Читать книгу [Не] Святой Себастьян - Марк Эльберг - Страница 1

Рейкьявик, 30 сентября 2048 года

Психиатрическая клиника Domus Mentis Geðheilsustöð. На кровати в пустой палате, сложив ноги в лотос, сидит худощавый и довольно высокий юноша в белой больничной пижаме. Лицо в нескольких местах заклеено пластырем. Темные локоны засалены и растрепаны. На руках, сцепленных в замок, – заживающие ссадины. Он немного раскачивается взад-вперед, безмолвно шевелит распухшими губами. Его ночные глаза, чьи роговицы даже при ярком солнечном свете неотличимы от зрачков, рассредоточено смотрят в правый угол палаты. Через холодное окно пробивается тусклый сумеречный свет: где-то за облаками взошло солнце. Входит врач – невысокая, чуть полноватая женщина едва за пятьдесят с рыбьими чуть голубоватыми глазами, светло-русой, чуть поблескивающей сединой длинной косой и мягкой, чуть усталой улыбкой. Женщина-чуть, женщина-едва ли. Она зажигает свет и, неслышно ступая в мягких туфлях, проходит в палату. Юноша, болезненно щурясь, мельком окидывает врача с ног до головы и возвращает рассеянный взор в угол.

– Доброе утро, – не то произносит, не то тихо пропевает она, опускаясь в кресло напротив его кровати. – Меня зовут Маргрет Эйнарсдоттир. Я ваш врач. Как я могу к вам обращаться?

– Всеволод, – через паузу хрипло отвечает он, не разжимая зубов.

– А второе имя? – она бросает беглый взгляд на часы.

– Юрьев.

– Простите, можно по буквам?

– «Твёфальт-вафф», «эс», «э», «твёфальд-вафф», «о», «этль», «о», «тье»; «йоф», «у», «эр», «йоф», «э», «твёфальт-вафф». Немецкая транслитерация.

Маргрет высвечивает проекцию из часов на тыльную сторону ладони и вносит исправления в запись автодешифровки беседы.

– Сколько вам лет?

– Двадцать девять.

– Двадцать девять? – удивляется она, присматриваясь к его неестественно молодому лицу.

– Да, двадцать девять. У меня гипогонадизм.

– Когда и где вы родились?

– В Роттердаме, Нидерланды, восемнадцатого августа две тысячи девятнадцатого года.

– Но, судя по имени, вы не голландец, а русский, – не то спрашивает, не то утверждает она.

– Я из семьи русских мигрантов.

– Семейное положение?

– Холост.

– Вы правша или левша?

– Правша.

– Вы знаете, где вы?

– Да. В психиатрической клинике.

– Вы знаете, почему вы здесь?

– Они думают, что я поехавший суицидник.

– Кто «они»? Почему они так думают?

– Врачи в больнице, – со вздохом раздражения отвечает он. – Думают, что я хотел разбиться.

– Это не так?

– Нет, – он бросает на Маргрет короткий гневный взгляд и снова возвращается к рассредоточенному созерцанию угла.

– Хорошо. Есть ли у вас еще какие-либо хронические заболевания?

– Нет.

– Вы на гормональной терапии?

– Нет.

– Алкоголь, наркотические вещества?

– Только алкоголь. Обычно без злоупотребления.

– Но не в этот раз, – утверждает Маргрет. – У вас раньше были попытки суицида?

– Нет.

– Вы когда-либо обращались за психиатрической помощью?

– Нет. Она мне и сейчас не нужна, – сквозь зубы отвечает он.

– Может быть, и не нужна, – соглашается Маргрет. – И поверьте, Всеволод, я буду рада, если это действительно так. Кем вы работаете?

– Свободный художник.

– Рисуете?

– Играю джаз. Занимаюсь переводами. Иногда таскаю туристов по «Золотому кольцу» и его окрестностям.

– Знаете много языков?

Он задумывается на несколько секунд.

