Читать книгу Риэлт: лёгкий путь к деньгам - Лёля Эмм - Страница 2

Пользоваться часами в моей квартире совершенно нет смысла: под окнами транспортное кольцо, и по шуму ясно, что уже есть шесть утра – подъём; а по тишине – одиннадцать вечера – отбой. Остальное время я или на работе, или настолько дома, что время не имеет смысла.

Я лежу, собираясь с мыслями, а мысли мышами разбегаются. С утра люди думают о чем-то важном, например, о смерти.

Я из рода белорусских горцев. Все мои предки, особенно по женской линии, стремились дожить до ста. Многим это удавалось. Отлично помню безвременную кончину бабушкиной старшей сестры на девяносто седьмом году. Покойная бабушка Маша белила потолок в хате к Пасхе и неосторожно сорвалась с пирамиды «стол и два стула» убившись насмерть.

К удивлению внуков, правнуков и праправнуков, старушка не ждала костлявую вообще. Смертельный узел с нарядами в лучшую жизнь отсутствовал, а запас сахара, муки и круп обещал безбедную жизнь покойной в случае прямого попадания артиллерийского снаряда в местный магазин, как минимум, в течение десяти лет.

Интересно – как я умру?

За транспортным кольцом Свято-Троицкий храм. Штор у меня нет и всем входящим видятся шикарные трёхмерные фотообои вместо окна. Квартира так и продается: с панорамным видом из окна. Это её главное, неоспоримое и единственное достоинство.

– Вставай, ленивая сволочь! – говорю я себе.

И – встаю.

Мурчит турка с кофе.

Над головой, на пятом этаже, проснулись милейшие люди-соседи. И – жарят лук. Этот запах приходит ко мне из вентиляционной шахты всегда, в будни и праздники.

По началу меня мучал вопрос: куда они его девают? А воображение заходило в тупик и никак не рисовало портрет лукоеда – соседа. Потом мы познакомились и стали общаться по-соседски: ни о чём.

Простые имена-отчества не удержались в голове дольше минуты. Мысленно я назвала их Бабуля и Дедуля.

Приятнейшие люди!

После размена большой трешки в нашем районе (на эту однушку и прижизненную «помощь» детям, чтоб не ждали смерти), они оказались надо мной. Ключом в выборе для Бабули оказалась близость церкви; и воплощение мечты всей жизни об общении с Богом в любое удобное время. Для Дедули, после длительного проживания под дружной цыганской семьёй, сыграл пятый этаж: никто не затопит.

Все мечты рано или поздно исполняются.

На дачный домик кусочка от трешки у них уже не осталось.

Поэтому часть жизни они проводят на лавках у подъезда, медитируя на проходящих людей, котов, голубей.

Дедуля или совершенно глух, или очень удачно притворяется перед Бабулей. У Бабули очень кипучий нрав и дикция профессионального оратора (этими бриллиантами она заперта в однушке). Она педагог на пенсии. Ей непременно надо делать мир лучше, сеять разумное и вечное, проповедовать.

А из доступной аудитории уже только Дедуля.

Я подозреваю, что от невозможности не общаться с женой он придумал глухоту.

Дедуля, счастливейший мира сего – водитель чего-то в отставке, которому всю жизнь надо было за руль, до тех пор, пока не пришла пенсия-освободительница.

В нашем «Евроопте» большой ассортимент хорошего, но не дорогого вина из экологически чистых яблок. Его два вида: хорошее и очень хорошее; а вариаций – масса (отличаются друг от друга картинками на этикетках, тарой, цветом и поэтичностью названий).

Производители блещут фантазией в названиях вина: «Добрый кум», «Вечер над рекой» и т. д.

На происходящее вокруг себя Дедуля смотрит через призму «чемергеса» (не доступное пониманию диалектическое белорусское название это вида напитка), наслаждаясь возможностью выбора каждый день чего-то нового.

Это не пьянство и не алкоголизм. Ни-ни. Он мне сам говорил: пьяница – это тот, кто валяется, или не закусывает, или пьёт водяру.

Водки он не пьёт совершенно: вкусу никакого.

Мои неизбежные кофе и каша.

Кастрюльки с горячей водой в ванне.

Наш неизвестный, но великий соотечественник, ввел традицию: две недели весной и осенью нет горячей воды. Это для осознания как хорошо все мы живём остальные сорок восемь недель.

Я рисую на том что есть приятное для окружающих лицо и, выходя из дома, выношу мусор – каждый день одну старую вещь – и так сорок дней. Действенная примета! Я её нашла в ярком дамском журнале.

