Читать книгу Про это, про поэтов и планету. Стихи - Макс Вэлл - Страница 2

Весна, стоящая у двери

незапертой,

всё не решается войти.

Но мы-то знаем, что иного быть пути

не может. Мы друг в друга верим.

Прильну к окну, и по нему

скользнут, едва стекла касаясь,

с карниза капли так, чтобы казалось,

что кто-то сверху вдруг пустил слезу.

И обернувшись, встав к окну спиной,

поймаю взгляд: любимый, нежный, твой.

Она решила всех свести с ума.

И, выложив немного фотографий,

красуется: любуется сама

и ждет на «стену» новых эпитафий

любви, не разделенной пополам,

как Ливия и Муаммар Каддафи.

И, вкупе с беспримерной красотой,

затмит любую множеством талантов.

Поверь мне, не пройдешь ты мимо той,

которая средь шпилек, кружев, бантов

умеет просто быть самой собой,

хоть в пригороде, хоть под бой курантов.

Не верь, дитя, словам поэта!

Его слова – всего лишь звук,

тебе послышавшийся где-то.

Поверь, поэт не лучший друг.

Ты молода, умна, красива,

на мир взираешь с высоты.

Ты для поэта некий символ

добра, любви и чистоты.

А он искатель вечных истин.

И вникнуть в жизнь его трудней,

чем в детектив Агаты Кристи.

Запутан ход ночей и дней.

Послушай стих его украдкой.

По нраву если – запиши.

Не отдавай лишь без остатка

ему младой своей души.

Временами

возникает чудесная связь между нами.

Мы меняем места и меняемся с кем-то местами.

Память переполняется, и не хватает объема.

Даже если в себе наши чувства внезапно убьем мы —

уверяю, что красок в душе нашей меньше не станет.

Перед сном ты, наверно, не раз уж считала до ста. Нет?

Я сорвался, решив, что, конечно же, стоит приехать.

А потом, поразмыслив, я понял: ничем, кроме радости, смеха

на подобный безумный поступок и я не ответил бы.

Но не суть. Несмотря на дожди, день приятен и светел был.

Черный кофе и черная ночь… Нет, добавь-ка мне сливки.

Я не против иметь драгоценных металлов слитки.

Если тучи убрать, мы увидим с тобою закат и рассвет алый…

На сегодня достаточно. Впрочем, и целого мира мало.

Не хмурьтесь, милая, и бросьте сигарету.

Я очень рад, что Вам понравились стихи,

но это, право, мука – жизнь прожить с поэтом.

Я не атлет. Я не заканчивал МАРХИ,

МГИМО иль ГИТИС, МГУ иль что похлеще.

И у меня нет ничего, чтоб привлекло

таких, как Вы, безумно интересных женщин.

И я привык смотреть на мир через стекло.

Да, Вы мне нравитесь, и в этом нет секрета.

Но стоит ли тревожиться по пустякам?

Простите, мадемуазель: а сколько лет Вам?

Я так и знал… Да, я невежлив. Да, я хам.

Эх, раз уж я пошел ва-банк, тогда продолжу.

У Вас, должно быть, есть какой-нибудь архив,

где информация о тех, кто подороже.

Еще не поздно мне замаливать грехи?

От Ваших взглядов у меня мороз по коже.

Я не знаток, но Вы, по-моему, пьяны.

Ну что же, милая, давайте подытожим:

я не хочу быть виноватым без вины.

Я не хочу играть в любовь забавы ради,

тем паче – тешить самолюбие свое

иль Ваше. Если б я родился в Ленинграде,

я б руки клал и на приклад, и на цевье.

Звонили Вам? Должно быть, это был Ваш витязь.

Он обязательно Вас сводит в ГУМ и ЦУМ.

Прошу Вас, милая, не плачьте, не сердитесь.

Не хмурьтесь, милая. Вам это не к лицу.

«Любовь»? На что она похожа?

