Читать книгу Унесенные ветром. Том 1 - Маргарет Митчелл - Страница 7

За рекой дорога пошла в гору. Дом еще не был виден, но Скарлетт разглядела тонкий дымок, висящий в верхушках деревьев, и скоро ноздри защекотал смешанный запах тлеющих поленьев гикори и жареного мяса.

В специальных ямах для барбекю всю ночь жгли бревна, теперь они были полны красных головешек, а над ними на вертелах жарились свиные и бараньи туши, и сок, капая вниз, шипел на углях. Скарлетт знала, что божественный аромат, принесенный слабым ветерком, тянется из дубравы за домом. Там, на пологом склоне, ведущем к розарию, Джон Уилкс обычно устраивал свои барбекю. Место было тенистое, приятное – куда более приятное, чем, например, у Калвертов. Миссис Калверт не любила барбекю, не любила жареного мяса и заявляла, что запахами пропитывается весь дом, не выветришь и за несколько дней. Поэтому гости у нее изнемогали от жары на открытом пятачке в четверти мили от дома. Но Джон Уилкс, знаменитый на весь штат своим гостеприимством, знал толк в настоящем барбекю – и как подать, и как приготовить.

В густой тени дубов стояли длинные пикниковые столы на козлах, застеленные скатертями наилучшего полотна, а по обеим сторонам тянулись скамьи без спинок. Кроме того, по всей поляне были расставлены вынесенные из дома стулья, кресла, пуфики и кушетки – для тех, кто не в восторге от жестких лавок. В некотором отдалении, чтобы гостей не беспокоил дым, были выкопаны продолговатые ямы, где жарилось мясо и стояли внушительные чугунные котлы, над которыми плавал умопомрачительный запах соусов и брунсвикского рагу. У мистера Уилкса всегда было под рукой не менее дюжины черных слуг – они бегали с подносами, обслуживая гостей. А подальше, за сараями, имелась еще одна яма для барбекю, там пировала дворовая прислуга вместе с кучерами и горничными гостей, наедаясь до отвала маисовыми лепешками, ямсом и особенно милым сердцу всякого негра блюдом из свиных потрохов. Бывали и арбузы, если сезон.

Принюхиваясь к пахучему ветерку, Скарлетт сморщила нос: хорошо бы к тому моменту, когда мясо будет готово, у нее пробудился хоть какой-то аппетит! Пока что она была так плотно набита нянькиной едой и так туго утянута, что каждый миг боялась икнуть. Это имело бы фатальные последствия: икать и тем более рыгать на людях было простительно только старикам и очень древним старухам.

Они одолели подъем, и белый особняк вырос перед глазами во всей своей великолепной соразмерности – с высокими колоннами, широкими верандами и плоской крышей, прекрасный, как бывает прекрасна женщина, сознающая свое очарование и потому радушная ко всему на свете. Скарлетт любила «Двенадцать дубов», любила даже больше, чем «Тару». Здесь была та величавая, изысканная гармония, которой дом Джералда не обладал.

На широкой дуге подъездной дорожки уже полно было верховых лошадей и экипажей, гости выходили из колясок, окликали друзей, обменивались приветствиями. Сверкали белозубыми улыбками негры, они брали под уздцы лошадей и вели их к сараям – расседлывать и распрягать на день. Ватаги ребятишек, белых и черных, носились с визгом по свежей зелени аккуратно подстриженной лужайки, играли в салочки и хвастались, кто больше может съесть. Просторный холл, занимавший всю переднюю часть дома, пестрел людьми, по лестнице порхали девушки в кринолинах, яркие, как мотыльки; они обнимали друг друга за талию, перешучивались, то и дело останавливались, перегибаясь через ажурные перила и окликая молодых людей внизу.

В открытые французские окна гостиной Скарлетт увидела мельком женщин постарше – чинные, степенные, в темных шелках, они услаждали себя беседою о детях, о хворях, о свадьбах – кто за кого выходит, когда и почему. Дворецкий Том с серебряным подносом в руках крутился в холле, непрерывно улыбаясь, кланяясь и предлагая высокие стаканы молодым людям в светлых брюках и отличнейших полотняных рубашках в мелкую защипочку.

Множество людей было и на солнечной веранде рядом с парадным входом. Да, тут все графство в полном составе, подумала Скарлетт. Четверо братьев Тарлтон стояли прислонясь к колоннам – Стюарт и Брент бок о бок, нераздельные, как всегда, а Бойд и Том рядом с отцом, Джеймсом Тарлтоном. Мистер Калверт ни на шаг не отходил от своей жены-янки – она так и не прижилась на Юге, несмотря на пятнадцать лет, проведенных в этом краю. Все были с ней вежливы и любезны – из жалости; и никто не мог простить ей двойной ошибки: мало того, что она выбрала такое неудачное место для появления на свет, так еще поступила гувернанткой к детям Калверта. А вот и братья Рейфорд и Кейд вместе со своей сестрой, яркой блондинкой Кэтлин Калверт, стоят и поддразнивают смуглолицего Джо Фонтейна и его хорошенькую невесту Салли Манро. Еще двое Фонтейнов, Алекс и Тони, что-то шепчут на ушко Димити Манро, отчего она заливается смехом. Были тут семьи из Лавджоя, за десять миль отсюда, были из Джонсборо, из Фейетвилла, а кое-кто даже из Атланты и Мейкона. Это скопище народу, кажется, уже переполняло дом через край, и отовсюду журчал неразборчивый бормоток голосов, то стихая, то возносясь до громкого смеха и детского визга.

На ступенях у входа стоял Джон Уилкс, с серебряной сединой в волосах, прямой, излучающий спокойное обаяние и радушие, столь же неотъемлемое от его облика, как солнце – от летней Джорджии. Рядом суетилась и хихикала, встречая гостей, Душечка Уилкс, прозванная так из-за своей манеры одаривать этим ласковым имечком всех без разбору, будь то родной отец или последний раб с поля.

Душечка из кожи вон лезла, желая привлечь внимание каждого мужчины в пределах видимости, ее старания бросались в глаза, резко контрастируя с осанкой отца. А ведь есть что-то в словах миссис Тарлтон, подумала Скарлетт. Во всяком случае, в этой семье фамильные черты наследуют исключительно мужчины. Если у отца и сына прекрасные серые глаза оттенялись густыми темно-золотистыми ресницами, то дочерям ресницы достались редкие и бесцветные. Душечка от этого сделалась до странности похожей на кролика, а сестре ее, Индии, вообще подходило лишь одно определение: «никакая».

Индии нигде не было видно, но Скарлетт догадывалась, что она, скорее всего, где-нибудь в районе кухни, отдает последние распоряжения слугам. «Бедняжка. Столько хлопот по дому свалилось на нее после смерти матери, что нет даже возможности обзавестись кавалером. Был вот Стюарт Тарлтон, но не моя вина, если он счел, что я красивей, чем она».

Джон Уилкс сошел вниз по ступеням, чтобы подать руку Скарлетт. Выходя из коляски, она заметила самодовольную мину Сьюлен и поняла, что сестра выделила среди толпы Фрэнка Кеннеди. «Не могла уж найти себе жениха получше этой старой девы в штанах», – презрительно подумала Скарлетт, ступая на землю и благодарно улыбаясь Джону Уилксу. Фрэнк Кеннеди уже торопился навстречу, протягивая руку Сьюлен, и она так сразу развоображалась, что Скарлетт захотелось ее шлепнуть. Ради бога, пусть Фрэнк Кеннеди имеет земли хоть больше всех в графстве и добрейшее сердце, но это ровным счетом ничего не стоит против того факта, что ему сорок, что у него жидкая рыжая бороденка, и вообще он какой-то мелкий, слабенький и дерганый и кудахчет, как старая дева. Однако Скарлетт помнила о своем плане и потому смягчилась и послала ему такую пламенную улыбку, что он остолбенел от приятной неожиданности и уставился на нее во все глаза, забыв про руку, протянутую к Сьюлен.

А Скарлетт вела милую пустую беседу с Джоном Уилксом, обшаривая глазами толпу в поисках Эшли. На крыльце его не было, зато из дюжины глоток раздались приветственные возгласы, а Стюарт и Брент уже направлялись к ней. Девочки Манро принялись ахать по поводу ее платья, и вскоре она оказалась в центре кружка, и все что-то говорили, и каждый старался перекричать другого, и гвалт стоял такой, что уже никто ничего не слышал. Но где же Эшли? И где Мелани, где Чарлз? Она не хотела осматриваться слишком уж явно и, перейдя в холл, присоединилась к какой-то веселой группе внутри.

И вот, пока она так болтала и смеялась, стреляя глазами то во двор, то по дому, ее взгляд упал нечаянно на чужака; он стоял в холле в одиночестве и пялился на нее с такой невозмутимой наглостью, что ее остро кольнуло странное смешанное чувство: как женщине, ей было приятно привлечь мужское внимание и в то же время неловко оттого, что платье, кажется, чересчур открыто на груди. На вид он совсем старый, самое меньшее тридцать пять. Высокий, крепко сложен. Пожалуй, она такого широкоплечего никогда и не встречала. Такие мускулы плохо сочетаются с понятием элегантности. Когда она встретилась с ним глазами, он улыбнулся, приподняв узкую черную полоску усов над прямо-таки звериным оскалом белых зубов. Лицом он был темен, как пират, и взгляд дерзкий и совершенно пиратский, как будто прикидывает: а не потопить ли галеон и не овладеть ли девицей? Он смотрел на нее с улыбкой циника, не признающего правил, и у Скарлетт вдруг перехватило дыхание. Она понимала, что должна оскорбиться, и досадовала на себя, что оскорбиться не может. Она не знала, кто он такой, но даже и в загорелом чуть не до черноты лице читались неоспоримые признаки благородной крови: тонкий, орлиный нос над крупным ярким ртом, высокий лоб, широко расставленные глаза.

Она отвела взгляд, не улыбнувшись в ответ, а он обернулся на чей-то зов:

– Ретт! Ретт Батлер! Идите к нам, я хочу вас познакомить с самой жестокосердой девушкой графства!

Ретт Батлер? Что-то знакомое… Кажется, связано с хорошеньким скандальчиком. Но сейчас ей не до того, ее занимает только Эшли.

– Мне надо наверх, поправить прическу, – сказала она Стюарту с Брентом, старавшимся оттеснить ее в уголок, подальше от толпы. – А вы, мальчики, ждите меня здесь. Вот только посмейте удрать с другой девушкой – я страшно рассержусь!

