Читать книгу Колдовская душа - Мари-Бернадетт Дюпюи - Страница 7

В доме Жасент и Пьера Дебьен, понедельник, 7 января 1929 года

Жасент склонилась над смотровым столом, куда незадолго до этого уложила своего щенка – на старенькую, но чистую простыню (гигиена прежде всего!). Стоящая рядом Матильда озадаченно смотрела на животное.

– Ну? Скажи, что он выживет! – еле слышно попросила молодая женщина. – Ты его осмотрела. Что думаешь?

– Прежде мне не случалось лечить животных, моя красавица. Лучше бы тебе рассчитывать на собственные познания.

– Какие познания у скромной медсестры? Тут нужен ветеринар, но снега выпало столько, что в Роберваль мы никак не попадем. Чудо уже то, что мой бедный Томми выжил! Если бы не Пьер, он бы замерз до смерти. До сих пор не пойму, зачем он убежал так далеко от дома.

– Если сдохнет этот щенок, заведешь другого, – высказала свое мнение знахарка.

– Матильда, как у тебя язык повернулся? Папа подарил мне Томми по случаю нашей с Пьером свадьбы, и было ясно, что означает этот подарок: он хочет, чтобы мы забыли о том жутком случае, когда он утопил выводок щенков… Я думала, что для тебя ценна любая жизнь, даже если речь идет о животном.

– Ты заблуждалась. Подумай о курах и кроликах, которых я выращиваю, которых выращивал твой дед. И не говори мне, что вы на ферме никогда не ели ягнятины!

Жасент пожала плечами, но в глазах у нее стояли слезы. Она в очередной раз обманулась в Матильде.

– Это разные вещи, – пробормотала она. – К собаке или коту привыкаешь… Анатали обожает своего Мими, с которым она спала на мельнице, в Сент-Жан-д’Арке. Я не стала их разлучать, и правильно сделала. Иди домой! И извини, что зря тебя потревожила.

– Не плачь, моя крошка! И не злись на меня. Я видела столько смертей, что жалеть животное у меня уже не получается. Когда смотришь, как мучится родной человек, когда закрываешь глаза ребенку – в такие моменты начинаешь по-другому воспринимать действительность.

Жасент вдруг стало стыдно. Она вспомнила, какой увидела Эмму в церкви, в тот майский вечер, когда жители Сен-Прима пришли проводить ее в последний путь. «Она была в белом, как невеста; моя сестра готова была обвенчаться со смертью, уйти в мир иной…»

Под проницательным взором Матильды молодая женщина невольно вздрогнула. Та сочувственно погладила ее по спине.

– Это еще не конец, Жасент, – проговорила знахарка, внезапно убирая руку. – Пагубное присутствие все еще ощущается в твоем доме. Меня это тревожит, но я не решалась заговорить об этом первая.

Произнеся эти странные слова, Матильда вздохнула и приложила ладони к боку щенка, которого Пьер в воскресенье после полудня отыскал на сеновале у Фердинанда Лавиолетта. Старику больно было видеть старшую внучку такой расстроенной, и он помогал ее мужу с поисками.

– Спаси его! – взмолилась Жасент, которую обнадежила эта перемена в настроении знахарки. – На всякий случай повторю: Томми очень сильно замерз, обессилел, и у него рана на голове. Наверное, кто-то его ударил.

– Щенок мог пораниться и сам, – возразила Матильда. – Если он выбежал на главную улицу, на дорогу, его могла ударить проезжающая мимо машина. Да хотя бы грузовичок, на котором ездит хозяин бакалейной лавки! Может, даже кто-то это видел.

– Если его ударил грузовик, дело плохо, – всполошилась Жасент, хватаясь за сердце. – Как нам увидеть внутренние повреждения? Томми попил теплой воды, но есть отказывается.

Сдерживая рыдания, она погладила собаку. Жасент сидела возле него полночи и сегодня с самого утра. Ей казалось, что своей лаской и стремлением быть рядом ей удастся удержать щенка в этом мире.

– Но что могло его так сильно напугать? – продолжала молодая женщина встревоженным шепотом.

– Блуждающая душа, если она преисполнена обиды и ненависти.

– Эмма?

– Твоя сестра так и не обрела покоя, она не желает подниматься к свету. Об этом следует поразмыслить, моя красавица! Эмму убил любовник, который потом покончил с собой. Она может сожалеть о жизни, которую у нее отняли, и обо всех земных радостях, которых ее лишили. А еще…

– Что? Говори, прошу тебя!

– Присутствие Анатали, я уже говорила тебе об этом, может притягивать дух ее матери.

У Жасент перехватило дыхание от ужаса. Послушать Матильду, так неупокоившиеся души блуждают в мире живых, могут свободно проникать в их дома, а может, и подглядывать за ними.

– Я не хочу, – произнесла молодая женщина, – не желаю верить в эти предрассудки! Недавно я ходила помолиться на могилу Эммы. Я сказала сестре, что теперь она может спать спокойно: ее маленькая дочка вырастет в нашем доме, в Сен-Приме, и будет носить фамилию Клутье. Господи, если понадобится, я вызову священника-экзорциста!

– Почему бы и нет? – тихо проговорила знахарка. – Будущим летом нарви полыни, она обычно растет на склонах, и подвесь сушиться к потолочной балке. Бытует поверье, что эта травка отгоняет злых духов.

Холодок пробежал по спине Жасент. Думать о сестре как о злом духе? Она даже на миг забыла о Томми, тельце которого Матильда продолжала легонько массировать.

– Смотри, моя крошка, твой пес открыл глаз! Еще до наступления вечера он попросит есть. Но ты будь осмотрительна, не давай ничего, кроме размоченного в теплом молоке хлеба. Рисковать не стоит.

– Спасибо тебе! Спасибо за твою доброту! – воскликнула молодая женщина, целуя подругу в обе щеки. – Твоя правда, он выглядит уже получше. Святые небеса, он чуть-чуть виляет хвостиком! Можно мне взять его на руки?

– Да, только очень осторожно. А потом положишь его в корзинку, туда, где потеплее. Я сняла с него боль и испуг – ради твоих прекрасных глаз!

Жасент заплакала от радости и облегчения. Ее уверенность в том, что произошло нечто экстраординарное – в тот субботний вечер, после ухода Сидони, – лишь окрепла.

– Жизнь за жизнь, – после паузы промолвила Матильда, и ее темные глаза гордо сверкнули. – Ты лечила моего брата, я – твою собаку. Им обоим грозила опасность. Кюре сказал бы, что нельзя сравнивать человеческую жизнь с собачьей. Но раз речь идет о Фильбере, я считаю, что это справедливый обмен.

– Господи Иисусе! Матильда, ты говоришь о своем родном брате! Как тебе не стыдно?

– Жизнь Томми куда ценнее, чем жизнь моего брата, Жасент. Что ж, пора домой! Ты в последнее время не встречала Пакома?

– Нет. Матильда, ты уходишь от разговора! Я безмерно благодарна тебе за собаку, но не понимаю, откуда у тебя такое презрение к Фильберу. Вы – кровные родственники, росли вместе, вы дети одной матери… Расскажи мне обо всем, я умею хранить секреты!

Ничего не ответив, знахарка вышла в прихожую и стала одеваться. В сильные холода она носила старенькое коричневое драповое пальто с поясом, сапожки на меху и объемный красный шарф, которым покрывала голову так, чтобы спрятать и нижнюю часть лица. Натянув варежки, она ласково улыбнулась Жасент:

– Я помолюсь за Эмму. Не бойся своей сестры, моя красавица. У мертвых, там, где они теперь обретаются, мало возможностей нам навредить.

– Матильда, то, что ты говоришь, совсем не утешает! А как же Анатали? С ней ничего не случится? Ответь, умоляю!

– Пока озеро сковано льдом, девочке ничего не угрожает. До встречи, моя крошка! Я убегаю, иначе господин кюре не получит вовремя свой обед!

– Матильда, погоди!

Ответа не последовало – подруга вышла, затворив за собой дверь. Жасент застыла в растерянности. Ее одолевали волнение и тревога. Короткий лай, переходящий в поскуливание, заставил молодую женщину вздрогнуть. Томми из своей корзинки смотрел на нее влажными карими глазами, в которых снова сверкали искорки здоровья.

На ферме Клутье в тот же день, в тот же час

Пока Матильда семенила по главной улице Сен-Прима, направляясь к жилищу священника, в доме Шамплена разыгрывалась семейная драма: Сидони, вернувшаяся двадцать минут назад, собирала чемоданы. Альберта, бледная и заплаканная, пыталась ее отговорить.

– Моя крошка Сидо, ты не можешь уйти из дома вот так, из-за глупого упрямства, оставив меня, свою мать! И Анатали – посмотри, как она расстраивается! Девочка только-только начала к тебе привыкать…

– Мама, для меня это так же тяжело, как и для вас с малышкой, но я и дня больше не хочу здесь оставаться! В субботу папа ударил меня с жестокостью, недостойной родителя. Дедушка увидел отметину у меня на щеке и очень рассердился. Я уже взрослая и не заслуживаю того, чтобы меня хлестали по щекам за то, что я говорю правду.

– Тетя Сидони, не уходи! – попросила заплаканная Анатали.

– Не плачь, моя куколка, я приеду, но позже, через много-много дней. И я приглашаю тебя на свою свадьбу, которая состоится раньше, чем было запланировано.

Поняв, что отговаривать дочь бессмысленно, Альберта присела на край ее кровати, на которой Сидони разложила свои любимые платья.

– И куда ты пойдешь, скажи, бога ради? Не посмеешь же ты поселиться у своего жениха! Что скажут люди в Сент-Эдвидже?

– Люди скажут, что невеста Журдена Прово, серьезная девушка, которая шьет дамские платья на заказ, заботливо ухаживает за своей будущей свекровью. К твоему сведению, у них в доме есть свободная комната. Дезире как-то предлагала мне у них переночевать.

– Кто это – Дезире? – спросила Анатали.

– Мать моего жениха Журдена, дама воспитанная и добродушная. Она не может ходить, поэтому передвигается по своему красивому дому в инвалидной коляске. Там я смогу быть полезной, и никто не даст мне оплеуху!

– А мне Сильвестр тоже давал оплеухи, и часто!

– Это не одно и то же. Ты – ребенок, а я – нет, – возразила Сидони. – Анатали, вот тебе подарок – красивый платок, в цветочек. Весной повяжешь его на голову.

Но презент не утешил девочку. Всхлипывая, она прижалась к коленям бабушки.

– Как ты можешь сейчас уехать? – спросила Альберта. – Через два месяца мне рожать, и я рассчитывала, что первое время ты будешь помогать мне по дому.

– Попросишь Жасент на несколько недель закрыть медицинский кабинет. Мама, я долгие годы живу на этой ферме, как в клетке. Моя дорогая сестра устроила так, чтобы уехать в Монреаль, а по возвращении поселилась в Робервале. Я «расправляю крылья», как любят писать в газетах.

– Расправляешь крылья, бедная моя Сидо? Ты устремляешься туда, где тебя будет контролировать жених. Мне это не нравится. Боже мой… Я отложила немного денег и дам их тебе, чтобы ты смогла снять меблированную комнату в Робервале. Неужели ты сама веришь, что вы с Журденом сможете удержаться в рамках приличий, в то время как в доме нет никого, кроме немощной пожилой дамы?

Сидони щелкнула замочком черного картонного чемодана, с обидой посмотрела на мать и пробормотала:

– Я скоро выйду замуж, мама, не надо за меня волноваться.

Девушке хотелось добавить, что она не такая, как Эмма, однако она сдержалась – из-за Анатали. Повисла тишина, сотканная из неловкости, которую нарушали лишь звуки стесненного дыхания трех участниц этой сцены. Вскоре одежда Сидони была аккуратно сложена и спрятана в чемоданы.

– Пусть твои сбережения останутся у тебя, мне они не нужны. Прежде чем прийти домой, я позвонила в полицейское отделение Роберваля и поговорила с Журденом. Он одобрил мое решение и вечером будет ждать меня на вокзале, чтобы отвезти в Сент-Эдвидж. До отъезда я побуду у дедушки, он накормит меня обедом.

Альберта окончательно оставила попытки побороть решимость дочери и теперь смотрела на падающий за окном снег.

– Сначала Лорик, потом – Жасент, теперь – ты, – дрожащим голосом произнесла она.

– А мне казалось, прошлым летом ты мечтала, чтобы все разъехались. Твое желание исполнилось!

– Ты злая! – крикнула Анатали; ее щеки покраснели от гнева.

Многое было для нее непонятно, однако она чувствовала, что Сидони нарочно так себя ведет, хочет обидеть бабушку, и поэтому та плачет…

– Я не хочу никого огорчать, я лишь решила хотя бы раз подумать о себе. Тебе не следует в это вмешиваться, Анатали. Мне очень жаль…

– Если так, ты могла бы поступить по-другому, – проговорила Альберта, всхлипывая. – Что скажет отец, когда придет вечером с работы домой? Он собирался попросить у тебя прощения.

– Поздно! Папа мог вчера зайти к дедушке. В воскресенье после мессы он даже не глянул в мою сторону, хотя это был идеальный момент для примирения.

Сидони перебросила через плечо большую кожаную сумку на длинном ремне и взяла чемоданы.

– Как ты собираешься нести весь этот скарб на улицу Лаберж? Дорогу снова засыпало снегом, – встревожилась Альберта. – Моя бедная девочка, я в моем положении помочь тебе не смогу. И как ты доберешься оттуда до вокзала?

– Съезжу дважды, если понадобится! – заявила молодая модистка с вызовом.

Но через мгновение и сама расплакалась.

У Сидони сдали нервы. Столкнувшись с банальным бытовым затруднением, которого она не предусмотрела, девушка заплакала – от раздражения, а не от горя. Решение нашлось быстро.

– Запрягу в повозку Карийона! Папа заберет его вечером или завтра утром. Я поставлю коня в дедушкин сарай.

– Не слишком ли много шума из-за пощечины, к тому же вполне заслуженной, Сидони? – задала вопрос Альберта. – Для всех нас было бы лучше, если бы ты не стала говорить о связи Эммы и Пьера. У тебя талант все портить, когда дела только-только начинают налаживаться. Лорик тоже часто этим грешил…

– Чему тут удивляться? Он ведь мой брат-близнец. Что же до пощечины… Десять лет назад я бы промолчала, теперь – нет. Береги себя, мамочка, я не хотела ни расстраивать тебя, ни провоцировать новые ссоры. Я как-нибудь выкручусь. И как только устроюсь в Сент-Эдвидже, позвоню тебе.

Анатали сунула палец в рот – привычка, которую в семье не одобряли. Но сейчас никто не стал ее ругать, и девочка воспользовалась моментом, чтобы как следует обдумать слова, крутившиеся у нее в голове. Смысл их был ей не совсем понятен. Взять хотя бы это странное слово близнец. Брат-близнец – это как? Новое слово было похоже на другое, которое она уже знала – кузнец. Воображение тут же нарисовало дядю Лорика – огромного, с черным от копоти лицом и молотком в руке. Но на фотографии, которую ей показывали, он был другой – красивый.

– А что такое расстраивать? – спросила Анатали после недолгого раздумья.

– Это когда из-за тебя другому человеку грустно и он плачет, – пояснила Альберта, поглаживая девочку по голове. – Спустимся на первый этаж, проводим Сидо! Пора готовить обед, я как раз собиралась сварить рис. Мир не перевернется из-за того, что твоя тетя решила переехать в другой дом. Ты ведь уже проголодалась, моя хорошая?

Девочка с готовностью кивнула. С тех пор как ее привезли в Сен-Прим, Анатали не переставала радоваться тому, что можно посидеть возле теплой печки, поесть досыта, и все тебя любят и ласкают, – совсем как ее белого котенка, с той только разницей, что в ее хорошенькой головке уже бродили разные, временами странные мысли.

В доме на улице Лаберж два часа спустя

Жасент взглянула на настенные часы, висевшие над шкафом. Лежащая на смотровом столе молодая женщина заметила это и тихонько произнесла:

– Я отвлекла вас от обеда, но мне так хотелось узнать!..

– Ничего страшного, мадам Эру. С некоторых пор у меня появилась привычка смотреть на часы без всякой причины. У моего мужа есть наручные часы, на ремешке, они достались ему от матери. Так вот, он тоже постоянно на них поглядывает!

Женщины обменялись улыбками, глядя друг на друга с пониманием, после чего медсестра Дебьен закончила аускультацию.

– Да, вы беременны, мадам. Думаю, ваш срок – четыре месяца. Уже слышно, как бьется сердце малыша.

– Слышно через это маленькое приспособление?

– Да! Это медицинский рожок из самшита, он усиливает шум.

– Скорее бы рассказать эту новость Марселю! Мы уже шесть месяцев женаты, так что теперь злые языки замолчат. Вдова Пеллетье всем рассказывала, что нам пришлось поторопиться с венчанием. Вот уж кого медом не корми – только дай посплетничать!

Орели Эру встала, чтобы одеться. Это была восемнадцатилетняя брюнетка, миниатюрная и миловидная, с узкими светло-голубыми глазами и длинноватым носом, который нисколько ее не портил.

– Было очень любезно с вашей стороны принять меня в полдень, мадам Дебьен! Но вы меня поймете: я стыдлива и ни за что бы не пошла показывать живот и все остальное нашему новому доктору.

– Но есть ведь еще повитуха? Она бы рассказала вам все не хуже меня, – с усмешкой произнесла Жасент.

– Мне придется позвать ее в мае, когда я буду рожать. А пока не стоит. Мои свекры ее недолюбливают, говорят, у нее тяжелая рука. Может, я даже позову не ее, а Матильду… Вы ее знаете.

– Кто же в Сен-Приме ее не знает?

– По словам моей матери, вы с Матильдой часто встречаетесь. Окна ее дома выходят на церковь, и она много раз видела, как вы наведывались к знахарке.

Жасент сдержала обреченный вздох: в этой деревне от людских глаз ничего не скроешь! Она попыталась переменить тему разговора, предчувствуя, что сейчас последуют новые вопросы.

– Вам очень повезло с первой беременностью, мадам Эру. У вас нет ни тошноты, ни недомоганий.

– Я даже не знала наверняка, что уже в положении. Месячные у меня бывают нерегулярно, так что, почувствовав сегодня утром толчок в животе, я вскрикнула от удивления. Пока ты молода, дети даются легко… Кстати, мадам Дебьен, раз уж мы об этом заговорили: от вдовы Пеллетье я слыхала, что ваша несчастная сестра, Эмма, родила ребенка в шестнадцать лет! Я приéзжая, но когда только поселилась на улице Монтань, вся округа судачила о девице Клутье, которая утонула.

– Откуда вы родом, мадам? – спросила Жасент.

– Из Сен-Станисласа. Жить в Сен-Приме с Марселем мне нравится больше.

