Читать книгу Урга и Унгерн - Максим Толмачёв - Страница 5

Дэчинравжалин

Оглавление

Монастырский комплекс раскинулся вдоль поселения Кырен. Прибыв туда поздно ночью, мы выяснили, что Джа-ламы тут нет. Он находился в это время в Мундарге. Новый монастырь только начали строить у подножия священной горы Алтан-Мундарга. Было сообщено, что завтра утром Джа-лама должен прибыть в Дэчинравжалин, и нам с бароном ничего не оставалось, как расседлать коней и устроиться на ночлег в большой юрте, которая в отсутствие хозяина служила по совместительству гостевой. С дороги мы порядком устали и потому, наскоро перекусив вяленой бараниной и густым чаем с молоком, сразу же легли спать. Некоторое время я еще отчетливо слышал уханье филина; глаза мои слипались от усталости. Казалось, что я не заснул, а лишь на миг закрыл глаза. Открыв их, увидел мягкий свет, который не слепил, но был ярким и теплым. Этот свет приподнял меня и стал уносить ввысь со все нарастающей скоростью. Совсем скоро свечение появилось со всех сторон, и было уже решительно непонятно, где верх, а где низ. Ощущалось блаженное спокойствие, и никакой тревоги во мне не было. Постепенно из света стал проявляться лик. Именно лик, а не лицо. Это был прекрасный светлый образ, юное чело с закрытыми глазами и блаженной улыбкой. Лик казался живым, но я понял, что это лишь образ, который колышется в мягком свете. В какой-то миг мне стало ясно, что лик этот изображен на огромном знамени белого цвета. Само знамя было соткано из того же мягкого и уютного света и простиралось во все стороны. А потом все начало драматически меняться. Свет медленно потускнел. На знамени появились бледно-алые пятна, которые все быстрее разрастались, поглощая белый свет и окрашивая окружающее пространство в кровавые тона. Лик на знамени вдруг открыл глаза. Это были глаза страшные, черные и бездонные, жадные глаза хищного зверя. Улыбка из смиренной стала свирепой, рот превратился в зубастую пасть чудовища, и я почувствовал жар пламени, которое охватило все вокруг. Вдруг я понял, что с огромной скоростью лечу вниз, и меня обуял ужас. Сердце сжалось так, что мне стало больно, и я, вскрикнув, зажмурился, ожидая страшной развязки…

Дверь юрты была распахнута, фон Унгерна внутри не оказалось. Снаружи доносились голоса многочисленных людей, шум утренней суеты. Я приходил в себя, понимая, что спал. Сердце еще громко колотилось в груди, но дыхание понемногу выравнивалось. Выйдя из юрты, я увидел множество монахов с мотками разноцветных флагов. Все готовились к Майдари-хуралу, который должен был пройти послезавтра, во время полнолуния пятнадцатого числа второго лунного летнего месяца. Я с трудом натянул обувь, ноги отекли после долгой дороги, и их пришлось впихивать в сапоги с ощущениями неприятными и болезненными. Запахи, которые разносились по воздуху, говорили о том, что где-то рядом варят мясо и чай.

Храм возвышался над монастырским селением; судя по монотонному пению и далеким звукам труб, там проводилось утреннее богослужение.

«Алексей Васильевич, доброе утро!»

Знакомый голос заставил меня вздрогнуть, задумчивость и остатки сна исчезли вмиг. Я повернулся на голос и увидел барона Унгерна в монашеском багровом одеянии, с четками в руках и широкой улыбкой на лице. Думаю, он наслаждался произведенным на меня впечатлением.

«Здравствуйте, Роман Федорович, непривычно видеть вас без формы, да еще не при оружии. Кто это вас так нарядил?»

«Долгая история. Вы вчера изволили заснуть, а мне не спалось, я вообще мало сплю, а в новых местах и подавно. Чтобы с боку на бок всю ночь не ворочаться, решил прогуляться… А вы знаете, что всю неделю в здешнем храме ночные службы?»

«Вы на службе в храме ночь провели?»

«Ну не всю ночь… – Фон Унгерн отвел глаза, и улыбка сошла с его лица. Какое-то время он молча смотрел в пространство перед собой, а потом в свойственной ему манере резко перевел тему разговора в совершенно другое русло: – Пойдемте пить чай!» И, развернувшись, не дожидаясь ответа, двинулся в сторону костра, где уже собрались монголы, очевидно помогавшие в службе монашескому братству.

«Да, конечно, вот только умоюсь», – ответил я вслед барону. Уверен, моих слов он не услышал.