Ей уже было ясно, что со Стюартом сегодня будет трудно управляться, если она попробует пофлиртовать с кем-то еще. Он уже был немного пьян и ходил с заносчивым видом петуха, ищущего, с кем бы подраться. Скарлетт по опыту знала, что неприятности теперь обеспечены. Она помедлила в холле – перекинуться словом со знакомыми и поздороваться с Индией, которая появилась из задней части дома плохо причесанная и с бисеринками пота на лбу. Бедная ты, бедная! Это ж надо – жить с такими бесцветными волосами и ресницами и торчащим вперед подбородком! Всякий знает: это признак жесткого нрава. И вдобавок тебе уже за двадцать – старая дева. Скарлетт гадала, очень ли обиделась на нее Индия за Стюарта. Многие считают, что она все еще любит его. Но ведь никто не может сказать наверное, что думает кто-то из Уилксов на самом деле. Если Индия и обиделась, то ничем себя не выдала и продолжала относиться к Скарлетт с той же чуть отстраненной учтивостью, какую всегда к ней выказывала.

Скарлетт весело с ней пощебетала и пошла наверх по широким ступеням. В это время у нее за спиной чей-то нерешительный голос назвал ее имя. Она оглянулась: Чарли Гамильтон! Очень славный мальчик, с массой темных кудрей над белым лбом и темно-карими, честными и умными, собачьими глазами, в точности как у колли. И одет он был хорошо: горчичного цвета брюки, черный сюртук и белая рубашка в защипочку, схваченная у ворота наимоднейшим широчайшим черным галстуком. Когда Скарлетт обернулась к нему, он слегка порозовел, потому что был робок с девушками. И, подобно большинству застенчивых людей, Чарлз Гамильтон обожал живых и раскованных девушек – таких, как Скарлетт. Раньше она удостаивала его при встрече лишь дежурной вежливости, да и то как-то мимоходом, и потому ее сияющая улыбка и протянутые к нему руки, можно сказать, выбили у него почву из-под ног.

– О-о-о, Чарлз Гамильтон, опасный сердцеед, вот вы какой! Признайтесь, вы проделали весь путь из Атланты с единственной целью – разбить мне сердце!

Чарлз держал в руках ее маленькие теплые ладошки, смотрел, как пляшут чертики в ее зеленых глазах, и от волнения не мог вымолвить ни слова. Вот в такой манере девушки обычно и разговаривают с молодыми людьми – но с другими, а не с ним. По неведомой ему причине девушки обходились с ним как с младшим братом. Они были милы и ласковы, но никому и в голову не приходило заигрывать с ним. А ему ужасно хотелось, чтобы девушки кокетничали с ним, как с другими, уступающими ему и по внешнему виду, и по обеспеченности всяческими благами. Но в те немногие моменты, когда на него все-таки обращали внимание, он не мог придумать, что сказать, и мучительно страдал, стыдясь своего безгласия. А потом, ночью, он заново переживал этот момент и в мыслях был чарующе обходителен и неотразимо галантен. Короче, готовился в другой раз показать себя как надо. Однако второй раз выпадал ему крайне редко, так как девушкам хватало и одной попытки, чтобы оставить его в покое.

И даже с Душечкой он был скромен и молчалив, хотя и существовала некая негласная договоренность, что осенью он на ней женится – когда вступит в права собственности. Временами у него возникало далеко не рыцарское чувство, что Душечкино с ним кокетство, «глазки» и прочие штучки вовсе не делают ему чести, потому что, по его представлениям, Душечка просто помешана на мальчиках и готова пробовать свои чары на любом, лишь бы случай подвернулся. Чарлз был не в восторге от перспективы такой женитьбы, потому что Душечка не возбуждала в нем тех страстных романтических эмоций, которые, как было ему хорошо известно из литературы, следует испытывать влюбленному. Он томился по иной любви; больше всего на свете ему хотелось, чтобы его полюбила какая-нибудь красивая, озорная чертовка с огнем в душе.

И нате вам – Скарлетт О’Хара дразнит его своим разбитым сердцем!

Он силился придумать, что ответить, и не мог, и просто стоял молча, слушал ее болтовню и благословлял ее за это щебетание, избавлявшее его от необходимости поддерживать хотя бы видимость беседы. Все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

А зеленые глаза мерцали из-под скромно опущенных ресниц, и на щеках играли дивные ямочки, и с алых губок слетали невозможные, невероятные слова:

– Ну вот, теперь стойте здесь и ждите, пока я не вернусь, потому что я хочу сидеть во время барбекю с вами. И знайте: я страшно ревнива, так что не смейте и думать флиртовать с этими девушками.

– Я-а… н-не буду, – совладав наконец с дыханием, промычал Чарлз Гамильтон. Он и помыслить не мог, что она назначила ему быть тельцом на заклании и нашла, что он очень к этой роли подходит.

Легонько похлопав его сложенным веером по руке, Скарлетт отвернулась, собираясь подняться все-таки наверх, и тут на глаза ей снова попался тот человек, Ретт Батлер; он опять стоял в одиночестве, причем совсем близко к ним, и, уж конечно, слышал и наблюдал всю сцену. Во всяком случае, он опять нагло и как-то злорадно ей ухмыльнулся, сразу сделавшись похожим на кота, и внимательно прошелся по ней сверху донизу взглядом, начисто лишенным даже намека на почтение, к которому она была приучена.

«Ах ты, чертов сын, божьи подштанники, – ругнулась про себя Скарлетт, употребив излюбленное богохульство Джералда. – И смотрит, главное дело, так… так, словно знает, какая я под рубашкой». И, тряхнув головой, она решительно пошла по лестнице.

В спальне наверху, где были сложены накидки и зонтики, Скарлетт застала Кэтлин Калверт. Кэтлин чистила перышки перед зеркалом и кусала губы, чтоб стали ярче. У пояса были приколоты свежие розы под цвет лица, васильковые глаза блестели от возбуждения.

– Кэтлин, – спросила Скарлетт, тоже становясь к зеркалу и пытаясь подтянуть повыше корсаж своего слишком открытого платья, – скажи, что это за тип отвратительный там внизу, Батлер вроде.

– А то ты сама не знаешь, – зашептала Кэтлин, кося глазом на дверь, за которой Дилси обменивалась сплетнями с нянькой девочек Уилкс. – Не представляю, как должен чувствовать себя теперь мистер Уилкс, раз он уже в его доме, но так вышло, что мистер Батлер находился с деловым визитом у мистера Кеннеди, что-то насчет закупок хлопка, вот мистеру Кеннеди и пришлось взять его с собой, не оставлять же одного.

– А в чем проблема-то?

– Бог мой, да его же не принимают!

– Нет, правда?

– Ну да.

Скарлетт помолчала, переваривая это сообщение: ей никогда еще не случалось бывать под одной крышей с человеком, которого не принимают. Чрезвычайно волнующее ощущение.

– И что он такого сделал?

– Ох, Скарлетт, у него ужасная репутация. Его зовут Ретт Батлер, он из Чарлстона, в семье все достойнейшие люди, но они с ним даже не разговаривают. Мне Каро Ретт прошлым летом о нем рассказывала, она к ним отношения не имеет, но все про него знает. Да всякий знает. Его исключили из Вест-Пойнта, из военной академии, представляешь? И за такие вещи, о которых лучше не знать. А потом еще эта история с девушкой, на которой он не стал жениться.

– Ну давай же, рассказывай!

– Милочка, ты что же, совсем-совсем ничего не знаешь?! А мне еще прошлым летом Каро Ретт все уши прожужжала, ее мама умерла бы на месте от одной мысли, что Каро это известно. Ну хорошо. Этот самый мистер Батлер повез одну девушку покататься в кабриолете. Кто она такая, я не знаю, но имею некоторые подозрения. Конечно, не из самого лучшего общества, иначе не поехала бы с ним под вечер без компаньонки. И вот, моя дорогая, они пропадали где-то почти всю ночь, потом являются пешком и рассказывают, как понесла лошадь и расшибла коляску, а они потерялись в лесах. А теперь догадайся, что…

– Не могу я догадываться, говори скорей! – загорелась Скарлетт, надеясь на худшее.

– На следующий день он отказался на ней жениться!

– О-о… – протянула Скарлетт. Надежды ее рухнули.

– Он сказал, что ничего… м-м-м… ничего ей не сделал и не видит причины, с какой стати обязан жениться. И конечно, ее брат вызвал его, а он и говорит, что лучше стреляться, чем жениться на тупой дуре. Ну и вот, они дрались на дуэли, мистер Батлер застрелил брата этой девушки, после чего ему пришлось покинуть Чарлстон, и теперь его никто не принимает! – победно закончила Кэтлин, и как раз вовремя, потому что в комнату вернулась Дилси – проверить, все ли в порядке с нарядом ее подопечной.

Скарлетт зашептала на ухо Кэтлин:

– А ребенок? У нее был ребенок?

Кэтлин в ответ резко помотала головой и прошипела страшным шепотом:

– Но все равно он ее погубил!

«А хорошо бы сделать так, чтобы Эшли скомпрометировал меня, – подумала вдруг Скарлетт. – Он слишком порядочен, чтобы потом не жениться на мне». И одновременно заползла откуда-то непрошеная мысль, что Ретт Батлер, пожалуй, заслуживает уважения, раз отказался жениться на дуре.

Скарлетт сидела на высокой оттоманке розового дерева под ветвистым могучим дубом, утопая в волнующемся море складок, оборок и кружев, из-под которых ровно на два дюйма выглядывали зеленые сафьяновые туфельки – это все, что может показать леди и остаться при этом леди. В руках у нее была тарелка с нетронутым почти кушаньем, а вокруг – семеро кавалеров. Пикник был в самом разгаре. Отовсюду летел смех и несмолкаемый гул голосов, позвякивало серебро о фарфор, в воздухе висели запахи жареного мяса и благоухание соусов. Случалось, ветерок шалил и порывом нес на гостей облачко дыма – дамы тут же встречали его визгом, преувеличенно негодующими возгласами и хлопаньем вееров из пальметто.

Барышни в основном сидели со своими кавалерами на длинных скамьях вдоль столов. Но Скарлетт, понимая, что у всякой девушки всего два бока и с каждого боку может сидеть только один человек, – Скарлетт предпочла устроиться отдельно, так, чтобы разместить рядом со своей особой по возможности более широкий круг молодых людей.

Под зеленым куполом беседки расположились замужние дамы; их темные платья выделялись на фоне окружающей веселой пестроты. Матроны, независимо от возраста, всегда держались вместе и в сторонке от быстроглазых девиц, красавчиков и громкого смеха, ибо на Юге не существовало замужних прелестниц. И сейчас они собрались кружком, начиная от бабушки Фонтейн, которая по своим годам уже пользовалась привилегией не скрывать отрыжку на людях, и до семнадцатилетней Алисы Манро, которая боролась с тошнотой первой беременности. Дамы сблизили головы, занятые нескончаемой дискуссией о предках и потомках, о деторождении и других столь же приятных, сколь и поучительных материях.