– Нидерландский, русский, английский, исландский.

– Вы испытываете чувство тревоги, иррациональный страх? – переходит к тестовым вопросам Маргрет.

– Почти никогда, – чуть улыбнувшись и одарив Маргрет коротким хитрым взглядом, отвечает он.

– Хорошо спите?

– Обычно да.

– Как питаетесь?

– Нормально. Ежедневно. Приемы пищи не пропускаю. Проблем с пищеварением не испытываю, – спокойно разъясняет он углу комнаты.

Маргрет вздыхает.

– Всеволод, я прошу меня извинить. Наш диалог может причинить вам боль, и вы уже отвечали на вопросы в больнице, но я обязана все услышать и зафиксировать самостоятельно.

– Я понимаю. Можете продолжать, – он болезненно закрывает глаза на несколько секунд.

– Вы помните день двадцать шестого сентября?

– Частично, – он слегка потирает нижнюю губу.

– Память так и не возвращается?

– Нет. Я знаю, что произошло, от врачей.

– Хорошо. Давайте сейчас не будем говорить о том, что вам рассказали, а поговорим о том, что вы помните сами. Давайте начнем с того момента, как вы проснулись.

– Я не спал в ту ночь.

– Почему?

– Я ждал отца.

– Где он был?

– Он выбил вечерние часы в зале и занимался со студентами. Готовил их к конкурсу или к прослушиванию… Не помню.

– Вы звонили ему?

– Да, я позвонил ему в одиннадцать вечера двадцать пятого сентября. Он сказал, что пошел пить кофе и скоро поедет домой. Сказал не ждать на ужин.

– Ехать до дому далеко?

– Порядка часа, если не гнать.

– Что было дальше?

– Я сел есть. Потом снова позвонил ему. Но он не брал трубку. Я решил, что он просто в пути и опять не слышит звонка. Он часто забывает включить звук. Через час я снова ему позвонил и снова не дозвонился. И еще немного позже мне позвонили из полиции. Потом было опознание.

– Опознание?

– Мой отец разбился. Не справился с управлением, видимо. Или заснул за рулем. Он не очень хорошо видел в темноте, и было уже поздно. Он, должно быть, устал… Я не знаю, могу только предполагать.

– Он не пользовался автопилотом?

Юноша бросает на Маргрет полный презрения взгляд, будто сомневаясь в ее умственных способностях.

– Он учился вождению в десятые годы. Он был человеком старой школы и не доверял нейросетям.

– Где это произошло?

– Совсем не далеко от дома, на улице Бьярг, в Боргарнесе.

– Ясно. И вы поехали на опознание тела. Помните, как это происходило?

– Смутно. Я не хочу вспоминать это сейчас. Я позвонил другу отца, Олафуру, он приехал и помог во всем разобраться. Потом я вышел из морга и поехал в Рейкьявик. Там есть бар, куда я порой хожу. Мне захотелось выпить водки.

– Вы часто пьете водку?

– Как я уже сказал, я не злоупотребляю алкоголем. Но предпочитаю именно водку. Мы русские, и, хотя, мы, конечно, отнекиваемся, что не жрем водку и не играем на балалайке с медведями, все-таки водку мы пьем. То есть, мы с отцом пили водку, не знаю, как остальные русские.

– Ясно. Вернемся. Вы пили водку в баре. Сколько вы выпили?

– Граммов двести, наверное… – отвечает он левому верхнему угу палаты, но тут же, словно что-то вспомнив, переводит взгляд на собственное правое колено и крепче сжимает замок пальцев.

– Четыре шота?

– Около того.

– Вы не помните точно?

– Я попросил с собой бутылку.

– Сколько было времени?

– Я не помню, – отвечает он, немного задумавшись.

– Вам продали бутылку?

– Бармен не хотел этого делать, но я дал ему щедрые чаевые, и он продал мне открытую бутылку по цене вмещавшихся в нее шотов.

