Читать книгу Полторы женщины - Мария Лукоянова - Страница 2

Маме, Марине и Е.А.

Я стоял на перроне и смотрел на постепенно увеличивающийся состав, прибывающий на станцию. Был довольно-таки жаркий день, бутылка с водой покрылась испариной, которая оставила влажный след на моих хлопковых брюках. Ветра почти не было, и, когда проносились его слабенькие порывы, я спешил подставить под них голову, утомлённую зноем. Поезд всё приближался, и вот уже замелькали вагоны: первый, четвёртый, четырнадцатый. Нужный мне двадцать первый стремительно промчался мимо, вынудив потрусить за ним. К счастью, у моей жены была привычка покидать вагон последней, поэтому я успел подхватить её на подножке, ухитрившись при этом мгновенно завладеть багажом. Она принялась верещать, скорее из кокетства, чем из насущной необходимости требуя поставить её на землю, пока я кружил её по перрону, целуя волосы.

– Пузырик! Ну, отпусти же меня! Отпусти! – пищала эта хрупкая кудрявая женщина с глазами загадочного цвета.

Наконец, вдоволь пообнимавшись со своей ненаглядной, я осторожно поставил её на землю. Щёлкнули каблуки и, довольная, она взяла меня под руку. Мы зашагали к подземному переходу.

– Как доехала? – спросил я её.

Этот невинный на первый взгляд вопрос был всего лишь уловкой. После обеда мне лечили зуб, обильно вколов обезболивающее, поэтому я попросту не мог развлекать супругу светскими беседами, и взял на себя довольно-таки привычную роль слушателя. Тут-то и состоялся бенефис Марины: она устроила мне заочную экскурсию по Нижнему Новгороду, со всеми его арками и тихими улочками, которые я уж точно знал лучше неё, но благоразумно скрывал это. Слушая музыку её голоса, я погружался в свою юность, когда этот город был моим вторым домом и надеждой на сказочную, невиданную доселе жизнь. Мы уже преодолели подземный переход, вышли на привокзальную площадь и остановились в ожидании автобуса, а она всё описывала и описывала столицу Поволжья, да так красиво, что во мне настойчиво просыпалось давно похороненное желание туда вернуться. Это тоскливое чувство было счастливо смятено прибытием транспорта и, потолкавшись в толпе за сидячий проезд, я вовсе забыл эту дурь. Вот только когда прислонился к окну, пока автобус набирал пассажиров, я увидел возле бокового входа в вокзал знакомое растерянное лицо, но посчитал, что просто этот человек похож на того, о ком я подумал. Ведь моей первой и так успешно забытой жене делать в нашем городе было совершенно нечего.

* * * * * * * * *

– Почему вокруг меня не ходят табунами поклонницы и на шею не вешаются? – спросил я во время бритья свою только что проснувшуюся супругу.

– Потому что у тебя самовлюблённый взгляд.

– И что?

– Люди это чувствуют и не суются.

– Чего ты тогда сунулась? – я рассмеялся.

– Я и не совалась! Это же ты начал меня в театры водить. Я просто сжалилась…

– Ах, сжалилась? – я оторвал кусочек пены и швырнул им в благоверную через плечо. Судя по возмущённому вскрику, куда-то попал. – Хорошо. Представь: я избавился от своего самовлюблённого взгляда, и на меня тучами вешаются поклонницы. Ты бы ревновала?

– Кто? Эти твои пенсионщицы? Или архивистки? Не смеши меня, Пузырик!

– Почему же сразу пенсионщицы… И зря ты так об архивистках. Есть некоторые очень даже такие… симпатичные, что ли…

– Вот именно, что «что ли».

– Постой. Но на меня же могут вешаться какие-нибудь хорошенькие молоденькие девочки… Как ты, например.

– Зачем им такой старый дядька? Да к тому же женатый.

– Как зачем? В кино ходить, мороженое есть, за ручку гулять… – я вытер лицо полотенцем.

– Кинотеатров ты боишься, после мороженого выпиваешь две цистерны воды, а руки у тебя потные, дорогуша.

– Но это же не написано у меня на лице! Короче! Я хочу, чтобы меня облизывали…

– Ты не леденец, так что извини, – и, обрадовавшись собственной шутке, она засмеялась на пол-дома, чем чрезвычайно напугала кота. Воспользовавшись суматохой вокруг бедного животного, я быстро одел рубашку, схватил портфель и контрольным поцелуем в висок попрощался с женой, чтобы она не успела опять задержать меня по пути на работу.

На трамвайной остановке уже образовалась немаленькая толпа. Поучаствовав в битве за транспорт, я постарался максимально сжаться, лишь бы только не прикасаться ни к чьему вспотевшему телу своей чистой одеждой бедного интеллигента. Доехав в таком скукоженном состоянии до Мирного переулка, я снова надвинул солнцезащитные очки на глаза и торопливо потопал к улице Сакко и Ванцетти. Часы показывали без пяти девять – значит, ещё успею к началу рабочего дня. Петляя между проезжающими по дороге и припаркованными на ней же машинами, я разглядывал встречных прохожих и, к своему облегчению, не заметил никого из знакомых. Но скоро блаженству пришёл конец, поскольку, дойдя до перекрёстка, я увидел свою бывшую жену, подпирающую спиной старинное здание Крытого рынка.

Наверное, надо было убежать сразу же, но, так как я воспитывал в себе истинного джентльмена, то не мог удрать наутёк от женщины, которая, к тому же, была ниже меня на две головы. Я просто вздохнул и обречённо подошёл к ней. И поздоровался первым.

– Приветствую, – ответила она.

Я совершенно не знал, что ей сказать. Перебирал в голове умные фразы на русском и латинском языках, но ни одна не подходила к данной ситуации. Тогда я разозлился и спросил единственное, что пришло в голову:

– Что ты делаешь в Саратове?

Её ответ меня обескуражил.

– Я приехала за тобой.

Что на это мог ответить примерный муж, коим я себя считал? Я беспомощно посмотрел на неё (к счастью, за тёмными стёклами очков она моего взгляда не увидела – для того я их и ношу), медленно развернулся и пошёл в сторону архива. В конце концов, мне нужно было спешить на работу.

Случилось самое худшее. Она пошла за мной. Ничего не говорила, но шла. Я слышал стук её каблуков, тяжёлое дыхание, сладкие духи вперемешку с перегаром – эта вереница звуков и запахов неотступно следовала за мной. У стройки, предварявшей решётку архива, я не выдержал и обернулся к ней, вспомнив, что я же истинный джентльмен. Молча смотрел на неё, поджав губы.

– Давай всё вернём, – сказала она.

Я чуть ли не к самому её носу поднёс безымянный палец с сияющим обручальным кольцом. Она схватила мою руку и попробовала его стащить. Аккуратно вырвав свои пальцы из её когтищ, я постучал ими по виску и, как маленькая леди, гордо зашагал прочь. Опять возобновился стук каблуков и прочие напоминания. Поняв, что это грустное садо так просто не закончится, я быстро сказал ей: «У памятника Чернышевскому, в шесть тридцать вечера, сегодня», и умчался в архив. Зачем я это вообще сделал? Наверное, из жалости.

Улучив свободную минутку на работе, я полез в карман за ручкой, чтобы расписаться на справке, но выудил вместо неё записку с ёмким, но страстным содержанием: «Если ты не придёшь, мне придётся защекотать тебя до полной и безоговорочной капитуляции». К сожалению, моя память падка на всяческую ванильную ерунду, поэтому я сразу понял, что это отсылка к тому письмишку, которое она подсунула мне после второго свидания. Непонятно, на что рассчитывала эта женщина, состарив бумагу в чае – ведь она сожгла её на моих глазах, прикурив, как папиросу, во время нашего испанского расхождения. Что ж, видимо, алкоголь подчистую сжирает человеческую оперативную память. Мне оставалось только усмехнуться и отнести наконец-то в приёмную готовый документ.

Я уже прошёл почти весь проспект Кирова и поравнялся с консерваторией, когда увидел бывшую жену, переходившую дорогу по «зебре». Однако её нетвёрдый и непрямой шаг демонстрировал, что она уже была нетрезва, а очередной водитель едва успел нажать на тормоза, чтобы не задавить внезапно изменившую траекторию ходьбы дамочку. Я даже не успел среагировать и как-то спасти её; к счастью, автомобилист был более чутким. Катерина отделалась воздушным поцелуем машине, а я – мгновенным потоотделением. Оставив её в руках судьбы, я, чтобы потянуть время, изучил концертную афишу, в стотысячный раз полюбовался горгульями на фасаде консерватории и не спеша перешёл через дорогу. У означенного места мы встретились через минуту. Я пресёк все попытки лобызаний и объятий, купил ей в парке орешков, и мы сели на скамейку.

– У меня мало времени, так что, пожалуйста, скажи сразу, что тебе нужно, без прелюдий и жеманства. – Я даже удивился высокому стилю своей тирады.

Она молчала. Я проявлял солидарность.

Через некоторое время мне это надоело.

– Ты по-прежнему пьёшь, – сказал я ей после длительного молчания. – Почему бы тебе не бросить?

– Не хочу.

Мы вновь замолчали.

– Значит, женат?

– Да, давно и счастливо.

Она закурила.

– Даа… Не такой я представляла себе нашу встречу.

– А какой же?

– Хотя бы как ты вчера встретил свою благоверную на вокзале. Хотя бы так.

– На то она и благоверная, чтобы я её так встречал. А ты мне кто?

– Я твоя жена.

– Бывшая.

– Бывших не бывает, ты сам говорил.

– Я был молод и благороден. Сейчас я стар и занят. Поэтому легко отрекаюсь от своих слов.

Её затрясло. Откуда-то мгновенно появились слёзы. Добрый человек тут же утешил бы ревущую женщину, но во мне до сих пор тлели все её злые слова, все её омерзительные, тошнотворные поступки – и я решил, что не буду добрым. Слабенькие плачут, а сильненькие бьют. Мужчины должны быть сильными.

Слёзы не кончались; мне это быстро наскучило.

– Катерина, пойду я. Дела.

Я быстро встал и пошёл в сторону Московской улицы, потому что мне нечего было сказать своей бывшей жене, а её предложение о возобновлении отношений меня не прельщало. Уворачиваясь от спешаших с работы людей и пьяных компаний, я вспоминал обстоятельства нашего знакомства. В первый брак меня угораздило вляпаться в довольно-таки юном возрасте. В 18 лет я ещё был романтиком и мог позволить себе сорваться на концерт Земфиры в любой город, дорога до которого занимала не более суток. В 2008 году я поехал на свой первый концерт – в Москву, в спортивный комплекс «Олимпийский».

1 апреля 2008 года выдалось достаточно тёплым для середины весны и для Москвы в частности. Прибыв в столицу около 11 утра, я добрался на метро с Павелецкого вокзала до проспекта Мира и дошёл до места проведения концерта. По дороге и в близлежащих кафе встречались небольшие компании фанаток, распознать которых можно было за версту. Я помыл руки в «Макдональдсе» неподалёку и встал у бетонного ограждения возле спорткомплекса. Внизу, на дороге, сновали какие-то люди с бэйджиками на шеях, и один из них отчётливо напоминал мне племянника Земфиры. В одиночестве я простоял свыше часа; батарейку в плеере нужно было поберечь до обратной дороги, поэтому мне пришлось слушать шум окружающих улиц. Удивительно, как тиха Москва без музыкального сопровождения: машины издают не такие уж громкие звуки.

Через некоторое время к ограждению, которое я собой подпирал, подошла компания из нескольких девушек. На вид две из них были старше меня, третья – ровесница. Как раз в это время в очередной раз подул ветер, и я решил надеть вязаный шарф с изображением Земфиры и надписью «Спасибо», чтобы не простудиться. Видимо, эта деталь одежды стала для девушек чем-то вроде красной тряпки для быка, поскольку они сразу обратили на меня внимание и подошли познакомиться.

Мне было не очень приятно общение с ними, так как каждая зажимала в руке бутылку со спиртным – это было благодатное время отсутствия запрета на распитие алкоголя в общественных местах. Но мама воспитывала меня вежливым мальчиком, и я не мог не откликнуться на искреннюю заинтересованность во мне посторонних. Девушки выяснили, не видел ли я здесь кого-либо из музыкантов, либо же саму певицу: мне пришлось их разочаровать. Они быстро поняли, что я не потяну роль самого обаятельного мужчины на Земле, и ретировались. Однако спустя несколько минут та из них, которой было двадцать три года, вернулась.

Конечно, потом Катрин уверяла всех и вся, что это она дала толчок нашему буйному роману. Но я-то знаю, что подал сигнал ей первым: когда мы только познакомились, я сказал, что у неё отличные ботинки. Женщины тратят на поиски обуви больше времени, чем на чтение книг, и такой комплимент она просто не могла пропустить. Обувь говорит о женщине больше, чем маникюр, так вот: её ботинки мне не понравились. Они были слишком громоздкими и девушке не подходили. Просто я ценил фирму-производителя и хотел блеснуть своей искушённостью в такой мелочи. Уже тогда где-то глубоко, на уровне рёбер, я почувствовал, что красивых отношений у нас не получится. Меня не расплавлял её голос.

* * * * * * * * *

С того момента, как я сбежал от Катерины у Липок, я постоянно думал, где она находится сейчас и чем занимается. Это явно была не любовь; просто слишком многое нас связывало, и бесследно подобные узы не растворяются. Жене я, естественно, о призраках прошлого ничего не рассказал. Она так до сих пор и не знала о Катрин, ведь старый паспорт, со штампом о браке, я благополучно швырнул в саратовскую Волгу и затем получил новый, безбрачный. Почему-то я старался всячески скрывать факт своей ранней женитьбы, трудно объяснить причину. Может, где-то глубоко я стыдился Кати, её избыточного веса, алкоголизма, излишне громкого смеха, бурной прошедшей личной жизни. Мои немногочисленные, в количестве двоих, близкие друзья, знали о предыдущем браке, но жене эти сведения не передавали, уважая мою просьбу. Остальные и вовсе не были в курсе.

Тогда, стоя у Олимпийского, я и не догадывался, что через четыре года уже буду дважды женат. Я всегда считал, до своего второго брака, что у каждого человека в жизни есть только одна половинка, что её нужно ждать всю жизнь, даже если она ушла, ибо другая будет всего лишь её блёклой тенью. Тогда, 1 апреля 2008-го, я просто потратил шесть часов на болтовню с девушкой, которая то и дело стреляла глазками и поцеживала пиво. Где-то в два часа дня охранники начали оттеснять нас от спортивного комплекса, установили железные ограды и организовали четыре очереди. В этих хвостах мы простояли ещё около четырёх часов. Затем, ровно в шесть вечера, секьюрити начали пропускать людей, и тут произошло страшное. Имевшие до этого вполне привлекательный человеческий облик юноши и девушки вдруг вообразили себя гепардами и устремились к «Олимпийскому». Одна барышня при этом упала, и я зажмурился, испугавшись, что её затопчут. Однако музыкальные лани грациозно перескакивали её и неслись дальше к заветной цели. Вскоре она самостоятельно встала и присоединилась к ним. Я посчитал ниже своего достоинства так бежать и спокойно подошёл ко входу. Внутри сдал рюкзак в гардероб, моё запястье обмотали какой-то бумажечкой, и я проник на танцпол. Естественно, первые ряды уже были заняты, я встал примерно в четвёртом. Толпа вокруг очень быстро сомкнулась. До концерта я рассматривал людей и зал, который был огромным, я никогда раньше в таком не бывал. Слева и справа от сцены висели два гигантских экрана. На танцполе было достаточно прохладно, несмотря на присутствие в спорткомплексе порядка двадцати тысяч человек.

* * * * * * * * *

Сегодня, как и всегда в приёмные дни, читальный зал архива пахнет протухшим человеческим телом. Несмотря на обилие посетителей, источником этого зловония является один доцент, которого никакое законодательство не позволяет выдворить из помещения. Этот кандидат истерических наук испускает одинаково мерзкую вонь и летом, и весной, и зимой, и осенью. В холодное время года мы спасаем своё обоняние проветриванием комнаты. Летом, как известно, в Саратове ветров не бывает, поэтому, чтобы не стошнило, я пробрался на седьмой ярус, где помимо КГБ-шных документов хранятся разные приборы. Главное, чтобы ЖСБ не просекла. Хотя что я говорю – всё равно заметит, ведь она считает, что в архиве и пылинка не может упасть с протоколов Фёдоровского райкома КПСС за январь-сентябрь 1971 года без её ведома.

ЖСБ, она же СМС-ка, она же Великая, она же Женщина с косой, она же Хозяйка – это заместитель директора Архива современной истории Саратовской области. ЖСБ расшифровывается как «женщина с бревном»: эта аллюзия пришла мне на ум, когда я увидел её комсомольскую поступь с деловыми бумагами под мышкой – от директорского кабинета к лифту. СМС – это инициалы: нашу мымру зовут Светлана Максимовна Солоненко. Женщина с косой – это о причёске… думаю, объяснять значения Великой и Хозяйки не стоит. Когда я трудоустраивался сюда, мой научный руководитель сказал: «Солоненко? Да она же ненормальная!». В тот день я списал столь буйную реакцию всегда тактичного учёного на очередное свидание с зелёным змием, но действительность оказалась гораздо честнее. Солоненко и вправду ненормальная.

По неподтверждённым пока данным, ЖСБ, в ту пору просто бывшая Девочкой без ничего, захотела работать в читальном зале АСИСО ещё будучи школьницей. Советские законы трудоустроиться ей в неоперившемся возрасте не позволяли. Искреннее рвение к труду кареокой пионерки можно было бы похвалить и потрепать энтузиастку по щёчке, если бы не кляузы, которые она начала строчить в различные ведомства. В итоге, правда я сам не понимаю ещё как, она стала там работать. Затем, видимо, девушке пришла пора учиться, и она окончила наш многострадальный исторический факультет. Судьба забросила новоиспечённого преподавателя в одну из саратовских школ, где, как она любит рассказывать, директриса уничтожала классные журналы в промышленных масштабах.

Но не это делало ЖСБ ненормальной. Дело в том, что, несмотря на свои 38 лет, Великая до сих пор не смогла определиться со своим полом. Эта толстая, не самого высокого роста женщина заплетает волосы в косу, косметике говорит смачное «ФИ», цацек и юбок не признаёт. На ней всегда штаны непонятного покроя, какие-нибудь безразмерные свитера и рубашки. Верхом женственности ЖСБ считается какая-нибудь блузочка 54-го размера с цветочками, но это роскошное одеяние появляется на ней только в очень жаркие летние дни. В остальное время на СМС – атрибут, по которому её узнают не только в нашем, но и в дореволюционном архиве, атрибут, который выдаёт её ещё до полного открытия лифта…

Широкий солдатский ремень и прикреплённый к нему нож в ножнах.

Доподлинно неизвестно, зачем Светлана Максимовна ходит на рабочем месте с ножом на поясе. Видимо, мои предшественники опасались задавать ей подобные вопросы, ну, а мне просто лень. Хотя изредка любопытство прямо-таки раскраивает меня на куски, но я стараюсь хотя бы в чём-то соблюдать субординацию. Ведь мама воспитывала меня хорошим мальчиком.

Дождавшись обеденного часа, я вызвал с какого-то из ярусов Димку Владимирова и, оставив его охранять «исследователей», пошёл вместе с Надюшкой на обед. На улице было невыносимо жарко, поэтому мы предпочли остаться на пропахшей корейской морковкой кухоньке. Уже спавшая тут Лизка проснулась и уселась ко мне на колени. Я – кошачий король.

– Серёёж, у тебя когда-нибудь была такая справка, когда человек есть в ведомостях, потом пропадает, потом опять находится?

– Конечно, и не раз. Это СПАТП? Поищи в разных автоколоннах. Наверняка переводили туда-сюда.

Надюшка спрашивает что-то ещё на ту же тему, а я смотрю на неё и грущу. Когда она окончила учёбу на истфаке и присоединилась ко мне в АСИСО, то была весёлой, летучей; тогда ей показалось бы вздором сидеть и рассуждать во время обеденного перерыва о судьбе какого-либо работника автотранспортного предприятия, будь он хоть самим её женихом. Что с человеком сделали 11 месяцев пребывания в этой казарме, – сокрушался я. Чтобы как-то отвлечься от до смерти надоевшей мне архивной пыли, я затянул фальцетом наш неофициальный гимн:

– Тебе по-вез-ло, ты не такой как все…

И Надюшка подхватила:

– Ты работаешь в о-фи-сеее!!!

* * * * * * * * *

Спускать старый велосипед вниз по Лунной, а затем по Сапёрной было непросто. Он катился быстрее меня, и приходилось чуть ли не бежать рядом с ним, чтобы двухколёсный друг от меня не сбежал. Марина же изящно скатывалась с горки на своём новеньком «Штерне», и мои заржавевшие проблемы ей были нипочём. Я смог догнать благоверную только на аллейке проспекта 50 лет Октября, по которой мы покатили уже рядышком. Главное было не врезаться в людей, которым почему-то приспичило прогуляться днём в субботу, какая неслыханная дерзость. Более-менее приспособленная для велосипедов дорожка оборвалась на Стрелке, и потом пришлось тащить их на себе. Впрочем, Марина уже на мосту опять забралась на сиденье, я же предпочёл дрожать от страха и идти с левой стороны от велосипеда, как бы отгородившись им от ограждения. Я боюсь воды, высоты, огня, автомобилей, активных женщин и иголок в слойках – такое тоже случается в нашей стране, я читал. Мне всё время казалось, что если я покачу по мосту, то обязательно не справлюсь с управлением, врежусь в перила, вылечу за них, как белка-летяга, и угожу под проходящий внизу поезд. Поэтому я трусливо топтался рядом с транспортным средством и напевал про себя песенку про котёнка с улицы Лизюкова. В конце концов, уворачиваясь от автомобилей и переживающих старушек, мы докатили до площади Чернышевского, протёрли грязные руки гигиеническими салфетками и стали обедать купленной в «кишке» шаурмой. Я не помню, чтобы где-то мне было так же приятно кушать, как на открытом воздухе. Не мешает даже вечная саратовская пыль; мне всё время кажется, что мельчайшие порывы ветра – это хлеб, которым я заедаю мясо, настолько я люблю пикники. Лишь бы дома не сидеть.

Немножко отдохнув от продолжительного пребывания на велосипедах, мы заметили концентрацию гопников на лавочках вокруг и отправились на набережную. Большую часть пути по Волжской я шёл рядом со своим двухколёсным приятелем, а в это время Марина вовсю рассекала по верхнему ярусу. Когда я наконец добрался туда, жена была далеко-далеко, у речного вокзала. Я решил спуститься на ту часть набережной, где не ездят машины, чтобы спокойно покататься, когда услышал какой-то странный металлический лязг. Звуки раздавались с нижнего яруса, из-за деревьев. Взяв велосипед в одну руку, я спустился туда и увидел шесть металлических тренажёров, окрашенных в синий цвет. Они были расположены у каменной стенки рядом с разными турникетами. На одном из тренажёров, сделанном по типу велосипеда, гарцевала моя первая жена. Повторяя громким шёпотом «я – шедевр, я – шедевр», она усердно размахивала руками, приводя своё тело в движение. Со стороны это было похоже на третьесортный американский фильм, в котором толстушка-неудачница вдруг после 32 жировых лет просыпается ото сна и начинает заниматься своим внешним видом.

Увидев меня, Катрин запуталась в собственных конечностях и чуть не вывихнула себе суставы. Будь тренажёр привинчен слабее, она бы вполне могла познакомиться с асфальтом. Прикинув, что Марина вернётся не раньше, чем через минуту, я подошёл к своей первой любви.

– Что, решила привести себя в человеческий вид? Поздновато уже, а?

– Что за хамство с утра пораньше? Привет, Серёжка!

– Почему ты до сих пор не уехала из Саратова? Чего ты добиваешься?! – я был очень раздражён. Я попросту взбесился и подскочил к Катрин. Еле удержался, чтобы не дать щелбана в лоб. – Ну, что молчишь?!

Вдалеке прозвенел велосипедный звонок, я обернулся. Марина распугивала прохожих сигналом и продиралась сквозь толпу отдыхающих ко мне. Проехалась по чьему-то абстракционистскому рисунку на асфальте. Я запрыгнул на велосипед и ретировался с места непредвиденного свидания навстречу жене. Было бы здорово в этот момент поснимать меня сверху на кинокамеру и басом прокомментировать: «Сергей Игоревич мчался от своей старой любви навстречу новой». Девочки бы рыдали.

Поравнявшись с Мариной, я знаками показал ей следовать за мной, и мы за несколько секунд долетели до «Словакии». Здесь супруга заставила меня остановиться и объяснить причину спешки.

– Там… там… – я изображал нехватку воздуха от усиленной физической нагрузки, придумывая тем временем отговорку, – там собак целая куча! Бездомные, голодные. Зарычали на меня, я уехал. Чего связываться-то.

Марина до ужаса боялась собак, причём совершенно необоснованно – они на неё никогда не нападали. Впечатлённая моим рассказом, она сама увела меня подальше. Сославшись на поздний час, я вообще увёл её домой, только бы не встречаться с Катрин, которая могла оказаться где угодно на набережной.

На моё счастье, Марина настолько устала от велосипедной прогулки, что, едва мы упали на диван для просмотра «Тутси», как она моментально уснула. Со своими мрачными размышлениями я остался один, чему был несказанно рад. Мне нужно было разобраться, подумать и просчитать свои действия, как я обычно делаю. В первый раз Катрин явно меня выследила – с момента нашего расставания я место работы не менял, поэтому найти меня было проще простого. А встреча на набережной? Всё совпало по времени: я представил, как в одном конце города выезжаю с женой на велопрогулку, в то время как Катрин просыпается в гостиничном номере где-нибудь в «Словакии» или «Волге», умывается, потом обедает в городе, пока мы едим шаурму у Липок. Затем синхронно мы садимся на велосипеды и катимся вниз по Волжской, а она не спеша идёт по набережной и внезапно обнаруживает эти злосчастные тренажёры. Может, она пьяна, может, зла; но, как бы то ни было, она подходит к каждому и разминается на них. А в это время на площадку спускаюсь я.

Нет, это просто совпадение, одна маленькая алкоголичка не смогла бы соединить в своей голове столько схем движения и всё просчитать до минуты. Но в этом и было самое плохое – то, что это было именно совпадением. Я привык полагаться больше на всяческие «знаки судьбы», черпать энергию в «местах силы», слушать людей, чем подчиняться здравому рассудку. Поэтому эти две с половиной встречи я воспринял как намёк на то, что мне необходимо вспомнить свои отношения с Катрин и понять, где я допустил ошибку – в жизни с ней или при расставании – что она опять вторглась в мою тощую судьбу.

* * * * * * * * *

После «Олимпийского» толпа зрителей разделилась на несколько мощных течений. Одно из них, в котором оказался я, уверенно и бодро двигалось к станции метро «Проспект мира». Девочки громко затянули первую песню с альбома «Спасибо», двигаясь стройными колоннами по тротуарам. Меня переполняло счастье; я машинально шёл по асфальту с народом, прокручивая в голове все моменты этого длинного, четырёхчасового, наполненного величием и любовью концерта. В ушах звенело, голос мне не принадлежал, поясницу ломило от боли. Но я раз за разом возвращался к самым ярким и знаковым отметкам прошедшего шоу. Индийская танцовщица на «Прогулке» и конфетти из пушек на ней же. Кадры из «Богиня: как я полюбила» на «Любовь, как случайная смерть». Полёт басиста Беляева на «Господах». Взрыв на «Самолёте». Огромный, на весь «Олимпийский», флешмоб на «Спасибо» и слёзы певицы на этой песне. Чужая «Москва», на стихи Есенина. Крик до срыва голоса на «Не пошлое». И, конечно же, «Румба», при включённом свете и выключенном аппарате, с которой охранник уже просто уводил под локти обессилевшую певицу. Я закрывал и открывал глаза, чтобы, как фотографии, сохранить эти воспоминания в своей душе навсегда. В тот час я был влюблён во всё окружающее: Москву, музыку, Земфиру, весну, людей. Я любил всё, с чем соприкасался в те мгновения, даже турникет метро. Во всём мне слышалась поэзия и чудилась красота.

Во сне я, конечно же, видел Земфиру. Она исполняла свою новую песню «Одинаково», из которой я запомнил только одноимённый рефрен. Даже сейчас, спустя пять лет, я всё ещё помню его и могу напеть. День 2 апреля выдался невероятно солнечным; скорее всего, все ошмётки снега, которые могли остаться в Москве, тогда и растаяли. Я берёг заряд в плеере до поезда, поэтому гулял по столице без музыки. В голове у меня всё ещё звенела труба, грохотала барабанная установка, издавали прозрачные звуки синтезаторы – и над всем этим летал прекрасный голос моей любимой певицы.

В тот день мне не хотелось никуда идти – ни в музеи, ни в кино. Хотелось просто насладиться неожиданно выпавшим выходным, невероятно тёплым для апреля днём, не по-весеннему ярким солнцем. Я гулял по Красной площади, Тверской, бульвару Гоголя – бродил, ориентируясь на архитектурные доминанты. К середине дня вышел к храму Христа Спасителя и, воскресив в своей памяти карту столицы десятилетней давности, отправился вниз по течению реки. Я где-то читал, что в этом районе живёт Земфира, но не знал ни улицу, ни, тем более, дом. Мне просто приятно было идти вдоль студёной воды, ветер с которой приятно освежал мою разгорячённую голову. Солнце настолько разыгралось, что я расстегнул свою осеннюю куртку и ветровку под ней и шёл нараспашку в одной белой майке с полупрозрачной надписью «Спасибо». Мне мечталось, что Земфира будет ехать где-нибудь здесь на машине, сквозь тонированные стёкла увидит своего счастливого фаната – и улыбнётся. Конечно же, тогда я певицу не встретил, но прекрасное настроение, которое она подарила своим концертом, жило во мне в течение ещё нескольких дней после возвращения в Саратов.

* * * * * * * * *

Катя – это какое-то проклятое имя: почти все Кати, встреченные на моём жизненном пути, были либо зашоренными курицами, либо страшными, как обгоревшая колода, бабами. Воистину несчастливое имя – Катя, его и произносить-то противно. После концерта, когда я уже вернулся в Саратов, Горшкова нашла меня в одной из социальных сетей; как оказалось, она была нижегородкой. Мы вели какую-то совершенно глупую переписку. То есть тогда, конечно, все эти электронные слова казались весомыми и значимыми, но теперь они мне видятся донельзя смешными и никчёмными. Дописались до того, что мне стало не хватать наших вечерних посиделок в ICQ, и я с нетерпением ждал завершения работы и учёбы, чтобы поскорее прибежать домой и уткнуться в компьютер до трёх часов ночи. Наш виртуальный роман подогревался неплохими песенками разных авторов, которые она присылала мне на почту, а я сохранял в своём плеере. Через некоторое время я стал спать прямо на ярусах, ведь встать в семь утра мне ещё удавалось, но к 12 часам дня запас активности истощался полностью. Норму по справкам я выполнял быстро, поэтому мог позволить себе в обед часика полтора тревожного сна, от которого быстро избавлялся, заслышав на лестнице шаги ЖСБ. Получив заряд бодрости, бежал в университет, досыпал там на последней паре, меня будила соседка, живущая через несколько домов, и вместе мы отправлялись на 2-ю Дачную. Вот так, совершая почти ежедневный круг, я жил, и в моей голове 90% пространства занимала Катрин.

По малолетству и неопытности я совершенно не знал, куда нас выведут подобные отношения. Будучи тогда ещё девушкой трезвомыслящей, Горшкова честно уведомила меня, что у нас не может быть будущего, поскольку мы живём в разных городах, и тут же рассказала, как познакомилась в гостях с подающим надежды саксофонистом. Их буйный роман развивался в прямом смысле слова на моих глазах, Катенька, когда появлялась в Сети, сообщала подробности свиданий и о своих чувствах к Дениске. В то же время, когда он не приходил на запланированные встречи или они просто не виделись, Катя писала мне тысячи сообщений с описанием своей несчастной судьбы, приводила аргументы в пользу меня и неизменно заканчивала фразой «если бы всё было иначе..». Именно с двумя точками. Если три – то это традиционное многоточие, как у всех, а мы же хотим быть уникальными. Если одна – это завершение предложения, а должна остаться лёгкая недосказанность. Как-то во время подобного депрессивного застоя я впервые услышал её голос, когда она прислала сообщение с просьбой перезвонить. Я волновался и она волновалась, поэтому мы больше молчали, чем говорили. Я вставал и садился, вновь подскакивал, обходил кругами скамейку во дворе, отряхивал грязь с сиденья. Наш немногословный разговор прервало опустошение баланса на телефоне. А через день, когда я торопился в университет на занятия, мне позвонили с незнакомого номера.

– Привет, это я. И я в Саратове. Стою на вашем вокзале под табло. Забери меня, мне очень плохо. Серёжа, алло, отзовись.

В хриплом голосе я еле-еле узнал Катрин. До железнодорожного вокзала идти было не очень далеко, но сначала я чуть не запрыгнул в третий трамвай на Астраханской и не уехал домой, подальше от этой девушки. Мне предстояло встретиться с человеком, который первым в этой жизни признавался мне в любви – пусть даже виртуально. В 17 лет это кажется совершенно не важным. Набравшись понемногу смелости и решив не припоминать ей Дениску, я купил по дороге блёклые цветы (какие сумел найти) и максимально быстро зашагал к вокзалу.

Под табло Катрин, конечно же, не оказалось. Не было её у ларьков с газетами, у касс, у лотков с безнадёжно промасленными пирожками, в женском туалете, куда мне не дали зайти. Вспомнив об одной её вонючей привычке, я кинулся к центральному выходу. Так и оказалось: Катя стрельнула у какого-то солдатика сигарету и прикурила её. Она стояла ко мне спиной, и у меня опять появился соблазн сбежать – благо, как раз подошёл десятый троллейбус. Но в 18 лет я ещё был благородным мальчиком, поэтому глубоко вдохнул и сделал шаг вперёд. Решив придать нашей встрече романтический антураж, я аккуратно обнял Катрин сзади свободной от цветов правой рукой и нежно прижал к себе. Через секунды три-четыре я завыл от боли, поскольку моя тыльная сторона ладони познакомилась с её сигаретой. Мы много мечтали, как встретимся на перроне, когда она приедет ко мне, но такой вариант не прорабатывался.

Вырвавшись из моих объятий, Катрин быстро развернулась. Она узнала меня и просияла, я взглянул на неё и обомлел: под левым глазом красовался гигантский синячище, какой-то жуткой формы, безобразный.

– М… привет, Катя. Это тебе, – я протянул ей цветы.

Она кинулась мне на шею и повисла. Я крепко её обнял полуживой рукой, но не от избытка чувств, а чтобы не уронить – Катрин была явно тяжелее меня. Такой вот новогодней ёлочкой мы простояли несколько минут, наверняка вызывая сентиментальные воспоминания у окружающих.

– Что случилось, почему ты приехала?

– Я поругалась с Денисом, сильно. Вот мы подрались, точнее, он меня ударил, я его обозвала, а он меня ударил, я не стала его бить, просто убежала. Я испугалась, что он мне нанесёт травмы. И я домой пришла, стою под душем, курю, а вниз кровь стекает. Много крови, видимо, сосуд какой-то лопнул. Подождала, пока не подсохнет ранка, потом тихо пробралась в свою комнату, чтобы маму с отцом не разбудить. Сижу и думаю, как жить-то теперь, с садистами жить нельзя ведь. И тут смотрю в полном отупении на стену, а там Земфирин плакат гвоздём прибит, 2005 год, когда «Вендетта» вышла. И тут я про тебя вспомнила. И подумала, что Серёжа бы меня никогда на свете не ударил.

– А как же работа? Ты прогуливаешь?

– Я больничный взяла. Ну, я позвонила в офис и сказала, что у меня грипп. Так что перед отъездом мне ещё простудиться нужно будет. Весной это нетрудно.

Она вспомнила обо мне, когда чуть не лишилась глаза. Как мило. И куда нам теперь?

– Какие планы? Хочешь, в кафе сходим.

– Мне бы помыться с дороги. У тебя можно? – она уверенно взяла меня за руку и повела к автобусной остановке. – У вас здесь маршрутки останавливаются? А мы на ней до тебя доедем?

– Давай лучше подождём троллейбус. У меня проездной.

– Хорошо.

Мне не очень хотелось говорить, потому что я чувствовал, что буду извергать только ругательства – обожжённая рука начала сильно болеть. Катрин, казалось, и не вспомнила, что, сбежав от своего садиста, сама меня травмировала. Она рассказывала, как сгребла всю имевшуюся у себя наличность, заняла тысячу рублей у подруги и побежала на вокзал. Её сотовый оператор у нас не ловил, поэтому она купила симку втридорога – сколько ни просила, ни один прохожий не дал ей телефон позвонить. Неудивительно, такой синяк мог отпугнуть кого угодно, мне тоже было жутковато. Вполуха слушая Катенькины рассказы, я дул на ожог, который раздувался и увеличивался. Наслаждение и облегчение испытал, когда приложил ладонь к холодному грязному стеклу. А Катя всё говорила и говорила, потом резко замолчала, и когда я осознал эту благодатную тишину, её голова уже лежала у меня на плече. Ни одна девушка раньше так не делала.

Троллейбус приближался к нужной остановке, а моя решимость таяла на глазах. Я до жути стеснялся привести домой Катрин – как это будет выглядеть? Класса с восьмого к нам девчонки не приходили, потому что как раз в это время они начали присматриваться к мальчикам, и я у них никакого интереса не вызывал. Мне казалось, что, если я приведу домой девушку, моя мама неадекватно на неё отреагирует и отпугнёт бесчисленными расспросами. Я не хотел, чтобы Катрин думала обо мне плохо, и решил попытать счастья у однокурсницы. Та с радостью заявила, что примет нас, поскольку её родители отправились в Петербург смотреть на белые ночи, а Таню с собой не взяли, и она наконец-то могла приводить к себе буйные компании. Проблема заключалась только в отсутствии таковых.

– Немедленно иди домой, я хочу с ней познакомиться, – на протяжении уже нескольких минут требовала моя мама по городскому телефону. Она быстро вычислила, что я у Тани, да ещё и не один, и стала предъявлять мне ультиматумы. – Сергей Игоревич, ты лишишься месячной дотации, еженедельных котлеток, почёсываний головы, общения с котом, если сейчас же не придёшь с девушкой домой. У вас на сборы есть десять минут, за семь дойдёте до дома. Я засекаю.

Наверное, я тюфяк, но мне было трудно спорить с подполковником милиции в запасе, хотя она и работала только в инспекции по делам несовершеннолетних. Вернувшись в комнату, где девчонки отмечали знакомство, я огорчил их известием, что вино они сегодня допить уже не успеют.

– Кошмар, как же я пойду к твоей маме, от меня будет нести перегаром. Нет, мне стыдно, – заупрямилась Катенька.

– Ничего, она ещё и не такое видела, она подполковник милиции…

Катрин застыла в необъяснимом ужасе.

– …в запасе. Так что ты вполне сойдёшь за человека. Только объясни как-нибудь нормально свой синяк, а то она подумает ещё, что я тебя избил…

– Ой, а откуда у тебя синяк? – это активизировалась моя однокурсница и припрыгала к обувающейся Кате.

– Парень поставил…

– Серёжа, что ли? А вроде не похож на маньяка.

– Да нет же, другой. Дома, в Нижнем Новгороде. Мы поругались…

– У тебя два парня? Я тоже так хочу! Чтобы по одному в каждом городе, это так весело.

– Даёшь Интернет!!! – Катрин начала пародировать Шнура, и я понял, что нам нужно срочно уходить, пока соседи не услышали ранние альбомы «Ленинграда» в исполнении горячих поклонниц группы. Я подхватил рюкзак вместе с его обладательницей и, помахав из-за спины Тане, вышел с Катей на улицу. Мне было обидно, что она при моей подруге упомянула о Денисе – уже сегодня вечером об этом узнает пол-курса. Но я не мог в таком состоянии бросить её в незнакомом городе и повёл к себе домой, где мы и вправду очутились всего через семь минут.

* * * * * * * * *

Мама приняла Катрин хорошо. Она считала меня неудачником в амурных делах и уже пугалась, что я никогда не буду ни с кем встречаться. Со стороны это казалось чудачеством, но мама в первый раз вышла замуж в 16 лет, так что я-то как раз и не удивлялся её тревогам. Скорее, я их у неё перенял.

Конечно, маме не нравилось, что Катрин курит, потому что в выборе сигарет они не совпадали. Зато с ней можно было обсудить уйму интересных вещей, что маму страшно привлекало. Она фанат энциклопедий и пытается из любого своего знакомого выудить максимум новой информации. В этом плане Катенька была неисчерпаема, и они несколько вечеров подряд провели на кухне с вином, котом и разговорами. Я же был завален учёбой и по нескольку раз перечитывал один и тот же абзац, чтобы до меня дошёл смысл написанного, но в ушах у меня звучал голос Катрин, и нормально я ничего запомнить не мог. Заочно мне удалось познакомиться с Катиной мамой – она хотела удостовериться, что дочь не в чеченском плену, и Горшкова дала мне трубку.

Из-за вороха моих учебных обязательств мы не очень много времени проводили вместе. Но когда не было дождя, мы обязательно перед закатом ездили на берег Волги. Тёплая погода ещё не устоялась, и на набережной было зябко из-за непрекращающегося ветра. Я стеснялся говорить ей о любви, хотя и должен был, ведь мальчик – это я. Зато мне нравилось греть в её руках свои, потому что ладони у меня вечно холодные. Поэтому со стороны мы явно выглядели как счастливые молодожёны.

– В Нижнем несколько мостов. Я там с рождения живу, но никак не могу запомнить, где Ока, а где Волга. Они на Стрелке сливаются. Значит, самые главные мосты – это на Оке? Ну, пусть будет Ока. Ну, и вот. Когда ещё не было Дениса, и потом, когда он был, но вёл себя как… придурок, и даже не как придурок, я ездила рано утром на работу, стояла в пробке на этом самом мосту и на съезде с него и передавала тебе привет. Через солнце и Волгу. Потому что в Саратове и солнце то же, и река. Через звёзды не передавала. Когда они вылезали на небо, я с тобой в аське сидела. А это что за чудо?

Мы подошли к памятнику влюблённым.

– Это памятник влюблённым, в простонародье – «Голубые коматозники». Из-за ленточек не видно, но лица у них почти одинаковые, а глаза прикрыты. Оттого и название.

– Это свадьбы сюда, что ли, приезжают?

– Ну да.

Катрин задумалась, отвернулась, долго смотрела на Волгу. Потом обернулась ко мне.

– Знаешь, наша встреча не случайна. Не просто так она, понимаешь? Ты такой молодой, мне это так нравится. Ты совсем-совсем добрый, ты не испорченный ещё. Я таких, как ты, и не видела никогда. Как-то мимо меня они проходили. Зачем я это всё говорю… Серёж, ты меня любишь?

Мне сдавило горло, я и звука не мог из себя выдавить. Не желая создавать дурацкую ситуацию, я крепко обнял Катю. Солнце красиво садилось где-то далеко-далеко. Дул витаминный ветер, который придаёт силы и обновляет жизнь.

– Я так устала, так устала, – услышал я шёпот. – Я всё время бегу куда-то, даже во сне, ото всех бегу и отовсюду. От тебя мне убегать не хочется. Серёж… Серёж, давай поженимся.

Не могу сказать, что этот вопрос был для меня громом среди ясного неба, но всё же хотелось не сейчас. Моё плечо, несмотря на свитер и плащ, залили её слёзы. Мне ничего не оставалось, как спросить её, где она хочет пожениться – в Саратове или Нижнем Новгороде. Она ответила, что в Санкт-Петербурге. Я тогда ничего ей не сказал, а просто вызвал такси, и мы поехали домой, молчали всю дорогу. В машине играло что-то отвратительное, что даже музыкой назвать невозможно.

Это, кстати, был последний вечер Катрин в Саратове. Она молча собрала вещи, поблагодарила маму за жареную курицу и, пожелав ей спокойной ночи, легла спать. Меня она как будто не видела. Я понимал, что будет глупо подойти, притвориться милашкой, заглянуть в глаза и сказать: «Хорошо, давай поженимся». Поэтому я просто молчал и ушёл спать раньше обычного, ведь нужно было рано встать, чтобы успеть на поезд. Я долго не мог уснуть, пытаясь представить нашу свадьбу и Петербург, где я никогда не был. Думая над своими прожитыми уже годками, я вспоминал, что мечтал завести свою семью лет в 12—13, потом у меня это желание резко отпало, и больше о создании ячейки общества мыслей не было. Я, наверное, любил Катю, но о женитьбу с ней не планировал – мы даже жили в разных городах, не говоря уже о том, что у нас не было своей квартиры, а у меня – работы. Я всё пытался, но никак не мог понять, зачем она предложила пожениться. Не нашёл лучшего объяснения, чем её страх одиночества, что казалось мне странным, ведь ей всего-то 23 – это ещё не тот возраст, чтобы бояться бесприютной старости. Еле-еле уснул под утро, не выспался, злился; прощание наше было более чем сухим. Разозлившись на всё вокруг и на себя в частности, я не пошёл на пары, а как полоумный бродил весь день по городу, шагая на автомате и постоянно рискуя оказаться под колёсами машин. Проходя мимо парсамовского роддома, заметил прямо на проезжей части надпись «Спасибо, врач». Вспомнил, что в прошлый раз, когда я был здесь – неделю назад с Катрин – благодарности ещё не было. Отправил покаянную SMS-ку, получил дежурную, разозлился и пошёл домой пешком.

* * * * * * * * *

На скамейке у входа в архив меня дожидалась Марина, что было странно – обычно мы встречались у памятника Вавилову в Мирном переулке. Я не стыдился жены, скорее, наоборот – не хотел, чтобы архивные совдеповские клуши её обсуждали, поэтому мы встречались подальше от АСИСО.

– Тебе надоел великий учёный? Привет.

Мы поцеловались в щёчки как подружки с пятилетним стажем.

– Нет, просто сегодня отменили последнюю пару, и я заскочила за посудкой. С тяжестью до памятника слишком далеко идти, к тебе ближе. Ну, пойдём.

И она начала спускаться с лестницы, а я наклонился за большим пакетом. Хорошо, что Марина шла впереди и моего позора не увидела; впрочем, последствия донеслись до её ушей. Не знаю, что произошло с моей левой рукой, но, как только я поднял пакет, в груди, спине и у сердца почувствовал резкую невыносимую боль. Ладонь непроизвольно разжалась, и домашняя утварь зазвенела осколками.

– Прости, споткнулся, – пробормотал я, когда Марина взлетела вверх по лестнице. Она недоумённо смотрела на меня несколько секунд – пол на площадке был идеально ровным, и в лучшем случае там можно было только поскользнуться – и присела, собирая вылетевшие из пакета мисочки. Я хотел ей помочь, но взглянул на левую ладонь – она тряслась, как у алкоголика, – и засунул руки в карманы, ожидая, пока Марина сама управится. Она встала и подала мне пакет, в который я вцепился обеими руками, а потом, прислушавшись к себе, взял в одну правую – не подвела.

– Я посмотрела, там всего лишь две тарелки треснули, давай новые купим. Это пять минут, и магазин по пути. – Её удивил мой угнетённый вид. – Ну, что ты расстраиваешься, посуда же на счастье бьётся.

Через полчаса мы всё ещё топтались в «магазине по пути», расположенном в шаговой доступности от архива. За это время я успел выучить блоки аудиорекламы, повторявшиеся каждые шесть минут. Марина порхала от чайников к юбкам, от фоторамок к коврикам для ванной, вальсировала среди вешалок с разноцветными майками и халатами. Я выдумал себе новое развлечение: разглядывая высоченные потолки и белёные стены, воображал мощный взрыв котла, который, судя по документам, произошёл в этом здании в 1930-х годах. А что, если бы это повторилось сейчас? От нас бы ничего не осталось, кроме показаний случайно уцелевших очевидцев? А от сотрудников магазина? Как бы их опознавали – они же в одинаковой униформе и без бэйджиков? Обычно мне в голову такие кровавые мысли не лезут, а сейчас, видимо, дала о себе знать боль в груди и левой руке. Кстати, она не прекращалась.

Марина неожиданно появилась слева, демонстрируя две майки. На одной были нарисованы какие-то изуродованные мультяшной фантазией животные, на другой – Эйфелева башня с фразой на французском языке. Ни одну, ни другую по достоинству я оценить не смог, поскольку ничего не смыслю в дурацкой одежде.

Жена поинтересовалась у меня:

– Что лучше?

– Саночки иль гроб, – подхватил я.

– Ну, гроб, быть может, пригодится…

– А саночки – как знать, как знать. Верни обе на место, и пошли домой.

Кондиционер в магазине вёл донкихотовскую борьбу с саратовской жарой, и я начал подмерзать. Марина, наконец, купила новые тарелки, и мы выползли на раскалённый асфальт. Дома перед сном я осмотрел в зеркале грудь и спину – ничего нового, ничего настораживающего. Сжал левый кулак – дикая боль, как будто кто-то надрезал все мышцы и сухожилия. Сжал правый – ничего не почувствовал. На правом же боку заснул и проспал всю ночь. На спине и на левом боку от боли уснуть было невозможно.

* * * * * * * * *

После встречи на набережной Катрин меня не донимала, чему я был чрезвычайно рад. Повторное её исчезновение из моей жизни напомнило события пятилетней давности, когда я уехал в археологическую экспедицию, а она за целый месяц так ничего мне и не написала.

Первая истфаковская практика запомнилась искусанным насекомыми телом и постоянным чувством голода. Делами на кухне лагеря заправляли москвичи, которые, как мы думали, приворовывали. В итоге суп нам разводили из пакетиков, на завтрак давали кусок хлеба с дрянным паштетом, натуральные овощи и мясо стали приятными воспоминаниями о доме и маме. По возвращении в лагерь с раскопа я забирался в невыносимо душную палатку, и, грязный, потный и вонючий, спал до обеда, лишь бы не сходить с ума от голода. После пустого супа, жидкого второго и химического компота я проводил по нескольку часов в нашем лягушатном заливе, тренируя лёгкие долгим пребыванием под водой. По вечерам сидел с ребятами, слушая их шуточки, казавшиеся тогда остроумными. Больше всего мне тогда хотелось, чтобы эти похожие друг на друга дни разбавила Катрин. Когда к лагерю подъезжала какая-нибудь машина, я всё надеялся, что Горшкова выпрыгнет из салона, увидит меня и больше никуда не денется. Когда становилось совсем грустно, я выходил к берегу моря, вставал лицом, как я думал, на северо-восток, и через звёзды передавал привет далёкому Нижнему Новгороду, их ведь было видно отовсюду. Но, кажется, мои послания услышаны не были.

Кожа моя очень быстро приобрела цвет обожжённой глины, намёки на лишний вес улетучились. По законам жанра, мне следовало бы завести в лагере интрижку, но я, не имея к тому никаких оснований, всё ждал и ждал появления Кати. Больше всего меня удручало отсутствие любимой музыки; генератор электроэнергии включали только для подзарядки телефонов и преподавательских ноутбуков. Я берёг плеер для обратной дороги, чтобы не слышать успевших порядочно надоесть однокурсников, но в один из вечеров не выдержал и включил три песни Земфиры – «Ариведерчи», «Паранойю» и «Повесица». Заезженные некогда треки в одинокой палатке после долгой тишины дали ощущение второго рождения, окунания в ледяную оду, исполнения самого заветного желания – всего того, что в один момент преображает человека. Только Земфирин вечер и «дайвинг» в Таманском заливе остались приятными впечатлениями от раскопок. Детскую мечту стать археологом, которая и привела меня на истфак, я похоронил.

* * * * * * * * *

Привычка спать только на одном боку ещё не выработалась, поэтому я постоянно перекатывался на спину и левый бок и сразу же просыпался от появляющейся боли. Не хотелось подниматься и было лень идти за таблетками. Я вспомнил, как раньше лечил боль Пузаном – клал его на свою голову, придерживая за лапы – и решил повторить. Но сопящий под боком котейка, очевидно, планировал провести эту ночь по-другому, и скрылся в темноте квартиры. Боль не утихала, мне пришлось отправиться за таблеткой на кухню. Ожидая, пока подействует лекарство, я разглядывал вчерашние покупки. Розочки на тарелках кремового цвета казались мне омерзительными, подставка для рыбы раздражала своими выпуклостями. Я всегда считал жену умным человеком, но сейчас её мещанские штучки просто выворачивали меня наизнанку от злости. Что это за кружки-гигантеллы с налепками в виде человеческого носа? Что за пафосный нож с хохломским узором на рукоятке? Господи, он ещё и керамический… Последствия контрольной закупки обнаружились и в ванной; у нас новый коврик, точная копия старого, хотя между покупкой обоих прошло два месяца. Два грёбаных месяца, и уже надо выкидывать старый коврик? Да его даже Пузан не портил! А эта мыльница… Как можно было брать сплошную, когда нужна дырявая, чтобы через отверстия уходила вода и мыло не закисало…

Я чувствовал себя как Брайан Молко в клипе «Meds». Окружающие предметы, обои, мебель казались мне чужими и странными. Эти новые ощущения пугали, ведь за долгое время моё железобетонное спокойствие дало трещину – да ещё и по такому пустяшному поводу. Это всё боль в руке, она пройдёт, и утром я снова обрету свою уверенность. Я вернулся в комнату.

* * * * * * * * *

В очередную приёмную пятницу, когда архив распахивал свои гостеприимные двери пользователям, я воспользовался полномочиями начальника отдела и исчез из читального зала. Прихватив с собой Надюшку, я взял ключи от восьмого яруса и спрятался с подругой между стеллажами. Мы долго наслаждались навсегда поселившейся здесь тишиной, а потом начали строить предположения о том, как Владимиров справляется там внизу один. После этого Надюшка рассказала мне о своей коварной стратегии смены телефона:

– Вот когда я заведу себе парня и он ко мне проникнется, я разовью буйную деятельность. Буду писать ему странные SMS-ки, звонить и молчать и оправдывать это всё старой трубкой. В конце концов он распсихуется и купит мне новую.

– Почему ты считаешь мужчин такими идиотами? Он же сразу догадается.

– Ему будет некогда разбираться, он же будет работать постоянно, а остальное время проводить со мной и своими родителями. Ему и в голову не придёт, что я способна на такую хитрость, сыграю в девочку-ромашку.

Последнее время Надюшка всё чаще стала рисовать жизненные ситуации с позиции «Когда у меня появится парень». Это меня очень огорчало и несколько удивляло, я не мог понять, зачем люди вокруг всё пытаются зацепиться за кого-то, найти себе пару. Я вот, например, об уединении просто мечтал, но довольствоваться им мог только изредка, и то на работе – спрятавшись на каком-нибудь ярусе. Хотелось спросить у Надюшки: почему женщины покупают в дом кучу никчёмных безделушек, но что нового она бы мне сказала? Ещё бы начала думать, что у меня с женой неполадки, а делать из своей личной жизни публичную я не собирался.

На моём телефоне заиграла песня «И вновь начинается бой», наш второй рабочий гимн после ленинградского «Менеджера».

– Мне кажется, вступление напоминает топот Солоненко, когда она со своего седьмого несётся вниз по лестнице, чтобы на нас наорать.

– Ой, это же она и звонит! Ответь, а то она нас найдёт.

– Алло.

– Сергей Игоревич, вы в архиве?

– Конечно, делаю справку на ярусе.

– В читальном зале нет сотрудников. Почему вы оставили его без присмотра?

– Я оставил Диму. Наверное, он вышел покурить.

– Я сижу в читальном зале около сорока минут и ещё никого не видела. Потрудитесь спуститься сюда.

Когда мы спустились вниз, градус кипения Солоненко достиг предела. Её лицо-самовар раскалилось, косица растрепалась, пиджак из-за повысившейся температуры тела был снят и повешен на спинку кресла. В читальном зале стояла давящая тишина – посетителей, как и Владимирова, не было. ЖСБ, воображая, что она выглядит значительно, медленно кивнула головой.

– Не знаю, что произошло. Если у Димы и случаются отлучки, он меня всегда предупреждает по телефону.

– Вы должны знать, где в рабочее время находятся ваши подчинённые.

– Но он и ваш подчинённый тоже, значит, вы тоже должны. – ЖСБ не очень любила вступать со мной в перепалку – я остроумнее. А она была ранимой бабёнкой, хотя и носила солдатский ремень.

– Когда вернётся, пусть напишет объяснительную. Выслушаю с превеликим удовольствием.

Оставшись одни, мы, не сговариваясь, набрали Владимирова. Потом опомнились, и Надюшка прервала вызов, но менее недоступным абонент от этого не стал. Надя мгновенно расстроилась, подумав о плохом. А я разозлился.

* * * * * * * * *

Из архива уже ушёл почти весь народ, когда я всё ещё сидел на лавочке на крыльце. Домой идти не хотелось: Марина наметила на вечер стирку штор, которые нужно было снять с гардины. А я чувствовал, что вообще не могу поднять руку, не то, что делать что-либо.

Видимо, моя вселенская скорбь отразилась на лице, поскольку Ирина Романовна не смогла пройти мимо. Впрочем, она бы никогда и не прошла мимо. Мы работали вместе уже почти пять лет, и я её просто обожал. А она любила всех людей на свете, умудряясь находить положительные качества даже в Солоненко.

– «Когда не выпьет луна теней, когда повесится диджей»… А что ты думаешь, я только «Чёрного ворона» знаю? Между прочим, МТ – это самый сок моей молодости. Когда ты только в школу пошёл, я ночами отжигала на вечеринках, а по утрам шла в архив. Но не петь же «Морскую капусту» нашим бабулям.

Мне было так хорошо, когда рядом находилась ИР, что ничего больше и не хотелось. Жаль только, что её обаяние не могло унять мою боль в руке и у сердца. Пытаясь оттянуть возвращение домой, я взялся провожать ИР – она жила в Энгельсе и садилась в автобус на Московской. По пути она рассказывала смешную историю о своей легендарной подруге, которая на этот раз решила помыть компьютерную клавиатуру в мыльной воде. Не знаю, была ли подруга реальным персонажем, но она умудрялась аккумулировать все самые нелепые ситуации в мире. Я хмыкнул, но на полноценный смех меня не хватило.

– Так. Прогулочка продолжается, – ИР подхватила меня под больную руку, и мы оказались в салоне троллейбуса, следовавшего до Музейной площади. У Речного вокзала она купила мне пирожок и воду, себе – мороженое, и мы пошли на верхнюю террасу набережной.

– Серый косолапый по лесу идёт, Серый косолапый песенки поёт. Ну, что у тебя произошло? Не бойся, Солоненко не услышит.

– Я её и не боюсь!

– Я знаю. Так что говори не тяни, я должна до темноты вернуться домой. Я же тебе рассказывала, какой Полкан ревнивый.

Её муж был подполковником полиции, как и моя мама, но служил в главке. ИР настолько хотела, чтобы он получил повышение, что стала звать супруга Полканом. А на самом деле его зовут Валера. Жене он особо не доверял и терпеть не мог, когда она возвращалась поздно, подозревая в изменах, хотя я не мог представить более преданного существа, чем ИР. Детей у них почему-то не было.

– У меня проблемы с Мариной. Она стала меня раздражать, не могу объяснить, почему.

– Она располнела?

– Нет.

– Говорит одно и то же?

– Нет.

– У неё испортился голос?

– Нет. Я не знаю. Меня раздражают её слова, её поступки. То есть как.. раньше она поступала ровно так, как я это заранее видел в своей голове. А сейчас идёт вразрез… Нет, ничего криминального. Но эти несовпадения почему-то очень меня злят. Ведь она не делает ничего плохого… Это что-то новое для меня и совсем не понятное.