«Форменные клуши», – пренебрежительно глянув в их сторону, подумала Скарлетт. Замужние женщины вечно такие постные – не шутят, не смеются. Ей не приходило в голову, что, став женой Эшли, она автоматически, в тот же миг будет сослана под свод беседки или в парадную гостиную, к степенным матронам в скучных шелках – такая же чинная и скучная, как они, без проблеска радости, без искры, без игры. Подобно большинству девушек, она не уносилась воображением дальше алтаря. К тому же сейчас все для нее складывалось хуже некуда, и она не могла отвлекаться на всяческие химеры.

Глаза ее были опущены к тарелке, она изредка поклевывала воздушный бисквит, причем с таким изяществом и совершенным отсутствием аппетита, что могла бы даже заслужить одобрение Мамми. Окруженная кавалерами в избыточном количестве, она тем не менее чувствовала себя крайне обделенной и несчастной. Никогда в жизни так не бывало! Непостижимым образом ее ночной план полностью провалился – в том, что касалось Эшли. Она привлекала других – дюжинами, но не Эшли, и вчерашние страхи вернулись, захлестнули ее с головой, отчего сердце то колотилось бешено, то замирало вовсе, а лицо то пламенело, то делалось белей бумаги.

Эшли не делал попыток присоединиться к кружку ее обожателей, с момента приезда она фактически ни словом с ним не обменялась наедине, она вообще с ним не говорила, только поздоровалась. Они увиделись, когда она вышла в сад, и он подошел, как гостеприимный хозяин, но тогда на руке у него висела Мелани – Мелани, которая ему едва по плечо.

Она выглядела как ребенок, вырядившийся на маскарад в материнские необъятные юбки. Это впечатление еще усиливалось робким, чуть ли не испуганным выражением огромных карих глаз, великоватых для такой маленькой девчушки. Копна темных вьющихся волос была с такой суровостью прижата и спрятана под сетку, чтобы уж ни один своенравный бродяга завиток не вырвался на волю. И вся эта темная масса, образующая надо лбом уголок наподобие вдовьего платка, акцентировала треугольную, сердечком, форму лица – слишком широкого в скулах, слишком остренького к подбородку, милого, робкого, но обыденного и в общем-то некрасивого лица. Причем Мелани и не признавала никаких трюков из женского арсенала соблазнов, которые заставили бы наблюдателя забыть об этой обыденности. Она казалась – и была – естественной, как земля, понятной, как хлеб, и прозрачной, как вода в ключе. Но во всех движениях и манерах этого неброского, малюсенького создания чувствовалось такое громадное внутреннее достоинство, какое нечасто встретишь и в людях много старше ее семнадцати лет.

Платье из дымчатого органди маскировало множеством оборочек, воланов и складочек еще по-детски неразвитое тело, а желтая шляпа с длинными вишневыми завязками придавала золотистое сияние чистой, сливочно-белой коже. Тяжелые подвески свисали золотой бахромой из петелек сетки к самым глазам, прозрачным, как лесное озеро в зимнюю пору, когда сквозь тихую воду видны опавшие листья на дне.

Здороваясь, Мелани улыбнулась застенчиво и сказала, какое чудесное у Скарлетт зеленое платье, а Скарлетт пришлось прилагать усилия, чтобы хоть из простой вежливости выдавить что-то в ответ, – так она рвалась остаться наедине с Эшли. А он как сел, так и сидит до сих пор на низенькой скамеечке у ног Мелани, в стороне от гостей, неспешно с ней разговаривает и улыбается этой своей медлительной, дремотной улыбкой, которая сводит Скарлетт с ума. Но что еще хуже – от этой улыбки заискрились и замерцали глаза у Мелани, и даже Скарлетт вынуждена была признать, что она выглядит… ну, почти хорошенькой. Мелани смотрела на Эшли, и ее будничное личико освещалось внутренним огнем; если правда, что влюбленное сердце может менять облик человека, то именно это сейчас и происходило с Мелани Гамильтон.

Скарлетт старательно отводила глаза в сторону от этой пары, что плохо ей удавалось, и после каждого брошенного вскользь взгляда удваивала веселость, смеялась, шутила довольно рискованно, дразнила кавалеров и встряхивала головой, звеня сережками. Она много раз сказала: «Все вздор и болтовня!» Она заявила, что ни в ком из них нет ни капельки правдивости, и поклялась, что никогда, ни при каких обстоятельствах не верила ни единому слову, произнесенному мужчиной. Но Эшли, кажется, не замечал ее вовсе. Он смотрел только на Мелани, а Мелани смотрела на Эшли, причем с таким выражением, что всем делалось яснее ясного: она вся, целиком принадлежит ему.

Да, Скарлетт была несчастна.

Впрочем, человек со стороны сказал бы, что уж кого-кого, а ее-то обделенной и несчастной никак не назовешь. Она была здесь первой красавицей и центром внимания. Фурор, произведенный среди мужчин, вкупе с сердито-беспомощными взглядами девиц доставил бы ей огромное удовольствие, но – в любое другое время.

Позицию справа от нее прочно захватил Чарлз Гамильтон; расхрабрившись от ее внимания, он не поддавался даже соединенным усилиям близнецов, старавшихся его с этого места оттеснить. В одной руке он держал ее веер, а в другой – свою тарелку с жареным мясом, к которому, понятное дело, не мог притронуться, и упорно избегал встречаться глазами с Душечкой, готовой уже броситься в слезы. Слева от Скарлетт в изящной позе расположился на траве Кейд; чтобы о нем не забывали, он теребил волан ее юбки и при этом с вызовом смотрел на Стюарта. У них уже состоялся обмен довольно свирепыми словами, и теперь воздух между Кейдом и близнецами был насыщен электричеством. А Фрэнк Кеннеди квохтал и хлопал крыльями, как курица вокруг единственного своего цыпленочка, и непрерывно сновал от дуба к столам, чтобы принести ей что-нибудь вкусненькое, словно не было тут дюжины черных слуг специально для этой цели. В результате Сьюлен переполнилась мрачной досадой и, не в силах больше скрытничать, как приличествует леди, метала молнии в сестру. А малышка Кэррин чуть не плакала: как же так, Скарлетт приободрила ее сегодня утром, а между тем Брент сказал только: «Привет, детка», дернул ее за ленту в волосах, и все! И после этого полностью переключился на Скарлетт! Обыкновенно он бывал очень обходителен с нею, и она уже видела в тайных мечтах тот день, когда можно будет поднять волосы наверх, а юбку отпустить до полу и принимать его, как настоящего кавалера. И что же? Он в руках у Скарлетт! Девочки Манро прятали свою обиду на смуглолицых отступников Фонтейнов, но все равно их раздражало, что Алекс и Тони топчутся у дуба, ловя момент для захвата позиций вблизи Скарлетт, лишь бы только кто-нибудь встал с насиженного места.

О своем неодобрительном отношении к поведению Скарлетт они сообщили Хетти Тарлтон – без слов, одним деликатным поднятием бровей. У них на лицах читалось: «Вертихвостка!» И три барышни разом встали, развернули кружевные зонтики, сказали, что они совершенно сыты, спасибо большое, и, положив легкие пальчики на руку ближайшему мужчине, очень мило потребовали показать им розарий, источник и летний павильон. Это стратегическое отступление в боевом порядке не было пропущено ни одной женщиной, равно как не было замечено ни одним мужчиной.

Скарлетт хихикнула при виде троих мужчин, которых силой вытаскивают с линии огня, спасая от ее чар, под предлогом обследования достопримечательностей, знакомых девицам с детства, и тут же стрельнула острым взглядом в Эшли – как он это воспринял. Но Эшли безмятежно играл кончиками пояска Мелани и улыбался ей. У Скарлетт сердце перевернулось. Она могла бы сейчас вонзить коготки в это кроткое личико цвета слоновой кости и расцарапать его в кровь. И с каким бы наслаждением она это сделала!

Отводя глаза от Мелани, Скарлетт вдруг наткнулась на пристальный взгляд Ретта Батлера; он не смешивался с толпой, стоял в стороне и беседовал о чем-то с Джоном Уилксом. Он явно следил за ней и, стоило их глазам встретиться, рассмеялся прямо ей в лицо. У Скарлетт появилось тягостное ощущение, что этот отверженный – и только он один из всех присутствующих – прекрасно понимает, что там, за ее безумной веселостью, понимает и злорадствует по этому поводу. Ему тоже она бы с удовольствием расцарапала физиономию.

«Дотянуть бы до конца этого барбекю, – подумала Скарлетт. – Все девочки уйдут наверх поспать перед вечером, а я останусь и смогу поговорить с Эшли. Безусловно, он должен был заметить, каким я пользуюсь успехом. – И утешила себя новой надеждой: – Естественно, ему пришлось уделять внимание Мелани, все-таки она его кузина и не имеет вовсе никаких шансов на успех. Если б не Эшли, она бы так и просидела одна».

Эта мысль придала ей духу, и она с удвоенными усилиями принялась за Чарлза, и так уже не сводившего с нее сияющих глаз. Для него это был чудо что за день, день мечты и грез, он влюбился в Скарлетт, он любил ее, и от нее не требовалось вообще никаких усилий. Перед таким чувством дорогуша Душечка растаяла в туманной дымке. Да и что такое Душечка? Чирикает, как воробей, и все. А Скарлетт! Сладкоголосая, сверкающая радугой птичка колибри! Она с ним играет, она его дразнит и хвалит, она непрестанно задает ему вопросы и сама же на них отвечает, и он кажется ужасно умным, хоть и не говорит ни слова. Другим оставалось только злиться в душе и ломать голову над столь явным к нему интересом: ведь каждый знал, что Чарли от застенчивости двух слов связать не может. Их благовоспитанность подвергалась суровому испытанию, не давая прорваться растущей ярости. Все вокруг буквально дымились, и это положительно следовало расценить как триумф Скарлетт. Повержены были все. Все, кроме Эшли.

Когда никто уже не мог притронуться к ветчине, жареному барашку и цыплятам, Скарлетт решила, что самое время Индии встать и предложить дамам перейти в дом. Было уже два часа, и солнце пекло вовсю, но Индия, утомившись от трехдневных хлопот с этим барбекю, была только рада возможности посидеть в тени беседки, обмениваясь громкими замечаниями с каким-то древним глухим джентльменом из Фейетвилла.