Напоминает мармелад,

печенье, пряник или коржик.

Короче, я ей очень рад.

Но если много – слишком сладко,

а мало – хочется еще.

Бывало, скушаешь украдкой —

и тотчас же приносят счет.

Еще «любовь» ветрам подобна.

Зимой обычно холодна.

Но если в принципе удобно —

иссушит жертв своих до дна.

«Любовь» походит на скитальца:

планету может обогнуть,

изранив кулаки и пальцы,

не отыскав заветный путь.

А в целом (что уж мелочиться)

для каждого она своя.

Одним – нектар, другим – горчица.

Да-да. А прочим – чистый яд.

«Любовь» в кавычках – страсти, чувства.

Совсем не это ищем мы.

Любовь есть тайна, дар, искусство,

что лечит души и умы.

Когда муза ушла, я бросаю перо,

вымываю из чашки чаинки.

Ставлю тут же диагноз: весенний синдром.

И на паузу – музыку Глинки.

Когда муза ушла, я спокоен, как лев,

дружелюбен я и разговорчив.

И порядок царит на рабочем столе.

Никому настроенье не порчу.

Но бывает, что я раздражен или зол,

потому что она не приходит.

Подготовил перо, и начистил камзол,

и ее караулю при входе.

Если муза ушла, все вниманье мое

поглощают улыбки и лица.

И в зрачках у меня вновь зажжен огонек.

Без нее я могу веселиться.

По-есенински скоро листы зазвенят

тополей, и берез, и акаций.

Не бросай меня, муза. Не мучай меня.

Перестань надо мной издеваться.

Открыть окно, подслушать пенье птиц,

нежнейшие предутренние трели.

Услышать звуки шороха ресниц,

мелодию капели.

Объять весь этот необъятный мир,

галактику, вселенную. Предаться

раздумьям о значеньи черных дыр,

комет, галлюцинаций.

Оставить за пределом бытия

уныние, как косточку от вишни.

Втроем остаться: небо, ты и я.

Иное будет лишним.

Я помню, что я Вас видел

весной на одном концерте.

Вы мимо прошли, случайно

коснувшись меня плечом.

С тех пор, как Москва и Питер,

Марго и Джузеппе Верди,

теряем друг друга отчаянно,

нечаянно, горячо.

Возможно ль назад вернуться

и сделать все по-другому?

Скажу Вам предельно точно:

«Вернуться назад нельзя».

Так мог говорить Конфуций,

не зная дороги к дому,

уйдя без оглядки ночь, но…

Мой путь – не его стезя.

На Ваши сухие слезы

мне будто ответить нечем.

И время неумолимо

стирает следы огня.

И я задаюсь вопросом:

зачем же в тот странный вечер

случайно прошли Вы мимо,

коснувшись плечом меня?

Расскажи мне о самом главном.

Я прошу тебя, расскажи.

Я тебе подарю тюльпаны

и цветные карандаши.

И коробку цветного мела.

Ты бранить меня не спеши:

может, все это неумело,

но от сердца и от души.

Ты мелком нарисуешь смело

яркой радуги полукруг.

Нарисуешь ты между делом

неба синь и зеленый луг.

Пусть наивность рисунков этих

мне откроет правдивый мир,

и смеясь, как смеются дети,

сосчитаю я до семи.

Семь – одна из волшебных цифр.

В этой цифре – смысл бытия.

В этой цифре запрятан шифр.

В ней есть ты и, конечно, я.

О любви я хочу услышать

из твоих драгоценных уст.

Пусть тебя приведет Всевышний

завтра утром, когда проснусь.

Твой звонок пусть меня разбудит

в ранний, сладкий, нежданный час.

Улыбнутся чужие люди

и порадуются за нас.

Я искал тебя на планете,

что зовется людьми Землей.

Как паук, расставляя сети,

ощущал себя жалкой тлей.