По ней скоро в мою жизнь непременно хлынет что-то новое, хорошее; только смущает одно: плохое и старое выносится, и скоро кончится, а новое пока стесняется приходить.

Может, не может меня найти?

Люблю ездить в транспорте, особенно сидя.

Вокруг столько разных людей!

Приятнейший мужской голос по радио объявляет остановки и предлагает автобусные экскурсии на выгоднейших условиях: если найти живого ветерана куликовской битвы или мамаева побоища (который хочет съездить в Москву или Питер), то его, по предъявлении удостоверения, повезут бесплатно, а меня, в качестве сопровождающего, – за полцены.

Люблю Москву, а особенно – Питер! Только, кроме вокзалов нигде там не была. И то лет 25 назад. Но всё ещё люблю.

Кондукторши в автобусах моего маршрута двух видов: пожилые и молодые. Это два самостоятельных биологических вида.

Пожилые (самоотверженные матери-пенсионерки) здесь ради цели: помочь детям.

Детей у них, как правило, несколько, и все жаждут помощи: доплаты на увеличение жилплощади, приобретение машины/ квартиры/ дачи, в самом бедном фантазией случае: помочь выучить внуков.

Пожилые, обойдя владения, садятся в уголок и мысленно делят помощь – каждому в клювик, как большая птица среди птенчиков в гнезде.

Второй вид: молодые кондукторши.

В автобусе находится только их тело. Мысли тела в другом месте: доказывают, как повезло с ней «этому козлу», решают проблемы многочисленных детей, переживают «как свою» личную жизненную драму подруги/соседки.

Эти приходят в кондукторши чтобы убедить себя: жизнь дерьмо, основываясь на постулате: пассажиры – козлы.

Среди молодых кондукторш много явно пьющих.

Сегодняшняя девушка из них (судя по виду и шлейфу запаха – из моего района). Вчера у неё был огромный личный праздник, с переходом даже в сегодня, а в кране нет не только горячей, но и вообще никакой воды.

– Обилечиваемся, граждане!

Напротив, у окна, сидит девочка-подросток с лицом ещё не падшего ангела. Она транспортирует на дачу (несложно угадать – автобус идёт на вокзал, сегодня пятница) в рюкзаке любимейшего друга: кота. Из рюкзака периодически высовывается круглая рыжая башка с сумасшедшими от страха зелёными глазами и утробно мяукает.

Котище, наверняка, огромный.

Этому ангелу страшно жалко любимца, и она шепотом уговаривает его потерпеть. На мобильный несколько раз звонит какой-то взрослый распорядитель девочкиной жизни и нарезает поручения. Она гладит рюкзак и повторяет: я знаю, я помню, да-да, открыть теплицу.

Я тоже люблю котей.

Особенно чужих и на расстоянии.

Много лет назад у меня был серый красавец Барсик, которого дочери «подарила просто так добрая тётя – продавец». Поигравшись в него несколько дней – дочь остыла.

И кот достался лично мне.

Мы зажили с ним счастливой кошачье-человеческой семьёй. Брак длился лет десять; Барс, как настоящий белорусский мужчина, умер раньше супруги.

В его обязанности входило: спать где и сколько хочешь, радостно встречать меня с работы, иногда болеть – чтобы мне жизнь не казалась малиной. В сытом состоянии он воровал всё, что ни попадя – из спортивного интереса, специализируясь на труднодоступных местах; своим поведением (охота на дичь, бои с конкурентами, беспорядочные связи) давал повод для разговоров соседям.

Потом он умер, не доделав все важные и интересные котиные дела.

Теперь его портрет (с черной ленточкой в углу) переезжает со мной по всем местам моего обитания.

Автобус оптимистично наполовину пуст.

Пассажиры в восемь утра все одинаковые: жуют мысленную жвачку.

Уже в дверях у меня звонит телефон:

– Я вас видела вчера, у вас уже виски на уши лезут, – щебечет нежный голос, – у меня завтра «дырка» с десяти, насколько вас записать?

Это – мой парикмахер Дина, из соседнего офиса, с пронзительно зелёными глазами и медными дредами.

Вся её коротенькая двадцатитрехлетняя история называется «Побег».

Динины мама и папа исповедовали веру «где родился, там и пригодился» в глубочайшей белорусской глубинке. От цивилизации (райцентра) этот посёлок находился сравнительно недалеко – километров пятьдесят-шестьдесят.