Дремотная лень опускалась на собравшихся. Негры больше не бегали, а потихоньку убирали со столов остатки пиршества. Реже раздавался смех, в разговорах не слышно было прежнего оживления, и то одна, то другая группа замолкала вовсе. Гости ждали, когда же хозяйка подаст знак к окончанию утренней части празднества. Веера из пальметто шевелились все медленнее, а некоторые пожилые джентльмены, разморенные жарой и обильной пищей, уже клевали носом. Солнце стояло высоко, наступало привычное время послеобеденного отдыха, и всех тянуло расслабиться, подремать, переждать самую жару.

В интервале между утренним угощением и вечерним балом гости в основном присмирели, утихомирились. Лишь в самых молодых сохранилась живость, какой вот только что было пронизано все общество. Молодым не сиделось на месте, они переходили от одной группы к другой, переговаривались мягкими, тягучими голосами, неугомонные, красивые, как породистые жеребцы, и не менее опасные. И хотя собравшимися владела полуденная сытая истома, но внутри таились страсти, готовые в одну секунду вспыхнуть до убийственного накала и столь же быстро угаснуть. Мужчины ли, женщины – они все были прекрасны и своенравны и немного жестоки под покровом приятных манер, а если и приручены, то лишь отчасти.

Время еле тянулось, солнце пекло все жарче, и Скарлетт, подобно многим другим, все чаще поглядывала в сторону Индии Уилкс. Разговоры окончательно смолкли, и в наступившей тишине раздался отчетливый, яростный голос Джералда:

– Ну, парень, божьи подштанники! Молиться за мирное соглашение с янки?! После того как мы им врезали в Форт-Самтере?! – Джералд стоял в некотором отдалении от основной массы гостей и то ли спорил, то ли ругался с Джоном Уилксом, причем перепалка, видимо, была в самом разгаре, а он еще себя и подстегивал: – Замириться? Да Юг докажет силой оружия, что его нельзя оскорблять безнаказанно! И не будет он спрашивать разрешения на выход из Союза, сам справится, сам по себе!

«О господи, он таки дорвался, – затосковала Скарлетт. – Теперь мы тут и заночуем».

В одно мгновение сонная одурь отлетела прочь, воздух словно разорвало электрическим разрядом. Мужчины повскакали с мест, опрокидывая стулья, широко размахивая руками и стараясь перекрыть всеобщий гвалт; каждый хотел, чтобы услышали именно его, потому что кто, как не он, говорит дело! Утро обошлось без разговоров о политике и неминуемой войне, так как мистер Уилкс настоятельно попросил не утомлять дам столь скучными для них материями. Но вот Джералд протрубил: «Форт-Самтер!» – и мужчины разом позабыли все увещания хозяина.

– Конечно, мы будем сражаться!..

– Все янки – трусы!..

– Мы сметем их за месяц!..

– Да один южанин побьет двадцать янки!..

– Проучить их хорошенько, чтоб не скоро забыли…

– Миром? А они дадут нам уйти миром?

– Нет, а вы слышали, как мистер Линкольн издевался над нашими эмиссарами?

– Ну да, неделями держал их в подвешенном состоянии, все клялся, что выведет войска из Самтера…

– Хотят воевать? Ну так мы их накормим войной до тошноты!

И поверх всего этого гама гремел раскатистый голосище Джералда, повторявший на все лады:

– Права штатов? Да ради бога! Ах, им права штатов? Да пусть…

Да, Джералд прекрасно проводил время, просто отлично. Но не его дочь.

Война, отделение, выход из Союза штатов – эти слова от частого употребления давно уже наводили на Скарлетт смертельную скуку, но сейчас она их возненавидела – ведь это значит, что мужчины будут произносить свои речи до бесконечности и она не сумеет уединиться с Эшли. Никакой войны, разумеется, не будет, и мужчинам это прекрасно известно, просто они обожают поговорить и сами себя послушать.

Чарлз Гамильтон не вскочил вместе со всеми. Обнаружив, что остался со Скарлетт практически наедине, он наклонился к ней поближе и зашептал доверительно, в приступе безумной отваги, порожденной любовью:

– Мисс О’Хара, знаете… я уже решил, что, если надо будет воевать, я поеду в Южную Каролину и поступлю к ним в отряд. Я слышал, там кавалерию организует мистер Уэйд Хэмптон, и мне, конечно, хотелось бы к нему. Он замечательный человек, они с моим отцом были лучшие друзья.

«Вот любопытно, чего он от меня ждет? Может быть, троекратного ура?» По выражению лица она догадалась, что он делится с ней сокровенным, но так и не придумала, что ему ответить, просто смотрела молча, удивляясь в душе мужской глупости: почему-то они считают, что женщинам интересно знать такие вещи. Чарлз расценил молчание как знак изумленного одобрения и дерзнул пойти дальше:

– Если я уеду… вас… вы… вы будете сожалеть, мисс О’Хара?

– Каждый вечер буду заливаться горючими слезами, – легкомысленно ответила Скарлетт, но он принял ее слова за чистую монету и зарделся.

Ее рука утопала в складках платья, он осторожно ее нащупал и легонько сжал. Она руку не отняла. Ошалев от собственной храбрости и ее уступчивости, он спросил:

– Вы будете за меня молиться?

«Нет, ну что за дурак», – вздохнула Скарлетт, незаметно осматриваясь в надежде, что кто-нибудь придет ей на выручку.

– Будете?

– О, конечно, мистер Гамильтон. Каждый вечер три молитвы Пресвятой Деве, никак не меньше.

Чарлз быстро огляделся, набрал побольше воздуху и напружинил мышцы. Рядом никого, и второй такой случай может не представиться. А если и представится, то запал может пройти.

– Мисс О’Хара… я должен вам что-то сказать. Я… я люблю вас!

– Мм? – рассеянно мурлыкнула Скарлетт, старавшаяся проникнуть взглядом сквозь толпу к Эшли: он что, так и сидит у ног Мелани?

– Да, люблю! – горячо прошептал Чарлз в восторге оттого, что Скарлетт не залилась звонким смехом, не взвизгнула и не упала в обморок, как, по его представлениям, поступают в подобных обстоятельствах все молодые девушки. И вдруг заговорил, впервые в жизни произнес вслух слова, о которых пока лишь мечтал: – Вы самая, самая красивая девушка из всех, кого я знаю, и самая милая, очаровательная и добрая, я люблю вас всем сердцем. Не смею надеяться, что вы полюбите такого, как я, но клянусь вам, дорогая моя мисс О’Хара, если вы только дадите мне знак, я сделаю все, чтобы заслужить вашу любовь. Я буду… – Тут Чарлз умолк, силясь придумать, какое деяние он мог бы совершить в доказательство глубины своего чувства, но вместо этого сказал: – Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Последнее слово резко и грубо вернуло Скарлетт на землю. Она уже видела себя женой Эшли и потому взглянула на Чарлза с плохо скрытым раздражением. С какой стати этот теленок лезет ей в душу? Да еще в такой момент, когда она сама не своя от беспокойства. Она смотрела в его умоляющие карие глаза и не видела в них ничего – ни цветения первой робкой любви, ни преклонения перед воплощенным идеалом, ни безумного счастья и нежности, так и светившихся во всем его облике. Скарлетт привыкла, что мужчины предлагают ей руку и сердце, мужчины гораздо более привлекательные, чем Чарлз Гамильтон, и далеко не такие простаки, чтобы делать предложение во время барбекю, когда у нее голова занята более важными мыслями. А тут перед ней двадцатилетний мальчик, красный как помидор и ужасно нелепый. Ее так и подмывало сказать ему, как нелепо он выглядит. Но уроки Эллен не пропали даром: заготовленные для подобных ситуаций слова сами пришли на ум, и, привычно опустив глаза долу, она пробормотала скороговоркой:

– Мистер Гамильтон, я не могу не оценить честь, которую вы мне оказываете, предлагая стать вашей женой, но все это столь неожиданно, что я, право, не знаю, как вам ответить.

Это был аккуратный способ водить мужчину на крючке, не задевая его самолюбия, и Чарлз, будучи в таких делах новичком, охотно клюнул.

– Я готов ждать вечно! Я не хочу торопить вас, пока вы сами не будете вполне уверены. Но, мисс О’Хара, умоляю, скажите только, что я могу надеяться!

– М-м-м…

Зоркий глаз Скарлетт отметил, что Эшли не принимает участия в военном совете, а по-прежнему улыбается этой своей Мелани. Если бы этот дурачок, что мнет ей пальцы, умолк хоть на минуту, она, уж наверное, уловила бы, о чем они там говорят. Она должна услышать! Что такого особенного могла сказать ему Мелани, чтобы Эшли так вдруг заинтересовался? Скарлетт вся обратилась в слух, но за страстной речью Чарлза ничего нельзя было разобрать.

– Ш-ш-ш! – шикнула она на него и стиснула ему руку, даже не обернувшись к бедняге.

Ошеломленный Чарлз покраснел от такого щелчка еще больше и совсем смешался. Но потом понял, что Скарлетт смотрит пристально на его сестру, и просиял. Ну конечно! Скарлетт боится, что кто-то услышит его признание. Вполне естественно, что она смущена, робеет и мучается, как бы кто не проведал об их отношениях. Чарлз ощутил небывалый прилив мужественности: впервые ему удалось привести в замешательство девушку! Ни с чем не сравнимое, пьянящее чувство! Он придал своему лицу выражение, как ему казалось, беспечной снисходительности и осторожно вернул Скарлетт пожатие, давая понять, что он человек достаточно светский и способен понять и простить ей эту выходку.

Но Скарлетт ничего этого не заметила, поскольку в тот момент ясно расслышала нежный голосок Мелани – кстати, главное ее достоинство.

– Боюсь, – говорила Мелани, – что не могу с вами согласиться в отношении произведений мистера Теккерея. Он циник. Боюсь, он не джентльмен, в отличие от мистера Диккенса.

«До какой же глупости надо дойти, чтобы говорить о таких вещах с мужчиной!» И Скарлетт чуть не рассмеялась от облегчения. Да она самый настоящий синий чулок, а всем известно, как мужчины относятся к синим чулкам… Есть верный способ пробуждать и удерживать интерес в мужчине: для начала надо поговорить о нем самом, потом, постепенно, переводить разговор на себя и далее в том же духе. У Скарлетт была бы еще причина тревожиться, если бы Мелани воскликнула, к примеру: «Ах! Какой вы удивительный!» или «Как вы вообще можете думать о таких вещах?! Я сколько ни стараюсь, у меня это просто в голове не укладывается». И вот нате вам: эта Мелани сидит под деревом, у ног ее – мужчина, а она что-то ему втолковывает, да с такой серьезностью, будто они в церкви. Перед Скарлетт забрезжил свет. Да что там забрезжил – перед нею открылись такие сияющие перспективы, что она повернулась к Чарлзу и от полноты чувств широко ему улыбнулась. В совершенном восторге от столь неоспоримого свидетельства ее к нему расположения и не зная, куда девать избыток счастливой энергии, он схватился за ее веер и принялся неистово им махать, грозя растрепать ей идеальную прическу.