Я искал тебе в интернете

(странный способ тебя искать).

Я хотел, чтоб родились дети.

Но рождалась одна тоска.

Расскажи обо всем об этом.

Здесь темно. Подари мне свет.

Я согласен не быть поэтом.

Жду ответ.

Молчал я, прислонясь к стене,

и взглядом гладил твои волосы.

А ты стихи читала мне

своим наивным, нежным голосом.

И остывал зеленый чай.

И «за полночь» дисплей высвечивал.

И ревновал я сгоряча.

Но, в целом, был доволен вечером.

Прошу, читай! Читай еще!

Готов я слушать вечность, милая!

Еще б разок румяных щек

твоих коснуться. Но не в силах я…

Не в силах я преодолеть

твое земное притяжение.

У отношений наших нет

логического завершения.

Повсюду ты, твой образ милый:

в верхушках сосен и берез,

осенним солнцем озаренных;

и в ярких отблесках оконного стекла;

и в нежно-голубой небесной выси;

и в томной темноте закрытых глаз.

Ты даже в лицах окружающих меня

простых попутчиков, прохожих;

в случайных взглядах, и улыбках, и движеньях.

И девушки, и женщины – лишь на тебя похожи.

Ты моя радость, боль и головокруженье.

И я скучаю по тебе ежесекундно.

Прикрою веки – предо мной твоя душа.

Иду – прислушиваюсь: слышится как будто

твое лишь имя. И тебе мой каждый шаг.

Повсюду милый образ твой…

Да, образ твой повсюду.

Словно из металла соткан,

воздух чёрен и трескуч.

До утра холодных окон

не коснётся света луч.

Свитер шерстяной одену,

заварю покрепче чай,

вспоминая первым делом

бархат твоего плеча.

Засыпай, моя родная.

Сном спокойным, сладким спи.

За тебя свой чай до дна я

выпью, будто чистый спирт.

И лобзанием воздушным

сквозь пространство прикоснусь

к роднику твоих послушных

неизменно нежных уст.

Я растаял в тебе, ты – в стихах моих нежно растаяла.

Ах, моя ты Марина Цветаева.

Я в разлуке с тобой – молодой старик.

Будь ко мне благосклонней, моя Лиля Брик.

Без тебя я – как полупустой стакан.

Ты моя Айседора Дункан.

А глаза мои меркнут матово.

Ах, моя ты Анна Ахматова.

Зачем мне часы, если вечность

времени неподвластна?

Время – абстрактное нечто,

спящее мирно в терраске,

словно домашний котенок —

этот клубочек счастья,

из светлого ставший темным

почти в одночасье.

Зачем мне часы, если их

счастливые не наблюдают?

Дорогая, что нам с тобой до других,

если чуть ли не каждую ночь, не мигая,

нам улыбаются звезды, вестники Бога?

Что же ты смотришь в глаза мне серьезно и строго?

Но молчи!

Я догадался. Почти.

А вправе ли мы друг друга учить?

В зрачках твоих ясно написано: молча прочти —

и точка.

Прочь,

безумные мысли!

Прочь, тоска,

что разъела немерено душ!

Прочь, ложь, что сгубила Христа

в Гефсиманском саду,

шуршащая в темени ночи змеиною кожей!

Так что же?

Зачем мне часы?

Я думаю, это один из насущных,

но неразрешимых вопросов.

Однако, все просто:

негоже гулять по ночам в квартале,

в котором горит совсем не небесный фонарик.

Мы либо с тобою за белых, либо – пропали.

Я расстегиваю тесный ворот.

Как шальной, пульс стучится в висок.

Душно. Выпить поэтому впору

свежевыжатый яблочный сок.

Я не вел тебя вкруг аналоя,

ты детишек мне не родила.

Так зачем же я вспомнил былое:

дней ушедших, счастливых дела?

Наш союз, невесомый и хрупкий,

под конец стал совсем однобок.