– Хорошо. Что вы сделали дальше?

– Я забрал бутылку и поехал в парк Снайфедльсйёкюдль.

– Почему?

– Там красиво.

– В Исландии много красивых мест.

– Там мне нравится. Я люблю сидеть у моря.

– Вы ездили туда с отцом?

– Допустим, – с вызовом отвечает он, вновь сосредотачивая взгляд на Маргрет.

– И вы сели пьяным за руль? – принимает вызов она.

– Да. Я был в тот момент еще в состоянии вести машину.

– Вы тоже пренебрегаете автопилотом? – слегка ухмыляется Маргрет.

– Разумеется, – с презрением отвечает он.

– А вам не говорили в автошколе, что, если вы пьяны, вы обязаны включить автоуправление? – язвит она.

– Я никому ничего не обязан, – медленно, выделяя каждое слово, отрезает он.

– Вы могли стать причиной ДТП и смертей других людей, – отвечает она на манер дорожного инспектора.

– Была ночь. Дорога была почти пустой. И я уже сказал, я был в состоянии вести сам, – его тусклый голос начинает обретать краски раздражения.

– И вы поехали по Продвегюр мимо Боргарнеса?

– А вы знаете другой маршрут?

– И по пути вы решили заскочить домой?

– Нет.

– Тогда зачем вы свернули на Бьярг?

– Видимо, я хотел увидеть это место, но я не помню, как я в действительности там оказался. Возможно, свернул по привычке.

– Вы пили за рулем?

– Да.

– Сколько вы выпили?

– Не помню. Я смотрел на дорогу, а не на бутылку.

– О чем вы думали? – с оттенком укора спрашивает Маргрет

– Вы хотите сказать, о ком? – огрызается он, обращая на нее озлобленный взгляд.

– Вы вините себя в случившемся? – смягчается она.

Юноша вздыхает.

– Если бы у меня было шестое чувство, я бы поехал за ним и сам бы отвез домой. И ничего бы не произошло. Но я не виню себя за то, что не обладаю шестым чувством. Я всего лишь человек.

Он переводит взгляд на дверь, словно пытаясь телекинезом открыть ее.

– На какой скорости вы ехали?

– Не знаю. Я плохо помню дорогу.

– У вас есть еще родные?

– Нет.

– А мать?

Он поджимает губы.

– У меня нет матери. Она умерла.

– Сколько вам было лет?

– Четыре.

– И больше у вас никого нет?

– Нет.

Он снова переводит взгляд на дверь, как бы закрывая тему.

– А ваш отец? Он был хорошим отцом?

– Лучшим из всех отцов, каких я знал.

– Что вы имеете ввиду?

– Он был прекрасным отцом.

– Он вам не родной отец? – делает предположение Маргрет.

Он бросает на нее быстрый взгляд полный ненависти.

– Сколько вам было лет, когда он вас усыновил? – спокойно продолжает допрос она.

– Семь.

– Вы переживаете, что не смогли попрощаться с ним?

– Какая теперь разница? Его просто нет и все, – сквозь зубы произносит он.

– Вы жили вдвоем?

– Да.

– У него были женщины или мужчины?

– Бывали.

– Женщины или мужчины?

– Какая разница? – сдерживая гнев, спрашивает он.

– Большой разницы действительно нет, мы в толерантном обществе, – успокаивающе отвечает Маргрет. – Но все-таки, я бы хотела уточнить.

– Женщины.

– Он приводил их домой?

– Послушайте, я не хочу обсуждать личную жизнь отца, – цедит он сквозь зубы.

– Хорошо, – мягко соглашается Маргрет. – Поговорим о вас. У вас есть отношения?

– Я музыкант, – ядовито ухмыляется он.

– А если серьезно?

– Вот вы Зюскинда читали?

– Читала.

– Перечитайте еще раз.

– Шутите, – констатирует Маргрет.

– Нет. Я вполне серьезен. Или нет, – чуть улыбается собственной дзен-шутке он.