– Эшли, мы еще не имели чести ознакомиться с твоим суждением, – произнес Джим Тарлтон, отойдя на шаг от шумной группы.

Эшли извинился, встал и подошел к ним. «Как он красив, – подумала Скарлетт. – Таких нет больше». Она залюбовалась небрежной грацией его движений и игрой солнечных лучей, позолотивших ему волосы и усы. Все умолкли. Даже старшие прекратили спорить, желая послушать Эшли.

– Что ж, джентльмены, если Джорджия будет воевать, то и я вместе с нею, зачем бы иначе мне было вступать в Эскадрон, – начал Эшли, и в его прямом, открытом взгляде не было уже ни следа дремотности, ее сменила напряженная решимость, какой Скарлетт прежде не видела в этих серых глазах. – Однако я, как и отец, все же надеюсь, что янки дадут нам уйти с миром и войны не будет. – Он поднял руку, останавливая галдеж, немедленно начатый Фонтейнами и Тарлтонами. – Да, да, я знаю, мы оскорблены и оболганы, но, будь мы на месте янки, а кто-то захотел бы выйти из Союза, разве мы действовали бы иначе? Да точно так же. Нам бы это не понравилось.

«Опять он за свое, – поморщилась Скарлетт. – Вечно ставит себя на место другого». Для нее в споре не существовало двух сторон – правота могла быть только на одной стороне. Иногда Эшли совершенно невозможно было понять.

– Давайте не будем слишком горячиться и постараемся не допустить войны. Большинство бед и несчастий на земле порождено войнами. А когда войны заканчиваются, никто даже понять не может, из-за чего и зачем все это было.

Скарлетт фыркнула. По счастью, Эшли имеет незапятнанную репутацию, не то были бы неприятности. И стоило ей об этом подумать, как нестройный ропот вокруг Эшли перерос в форменный крик, негодующий и яростный. Даже глухой старик из Фейетвилла высунулся из-под зеленого свода беседки, толкнул в бок Индию и громко осведомился:

– А что там случилось? О чем они?

– О войне! – крикнула Индия, приставив рупором ладонь к его уху. – Они хотят воевать с янки!

– Значит, о войне? – Он нашарил свою трость и вылез из кресла с такой прытью, какой уже много лет от него не видывали. – Я им расскажу про войну. Я-то был на войне.

Да, не часто мистеру Макрэю выпадал случай рассказать кому-то про войну: женская часть семьи обычно сразу принималась шикать на него. Он поспешно заковылял к воинственной кучке, размахивая на ходу тростью и что-то выкрикивая, а поскольку сам он никаких голосов не слышал, то вскоре безраздельно стал господствовать на поле словесных баталий.

– Послушайте-ка меня, вы, молодые петухи. Вам воевать и думать нечего. Я воевал, я знаю. Ходил и на Семинольскую, а потом, круглый дурак, и на Мексиканскую. Вы же знать не знаете, что такое война. Вы думаете, это скакать на горячем коне, ловить цветы от девушек и приехать домой героем. А все не так. Нет, сэр! А обернется все голодом, да подхватите лихорадку и воспаление легких, как поспите-то на сырой земле. А не лихорадка, так с кишками замучаетесь. Да, сэр! Что война делает с кишками – дизентерия, понос и все такое…

Дамы залились краской смущения. Мистер Макрэй, подобно бабушке Фонтейн с ее неприлично громкой отрыжкой, был живым напоминанием о той грубой эпохе, которую каждый хотел бы забыть.

– Беги скорей, уведи оттуда дедушку, – прошипела молоденькой девчушке одна из дочерей старого джентльмена. – Представляете, – тихо проговорила она, обращаясь к переполошившимся дамам в своем кружке, – ему становится хуже буквально с каждым днем. Вы не поверите, вот только сегодня утром он говорит Мэри, а ей всего шестнадцать… – И дочь мистера Макрэя перешла на шепот, глядя вослед девушке, которой было поручено вернуть старика под сень беседки.

Среди всего этого собрания, что волновалось на поляне под деревьями, среди возбужденных девичьих улыбок и страстных, вдохновенных мужских призывов лишь один человек казался спокойным – Ретт Батлер. После того как Джон Уилкс отошел, оставив его в одиночестве, он так и стоял один, прислонясь к дереву и засунув руки в карманы брюк. Военная дискуссия разгоралась все жарче, но Ретт Батлер не произносил ни слова; уголки красных губ под тонкими усиками опустились книзу, черные глаза выражали презрение. Он забавлялся, снисходительно внимая хвастливой болтовне задиристых детей. «Противная какая усмешка», – мелькнуло у Скарлетт.

В это время Стюарт Тарлтон, рыжий, взлохмаченный и с огненным взором, зашел на новый круг:

– А-а, мы разобьем их за месяц! Джентльмены всегда сражаются лучше черни. Да что месяц – одна хорошая битва…

– Джентльмены, – проговорил Ретт Батлер с оттяжкой, выдававшей его чарлстонское происхождение; рук из карманов он не вынимал и не менял позы у дерева. – Вы позволите мне?

Его повадка, как и взгляд, была полна презрения – презрения под маской учтивости, что превращало все его действия в фарс. Он словно бы пародировал сам себя. Все молча повернулись к нему, как положено благовоспитанным людям по отношению к грубияну и чужаку.

– Скажите, джентльмены, кто-нибудь из вас задумывался когда-либо над тем фактом, что южнее железной дороги Мейкон – Диксон нет ни одного оружейного завода? И что на Юге ничтожно мало металлургических предприятий? И есть ли у нас ткацкие, прядильные, кожевенные производства? У вас никогда не мелькала мысль, что у нас нет ни одного военного корабля и что янки могут в неделю заблокировать наши гавани и мы не сумеем продавать за границу наш хлопок? Хотя что я такое говорю – конечно же вы обдумали все это, джентльмены.

У Скарлетт кровь бросилась в лицо. «Так! Он, значит, считает, что тут скопище дураков!» Очевидно, не ей одной пришло это в голову – некоторые из молодых свирепо выставили вперед подбородок. И в ту же минуту Джон Уилкс как бы случайно возник на прежнем месте, рядом с оратором, всем своим видом внушая окружающим, что это его гость, а кроме того – и самое главное – не следует забывать о дамах.

А Ретт Батлер продолжал:

– Проблема в том, что мы, южане, в основном домоседы. Мы мало ездим по свету, а если и ездим, то толку от этого немного. Я, конечно, не о вас, джентльмены, вы-то, безусловно, поездили. И что вы видели? Европу, Нью-Йорк, Филадельфию, а дамы, – легкий поклон в сторону беседки, – дамы, разумеется, побывали в Саратоге. Вы познакомились с отелями, музеями, бальными залами, игорными домами и вернулись домой в полной уверенности, что лучше Юга на свете места нет. Что до меня, то я родился в Чарлстоне, но последнее время живу на Севере. – Белые зубы показались в усмешке: он понимает, что всем здесь известно в точности, почему он не живет больше в Чарлстоне, но его не волнует, что они об этом думают. – И я видел много такого, чего не видели вы. Там тысячи иммигрантов, которые будут рады сражаться на стороне янки за прокорм и за несколько монет. Еще я видел заводы, верфи, рудники и шахты – ничего подобного у нас нет. Зато у нас есть хлопок, рабы и высокомерие. Нас разобьют за месяц.

Повисла напряженная тишина. Ретт Батлер вынул из нагрудного кармана тонкий носовой платок и небрежно смахнул пылинку с рукава. В группе мужчин поднялся зловещий ропот, беседка загудела, как растревоженный улей. А практичная Скарлетт, хоть и не остыла еще от клокотавшего в ней гнева, подумала, что он говорит дело и в здравом смысле ему не откажешь. Действительно, она ни разу в жизни не видела завода и не знает таких, кто своими глазами видел бы завод. Но пусть даже он прав, это непорядочно – позволять себе подобные заявления… да еще на пикнике, куда люди приехали веселиться.

Вперед выступил Стюарт Тарлтон: брови сдвинуты, рядом неразлучный Брент. Правда, близнецы хорошо воспитаны, они не станут устраивать сцену на барбекю, хоть и возбуждены, и рассержены сверх меры. Но дамы все равно испытали приятное волнение, так как им редко выпадало стать свидетелями публичной сцены и обычно о таких вещах они узнавали из третьих рук.

– Сэр, – веско промолвил Стюарт. – Что вы имеете в виду?

Ретт ответил ему серьезно, но с издевкой в глазах:

– Я имею в виду одну фразу Наполеона – возможно, вы слышали о нем? Он однажды заметил: «Бог всегда на стороне сильнейших батальонов». – Ретт повернулся к Джону Уилксу и уже безо всяких шуточек, почтительно попросил: – Сэр, вы обещали показать мне вашу библиотеку. Если я не слишком злоупотребляю вашей любезностью, то не разрешите ли мне пройти туда сейчас? Боюсь, я скоро должен буду уехать в Джонсборо: небольшое дельце.

Ретт Батлер развернулся лицом к обществу, щелкнул каблуками и отвесил поклон на манер учителя танцев. Для человека столь крепкого сложения поклон был на удивление грациозный, но при этом крайне неуместный и оскорбительный, как пощечина. В сопровождении Джона Уилкса он пересек лужайку, высоко неся черноволосую голову и раздражая оставшихся неприятным смехом.

Его проводили ошеломленным молчанием, готовым, однако, перейти в ропот возмущения. Индия устало поднялась и подошла к разъяренному Стюарту Тарлтону. Скарлетт не слышала, что она ему говорит, зато видела, каким взглядом она на него смотрит, и от этого взгляда ощутила нечто вроде укора совести. Вот точно так же самозабвенно Мелани смотрела на Эшли, только Стюарт этого не понял. Значит, Индия все еще любит его. Скарлетт подумала мельком, что, не начни она год назад флиртовать так отчаянно со Стюартом, он давным бы давно женился на Индии. Но чувство вины быстро рассеялось от утешительной мысли: разве она в ответе за то, что другие не умеют удержать своих кавалеров?