– Что касается моей сестры Эммы, лучше я сама вам все объясню. О том, что у нее есть дочь, мы узнали, когда Эммы уже не было в живых. Мне удалось разыскать девочку, и мои родители с радостью взяли ее на воспитание. Конечно, сплетникам рты не заткнешь… Эмма родила дочь вне брака, и нам неизвестно, кто отец малышки. Но я очень надеюсь, что у девочки не будет из-за этого неприятностей, когда она подрастет и пойдет в школу.

– Бедная крошка! – проговорила Орели Эру, удивленно округляя губы.

– Все ее беды уже в прошлом. Моя племянница теперь живет в кругу родной семьи, и мы не собираемся ее ни от кого прятать. В будущее воскресенье вы увидите ее на мессе!

С улицы донеслось пронзительное ржание. Жасент подбежала к окну. Ее изумлению не было предела: сквозь густой снегопад по улице ехала повозка. В нее был впряжен конь с отцовской фермы, Карийон, а правила им Сидони, сидящая на облучке.

– Боже мой, что еще случилось? – прошептала молодая медсестра.

Пациентка подошла к ней и тоже с любопытством посмотрела в окно.

– Кажется это ваша сестра, модистка.

– Да, это Сидони. Я вас провожу, мадам Эру. Заодно спрошу, как у нее дела.

Одевшись потеплее, женщины вдвоем вышли на улицу. Фердинанд Лавиолетт стоял на своем крыльце в наброшенном на плечи пальто и шапке, связанной из грубой шерстяной пряжи.

– О господи! Еще одно несчастье на мою стариковскую голову! – пронзительным голосом произнес он.

Орели Эру маленькими шажками, с опаской, засеменила вдоль ограды. Приличия не позволяли ей остаться и послушать, и она навострила уши, чтобы не упустить ни слова из разговора между сестрами.

– Что все это значит, Сидо? – удивленно спросила Жасент.

– Ты могла бы догадаться, – отвечала сестра, не слезая с повозки. – Я уезжаю с фермы и из деревни. Поселюсь в доме у своего жениха, благо намерения у нас с ним самые честные. А раз ты уже вышла, помоги мне занести в дом чемоданы! Потом нужно будет завести Карийона в сарай.

С этими словами Сидони угрожающе зыркнула на будущую мать, которая остановилась послушать их разговор, и та, бедняжка, вынуждена была уйти своей дорогой.

– Это твоя пациентка, надо понимать?

– Скорее всего, ненадолго. Больше она не придет, – шепотом ответила Жасент. – Она расспрашивала меня об Анатали – спасибо Брижит и ее сплетням!

– Хорошо, что мне не придется больше участвовать в семейных делах! Знала бы ты, Жасент, какое это облегчение!

– Сидо, ты не можешь так поступить! Уехать посреди зимы, тем более когда мама на восьмом месяце беременности! Да, мы с Пьером расстроились, но никто не собирался неделями на тебя дуться. А о дедушке ты подумала? Сидони, на него жалко смотреть! Ты заботишься о нем, он только и ждет, когда ты снова к нему заглянешь…

Сидони, помрачнев, сжала губы. Ей не хотелось расставаться с дедом.

– Но ты-то остаешься, и вы с ним живете по соседству, – вздохнула она. – Я уже не могу взять и все отменить: Журден ждет меня вечером в Робервале… Весной я смогу приезжать к деду по воскресеньям.

Жасент отшатнулась. Она была ошарашена. Да, временами найти общий язык с Сидони было трудно, и все же она привыкла к тому, что сестра всегда рядом. Они даже сохранили привычку за чашкой чая поверять друг другу свои мысли и вспоминать наиболее счастливые моменты.

– Сидо, умоляю, останься с нами, тут, в Сен-Приме! Журден поймет тебя, если ты передумаешь. Он так тебя любит! Я же буду совсем одна – ни Эммы, ни Лорика, ни тебя…

– У тебя есть муж и собака. Прости, я не спросила раньше – Томми поправился?

Сдерживая слезы, Жасент кивнула. От волнения она была как в тумане, но это не помешало ей отметить про себя, что Фердинанд ушел в дом – наверняка он устал ждать, пока им надоест переговариваться вполголоса посреди улицы.

– Я бы все равно уехала после свадьбы, – сухо бросила Сидони. – Но теперь она состоится гораздо раньше, чем мы думали. Пожалуйста, сделай одолжение, не старайся меня растрогать!

– У меня бы это не получилось! Ты черствая, ты – из стали, изо льда! – всхлипывая, крикнула старшая из сестер. – Справляйся с чемоданами и лошадью сама, как хочешь. Тебе не понадобилась моя помощь, чтобы запрячь Карийона и приехать в деревню.

И, утирая слезы, Жасент повернулась к сестре спиной.

В доме Дезире Прово, в Сент-Эдвидже, во вторник, 8 января 1929 года, вечером

Журден обнял Сидони за плечи – деликатно, чтобы не смутить ее и не показаться излишне настойчивым. Молодой полицейский был невыразимо счастлив принимать невесту в своем доме, однако были у него и вполне обоснованные тревоги, о которых он пока что предпочел бы умолчать. Он опасался недовольства со стороны Шамплена Клутье, который с самого начала смотрел на Журдена свысока и ни во что не ставил его профессию. Беспокойство вызывали и частые перемены настроения у возлюбленной. Доказательством тому были проливаемые Сидони слезы. Девушка нервно сминала ситцевый носовой платок в маленьких пальчиках.

– Дорогая моя, почему вы плачете? – спросил Журден мягко. – Вам не нравится ваш новый дом?

– Нет, напротив, тут мило, и он намного комфортабельнее, чем наш! У вашей матери прекрасный вкус. Здесь очень уютно, как в коконе!

Взгляд зеленых глаз Сидони, блестящих от слез, пробежал по комнате, словно она хотела увериться в своей правоте. Гостиная, в которой они с Журденом сейчас сидели на удобном канапе, изобиловала декоративными кружевными салфетками, небольшими картинами в золоченых рамах, занавесками на окнах и над дверями, очень их украшавшими. Весь текстиль был отличного качества, торшеры с абажурами из складчатого атласа, тоже отделанные кружевной каймой, распространяли приятный желтоватый свет.

«У нас на ферме ничего такого не было, – думала Сидони, воскрешая в памяти скромную обстановку, в которой выросла. – Мы были бедны, хоть никогда и не страдали от голода или холода. А Прово – люди зажиточные…»

Журден любовался изысканно тонким профилем девушки, пока она в тишине размышляла о разнице в социальном положении их семей. Его обуревало желание поцеловать ее в щеку и в губы. Однако он уже знал, что лучше подождать, когда Сидони сама этого захочет, и никогда не навязывал ей свои ласки – даже невинный поцелуй.