Невдалеке от монастыря через всю долину текла река. Русло ее было довольно широким. Весной река была, пожалуй, многоводной, но в этот летний месяц ее без труда переходили вброд. Вода, чистая и холодная, бодрила, освежала и была настолько вкусна, что ее хотелось пить еще и еще. Солнце поднялось уже высоко, но мелкие камни вдоль русла еще блестели от утренней росы. До меня донесся бой барабанов и гул длинных монастырских труб, оповещавших либо о начале праздника, либо о прибытии влиятельного гостя. Я поспешил к храму.

Рядом с юртой, в которой я спал, стоял зеленый автомобиль – «фиат», хотя могу и ошибаться. Вокруг юрты теперь толпился народ, у входа в нее появилась черная кошма, а перед дверью стояла охрана с винтовками. Все это могло означать, что Джа-лама приехал из Хойморского монастыря сюда в Дэчинравжалин. Насколько мне было известно, после дороги он гостей не принимал, а это означало, что до вечера можно смело заниматься своими делами. А какие тут свои дела? Я пошел к костру, чтобы перекусить и попить чая, и, разумеется, встретил там фон Унгерна.

Барон, используя свой небольшой запас слов и богатый арсенал жестов, весьма энергично пытался объясняться с монголом, в котором я узнал секретаря Джа-ламы, – имя его, к сожалению, уже и не вспомню. Он носил не снимая очки без стекол, считая их символом учености, поэтому я и смог опознать его. Свои очки я оставил вместе с пальто в юрте Джа-ламы, но в дневное время я видел тогда еще очень даже неплохо и не стал тревожить хозяина юрты по таким пустякам.

Секретарь тоже меня узнал по прошлым встречам, он славился изумительной памятью на лица. Вместе с секретарем меня наконец заметил и барон, он радостно замахал свободной рукой, приглашая к костру. В другой руке он умудрялся держать одновременно и чашу с тем напитком, что называется монгольским чаем, и четки, которые появились у него вместе с монашеским одеянием.

«Алексей Васильевич, вас мне бог послал!»

Унгерн широко улыбался, хитро сощурив правый глаз, вид при этом имел заговорщицкий. Усищи и рыжая многодневная щетина несколько старили его, однако резкие движения и энергия, присутствовавшая во всех его действиях, напоминали о том, что он молод и полон сил.

Я поклонился секретарю и поздоровался с ним по монгольскому обычаю. Поинтересовался, как прошла поездка и каково здоровье добродетельного Джа-ламы. После короткой ритуальной части улыбнулся барону, который завороженно смотрел на нас, стараясь, как мне показалось, запомнить слова и жесты, чтобы воспроизвести их при подвернувшемся случае. Учеником он был способным, полученные знания в монгольском использовал охотно и без комплексов.

«Чем же я могу вам помочь, Роман Федорович?»

«По части перевода можете! Я так понял, что этот „сокол без стекол“ – чиновник Джа-ламы или кто-то из его свиты, поскольку в авто сидел рядом с ним. Вот хотел побыстрее на встречу напроситься, а то, боюсь, охотников и без меня предостаточно. Видали, сколько народу у юрты собралось? Может, этому денег дать, чтобы все устроил деликатно?» И Унгерн едва заметно покосился на секретаря.

«Не стоит, поверьте. Вечером нас примут. Сначала я улажу все дипломатические дела, а потом походатайствую за вас. Джа-лама охоч до новых знакомств и непременно с вами пообщается».

«А вы поможете мне с переводом?» Унгерну удалось произнести фразу таким образом, что было непонятно, вопрос это или все же утверждение.

«Я с удовольствием поприсутствую, однако по-русски Джа-лама говорит немногим хуже нас с вами, так что переводчик вам не понадобится».

Секретарь откланялся и покинул нас с бароном, а мы, поев вареной баранины, отправились на небольшую ознакомительную экскурсию по монастырю. Унгерн всем живо интересовался, хватал лам за одежду и требовал от меня перевести то одно, то другое. Я уже начал подумывать о том, как бы поделикатнее отделаться от навязчивого и деятельного барона, но неожиданно прибежал секретарь и попросил нас следовать за ним в юрту Джа-ламы.

Правитель Кобдо восседал среди подушек на главном, дальнем от входа в юрту месте. Позади него стоял дорожный сундук. Хозяин юрты был почтенного возраста, имел квадратное лицо, седые, почти всегда сдвинутые брови, а его массивная нижняя челюсть в моменты задумчивости выдвигалась вперед, что вместе с другими чертами придавало Джа-ламе свирепый вид. Под мышкой был закреплен маузер, с которым он не расставался почти никогда. По правую руку от правителя Кобдо сидел древний старец в диковинной шапке, увешанный сотнями амулетов, в руках он держал четки с бусинами из птичьих черепов. Как я понял, то был личный гадатель Джа-ламы. Больше в юрте никого не было. Секретарь проводил нас лишь до порога, откланялся и, пятясь, исчез. Войдя, я поклонился хозяину юрты и произнес соответствующие приветствия. Барон удивил меня тем, что довольно точно повторил приветствие и тоже низко поклонился, приложив руку к сердцу. Нам было предложено прилечь за импровизированный стол, представлявший собой просторную кошму с большим блюдом мяса посредине. Взяв из центра блюда вареную баранью голову, Джа-лама вынул из нее глаз. Затем приподнялся, обошел нас сбоку и, шагнув к барону, поднес к его рту угощение. Барон все сделал правильно: он открыл рот и позволил правителю вложить туда вареный глаз, после чего, не морщась, прожевал его и проглотил. Джа-лама вдруг неожиданно для всех громко захохотал, похлопал Унгерна по спине влажной от жира рукой и, вернувшись на свое место, начал беседу. Говорил он с характерным степным акцентом, слова подбирал вдумчиво, речь его была неспешна, изобиловала паузами, которые никто из собеседников не смел нарушать.

«Вот я много знаю лам. Скажу, что, пожалуй, не знаю меньше лам, чем знаю. А вот тебя признать не могу». Джа-лама хитро прищурился, глядя на Унгерна, и замолчал.

Было непонятно, ожидает он ответа или готовится продолжить. Барону хватило ума не спешить с репликой. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем хозяин юрты продолжил: «Ты не лама. Я это вижу. Вот я лама, который нарядился воином. А ты воин, который нарядился ламой. Это нехорошо. Каждый должен следовать по своему пути. Только время сейчас такое, что монаху приходится брать в руки оружие, а воину порой приходится надевать одежду монаха и брать в руки четки… Покажи мне четки!» Джа-лама властно протянул руку и нахмурил лоб, челюсть его при этом сильно выдвинулась вперед.

Унгерн на вытянутых руках подал четки, голову при этом склонил, как и подобает гостю великого правителя. Джа-лама сгреб четки в свою широкую ладонь, около минуты смотрел на них не отрываясь. Потом поднял на барона глаза и спросил:

«Сколько бусин в этих четках?»

«Я не знаю», – честно ответил Унгерн.

«Бурдуков, ты скажи!» – обратился ко мне Джа-лама.

«Сто восемь. Как известно, сто восемь – это священное число в буддизме, и бусин в четках должно быть сто восемь. Читая молитву, буддист отмеряет ее бусиной, до тех пор пока не дойдет до последней, после этого он переворачивает четки и перебирает их в обратном порядке, повторяя молитву столько раз, сколько ему положено».

«На этих четках сто семь бусин…» Джа-лама опять застыл в задумчивости, а старец в странной шапке вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону и нараспев, довольно бегло читать какие-то молитвы. «Бурдуков, выйди из юрты. Приходи вечером. Мне нужно поговорить с этим ряженым с глазу на глаз».

Мне показалось, что маскарад Унгерна сыграл с ним злую шутку. Джа-лама очень серьезно относился к вопросам веры и религиозным атрибутам. Спорить с хозяином было страшно и неразумно. Я бросил беглый взгляд на Романа Федоровича, но тот, похоже, был крайне спокоен и страха не испытывал. Я поклонился и покинул юрту.

Больше я Унгерна не видел. Джа-лама тоже куда-то уехал по делам, хотя и должен был, как сам же обещал, встретиться со мной вечером. Секретарь принес извинения, принял корреспонденцию и попросил остаться еще на день, чтобы отпраздновать Майдари-хурал. Я заподозрил неладное, мне казалось, что с бароном Джа-лама поступил жестоко, может быть, даже задушил его. Ведь не мог же Унгерн просто так, не попрощавшись, ничего не сказав, куда-то уехать? Оставаться на праздник мне совсем не хотелось, но секретарь настоял на моем присутствии и пообещал дать проводников и провизию на обратный путь. Не хотелось также гневить Джа-ламу, и я остался. Ночевал в той же самой юрте. Сундук, мясо и черная кошма исчезли… Появился пулемет системы «Кольт». Он был накрыт моим пальто! Вечер был студеный, поэтому я с некоторыми колебаниями взял пальто и, накинув его на себя, лег спать. Почти сразу погрузился в сон. Спал крепко, в этот раз сновидений у меня не было вовсе.