Наконец Стюарт улыбнулся Индии, правда с большой неохотой, и кивнул. Должно быть, Индия убедила его не ходить за мистером Реттом и не продолжать распрю. Под деревьями все пришло в движение: гости вставали, стряхивали крошки с колен, замужние дамы созывали своих мамок-нянек с малышами – пора и по домам. С лужайки потянулись стайки щебечущих девушек – им хотелось поскорее наверх, посплетничать и поспать перед танцами.

Дамы удалились, оставив беседку и тень дубов мужчинам. Задержалась только миссис Тарлтон, от которой ждали ответа по поводу лошадей для Эскадрона.

Эшли медленно подошел к Скарлетт, сидящей рядом с Чарлзом. Что-то забавляло и озадачивало Эшли, непонятная какая-то мысль играла в легкой улыбке.

– Дьявольски заносчивый парень, правда? – заметил он, кивнув вслед Батлеру. – И с виду – прямо Борджиа.

Скарлетт проворно перебрала в уме всех знатных людей в графстве, прикинула также насчет Атланты и Саванны, но похожего имени не припомнила.

– Я их не знаю. Он им родственник? Кто они такие?

Лицо Чарлза приняло странное выражение – недоверчивость и стыд боролись с любовью. Победила любовь. Он сообразил, что девушке вполне достаточно быть милой, нежной и красивой, а образованность только повредит ее прелести, и ловко вышел из положения:

– Эти Борджиа были итальянцы.

– А, – сказала Скарлетт, теряя интерес. – Иностранцы. – И она послала Эшли самую чарующую из своих улыбок, но он по какой-то причине не смотрел на Скарлетт. Эшли смотрел на Чарлза, смотрел с пониманием и немного с жалостью.

Остановясь на площадке лестницы, Скарлетт осторожно перегнулась через перила и оглядела холл внизу. Он был пуст. Из спален наверху слышалось нескончаемое приглушенное журчание голосов, прерываемое визгом, взрывами смеха и возгласами типа: «Да неужели?! Не может быть!!! А он что сказал?» На кроватях и кушетках в шести просторных спальнях устроились девушки. Платья сброшены, корсеты расшнурованы, волосы свободно распущены по спине – уф, можно отдохнуть. Дневной сон – это обычай, неотъемлемая часть сельского уклада жизни; а в дни больших приемов, начинавшихся с самого утра и достигавших кульминации к вечернему балу, – в такие дни поспать было просто необходимо. С полчаса девушки обычно болтали и перешучивались, потом слуги задергивали шторы, в теплой полутьме разговоры стихали до шепота, постепенно замирая совсем, и наступала тишина, нарушаемая лишь ровным легким дыханием.

Прежде чем выскользнуть в коридор, Скарлетт убедилась, что Мелани улеглась в кровать вместе с Душечкой и Хетти Тарлтон. И вот теперь, уверившись, что в холле никого нет, она тихонько пошла вниз. Из окна на повороте лестницы ей стала видна беседка и группа мужчин с высокими стаканами. С ними все ясно – они просидят так до заката. Скарлетт поискала глазами – Эшли среди них нет. Прислушалась – и уловила его голос! Как она и надеялась, он все еще у парадного крыльца, провожает мамочек с детишками.

С замирающим сердцем Скарлетт живо слетела вниз по ступеням. А вдруг бы ей встретился мистер Уилкс? Что ей придумать в свое оправдание – почему мисс О’Хара блуждает по дому, когда все девушки сладко спят? Что ж, придется рискнуть.

На последней ступеньке она вновь остановилась – было слышно, как в большой гостиной слуги под руководством дворецкого передвигают столы и кресла, освобождая место для танцев. Напротив, через холл, виднелась приоткрытая дверь библиотеки, и Скарлетт беззвучно туда просочилась. Здесь она переждет, пока Эшли не попрощается со всеми, а когда он вернется в дом, тихонько окликнет.

В библиотеке было сумрачно из-за опущенных от солнца жалюзи. Притемненная комната с высоченными шкафами по стенам, доверху забитыми книгами, действовала на Скарлетт угнетающе. Никак не место для свидания – во всяком случае, не для такого, каким должно быть ее свидание с Эшли. Книги в больших количествах всегда приводили ее в уныние, равно как и люди, которые их читали. То есть другие люди – все, кроме Эшли. Тяжелая мебель обступала ее в полумраке: покойные мягкие кресла с широкими подлокотниками и высокими подголовниками, специально для рослых мужчин этой семьи, и приземистые, обитые бархатом, уютные кресла с бархатными же подушками у ног – для девочек Уилкс. В дальнем конце, у камина, стоял любимый диван Эшли – семифутовый, отгородившийся высокой выгнутой спинкой, он был сейчас похож на громадного спящего зверя.

Скарлетт притворила дверь, оставив узкую щелку, и попыталась унять сердце. Она старалась восстановить в памяти, что именно наметила прошедшей ночью сказать Эшли, но ничего не вспоминалось. И вообще – придумала ли она тогда что-то и потом забыла или имела в виду, что говорить будет один Эшли? Но даже этого не могла она вспомнить, и внезапно на нее напал холодный, тихий ужас. Хоть бы сердце-то перестало молотить в уши, тогда, может быть, она и сумеет сообразить, что же ему сказать. Но быстрые молоточки застучали еще сильнее, потому что в этот момент до нее донеслось заключительное «Счастливого пути!», и в холле раздались шаги.

Все, о чем она теперь могла думать, – это что она его любит, любит всего целиком, от гордо поднятой златокудрой головы до кончиков элегантных темных туфель, любит его смех, даже когда он ее разыгрывает, и любит непонятную его молчаливость, совершенно сбивающую ее с толку. О-о, если бы он вошел сюда к ней и обнял ее, и избавил от необходимости говорить какие-то слова! Он ведь любит ее, должен любить… «А если помолиться?» Она крепко зажмурила глаза и горячо забубнила, сливая все слова в одно:

– Пресвятая-Дева-Мария-Владычица-Небесная…

– Скарлетт, ты?!

Голос Эшли прорвался сквозь грохот в ушах, повергнув ее в полнейшую растерянность. Дверь была приоткрыта, он стоял за порогом и смотрел на нее в упор, явно потешаясь ее замешательству.

– От кого прячешься – от Чарлза или от Тарлтонов?

Скарлетт проглотила комок в горле. Значит, он заметил, как они все увивались за ней! До чего же он хорош, просто невыразимо милый – стоит перед ней с мерцающими глазами и знать не знает, что творится у нее в душе. Не в силах вымолвить и слова, она протянула руку и потащила его в комнату. Он вошел, озадаченный и заинтригованный. Никогда прежде он не встречал Скарлетт в таком состоянии – вся как струна, и даже в полутьме видно, как блестят глаза и пылает лицо. Эшли закрыл за собой дверь, взял ее за руку и спросил, безотчетно понизив голос:

– А что такое?

От его прикосновения она затрепетала. Ну, все: сейчас это и случится, в точности как она мечтала. Вихрь бессвязных мыслей пронесся у нее в голове, но ни одну она не смогла поймать и облечь в слова. Она только и могла, что трястись и неотрывно смотреть на него. Что же он-то не говорит ничего?

– Ну, что такое? – повторил Эшли. – Какой-то секрет? Скажешь мне?

Внезапно Скарлетт вновь обрела дар речи, и столь же внезапно исчезли в никуда многолетние уроки Эллен. Прямолинейная ирландская натура Джералда заговорила устами его дочери:

– Да, секрет. Я люблю тебя.

Разразилась абсолютная тишина, оба они, кажется, даже дышать перестали. Нервная дрожь отпустила Скарлетт, ее захлестнула волна счастливой гордости. Отчего ж она не сделала этого раньше? Насколько проще, чем всякие дамские уловки, которым она обучена.

А затем она отыскала его глаза. В них застыла оторопь и невозможность поверить. И… что-то еще. Что же? Да, вот такой вид был у Джералда, когда его любимая лошадь сломала ногу и он должен был ее пристрелить. С какой стати ей сейчас-то это пришло на ум? Вот уж глупости. И все-таки: почему Эшли молчит и смотрит так странно? Но вот к нему вернулась привычная светская маска, он улыбнулся галантно:

– О, так тебе мало того, что ты сегодня разбила все мужские сердца? – Эшли говорил с прежней дразнящей лаской в голосе. – Хочешь полной победы? Ну так ты знаешь, что мое сердце всегда принадлежало тебе. Ты точишь об него зубки.

Что-то не так. Все не так! Такого поворота она не предвидела. В свистопляске догадок, идей и предположений, что кружились у нее в голове, одна мысль начинала вроде бы оформляться. Получалось – по неведомым причинам, – что Эшли ведет себя так, словно бы принимает это все за легкий флирт с ее стороны. Но он же понимает, что она не шутит. И она знает, что он все понимает.

– Эшли, Эшли, скажи мне, ты должен сказать, о-о, да перестань же меня дразнить, скажи, это правда – твое сердце принадлежит мне? О, мой любимый, как я лю…

Его рука быстро зажала ей рот. Светская маска пропала.

– Не говори таких вещей, Скарлетт, не смей! Ты так не думаешь. Ты сама себя будешь ненавидеть – зачем произносила это, и меня заодно – потому что слушал.

Скарлетт резко отдернула голову. Ее словно жаром обдало.

– Я не смогу тебя ненавидеть – никогда, ни за что! Говорю же: я люблю тебя и я знаю, тебе это далеко не безразлично, потому что… – Она остановилась. Никогда прежде она не видела такого несчастного лица. – Эшли, ведь я нравлюсь тебе, правда? Я тебе небезразлична?

– Да, – сказал он мрачно. – Ты мне небезразлична. Ты мне нравишься.

Она перепугалась. Если бы он заявил, что она ему отвратительна, наверное, хуже не было бы. Онемев от неожиданности, она вцепилась ему в рукав.

– Скарлетт, – тихо сказал он. – Неужели мы не можем уйти отсюда и забыть, что мы вообще упоминали об этом?

– Нет, – выдохнула она. – Я не смогу. И что ты такое говоришь? Ты разве не хочешь, чтобы… не хочешь жениться на мне?

– Я женюсь на Мелани.

Каким-то образом оказалось, что она сидит в низком бархатном кресле, а Эшли, пристроившись на подушку у ее ног, завладел нахально обеими ее руками, крепко их сжимает и говорит нечто невразумительное. В голове у нее было пусто, ни одной мысли, что одолевали ее всего-то минуту назад, и слова его производили не большее впечатление, чем шорох дождя по стеклу. Она их и не слышала, слова падали в пустоту – быстрый, нежный, полный жалости бормоток, как будто отец утешает набившего шишку ребенка.