– Поговорим о людях. Когда закончились ваши последние отношения?

– Около полугода назад.

– Почему?

– Потому что они закончились.

– А можно подробнее?

– Вы умеете хранить тайны? Вот и я умею.

Они молчат. Он знает эти уловки: ели молчать, то тот, кому задали вопрос, постарается заполнить паузу и что-нибудь расскажет. Но ему нечего рассказывать. Пока нечего. Тогда Маргрет продолжает пытку:

– Я понимаю, что некоторые мои вопросы могут казаться вам неуместными или не относящимися к делу. Но мне нужно понять, что творится в вашей голове. Поэтому вопросы могут быть самыми разными и зачастую странными. К примеру, какой ваш любимый цвет?

– Маренго, – хитро улыбается он.

– То есть, темно-серый? – переспрашивает Маргрет.

– Нет, маренго – это маренго. Просто вслушайтесь: «маренго»… – одухотворенно-иронично растягивает он, глядя куда-то вверх. – От него веет морем… Il mare, das Meer, la mer, «море»… – переводит он слово «море» на итальянский, немецкий, французский и русский. – Это холодное северное море в пасмурный вечер…

– А вы поэт, – улыбается Маргрет.

– Нет, я музыкант, – отрезает он, возвращая напряженный взгляд на дверь.

– У вас есть друзья?

– Да, есть несколько.

– Почему вы им не позвонили?

– Я интроверт и не люблю делиться своими переживаниями в процессе… их переживания. Может, потом, постфактум, так сказать.

– Вы считаете, что вы чем-то хуже других людей?

– Нет.

– Вы считаете себя особенным?

– Если считать за особенность тот факт, что я выгляжу как подросток, то да, – отшучивается он и пытается изобразить веселье на лице, но внезапная боль все портит, и у него ничего не получается, кроме лапидарного русского слова.

– Но вы же знаете, современная медицина может это легко исправить?

– Меня все устраивает.

– Всеволод, почему вы постоянно лжете?

– Потому что я не люблю, когда чужие люди заходят в мой дом и роются в моих вещах.

– Всеволод, для того, чтобы вытащить вас, мне нужна правда, – мягко парирует удар она.

– Что я еще должен сказать, чтобы вы меня отпустили?

– Скажите правду.

Их взгляды «скрещивают шпаги».

– Правда в том, что я ничего не помню. Я был крайне расстроен, подавлен и растерян, – ядовито шипит он. – Я принимал спонтанные решения и не контролировал себя. Это все. Сейчас мне уже легче. Я полностью осознаю себя и пространство вокруг, и я хочу вернуться домой.

– Вы хотите вернуться в тот дом, в котором вы жили с отцом?

– Да, почему бы и нет? Я хочу пойти туда, привести дом в порядок, разобрать все вещи и переехать. Я знаю, что не смогу там жить. Но мне нужно туда вернуться, чтобы завершить… эту историю.

Он демонстративно отводит взгляд.

– Всеволод, – мягко окликает его Маргрет.

– Что?

– Как бы мы ни были привязаны к другим людям, мы должны понимать, что рано или поздно их не станет. И нужно уметь переживать эти потери и двигаться дальше. Вы молоды, и у вас еще многое впереди. Это нормально – горевать, когда любимый человек уходит, но не стоит перегибать палку. Вы должны жить.

– Я. Никому. Ничего. Не должен, – злобно отвечает он.

– Жизнь, Всеволод, – это бесценный дар. Жаль, что вы этого до сих пор не поняли. Но подумайте еще раз.

– Всенепременно.

Маргрет встает, отключает автодешифровщик, что-то нащупывает в кармане и внезапно произносит:

– Ладно, Всеволод. Пойдемте покурим. Возражения не принимаются.

Он поднимает на нее недоверчивый взгляд.

– Не переживайте. Я не задам вам больше ни одного вопроса. По крайней мере, сегодня.