаю это слово. Отец пытался объяснить нам с братом, что такое карнавалы. Праздник, когда праздновать нечего, так он говорил. Я могла это понять, а вот Роуэн не мог; и вот когда на следующий день мы проснулись, вся наша спальня оказалась украшена лентами, а на туалетном столике нас поджидал торт с десертными вилочками и клюквенная газировка, моя любимая. Мы почти никогда ее не пили – ее было очень трудно достать. В тот день мы не пошли в школу. Отец играл на пианино странные мелодии, и мы праздновали без всякого повода – не считая того, что все мы живы.

– Карнавалы существовали именно для этого, – говорит мадам. – А конструкцию, на которую ты смотришь, называли чертовым колесом.

Чертово колесо. Единственное, что не гниет и не ржавеет на этом пустыре с заброшенными аттракционами.

Оказавшись достаточно близко, я вижу, что на колесе закреплено множество сидений, а в нижней точке оно почти соприкасается с лесенкой. Облупившаяся надпись гласит: «Посадка здесь».

– Конечно, оно не работало, когда я его нашла, – добавляет мадам. – Но мой Джаред просто гений во всем, что касается электрических устройств.

Я ничего не отвечаю, запрокидываю голову и смотрю, как на фоне ночного неба вращаются сиденья. При движении колесо издает ржавый скрипучий стон, и на мгновение в зловещей и звонкой музыке я слышу смех.

Вот так когда-то смотрели на чертовы колеса мои родители. Они были частью этого навсегда потерянного мира.

Один из пареньков, прислонившийся к ограде у аттракциона, смотрит на меня с подозрением.

– Мадам? – вопросительно произносит он.

– Останови его, – приказывает она.

Прохладный ветер полон старинных мелодий, запаха ржавчины и странных экзотических духов мадам. Пустое сиденье останавливается перед лесенкой там, где я стою. Браслеты мадам звенят и гремят, она кладет ладонь мне на поясницу и подталкивает вперед со словами:

– Иди, иди.

Кажется, я не смогла бы удержаться ни в какой ситуации. Я взбираюсь по ступенькам. Металл вибрирует под моими ногами. Когда я усаживаюсь, кресло чуть качается. Мадам садится рядом и опускает сверху поручень, который нас «запирает». Колесо начинает двигаться. Когда мы медленно возносимся в небо, я на секунду перестаю дышать.

Земля все удаляется и удаляется. Шатры похожи на яркие круглые свечи. Девушки двигаются вокруг них призрачными тенями.

Ничего не могу с собой поделать – подаюсь вперед в изумлении. Это колесо в пять, десять, пятнадцать раз выше того маяка, на который я забралась во время урагана. Оно даже выше, чем ограда, державшая меня в плену, когда я была женой Линдена.

– Это самое высокое строение в мире! – говорит мадам. – Даже выше, чем шпионские башни.

Я никогда не слышала ни о каких шпионских башнях, но сомневаюсь, чтобы они могли быть выше, чем фабрики и небоскребы Манхэттена. Даже это колесо не может претендовать на такое. Однако, возможно, оно – самое высокое строение в мире мадам. В это я могу поверить.

Мы поднимаемся к звездам, которые кажутся пугающе достижимыми, а мне ужасно не хватает брата. Он никогда не был склонен к причудам. После смерти родителей он перестал верить во все, что являлось более необычным, чем кирпич и известка, и менее ужасающим, чем переулки, где девушки превращались в бездушных кукол, а мужчины оплачивали пять минут, проведенные с их телами. Роуэн был занят лишь выживанием – своим собственным и моим. Но даже мой брат при всем своем практицизме затаил бы дыхание, оказавшись на такой высоте, с огнями и ясным ночным небом над головой.

Роуэн. Даже его имя кажется мне сейчас далеким.

– Смотри, смотри! – оживленно жестикулирует мадам.

Девушки в грязных экзотических нарядах толпятся внизу. Одна из них кружится, ее юбка раздувается, а смех похож на икоту. Какой-то мужчина хватает девушку за бледную руку, а она продолжает смеяться, спотыкается и размахивает руками, пока он тащит ее в ближайшую палатку.

– Уверена, ты никогда не видела таких красивых девушек, как мои, – говорит мадам.

Но она ошибается, я видела. Видела грациозную Дженну, чьи серые глаза мерцали, едва поймав луч света. Она кружилась и пела в коридорах, и постоянно читала какой-нибудь любовный роман. Слуги краснели, отводя взгляды, настолько она подавляла их своей уверенностью в себе и очаровывала кокетливыми улыбками. Здесь Дженна стала бы королевой.

– Они хотят лучшей жизни. Они сбегают и приходят сюда, ко мне. Я принимаю у них роды, лечу простуды, кормлю, слежу за тем, чтобы они не запаршивели, дарю им красивые заколки и ленты для волос. Они приходят сюда и ищут меня. – Старуха довольно ухмыляется. – Может, ты тоже обо мне слышала. И пришла ко мне за помощью.