При имени Мелани она очнулась и заглянула в его прозрачные серые глаза. И увидела в них прежнюю отстраненность, что всегда сбивала ее с толку: сидит чужой и далекий человек, сам себе противный.

– Отец хочет сегодня объявить о помолвке, и скоро свадьба. Нужно было сказать тебе раньше, но я думал, ты знаешь. Я думал, все знают, и давным-давно. Я вообще не представлял себе, что ты… У тебя так много поклонников… Я думал, что Стюарт…

Жизнь возвращалась к ней. Жизнь, ощущения, способность воспринимать окружающее.

– Но ты же сказал, что я тебе нравлюсь, вот только что.

Его теплые руки до боли стиснули ей пальцы.

– Радость моя, зачем тебе слышать вещи, которые причинят тебе страдания. – Ее молчание давило на него. – Ну что мне сделать, чтобы ты поняла. Ты такая юная, ты не хочешь рассуждать и не знаешь, что такое брак.

– Я знаю, что люблю тебя.

– Когда люди такие разные, как мы с тобой, для удачного брака одной любви мало. Ты ведь захочешь, чтобы мужчина принадлежал тебе весь, целиком – душой и телом, умом и сердцем. Если ты того не получишь, ты будешь глубоко несчастна. А я не мог бы отдать тебе всего себя. И никому не смог бы. И сам не хотел бы владеть твоими мыслями и твоей душой. А тебе было бы больно, и кончилось бы все ненавистью и горечью. Тебе стали бы ненавистны мои книги и музыка – то, что я люблю, потому что это уводило бы меня от тебя, пусть и на короткое время. А я… я, может быть…

– Ты любишь ее?

– Она ведь как я, мы с ней одной крови, мы понимаем друг друга. Скарлетт, Скарлетт! Как ты не понимаешь, что в семье не может быть мира и лада, если двое людей так несхожи!

Кто-то еще говорил ей подобное. Что муж и жена должны быть схожи, иначе счастья не видать. Кто же… Кажется, миллион лет прошло с тех пор, а смысл так и не открылся ей.

– Но ты говорил, я тебе нравлюсь.

– Не следовало мне этого говорить.

Где-то глубоко в душе у нее разгоралось пламя, и вскипавшая ярость грозила затопить все остальное.

– Довольно подло, не находишь?

Он побелел.

– Да, я подлец, что говорю это, раз собираюсь жениться на Мелани. Я плохо поступил с тобой и еще хуже – с Мелани. Мне не следовало говорить этого, я ведь знал, что ты не поймешь. К тебе нельзя быть равнодушным, Скарлетт, ты вся – жизнь и страсть, а я… Ты умеешь любить и ненавидеть с неистовой силой, для меня немыслимой. Ты ясная и естественная, как огонь и ветер, как первозданная природа…

Скарлетт представила себе Мелани – кроткие карие глаза с этаким нездешним выражением, маленькие смирные ручки в черных кружевных перчатках, благовоспитанное молчание… И ярость прорвалась – та самая ярость, что толкнула Джералда на убийство, а других ирландских предков доводила до преступлений, стоивших им жизни. В ней ничего не было сейчас от благородных Робийяров, умеющих безмолвно, с ледяным спокойствием переносить любые повороты судьбы.

– А почему бы не сказать прямо, что ты трус? Ты просто боишься жениться на мне, тебе лучше будет с этой тупой дурочкой, уж она-то и рта не раскроет, только «да» и «нет», и наплодит тебе целый крольчатник, такой же сладкоречивый, как она сама…

– Нельзя так про Мелани!

– Ах, нельзя-а-а?! Да провались ты со своей Мелани! Кто ты такой, чтоб указывать мне, что можно, а что нельзя! Ты трус, ты подлец, ты заставил меня поверить, что хочешь жениться на мне…

– Ну, будь же справедливой, разве я когда-нибудь…

Но она не желала быть справедливой, хоть и знала, что все так и есть. С ней он ни разу не переступал границы дружбы, и едва она подумала об этом, как поднялась новая волна гнева, порожденная женским самолюбием. Она за ним бегала, а он и знать ее не хотел. Он предпочел ей эту жалкую дурочку Мелани. О, насколько было бы лучше, если б она следовала наставлениям Эллен и Мамми и никогда, никогда не открывалась ему! Чтобы он не узнал, что хотя бы нравится ей. Пусть что угодно, только бы не позориться вот так!

Она вскочила на ноги, он тоже поднялся и теперь возвышался над ней с видом великомученика.

– До самой смерти я буду ненавидеть тебя, знай, подлец, подонок…

Какое слово для него годится? Нет, не может она найти такое, что в полной мере отвечало бы степени его низости!

– Скарлетт, ну пожалуйста…

Он просительно протянул к ней руку, но она отшатнулась и со всего размаху влепила ему звонкую пощечину. Звук, как кнутом, разорвал тишину библиотеки, и вся ее бешеная ярость вмиг пропала, оставив в душе опустошение и скорбь. Красный след от ее ладони четко обозначился на бледном утомленном лице. Он не промолвил ни слова. Прежде чем она успела опять заговорить, Эшли поднес к губам ее безвольную руку и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Ноги ее не держали, она упала в кресло, совершенно без сил после такой вспышки. Он ушел, а память о его потрясенном лице будет преследовать ее до конца дней. Она слушала приглушенный, замирающий в коридоре звук его шагов – все дальше и дальше, – и осознание непоправимости того, что она натворила, вставало перед ней во всей полноте. Она потеряла его навсегда. Теперь он ее возненавидит и каждый раз при виде ее будет вспоминать, как она вешалась на него, безо всякого с его стороны повода и против его желания.

«Я такая же, как Душечка Уилкс», – подумала Скарлетт и тут же вспомнила, как все вокруг, и больше всех она сама, потешались над Душечкиной навязчивостью, высмеивали ее нелепые ужимки, дурацкое хихиканье и привычку виснуть на рукавах у мальчиков. Эта картинка вызвала новый приступ злости – на себя, на Эшли, на весь белый свет. В исступлении отвергнутой и униженной первой любви, она ненавидела всех и вся. В ее любви совсем мало было истинной нежности – в основном тщеславие и совершеннейшая уверенность в собственной неотразимости. И вот она проиграла. Но куда сильнее, чем чувство потери, был страх, что она сделала из себя публичное зрелище. Неужели с ней так же все всем очевидно, как с Душечкой? Может быть, над ней уже смеются? При этой мысли ее бросило в дрожь.

Она опустила руку на столик рядом с креслом, погладила крохотный фарфоровый кувшинчик с розой и двумя купидонами. В комнате стояла полная тишина, хоть криком кричи. Надо что-то предпринять, а то и с ума сойти недолго. Она схватила кувшинчик и запустила им через всю комнату в сторону камина. Он перелетел через высокую спинку дивана и, судя по звону осколков, попал в мраморную каминную доску.

– А вот это уж чересчур, – раздалось из диванных глубин.

Скарлетт перепугалась, как никогда в жизни, ноги ватные, во рту пересохло. Не в состоянии издать ни звука, она вжалась в кресло, наблюдая оцепенело, как с дивана встает Ретт Батлер и церемонно ей кланяется.

– И без того достаточно скверно, когда послеобеденный сон тревожат таким пассажем, как тот, что я принужден был выслушать, но зачем же еще и подвергать опасности мою жизнь?

Он был настоящий, не призрак, но – святые угодники! – он же все слышал… Она собралась с силами, чтобы вернуть себе хотя бы подобие достоинства.

– Сэр, вам следовало дать знать о своем присутствии.

– Вот как? – Сверкнули белые зубы, дерзкие черные глаза откровенно над ней насмехались. – Но ведь это вы сюда вторглись. Будучи вынужден дожидаться мистера Кеннеди и чувствуя себя персоной нон грата среди гостей, я сообразил переместить свое нежелательное присутствие сюда, где, как я надеялся, меня не побеспокоят. Но увы!

Он пожал плечами и легко засмеялся. А она опять была на грани срыва. И так уже хуже некуда, а теперь оказывается, что этот грубиян и наглец все знает! Лучше бы она раньше умерла, чем произносить те слова!

– Тот, кто подслушивает… – начала она сердито.

– Частенько имеет возможность узнать немало интересного и поучительного, – перебил он, ухмыляясь во весь рот. – Из долгого шпионского опыта я…

– Сэр, вы не джентльмен.

– В точку! – весело согласился он. – А вы, мисс, не леди.

Кажется, он находит ее очень забавной, раз все время посмеивается!

– Леди никогда не говорят таких слов и не совершают таких опрометчивых поступков, коим я был свидетелем. Однако леди редко привлекают мое внимание надолго. Я знаю, о чем они думают, но им не хватает запала или у них избыток выдержки – в любом случае вслух они этого не скажут. Со временем подобное приедается. А вы, дорогая моя мисс О’Хара, вы девушка редкостного, восхитительного нрава, и я снимаю перед вами шляпу. Для меня непостижимо, какими чарами элегантный мистер Уилкс сумел прельстить девушку вашего темперамента. Ему бы на коленях благодарить Господа за девушку, которая – как это он выразился – «вся жизнь и страсть», а бедняга, будучи обделен природой…

– Да вы недостойны сапоги ему чистить! – крикнула она в запальчивости.

– А вы вроде бы собрались ненавидеть его до конца дней? – Он опустился на диван, и она услышала его смешок.

Если бы она могла убить его, то точно бы это сделала. Вместо этого ей пришлось собрать остатки своего достоинства и выйти из комнаты, бабахнув тяжелой дверью.

Скарлетт взлетела по лестнице с такой скоростью, что на верхней площадке едва не задохнулась. От злости, обиды да еще и от быстрого бега сердце колотилось неистово, словно намеревалось выпрыгнуть из корсета. Чтобы успокоиться, нужно дышать поглубже, а как тут вздохнешь, при такой тугой шнуровке! Если ей станет дурно и ее обнаружат в обмороке на лестнице, то что о ней подумают? Ох, да они что угодно могут вообразить – и Эшли, и этот гадкий тип Батлер, и противные ревнивые девчонки. Впервые в жизни Скарлетт пожалела, что не носит с собой нюхательную соль, как другие девушки, но у нее даже и флакончика никогда не было! Она всегда так гордилась, что ей вообще не бывает плохо! Нет, нет, она просто не может позволить себе сейчас хлопнуться в обморок!