– Если вы утомлены, Сидони, ложитесь спать, – произнес Журден тихо.

Представив ее в кровати, в белой ночной сорочке, он заволновался.

– Отчего бы я утомилась? Я целый день ничего не делала – только листала журналы и беседовала с вашей матерью. Нужно будет уволить женщину, которая приходит за ней ухаживать, пока вас нет, ведь теперь дома постоянно буду я! Ненавижу бездельничать! Я с удовольствием займусь уборкой, и готовить тоже буду сама.

– Но целесообразно ли это? – осторожно спросил Журден. – У вас наверняка скоро появятся новые клиентки, новые заказы. И их будет много: красавицы Роберваля по достоинству оценят ваше мастерство!

Сидони с раздражением воззрилась на жениха, потом немного отодвинулась, вынуждая его убрать руку.

– Без швейной машинки я работать не смогу, а забрать свою мне не удалось. Господи, это был ужас – вчера, когда мне пришлось запрягать лошадь и грузить вещи на повозку! А потом Жасент отказалась мне помочь…

– Вы посвятили меня в печальные подробности вашего отъезда. И вот что показалось мне странным… Разумеется, отец поступил жестоко, когда вас ударил, и я понимаю ваше возмущение, но вы так и не объяснили, что же стало тому причиной. Вы ведь давно не ребенок, Сидони, и даже если высказали свое мнение на тот или иной счет, он не имел права вас за это бить!

Муки совести, обида… На Сидони вновь нахлынуло отчаяние, а в такие минуты она обычно становилась злой и язвительной. И она решила сказать Журдену правду.

– Мы ведь все равно скоро поженимся… Уважающая себя женщина не должна ничего скрывать от супруга, который ее любит!

По спине Журдена пробежал холодок. Он предпочел бы, чтобы Сидони сказала, что сама любит его, а не ссылалась на его чувства.

– Я вас слушаю, Сидони, и заранее благодарю за искренность.

Она объяснила, с чего начался их с отцом конфликт, выставив Пьера глуповатым бабником, который легко идет на поводу у своих инстинктов.

– Мне надоело молчать. Родители души не чаяли в зяте, относились к нему как к сыну, представляете? Хотя у них только один сын – Лорик!

– Словом, вы сочли возможным отомстить за брата, который уехал из дома на поиски приключений…

В голосе жениха Сидони уловила упрек. Имя брата-близнеца до сих пор болью звучало в ее сердце. Это было мучительно.

– То была не месть, а восстановление справедливости. Теперь родители знают, что за человек на самом деле их зять. Хорошо, что все это не затронуло Жасент: ее сочли жертвой.

– Жертвой? Я в этом сомневаюсь. Жасент и Пьер выглядели такими счастливыми на свадьбе! Думаю, их любовь искренна и крепка. В сущности, ваша сестра вольна была принять прошлое супруга, точнее, смириться с ним. Если я правильно понял, вы тоже знали, что у Пьера с Эммой был роман. Почему же вы два года молчали, а теперь вдруг открыли этот секрет отцу?

– Начнем с того, что я не сказала ничего конкретного, то был всего лишь намек. Пьер сам захотел исповедаться.

– Скверное дело! – с сожалением пробормотал полицейский.

Сидони не понравились эти слова. Она встала и, скрестив руки на груди, принялась ходить из угла в угол. Через некоторое время девушка проговорила тихо, чтобы не побеспокоить Дезире Прово, находившуюся у себя в спальне на втором этаже:

– Вы осуждаете меня, Журден, я это чувствую! Похоже, мир вокруг меня рушится! Я сбежала из дома, разбила сердце деду, сестра меня презирает, а вы обвиняете в том, что я наделала глупостей. Господи, как же мне теперь быть?

Девушка замерла – бледная, в полнейшем смятении. И в самом центре ее отчаяния вдруг обозначился образ Лорика, его мужественное лицо – отчетливо, в мельчайших деталях. Сидони стиснула зубы, чтобы не застонать, так сильно ей хотелось, чтобы брат вдруг появился тут, в этой комнате, и она могла бы укрыться в его объятиях.

– Простите меня, моя дорогая! – вскричал Журден, подходя к девушке. – Вы расстроены, и это вполне объяснимо. Столько перемен случилось за такое короткое время, а тут еще я осмеливаюсь вас огорчать! Сидо, все устроится. Завтра же я куплю вам швейную машинку, и ее доставят на дом. Слава богу, у меня есть сбережения и я смогу вас порадовать!

Он притянул ее к себе и стал утешать, как ребенка. Сидони позволила ему это, почти не замечая его ласк. Журден же осыпал легкими поцелуями волосы и щеку невесты, наслаждаясь ее запахом, в котором смешались нотки лаванды и рисовой пудры.

– Вы очень добры – любить такую дрянь, такую ведьму, как я! Но в детстве я была другой. Все началось после смерти Эммы. Это сильнее меня – странная злость съедает меня изнутри, она хуже, чем яд! И я не знаю, как это прекратить. Когда она поднимается из сердца в разум, я говорю и творю черт знает что – например, начинаю придираться к Жасент или к Пьеру, хотя он, по сути, отличный парень. Журден, помогите мне стать лучше! Прошу вас!

Впервые Сидони отдалась на волю пламенных чувств своего жениха. Он овладел ее губами, осмелился проникнуть языком за преграду из маленьких перламутровых зубок. Она позволила ему исследовать теплоту ее рта, с трепетом ожидая, когда же у нее пробудится желание, затуманится рассудок, но ничего не произошло. Журден, в отличие от Сидони, тонул в сладком безумии. Его пальцы гладили девичье тело, касаясь груди и бедер. Внезапно Сидони высвободилась из его объятий – уравновешенная, спокойная.

– Поднимемся в мою спальню, – прошептала она. – Мы скоро станем мужем и женой, так зачем же ждать? Я боюсь брачной ночи. А если мы сделаем это сегодня, страшиться будет нечего!

Журдена словно окатило холодным душем, хотя он и без того был разочарован тем, как вяло отвечала Сидони на его поцелуи.