Это – если «напрямки» по воздуху или в теории, по карте: от точки А до точки Б.

В действительности, по грунтовой, а местами асфальтированной дороге – часа три езды на ПАЗике.

Бежавшие от преследования властей основатели-старообрядцы заблудились в лесах среди болот и решили – здесь их никто не найдёт.

Советская власть, великая отечественная война, оккупация немцами – все, не сразу находили Динину историческую родину. Хотя теперь, в 21 веке, наземный транспорт (ПАЗик 1980 г.), ходил в посёлок с завидной регулярностью: в понедельник и четверг.

Романтичная мама моей парикмахерши назвала двух дочек (с разницей в восемь лет) не по-здешнему, экзотически – Тина и Дина.

Старшая, Тина, после окончания школы, пошла намеченным путём: выбрала самого красивого тракториста из одобренной папой семьи и каждые три года становилась мамой.

Молодым купили дом, нарезали земли по горизонт и помогли развести хозяйство как в Ноевом ковчеге, только больше.

Дина с ужасом наблюдала семейное счастье сестры, нянчила племянников и вопиюще хорошо училась в школе.

Только после того, как папа продал выводок поросят в райцентре и купил для неё крепкий деревенский дом по соседству, Дина поняла – надо бежать.

Не по годам трезво рассудив, что отличница из сельской школы, где три учителя ведут все предметы, в областной вуз не поступит, она выбрала верняк: парикмахерское училище по конкурсу аттестатов.

Неожиданно – родня не препятствовала.

Два года в городе с еженедельными визитами родни (с гостинцами и племянниками, с беседами на тему «кто помер в деревне» и обсуждение видов на урожай) укрепили Динину уверенность – надо бежать дальше.

Она с терпением Золушки мела волосы в частных парикмахерских вечерами до тех пор, пока её не взяли в штат.

Платили невероятными на сельской родине живыми деньгами, а не сельхозпродукцией. Заработав кое-какой опыт и навыки, Дина рванула в областной город покрупнее, предусмотрительно выбрав его с максимально неудобным маршрутом для визитов родни.

Здесь она осмелела совсем: проколола губу, выкрасила волосы в рыжий и завела дреды. Убедившись в своей недосягаемости роднёй, пошла дальше: сняла крохотную квартирушку с парнем «не расписанная».

Однажды ей позвонил папа при мне; увидев на экране кто – Дина оттяпала мне кусочек уха и путано объясняла ему дрожащими губами, чем она занята в городе и почему не едет домой.

– На одиннадцать, Диночка, – говорю я и выхожу.

Я иду от остановки по старому городу на работу.

Май, цветут каштаны, пахнет шоколадом с кондитерской фабрики.

В офисе с утра многолюдно всегда. Вся атмосфера здесь напоминает утренний Привоз в Одессе: все эмоционально и одновременно говорят, жестикулируют, и никто никого не слушает. Это обычное рабочее утро в риэлтерском агентстве.

Первое время мне казалось, что я сойду с ума. Потом я привыкла.

Первый раз я столкнулась с риэлтерами случайно. Точнее не с ними, а совершенно невинной жертвой этого вида хищников.

По роду деятельности в прошлом (государственный служащий), вместе с коллегами я творила агрогородки из деревень области.

Это крайне сложный процесс, государство доверяло его только избранным. Берётся отдельно стоящая белорусcкая деревня, обкашивается, ограждается забором в зоне видимости из служебного автомобиля и окрашивается за счет средств бюджета в приятный зелёненький цвет. Всё.

Ежедневно автобус вывозил нас на государственную службу в определённое страной место. Коллектив делился в дороге на бригады мальчиков и девочек, совсем не потому: мальчиков ждал председатель сельсовета с ломами и лопатами – городить заборы; девочков – главный бухгалтер с краской и кисточками: красить нагороженное.

И так каждый день до конца светового дня.

Иногда, по очереди, мы оставались в здании администрации – приятно посидеть за письменным столом и составить отчет о нагороженном и покрашенном в вышестоящую организацию.

Так вот о жертве риэлтеров.

В одном из будущих агрогородков (к сожалению, не помню точно, были это Верхние Немки или Нижние Жары, а может Радовка или Веселовка), но, как и везде, из красот там было электричество и обилие свежего воздуха; государственные служащие ждали у неработающего клуба вместе с селянами приезда автолавки. (Автолавка – это такой маленький передвижной евроопт, который приезжает строго по графику во вторник и четверг сразу после обеда. Об этом сообщает прибитое на заборе расписание, там так дословно написано.)

Бригаде девочков хотелось мороженого и пить, бригаде мальчиков – тоже пить, но, после многодневного тягания бетонных секций, уже не воды.

Селяне: пенсионеры и многодетные мамы – пришли пообщаться и прикупить то, чего нет в натуральном хозяйстве: спичек, сигарет, мыла, соли и «куплёного» спиртного.

К подошедшей автолавке, из самого крепкого, с несеянным огородом дома, вышла женщина, отличающаяся от всех также сильно, как лебедь от домашних уток. Одетая в городское, в драгоценностях и с руками, не видевшими физического труда вообще никогда.

Она не глядя ни на кого подошла к автолавке. Красное опухшее лицо. Алкоголичка, не вступающая в контакты ни с кем. Пьяный пропадающий лебедь. Дама сняла с руки перстень с камнем – магазинщица оценила его в три бутылки водки.

Творцы агрогородков из подручного материала удивленно слушали сплетни селян от том, как её: «риэлтеры привезли».

Всю мою жизнь я страдала неистребимым желанием помогать людям. Причем чаще всего просто так – из спортивного интереса (В риэлте за это что то платят!).

Я неоднократно разводилась и делилась с мужьями, продавая не продаваемое. А ещё – я читала американские книги о целесообразных вложениях денег и спекуляции на недвижимости.

Но, поворотным моментом, в смене профессии было приобретение в приданное квартиры.

В Беларуси принято давать девочкам приданное.

Чтобы лучше брали замуж.

Это считается высшим пилотажем родительской любви и заботы.

Я очень хотела быть заботливой мамой и после раздела дома с очередным мужем купила однушку в дополнение к дочери.

«На первое время хватит, а там зять заработает на большую», – вместе со всеми мамами города думала я.

Начался первый кризис.

Через два года после приобретения я опомнилась и успела продать однушку ровно вдвое дешевле чем купила. Но могло быть и хуже.

Результат инвестиций был таков: если бы я завтракала рябчиками и ананасами, принимала ванны из коньяка, два раза в году отдыхала в Дубаи – прое..лось бы меньше денег, чем при инвестировании по-западному в белорусскую недвижимость.

Короче, так я и пришла в риэлт.

Нет – не совсем!

Когда решение поменять почётную государственную службу (с двумястами долларами зарплаты за факт присутствия на работе и надеждой на удвоенную пенсию потом), уже было принято, я выбрала максимально крупное агентство и стала наносить налёты-собеседования.

Я очень-очень напоминала будущему руководителю номер Елены Воробей с её «Возьмите меня!».

Борис Маркович сдался с шестого раза.

Белорусский риэлт – семейный еврейский бизнес, что-то вроде банков и ювелирных мастерских. Русских туда берут по рекомендации и за личные достижения.

Рекомендовать меня было некому, я взяла агентство штурмом.

Я люблю считать себя русской.

И к этому есть все предпосылки: мать моя родилась в селе Пушкари Рязанской губернии, отец – татарин. Их пути пересеклись в белорусском райцентре.

До двадцати пяти лет я прислушивалась к внутренним ощущениям: кто же я по национальности? Потом почувствовала – русская. Так и живу.

У меня сегодня личный праздник: я дежурю.

Всё, что само пришло в офис и позвонило – моё.

Каждый кабинет агентства сотворён нашим руководителем (и живой легендой отечественного риэлта) Борисом Марковичем по американскому образцу: в центре почти круглый стол за которым сидят агенты.

Стиль меблирования: минимализм – стол, стулья и агенты, остро желающие заработать на ископаемые сушки, кофе и ещё какие-нибудь жизненные мелочи.

Маркович несколько лет прожил в Америке и уверяет новичков, что это объединяет. Первые месяцы – всем так и кажется, потом наивные прозревают и видят в этом природную еврейскую экономность директора.

Стиль общения между собой у риэлтеров своеобразный.

Вне зависимости от возраста, вероисповедания и прочего мы все обращаемся друг к другу на «ты». Первый месяц мне казалось странным слышать от двадцатидвухлетнего Антона или двадцатипятилетнего Паши – «Оль, твоя очередь покупать кофе!» или «Твоя трешка на Головацкого вечером не хочет показаться?», а потом – так и надо.

И я стала обращаться к Саше (очень после пятидесяти, адвокат-беженец из Луганска) не Александр Николаевич, а просто – Саша.

Если честно, первое время сложно запомнить всех по имени – нас много, а если посчитать приходящих себя попробовать новичков – очень много. (Их запоминать смысла нет, посидев две-три недели – 9/10 стажеров уходит, не дождавшись фантастических комиссионных или хотя бы первого договора.)

У постоянных сотрудников есть бейдж – там и написано, как зовут собеседника.

Ну, это по началу.

Потом коллеги становятся кем-то вроде членов семьи.

Мы из постоянного состава (за вычетом приходящих стажеров) в кабинете за почти круглым столом сидим вдвоем.

Я и Наташа.

Она Наташа -1 (потому что есть Наташа-2 в соседнем кабинете).

Сейчас Наташа – 1 влетает в кабинет с жасминовым букето-веником.

– Привет! Смотри какая красота! пока ломала – дворничиха милицию вызвала, еле-еле ноги унесла. Ты меня слышишь? – она с утра пьёт что-то особенно ободряющее, поэтому невероятно эмоциональна и энергична.

– Привет, Наташ, я сегодня дежурю, – миролюбиво отвечаю я.

Я дежурю.

Терпеливо записываю в книгу перемещений тех, кто проспал или мучается с похмелья (по официальной версии они на показе объектов прямо в десять утра. Но когда звонят – говорят честно:

– Оль, это Влад. Запиши меня куда-нибудь).

Кофе и сушки по акции.

Их уценяет соседняя с нашим офисом булочная накануне превращения в камень. С них начинается каждый рабочий день уважающего себя белорусского специалиста по недвижимости.

Зарабатываем мы не очень.

Напившись кофейной бурды, я начинаю консультировать проблемных приходящих собственников недвижимости в надежде когда-нибудь чего-нибудь на них заработать.

Входит очень эффектная женщина около пятидесяти лет. Она в хорошем, точно по фигуре, голубом костюме, туфли и сумочка в тон. Кабинет заполняет тонкий аромат настоящих французских духов, шлейф от них будет висеть ещё несколько часов, я знаю точно, хоть у меня таких никогда и не было.

Уверенно усаживается за почти круглый стол и рассказывает: ей нужно продать двушку-хруща в спальном районе нашего мясокомбината. (Недавно у меня был объект там же и розу ветров я знаю: иногородние покупатели пугались запаха и поэтому квартира показывалась только в определённые часы при определенном ветре. Местные – принюхались, потому водились мной в любое время. Сейчас это уже не важно – мясокомбинат стоит, Россия поливает мясо зелёнкой – можно браться за продажу).

Её зовут Наталья Герасимовна, она вдова, и после смерти мужа (от этиленового алкоголя) решила жить здесь и сейчас по программе «Деньги в долг» (доступно всем с восемнадцати лет по предъявлению паспорта).

Работает младшей медсестрой (санитарка) в областной психиатрической больнице. (У меня рядом есть объект – бывшее ведомственное жильё – чудная трешка с окнами на приёмный покой «дурки». Здание больницы довоенное, обнесенное киношным кирпичным забором, с молодыми рябинками там-сям. Романтично! И почему квартиру не берут?).

Мы спокойно беседуем о состоянии квартирки.

Заполняем договор, предложенная мной цена воспринята собственником спокойно, как данное.

Доходим до момента выписки Натальи Герасимовны.

Я спрашиваю:

– Куда вы, Наталья Герасимовна, будете перерегистрироваться?

И тут – самое интересное, оказывается, половину квартиры она уже должна.

И надо не только выписаться куда-то, но и негде жить.

Наталья Герасимовна хочет приобрести навстречу что-нибудь недорогое, и умоляюще смотрит на меня.

Я успокаиваю её: в городе полным – полно маленьких малосемеек-студий и она может себе выбрать абсолютно любую.

Она уклончиво отводит красиво подведенные глаза.

Всё не так просто!

У неё есть два мальчика, по тридцать годиков, и им обоим нужна регистрация у мамы. Потому что, они состоят в шатких, не первых гражданских браках и в любой момент могут вернуться к маме.

Это меняет встречный вариант в корне!

Я молчу.

Наталья Герасимовна снова смотрит на меня умоляюще.

А я, подбирая слова, пытаюсь тактично сказать правду:

– Дом в райцентре, в лучшем случае, но там – хорошо, природа. Транспорт ходит регулярно, можно ездить на работу в сюда или устроиться там.

Она недоумевающе смотрит на меня – настоящие французские духи и райцентр???

Я прекращаю проповедь, деваться ей некуда.

Мы подписываем договор и расходимся довольными друг другом.