Через минуту она придет в себя, скользнет тихонько в маленькую гардеробную, примыкающую к комнате Индии, распустит корсет и шмыгнет в какую-нибудь постель, рядом со спящими девушками. Она постаралась успокоить сердцебиение и привести лицо в порядок, а то ведь всякий скажет, что вид у нее совершенно сумасшедший. Если хоть кто-то проснется, то сразу догадается, что с ней что-то не так. А этого ни в коем случае нельзя допустить. Никто и никогда не должен узнать, что с ней произошло.

В окно на площадке ей виден был двор, тенистые деревья и беседка. Ничего не изменилось, мужчины так и сидели развалясь в своих креслах. Как она им завидовала! Как здорово быть мужчиной и никогда не подвергаться унижениям, подобным тому, через которое она только что прошла! Пока она так стояла, наблюдая за ними завистливым взглядом и пережидая головокружение, до нее донесся быстрый конский топот на подъездной дорожке, брызнул гравий из-под копыт, возбужденный мужской голос спросил о чем-то негра… Опять подковы по гравию, и в поле зрения возник всадник – он пустил коня галопом прямо через лужайку к разморенной группе в тени.

Какой-то гость запоздалый? А к чему скакать по газону, портить дерн – гордость Индии? Скарлетт его не узнала, поняла только, что он крайне чем-то взбудоражен, – в спешке соскочил с лошади, вцепился в плечо Джону Уилксу… И сразу вокруг него образовалась толпа, а бокалы и пальметтовые веера остались позабытыми на столах, на земле. Несмотря на расстояние, ей был слышен взволнованный гул голосов, вопросы, выкрики. Такое впечатление, что у всех мужчин разом началась лихорадка, вмиг достигшая пика. Над мешаниной звуков вдруг взлетел ликующий вопль Стюарта, звонкий, как на охоте:

– Йее-е-йее!

Так впервые в жизни, сама о том не зная, Скарлетт услышала призыв к мятежу.

Она видела, как четверо братьев Тарлтон вырвались из толпы вслед за молодыми Фонтейнами и кинулись к конюшням, вопя на бегу:

– Джимс! Эй, ты, Джимс! Седлай лошадей!

«У кого-то в доме пожар», – подумала Скарлетт. Но пожар не пожар, а ей надобно вернуться в спальню, пока ее не разоблачили. Сердце угомонилось, и она на цыпочках проплыла в тишину коридора. Дом придавила тяжелая, теплая атмосфера спячки. Похоже, и сам дом заснул, чтобы вечером, подобно девушкам, расцвести новой красой – при свечах и под звуки музыки. Осторожно приоткрыв дверь, Скарлетт просочилась в гардеробную. Она еще держалась за ручку, когда уловила сквозь щелку в двери спальни голос Душечки Уилкс, приглушенный почти до шепота:

– По-моему, Скарлетт сегодня вела себя как форменная вертихвостка.

Сердце тут же подпрыгнуло и опять пустилось вскачь, и Скарлетт безотчетно прижала его ладошкой, призывая к смирению. «Тот, кто подслушивает, частенько узнает немало поучительного», – подсказала услужливая память. И что теперь? Выскользнуть так же тихонько или, наоборот, объявиться неожиданно, дать понять, что она все слышала, а Душечке так и надо, пусть выкручивается. Однако другой голос заставил ее помедлить. Она узнала Мелани Гамильтон, и теперь ее не сдвинула бы с места упряжка мулов.

– Ох, Душечка, не надо, – говорила Мелани. – Не будь злюкой. По-моему, она просто очень живая и в приподнятом настроении. Прелестная девушка.

«О-о, – чуть не застонала Скарлетт, впиваясь ногтями в корсет. – Иметь в защитниках эту сладкоречивую дурочку? Ну уж нет».

Вынести такое оказалось труднее, чем откровенно злобные выпады Душечки. Скарлетт вообще не доверяла женщинам, полагая, что ни у одной из них, за исключением ее матери, не бывает иных мотивов, кроме эгоистических. Мелани уверена, что Эшли принадлежит ей, вот и позволяет себе этакое христианское всепрощение. Это у нее такой способ демонстрировать свои завоевания, производя при этом впечатление смиренной крошки. Скарлетт сама постоянно пользовалась этим трюком, обсуждая других девушек в мужском обществе. Действует безотказно, – эти глупцы убеждены, что она славная и милая скромница.

– Ладно же, милая барышня. – Душечка повысила голос. – Ты, должно быть, слепая.

– Ш-ш-ш! Тихо ты, Душка! Тебя слышно по всему дому.

Повинуясь шипению Салли Манро, Душечка заговорила тише, но все в том же духе:

– Вы же видели, как она обхаживает любого, кто под руку подвернется. Даже мистера Кеннеди, а он поклонник ее родной сестры! Ничего подобного в жизни не встречала! И определенно бегает за Чарлзом. – Тут Душечка самодовольно хихикнула: – А вы знаете, мы с Чарлзом…

– Нет, правда? – зашелестело со всех сторон.

– Да, только никому не говорите, девочки, рано пока!

Сдавленный смех, прыжки по кроватям, возня – наверное, девчонки принялись тискать Душечку. Мелани пробормотала, как ей повезло – она счастлива будет иметь такую сестру, как Душечка.

– А мне вот, боюсь, не повезет. Не хотела бы я такого счастья – заполучить в сестры Скарлетт. Вертихвостка, каких свет не видывал, – раздался огорченный голос Хетти Тарлтон. – А она запросто может обручиться со Стюартом. Правда, Брент говорит, она его ни в грош не ставит, но Брент ведь и сам по ней с ума сходит.

– А вот если бы спросили меня, – произнесла Душечка, чуть не лопаясь от собственной важности и таинственности, – то я бы вам сказала, что есть один человек, по которому она сохнет. И человек этот – Эшли.

В спальне зашептались яростно, перебивая друг друга, шипя и попискивая, а Скарлетт похолодела от страха. Душечка, конечно, полная дура, в мужчинах не смыслит ничего, но есть у нее, значит, чутье на женщин, чего Скарлетт недооценила. Горькая обида и болезненный удар по самолюбию, страдания, только что причиненные ей Эшли и Батлером, – это так, ерунда, комариные укусы по сравнению с тем, что ее ждет теперь. На мужчин можно полагаться хотя бы в том смысле, что они умеют молчать, даже такие, как этот тип Батлер. А Душечка… У нее же язык что помело, к шести часам вечера про Скарлетт будет знать все графство. И ведь только вчера вечером Джералд говорил: не бывать тому, чтобы вся округа потешалась над его дочерью. Вот уж теперь над ней посмеются! Липкий пот выступил под мышками и пополз по бокам.

Из общего приглушенного гвалта выделился голос Мелани, ровный и спокойный. Она говорила с легким укором:

– Душечка, тебе же известно, что ничего такого нет. Нехорошо.

– Очень даже есть! И если бы ты, Мелли, не пыжилась находить в людях добро – в тех, в ком добра-то и нет вовсе, – то ты бы тоже поняла. А я вот даже рада, что так получилось. Будет ей урок. Скарлетт О’Хара только и делает, что устраивает всем неприятности и уводит чужих женихов. Ты знаешь прекрасно, что она отобрала у Индии Стюарта, хотя он ей ни к чему. А сегодня пыталась прибрать к рукам еще и мистера Кеннеди, и Эшли, и Чарлза…

«Мне надо домой, – решила Скарлетт. – Скорей домой!»

Ах, если б можно было перенестись волшебным образом в спасительный покой «Тары»! Только бы оказаться рядом с Эллен, увидеть ее, подержаться за юбку, уткнуться в колени и выплакать все! Еще одно словечко из спальни – и она ворвется туда! Вцепится двумя руками в бесцветные, жиденькие Душкины волосенки и плюнет в Мелани – пусть знает, ханжа, что думает Скарлетт про ее великодушие. Нет, довольно уже на сегодня вульгарности, хватит вести себя как белое отребье, – в этом ведь вся и беда-то! И, крепко прижав руками юбки, чтоб не шуршали, Скарлетт неслышно, как зверек, выбралась в коридор. «Домой, домой, – одна только мысль и жила в ней, пока она неслась мимо закрытых дверей и тихих спален. – Мне надо к себе домой!»

Она была уже на парадном крыльце, когда резанула новая мысль: ей нельзя домой! Нельзя скрыться бегством! Придется пройти через все это, вынести злорадство девчонок, стерпеть собственное унижение и сердечную муку. Бежать теперь значило бы дать им дополнительное против себя оружие.

Скарлетт стиснула кулачок и стукнула по высокой белой колонне. Вот бы стать великаном Самсоном и стереть «Двенадцать дубов» с лица земли, разнести вдребезги этот дом вместе с теми, кто в нем. Она заставит их пожалеть. Она им покажет. Она пока не знает в точности, что и как им покажет, но все равно! Она сделает им еще больнее, чем они ей.

В какой-то момент был позабыт даже Эшли, Эшли как таковой. Больше не существовало того стройного томного мальчика, которого она любила. Эшли стал просто членом клана Уилксов, частицей «Двенадцати дубов» и одним из жителей графства, а она здесь всех ненавидит – потому что они смеются над ней. В шестнадцать лет тщеславие пересилило любовь, и в горящем ее сердце уже не было места ничему, кроме ненависти.

«Я не уеду домой, – сказала себе Скарлетт. – Я останусь здесь, и они еще пожалеют. И маме ничего не буду рассказывать. Я не буду рассказывать никогда и никому». Сама себя подбадривая, она уже повернулась, чтобы опять подняться наверх и укрыться в другой какой-нибудь спальне, и в этот момент увидела Чарлза, вошедшего в просторный холл с другой стороны. Пунцовый, как герань, и взлохмаченный, он еще издали крикнул ей:

– Вы знаете, да? Слышали, с каким известием Пол Уилсон прискакал из Джонсборо?

Она не ответила, просто стояла молча, вперив в него неподвижный взгляд. Он приблизился и выпалил единым духом:

– Мистер Линкольн объявил призыв людей, то есть солдат, я имею в виду волонтеров, семьдесят пять тысяч, ничего себе, а?

Снова этот мистер Линкольн! Неужели мужчинам не о чем больше думать? О чем-то действительно существенном? Она стоит тут с разбитым сердцем и загубленной репутацией, а этот глупец ожидает, что она сейчас всплеснет ручками и разахается по поводу выходок мистера Линкольна.

Чарлз уставился на нее: лицо белей бумаги, глаза сузились и сверкают, как изумруды. Никогда он не видел такого огня в девичьем облике, такого сияния в глазах.

– Я страшно неловок, – вымолвил он. – Мне следовало сообщить как-то помягче, я забыл – ведь дамы так нежны. Простите, что огорчил вас. Вы хорошо себя чувствуете? У вас не обморок, нет? Могу я предложить вам стакан воды?