– Если наш союз – или, по меньшей мере, телесная любовь, – представляется вам тяжким бременем, не стоит выходить за меня, Сидони! Дорогая, мне понятны ваши страхи, ваша неопытность, но мне казалось, когда кто-то влюблен, у него появляются чувства и желания, которые заставляют забыть о страхе и стыдливости… Воспользоваться вашим теперешним состоянием, вашей уязвимостью – нет, я не хочу.

Сидони смотрела на него, не веря себе. Она-то думала, что Журден расценит ее готовность отдаться как проявление щедрости, признание его значимости! Наивная, она полагала, что он тут же согласится и будет рад и горд.

– Я люблю вас, Сидо, даже больше – я вас боготворю! – Журден вздохнул. – Это было как удар молнии – я влюбился, стоило мне увидеть вас прошлым летом в вашем доме, в кухне. Вы представляетесь мне драгоценностью, сокровищем, но я не хочу владеть им как эгоист…

– Почему же? Вы предпочли бы делить меня с другими? – иронично поинтересовалась девушка. – Я полагала, вы с радостью примете мое предложение. Должно быть, вы гнушаетесь мной. Я вам не нравлюсь?

Журден отодвинулся, не зная, как ей все объяснить; сказанное Сидони его неприятно задело. Хотелось закурить, но мать и невеста не любили, когда в доме пахло табаком.

– Сидони, я только что сказал, что вы мне нравитесь, более того – я люблю вас всем своим существом. И ради этой любви я мог бы ждать еще много месяцев, прежде чем сделать вас своей. Мы поторопились назначить свадьбу, тут вы правы. У меня есть принципы: я не воспользуюсь вашей слабостью, не получив церковного благословения.

Пожав плечами, Сидони присела на край канапе. Мучительное и странное воспоминание заставило ее сердце забиться чаще. Лорик выходит из кладовой посреди ночи, а она еще не спит. Он пьян. Бормоча что-то несуразное, продиктованное эгоистичной братской ревностью, он подходит к ней и порывисто обнимает. Прижимается губами к ее губам, просто пожирает их поцелуем. Конечно же, Сидони тут же вырвалась, она возмущена, она злится, но у нее дрожат колени и обжигающе горячая кровь пульсирует в жилах… Как это ни ужасно, теперь Сидони все поняла. Не стыд пожирал ее после их с Лориком запретного поцелуя, о нет! Ее девственное тело трепетало от наслаждения.

Слезы снова потекли по ее щекам. Девушка неловко смахнула их пальцем. Она чувствовала себя проклятой, низринутой во мрак – обиталище порочных душ.

– Журден, выслушайте меня! – взмолилась она. – Вы хороший человек, честный и добросердечный. Я восхищаюсь вами и мечтаю лишь об одном – нежно любить вас всю свою жизнь, став вашей супругой. Сжальтесь, я нуждаюсь в вас, я хочу отдать вам всю себя!

Не зная, что делать, Журден воздел руки к небу. Сидони же снова разрыдалась – она сгорбилась, и на нее было жалко смотреть. Он поспешно подошел и стал ее утешать:

– Дорогая моя, не плачьте, иначе матушка встревожится! Она нас слышит и, даже не разбирая слов, может догадаться, что у нас что-то не так. Посмотрим на все с практической точки зрения. Вы приехали вчера, поздно вечером, и сегодня вам нужно освоиться в новом жилище, познакомиться с приходящей прислугой. Кроме того, прежде вам не случалось проводить столько времени наедине с вашей будущей свекровью. Из-за этого ваши нервы на пределе, не говоря уже о том, что перед отъездом из Сен-Прима вы поссорились с семьей. Ложитесь спать, отдохните! Завтра мы еще раз все обсудим. Да и, честно говоря, я очень устал. Дороги занесло снегом, а ездить по долгу службы мне все равно приходится…

– Хорошо, Журден, я сделаю, как вы советуете, – отвечала девушка слабым голосом, с покорным выражением лица. – Извините меня! Вы правы, я сама не своя. Давайте забудем этот разговор!

* * *

Два часа спустя Сидони выскользнула из-под огромного желтого атласного одеяла с шерстяной набивкой, накинула халат и взяла свою сумочку. В мягком свете прикроватной лампы девушка вынула из внутреннего кармашка письма Лорика – шесть синих конвертов, перевязанных лентой. Ее интересовало предпоследнее, в котором брат указал свой номер телефона.

Ты можешь позвонить мне, если что-нибудь случится на ферме или с дедушкой. Трубку снимет наш бригадир, и меня позовут. И обязательно позвони, когда маме придет время рожать, чтобы я знал, что с ней все хорошо. Она у нас уже не такая молоденькая!

Сидони машинально поднесла листок бумаги к губам. Часы на комоде показывали десять вечера, значит, на острове Ванкувер было семь.

«Может, действительно позвонить ему? – спросила себя Сидони. – Телефонный аппарат в прихожей, и, если я буду говорить тихо, никто меня не услышит».

Чувствуя себя так, будто она если и не предает хозяев дома, то, по меньшей мере, совершает предосудительный поступок, девушка на цыпочках спустилась на первый этаж. Она включила одну-единственную лампу на лестнице, и ее света было достаточно, чтобы благополучно дойти до телефонного аппарата, висевшего на стене между вешалкой и зеркалом. Сердце Сидони стучало, как сумасшедшее, пока она набирала номер, снова и снова нашептывая его в тишине, будто припев песни.

Ей пришлось подождать несколько долгих минут, прежде чем ее соединили с номером на другом конце Канады, причем каждую секунду Сидони опасалась, что ее застанет Журден.

«Но я ведь не делаю ничего плохого! Если он спустится, я скажу, что мне очень захотелось поговорить с братом. Я заплачý за звонок, даже если это будет стоить очень дорого!»

Она углубилась в собственные мысли, и тут в трубке прозвучал мужской голос. Собеседник объяснялся на английском, азы которого Сидони в свое время освоила. От смущения путаясь в словах, она попросила позвать Лорика Клутье. На том конце провода ее поняли. На этот раз ожидание было не таким долгим: послышался знакомый тембр брата-близнеца, сопровождаемый шипением и потрескиванием.

– Сидони? Случилось что-то серьезное? С мамой?

– Нет, все здоровы, не беспокойся.

– Сидо, тебя плохо слышно. Говори громче!

– Не могу. Лорик, мне просто хотелось поговорить с тобой, пусть и недолго. Я по тебе скучаю. Теперь никто надо мной не подтрунивает…

Девушка проглотила рыдание, и Лорик это почувствовал.

– Никак ты хандришь, сестричка? Со мной это тоже бывает. Табаруэт! Как же вы все от меня далеко! Скажи, снега выпало много? И как дела у Анатали? Дождаться не могу, когда вы пришлете мне ее фотографию. Она… у нее в лице есть хоть что-то от Эммы?

Теплые интонации Лорика, совсем как в лучшие времена, заставили Сидони забыть обо всех двусмысленностях, стерли неприятные воспоминания. Она увидела веселого мальчишку, каким он был в детстве – ее двойник, ее тень, ее защитник, и на душе сразу стало легче.

– Скоро ты получишь одну или даже пару фотографий племянницы, – ответила девушка весело. – И, конечно, у нас выпал снег, и очень много. Мама счастлива, что малышка теперь живет с ними, и папа тоже. Жасент с Пьером всё воркуют, дедушка беспрестанно ворчит…

Последовала пауза. Лорик с легким удивлением спросил:

– У вас ведь уже почти ночь, откуда ты звонишь?

– От Жасент, откуда же еще? У медсестры Дебьен есть домашний телефон.

– В следующем письме напиши мне ее номер. Хорошо, что теперь нам можно будет созвониться и поговорить. Сидо, ты же ее разоришь! Кстати, дай Жасент трубку! Хотя бы на минутку, на пару слов!

– Они с Пьером уже спят… Мне пора заканчивать разговор. Только один вопрос: ты нашел себе невесту, настоящее сокровище?

Лорик ответил, и их разговор сразу перестал быть невинным.

– На настоящем сокровище я никогда не смогу жениться, и тебе прекрасно известно, кого я имею в виду. Чтоб ты знала, здесь для всех ты – моя невеста, и парни говорят, что ты очень хорошенькая. До встречи, Сидо!

И он повесил трубку. В бараке, служившем столовой, никто не видел, как молодой рабочий прижался лбом к деревянной стене, кусая губы, – оттого, что не сумел промолчать. Что же касается его сестры, она еще долго стояла в прихожей, и ее сердце учащенно билось; ей так сильно хотелось, чтобы брат был сейчас рядом с ней. В таком состоянии ее и застал Журден.

– Моя дорогая Сидони, почему вы звоните кому-то украдкой, да еще так поздно? – шепотом спросил он. – Вы наверняка пытались помириться с Жасент…

– Да, вы правы, – пробормотала девушка.

– Все образуется, вот увидите! Позвольте, я провожу вас в спальню.

Сидони взяла его под руку, потерлась щекой о его плечо. Спускаясь, Журден включил более яркий свет, и девушка заметила, что ее жених в пижаме.

– Мне так грустно! – еле слышно призналась она. – Журден, дорогой, хотя бы раз забудь о благоразумии, серьезности, приличиях!

Обращение на «ты» взволновало его, так же как и вырез ее ночной сорочки, видневшийся под полураспахнутым халатом. Когда же Сидони вложила свою ладошку в его руку, Журден задохнулся от счастья.

– Бог мой, – прошептал он со вздохом крайнего изумления, – неужели ты так меня любишь?

– Богу лучше в эти дела не вмешиваться, – пошутила девушка, награждая жениха многозначительным взглядом.

Сидони всмотрелась в его лицо. Светлая кожа, тонкие черты, ласковые карие глаза, шелковистые усики над пухлыми розовыми губами… Единственный мужчина, который ей когда-либо нравился, не считая Лорика. И ей предстояло связать с ним свою судьбу.

– Конечно, я тебя люблю, – с уверенностью ответила Сидони.

* * *

Через час они, полуобнаженные, лежали на кровати в комнате Сидони. Было темно, но не так, как обоим хотелось, – слабый лунный свет пробивался сквозь занавеси. Сейчас жених и невеста старательно избегали прикосновений, обескураженные тщетностью взаимных ласк и поцелуев.

«Боже, это вызывает во мне отвращение, – думала Сидони. – Мужской орган кажется мне таким странным…» Чтобы не отпугнуть ее, Журден призвал на помощь все свои познания в любовной науке, силясь пробудить в этом стройном, изящном теле чувственность. И натолкнулся на обескураживающую глухоту невесты, на ее граничащую с безразличием холодность. Сидони старалась, он это знал, однако, не совладав с собой, часто отталкивала его и замирала, едва он пытался просунуть руку ей между бедер. В конце концов, перевозбудившись и отчаявшись, Журден попытался взять ее, – и безуспешно. Преграда не желала поддаваться, и Сидони тихонько стонала от боли. Они оставили свои попытки.

«Она к этому пока что не готова», – мысленно сокрушался Журден – расстроенный, одолеваемый странным изнеможением.

Сидони уснула, так и не решившись с ним заговорить. Журден поднялся и вышел из спальни.

На улице Лаберж, в Сен-Приме, во вторник, 15 января 1929 года

Сидя за письменным столом, Жасент листала журнал, в котором записывала имена пациентов, подробности консультаций и вызовы на дом. Ее пес устроился у нее под стулом. Томми уже выздоровел. Желая выразить свою любовь или же просто напомнить о том, что он рядом, щенок положил голову на ногу хозяйки.

– Дела у нас идут неважно, Томми! Как я понимаю, жители деревни, заболев, теперь охотнее идут к новому доктору или к Матильде.

От огорчения Жасент прикусила конец карандаша. Одна мысль не давала ей покоя: со дня отъезда Сидони прошла целая неделя!

«А от нашей мадемуазель ни слуху, ни духу! Могла бы написать или позвонить… Она ведь умеет пользоваться телефоном! Но первой я ей звонить не стану, ни за что!»

Зима опустила свои ледяные крылья над озером Сен-Жан и надо всей провинцией Квебек. Все словно замедлило ход: повседневная жизнь, работа сыроварни, торговля. Пьер приходил с работы раньше обычного, но перестал наведываться домой на обед.

«На работе папа теперь с моим мужем не разговаривает. Мама все время плачет, говорит, что без Сидо дом наводит на нее жуткую тоску. Анатали ото всех отгородилась, как будто вернулась в свою раковину. Может, если я буду брать ее к себе в воскресенье, она повеселеет?… Завтра схожу на ферму и спрошу у родителей разрешения!»

Жасент с головой ушла в раздумья, но тут щенок вдруг зарычал, а потом яростно залаял. Молодая женщина в страхе уставилась в коридор, в ту его часть, которую можно было увидеть с этого места через приоткрытую дверь.

– Кто здесь? – спросила Жасент.

У нее в памяти всплыли тревожные слова Матильды – о возможном присутствии в доме неприкаянной души.

– Эмма? – пробормотала Жасент. – Эмма, сестричка, оставь меня в покое!

Томми сорвался с места и выбежал в прихожую. Он рычал и тявкал. «Хорошо, что теперь он не убежит!» – промелькнуло в голове у испуганной Жасент.

Она последовала за собакой. Во рту у женщины пересохло, сердце стучало в груди, словно молоточек. Еще мгновение – и собачий лай донесся уже с улицы, вторя обеспокоенному Томми.

– Господи, надо же быть такой тупицей! По улице проезжает собачья упряжка, ничего необычного. Надо пойти посмотреть!

Осторожности ради Жасент заперла щенка в чулане под лестницей, затем накинула пальто, повязала на шею шарф и вышла – в тот самый момент, когда Жозюэ Одноглазый прикрикнул на собак и они остановились напротив ее жилища.

– Медсестра Дебьен! – воскликнул он. – Скорее, скорее, мой приятель вот-вот окочурится!

Жасент уже увидела лежащее на санях тело, укутанное в меха.

– Фильбер? Боже мой, что с ним? – спросила она, подходя ближе. – Сыворотка от бешенства не помогла, он заболел?

– Нет, не думаю. Тут что-то другое!

– Внесите больного в дом, я осмотрю его!.. Лучше бы вам сразу отвезти его к доктору Сент-Арно.

Услышав шум и оживленные голоса, из дому вышел Фердинанд Лавиолетт. Старик был тепло одет. Он направился к ним.

– Возвращайся в дом, дедушка, на улице очень холодно, – попросила его Жасент.

– Домой, домой! Я целыми днями сижу без дела… Может, хоть вам пригожусь? Здравствуй, Жозюэ! Похоже, твой приятель, бедняга, совсем плох!

– Это еще мягко сказано, мсье Лавиолетт! Не разговаривает, лежит как мертвый. И у него сильная горячка.

С этими словами он поднял Фильбера Уэлле и прижал его к своей широкой груди. Голова больного откинулась, согнутые в коленях ноги безвольно болтались.

– А собаки? – спросил Фердинанд. – Может, я отведу их в свой сарай?

– Дедушка, тебе не по возрасту такая работа! – возразила Жасент.

– Умирать я пока что не собираюсь, внучка, а на собачьих упряжках ездил по окрестностям с тринадцати лет. Мне ужасно тоскливо, особенно с тех пор, как переехали соседи, не говоря уже о том, что и наша Сидони переселилась в Роберваль. Позволь мне хотя бы это сделать!

Молодая женщина лишь развела руками. Спорить с дедом было некогда, и она убежала обратно в кабинет, повторяя про себя, что сейчас важнее всего жизнь ее пациента.

– Голгофа! Как же у вас тут жарко! – посетовал Одноглазый, укладывая Фильбера на смотровой стол. – Думаю, ему каюк! Все это время я присматривал за ним в его хижине – на всякий случай. И поначалу он чувствовал себя нормально, клянусь!

Жасент покачала головой. Она выслушала брата Матильды с помощью медицинского рожка, не проронив при этом ни звука. Сильный жар и коматозное состояние больного ее пугали. Рана была чистая, без нагноений, и уже начала рубцеваться.

– Не знаю, мсье Жозюэ, отчего ему так плохо. Я звоню доктору, у меня нет выбора.

– Но Фильбер был бы против – ему нечем заплатить!

– Врач обязан лечить больного, даже если у того нет ни гроша в кармане, – ответила Жасент. – У меня недостаточно знаний, чтобы его лечить, – я всего лишь медсестра!

– Поступайте как знаете, – буркнул Одноглазый.

* * *

Александр Сент-Арно пришел через десять минут – лицо строгое, в руках чемоданчик. Он и не подумал пожать руку Жозюэ Одноглазому и всего лишь коснулся в знак приветствия пальчиков Жасент. Он давно хотел ее увидеть и втайне сожалел, что это происходит при таких обстоятельствах.

– Посмотрим, что тут у нас, – пробормотал он, снимая рукавицы, а потом и тяжелое пальто на меховой подкладке.

Жозюэ и Жасент казалось, что осмотр никогда не кончится. Молодая женщина опасалась худшего, Одноглазый молча молился, прося Господа сжалиться над его давним другом.

– Мы имеем дело с воспалением мозга – энцефалитом, вызванным, вне всякого сомнения, антирабической сывороткой, – наконец заявил доктор. – Первое, что нужно – сбить жар, из-за которого больной впал в беспамятство, и немедленно отвезти его в больницу. Здесь мы его не спасем. Мадам Дебьен, вы со мной согласны?

– Я вам доверяю.

– Подобное уже случалось. Я хорошо изучил проблему бешенства и вакцинации, когда решил переехать в этот регион. Животных, которые могут переносить болезнь через слюну, много – это и еноты, и волки, и лисы. У кого-нибудь в деревне есть грузовик с цепями на колесах?

– У владельца Grand Café! Он ездит на нем за провизией в Роберваль, но…

– Зачем нам грузовик? Я быстрее доеду на санях! – отрезал Одноглазый. – Через озеро, по льду.

– Действительно, мсье Жозюэ прав, это более разумное решение! – подхватила Жасент. – И я поеду с ними. Доктор, вы должны позвонить в больницу с моего телефона, – предупредить, что мы едем.

Сент-Арно раздумывал. В этой ситуации сопровождать больного следовало ему. Но сколько трогательной решимости в бирюзовых глазах медсестры Дебьен!

– Поразительно! Вы ничего не боитесь, – прошептал он. – Я вами восхищаюсь, мадам, хочу, чтобы вы это знали.

– Благодарю, но я всего лишь делаю свою работу. Может, вы могли бы дать больному хинина, чтобы сбить жар…

– Сейчас я этим займусь.

Послав ему мимолетную улыбку, Жасент стала быстро собираться: нужно было одеться в дорогу, написать короткую записку Пьеру, отвести Томми к дедушке… Через двадцать минут упряжка Жозюэ Одноглазого уже неслась к озеру. То была отчаянная езда наперегонки со смертью.

Гонка, которую не удалось выиграть… Жасент уже видела вдали массивные очертания больницы Отель-Дьё-Сен-Мишель с белой от снега крышей, когда Фильбер Уэлле, пребывавший на границе царства теней, отдал Богу душу.