Квартира продастся (когда-нибудь) и у меня будет зарплата; а у неё – много новых духов (на них должно остаться) и прелести пригорода.

Курить в офисе нельзя.

Под окнами первого этажа есть отличная курилка естественного происхождения – тупичек, под раскидистым кленом с урной. Там курят не только мои коллеги, но и народ из других арендуемых офисов.

От всех вредных привычек путём многолетнего самосовершенствования у меня осталась только эта.

Главный порок – нерешительность, я душила долго.

Мне даже потребовалось вмешательство высших сил.

Я упорно думала к протекции кого-бы прибегнуть в борьбе с нерешительностью и обратилась за советом к умнейшему Александру Васильевичу.

Умнейший Александр Васильевич писал речи (всем руководителям, на все темы, ко всем случаям и проводил квартальные совещания среди религиозных лидеров направляя веру в нужное направление), он был начальником идеологического управления администрации.

Но – был болен алкоголизмом.

Александр Васильевич организовал мне личную консультацию по развитию решительности с земным сотрудником высшей канцелярии – отцом Василием.

К вере я пришла по блату.

Меня (без особой радости) встретил спокойный полный мужчина после пятидесяти в гражданской джинсовой одежде и бороде.

Отцом Василием просто Вася стал так.

Романтичного выпускника столичной школы родина отправила исполнять интернациональный долг в Кандагар. Там, пока ещё просто Вася, вышел пописать из БТРа на пыльной афганской дороге. Пока он писал, в БТР попал снаряд и отряд воинов-интернационалистов от восемнадцати до двадцать одного года строем отправился к Богу.

Уже не просто Вася никак не мог понять: почему так?

И перестал разговаривать, погрузившись в мысли.

Васю комиссовали.

Следующие два года жизни он размышлял на тему «почему так?» (попутно давая письменные объяснения в различные инстанции) под надзором психиатров.

Однажды Вася что-то понял и заговорил; теперь он отец Василий.

Батюшка терпеливо слушал мою получасовую ахинею на тему: где я сейчас, как мне оттуда выбраться и можно ли так? Неожиданно спросил – далеко ли от меня водоём, потом дал бесценный и непонятнейший совет – ежедневно купайтесь.

Альтернатив не было.

Когда лёд в реке перестал проваливаться под весом моего тела я поняла: мне можно всё. Теперь я – решительная.

Со мной курит Лена: умная и красивая; танцовщица и преподаватель какой-то гуманитарки. У неё бизнес в нашем здании, и ещё один в другом конце города. Она хорошо зарабатывает на неистребимой вере в чудо: мальчиков (отдельно), девочек (отдельно).

Мальчики приходят трудоустроиться на хорошо оплачиваемую работу в ближнем или дальнем зарубежье. Непременно с проживанием и проездом в комфортабельном автобусе за счет нанимателя.

Препятствием к этому не станут: судимость, увольнение по статье, отсутствие специальности и т. д. Просто надо прийти с копиями документов и заполнить анкету-заявку. Если это сложно, на помощь придут любезные сотрудники фирмы. Потом – оставить контакты и заплатить не особенно крупный сбор.

И ждать отъезда.

Девочки идут в фирму на другом конце города.

После заполнения заявки-желания Ленины сотрудники ищут им в мужья местного бизнесмена или хорошего заграничного парня.

Девочки оставляют контакты и тоже ждут (в твердой уверенности, что препятствием к счастью не станут: свора детей, полнота, не ухоженность и т.д.).

Не особенно крупный взнос уплачивается совершенно спокойно.

Потом офисы закрываются, из них вывозится мебель, техника и даже линолеум с пола.

Мальчики-девочки разных возрастов приходят в надежде «найти правду» или хотя бы поскандалить.

Но – не с кем.

Лена периодически уезжает в Подмосковье, в квартирку, натанцованную в юности. И снова возвращается работать по схеме 2/2 – два месяца там, два месяца здесь.

– Как дела, Ленчик? Ты сегодня красивая, – честно говорю я.

– Дела – как сажа бела, – улыбается Лена.

Я возвращаюсь дежурить.

Вошедший мужчина – бизнесмен и не белорус.

Это видно по всему – манера общения делового человека, не характерный здесь выговор, одежда. С папкой.

В руке пухлая папка с документами на застёжке. Я максимально радушно принимаю платёжеспособного клиента – усаживаю, завариваю плохой (на другой не зарабатываю) кофе. Слушаю.

Дело вот в чём.