Проснулся посреди ночи от цокота копыт и людских криков. Выскочил из юрты и увидел, как ярким пламенем горит храм. Все тонуло в дыму, вокруг раздавались вопли, топот, однако всадников нигде не было видно. Пламя охватило дацан со всех сторон, балки его трещали и гудели. Ветер поднимал в небо огромный столб ярчайших искр и белого дыма. Дым был едким, он резал глаза и обжигал лицо, пахло горящим деревом, палеными волосами и горелым мясом. Юрта за моей спиной вспыхнула, я упал на землю, потому что ноги подкосились. Но вместо земли погрузился в теплую липкую и густую кровь, захлебнувшись ею от неожиданности. Сердце мое в ужасе сжалось так сильно, что грудь пронзила боль. Это была не живая, телесная, нервная боль, а какая-то душевная, перемешанная с ужасом и отчаянием. Я проснулся в холодном поту, в налипшей на меня крови из сна, пропитанный дымом и страхом. Но я уже был не там. Я теперь находился в юрте, двери которой были распахнуты навстречу приветливому утреннему солнцу. Старик в странной шапке внимательно смотрел на меня, перебирая четки из птичьих черепов. Он сидел напротив, увешанный многочисленными амулетами. Это был тот самый старец, которого я видел вчера рядом с Джа-ламой. Я зачем-то полез в карман за очками, дрожащими руками пытался водрузить их на переносицу. Дурной сон вроде бы прошел, но сердце все еще страшно колотилось в моей груди. Хотелось поскорее выбежать наружу, к солнцу. Я вскочил на ноги и, спотыкаясь, метнулся прочь из юрты. Вокруг было полно народу: ламы в ярких одеждах и разнообразных головных уборах, ряженые в страшных масках демонов, многочисленные кочевники, приехавшие на праздник. Сутолока была неимоверная, раздался гул огромных труб ухыр-бурэ, оповещающих о начале Майдари-хурала. Толпа увлекла меня за собой по направлению к храму, возле которого толчея постепенно утихала и люди выстраивались в процессию. Время от времени все останавливались и читали молитвы, затем людской поток двигался дальше. Из храма вынесли фигуру Будды, сидящего на троне со спущенными вниз ногами. Потом было бесконечное кружение вокруг храма, символизировавшее «Круговращение Майтреи», который придет в наш мир, чтобы очистить его от скверны.

Считается, что, до тех пор пока Майдари, как его называют в Халхе, находится на небе Тушита, представляющем буддийский аналог рая, в мире не нарушится шаткое равновесие. В соответствии с учением махаяны, Будда Майтрея, паря над миром, проповедует другим богам учение дхарму в ожидании времени, когда наконец сможет спуститься на землю. До него Будда Шакьямуни тоже находился на небесах Тушита и перед тем, как переродиться на Земле, возложил корону на голову Будды Майтреи. В сутрах говорится, что с приходом нового Будды на земле воцарятся радость и безграничное счастье, люди будут жить 84 тысячи лет, править миром станет чакравартин – правитель-буддист, могучий и справедливый. Фигура Будды на троне является объектом поклонения, и все верующие стремятся дотронуться до нее. Поэтому вокруг повозки с троном – множество лам с нагайками и ташурами. Они нещадно бьют легкомысленных зевак, осмеливающихся прикоснуться к божеству. Перепутать этого Будду с другим невозможно, любое изображение или божественная фигура, сидящая на троне со спущенными вниз ногами, – это Майдари. Позже ламы впрягут в повозку фигуру зеленой лошади и приехавшим гостям разрешат приносить к трону свои дары. Вечером казначей дацана честно поделит все подношения между ламами. Празднества и пляски, молитвы и угощения продлятся до глубокой ночи.

Я решил не оставаться в Дэчинравжалине еще на одну ночь, слишком уж много событий, пугающих меня, произошло в этой священной долине, которая по аналогии с раем буддистов носила священное название Тушита. Взяв обещанного проводника, корреспонденцию и провиант, я отбыл в Кобдо…

Бурдуков замолчал. В темноте не было видно его лица, и лишь по частому сопению, переходящему в тихий храп, я понял, что мой новый знакомец заснул.

Урга и Унгерн

Подняться наверх