Она хватает меня за руку с такой силой, что качается кабинка. Я пугаюсь, что мы перевернемся, но падения не происходит. Мы прекратили подъем – мы на самом верху. Я перегибаюсь через бортик. Пути вниз нет, меня охватывает страх. Этой штукой командует мадам. Если прежде я не была целиком в ее власти, то сейчас точно беспомощна.

Я заставляю себя успокоиться. Ни за что не доставлю этой женщине удовольствия наблюдать за моей паникой. Моя слабость – это ее вседозволенность.

Но все равно у меня стучит в ушах.

– Тот паренек, с которым ты сюда пришла… ведь не он подарил тебе это чудесное обручальное кольцо.

Это не вопрос. Она пытается стянуть кольцо с моего пальца, но я сжимаю кулак и отодвигаюсь.

– Вы оба явились мокрые, как мыши, – говорит она. Ее смех скрипит, словно ржавая подвеска нашей кабинки. – Но на тебе сплошной блеск и жемчуг. Настоящий жемчуг. – Она смотрит на мой свитер. – А он одет, как жалкий слуга.

Опровергнуть ее слова я не могу. Мадам удалось очень точно подвести итог последним месяцам моей жизни.

– Сбежала со своим слугой, Златовласка? За спиной у мужчины, который взял тебя в жены. Твой муж принуждал тебя? Или, может, не удовлетворял, и поэтому ты встречалась с этим своим пареньком? Вы тайком по ночам шуршали в гардеробной среди твоих шелковых платьев, как пара дикарей?

У меня загораются щеки, но это не похоже на смущение, которое я испытывала, когда мои сестры по мужу поддразнивали меня из-за отсутствия близости с Линденом. Ее слова бесцеремонны до тошноты. Это извращение. А от дымной вони, исходящей от мадам, мне трудно дышать. От высоты у меня кружится голова. Я закрываю глаза.

– Все было не так, – цежу я сквозь зубы.

– Тут нечего стыдиться, – говорит мадам, забрасывая руку мне на плечи. Я едва успеваю справиться с желанием заскулить. – Ты ведь все-таки женщина! Женщины – это прекрасный пол. А уж такая красавица, как ты… наверное, муж рядом с тобой превращался в животное. Неудивительно, что ты подыскала себе паренька помилее. А он ведь милее, правда? Я по глазам его вижу.

– Милее? По глазам? – выпаливаю я в ярости. Открыв веки, я устремляю взгляд на аляповатые заколки на голове мадам, лишь бы не смотреть на нее саму или на землю. – Это до того, как ваши подручные избили его до полусмерти, или после?

– Тут совсем другой вопрос. – Мадам нежно отводит волосы с моего лица. Я резко отстраняюсь, но ее это, похоже, не трогает. – Мои мужчины знают, как надо оберегать девочек. Это жестокий мир, Златовласка. Вам нужна защита.

Она хватает меня за подбородок, и ее пальцы с такой силой впиваются в мою челюсть, что становится больно. Она смотрит мне в глаза.

– Или, возможно… – нараспев произносит она, – …муж не захотел, чтобы этот твой дефект передался его детям? Может, он выкинул тебя на свалку?

Мадам из тех женщин, которые обожают говорить. И чем больше она говорит, тем дальше оказывается от истины. Я прозреваю: она заблуждается, решив, что легко может прочитать мои мысли. Старуха перебирает все возможные варианты, надеясь добиться моей реакции. Я могу ей солгать – и она ничего не поймет.

– У меня нет уродства, – говорю я, внезапно ощутив пьянящее ощущение власти над ней. – А вот у моего мужа оно было.

Это заставляет мадам заинтересованно ухмыльнуться. Она отпускает мое лицо и подается ближе.

– М-м?

– Да, рядом со мной он превращался в сущее животное, но это не имело значения. Девять раз из десяти он ничего не мог сделать. А вы верно сказали: у женщин есть потребности.

Мадам чуть подскакивает, заставив нашу кабинку со скрипом качнуться. Заметно, что мысль о молодой страсти заводит старуху. Мне почти не приходится лгать, она дописывает окончание этой истории самостоятельно.

– И тебе пришлось броситься в объятия слуги.

– В гардеробной, вы угадали.

– Прямо под носом у твоего мужа?

– Прямо в соседней комнате.

Пусть глотает любую безумную ложь, какая ей по вкусу. А истина, как и обручальное кольцо, принадлежат только мне, и ей они не достанутся.

Девушки в сотнях метров под нами продолжают дружно хихикать. Какое-то время они танцуют с мужчинами, а потом исчезают в шатрах. Приспешники мадам время от времени отгибают полог то одной, то другой палатки, заглядывая внутрь.

– Ах, Златовласка, ты просто сокровище! – Старуха обхватывает мое лицо ладонями и в перерывах между словами целует меня в щеку. – Сокровище, сокровище, настоящее сокровище! Мы с тобой так повеселимся!

Отлично.

В следующую секунду мы уже едем вниз. По мере приближения к земле музыка становится все более громкой, а девушки – все более жалкими.