Ты, мне помнится, бросила трубку,

не дослушала мой монолог:

«Дорогая, не нужно скандалов.

Нам с тобой не помогут они.

Ты, наверное, просто устала.

Успокойся, приляг, отдохни…»

Отчего нас не стало с тобою?

Отчего наше время прошло?

Каждый день я готовился к бою,

но в итоге разбит эшелон.

Непрочна была наша Антанта.

Нас нет. Есть только Бог, я и ты.

Странно мне, потому что когда-то

чист был фронт, был надежен твой тыл.

Я теперь не любитель трагедий:

в них страданье – типичный изъян.

Я давно за тебя не в ответе

и сегодня отправлюсь к друзьям.

Я недоверчивым стал слишком,

забыл, что значит трепет чувств.

И вдруг, влюбленный, как мальчишка,

с тобой на встречу я лечу.

Как дар Небес, как Божья милость,

как неземная благодать,

ты мне видением явилась…

Нет слов, чтоб точно передать.

Виденье воплотилось в тело

земного ангела с душой

открытой, чистой, с сердцем смелым.

С тобою рядом хорошо!

Избрав меня своей мишенью,

как в кадрах из боевика,

амур стрелял на пораженье,

так, чтоб уже наверняка.

Под сенью зрелого каштана,

в покое Воробьевых гор

свершилось чудо так нежданно

и логике наперекор.

Проехав мимо Павелецкой,

вагон вот-вот откроет дверь.

Покой нарушен… Наконец-то!

Покою грош цена теперь.

Наверно, дело в том, что я не стою

ни дум твоих, ни взглядов, ни речей.

Моя влюбленность дремлет на постое,

как ты дремала на моем плече.

Прости за то, что вышло все иначе,

чем в тех мечтах, что стали нам горьки.

Но если плачешь ты, я тоже плачу,

как вспомнившие юность старики.

Прости, что я теперь влюблен в другую.

Я знаю, у тебя все хорошо.

А то, что было с нами, сберегу я

и буду помнить, где бы я ни шел.

Земная жизнь – не жизнь без нареканий.

И памяти поток неумолим.

Где б ни был я, ты будешь, дорогая,

непревзойденным ангелом моим.

Порою говорить совсем нет мочи,

а тишина надежней сургуча.

Прочти премудрым сердцем между строчек

все то, о чем в стихах я умолчал.

Вот и буквы заплясали

с новой красочной строки.

Вы мне, помнится, писали —

я от радости погиб.

А когда я оклемался —

стал придумывать ответ.

И задумался: на Марсе

все же есть жизнь или нет?

Мне б порасторопней быть и

вовремя сообразить —

сразу в череде событий

все бы было «на мази».

Краски стали много гуще

в этой сумрачной ночи.

И теперь момент упущен,

и метаться нет причин.

Я сижу на табурете.

Рвет пространство самолет.

Дорогая, пожалейте

сердце бедное мое.

Порой заносит нас на повороте,

мы падаем, и тянет нас назад

вернуться. Разум однозначно «против»,

а сердце вроде «за».

Хозяина всегда найдет награда,

и гимн героя зрители споют

тому, кто с непреклонностью домкрата

гнет линию свою.

Но есть одна старинная загвоздка:

на выбор (где бы ни был ты и с кем) —

четыре направленья перекрестка,

древнейшая из схем.

Когда снега переплавлялись в лужи,

сбежала ты, и я не стал держать.

Возможно, это было даже хуже

пожара, грабежа.

Все то, о чем украдкой ты просила,

тебе казалось, сбудется само.

Понять тебя мне было не по силам

мужским моим умом.

Капризы женской логики невинны,

причуды безболезненно просты:

предпочитают больше половины

женатых холостым.

К свободе рабской так тебя тянуло,

к свободному ли рабству – мне ли знать?

Нацелило на нас большое дуло

пустая новизна.

Мне отличиться захотелось тоже: