Читать книгу Секретные учения о самоисцелении. Катрин - Майкл Роуч - Страница 4

– Я была тогда молода и красива, – начинала бабушка, и в это легко было поверить, потому что даже в старости она замечательно выглядела. Ее волосы длиной до талии уже давно стали чисто белыми, но все еще были пышными и блестящими – она заплетала их в одну косу, как большинство тибетских женщин, а потом обматывала вокруг головы и завязывала на затылке лентами из бенгальского шелка. Эта прическа всегда выглядела словно корона.

Ее блузки были шелковыми, с длинными рукавами, доходившими до кончиков пальцев, – старинный обычай в благородных семьях, показывающий, что они никогда не занимаются черной работой, – и в холодный день в рукавах хорошо было укутать руки. Она всегда шила блузки с высоким китайским воротником, подчеркивавшим ее длинную шею и аристократический подбородок, который она держала высоко – не из тщеславия, а из-за естественной королевской осанки, которую она всегда сохраняла. Именно от нее мой брат Тенцинг унаследовал свои высокие рельефные скулы и изящный орлиный нос.

– Мой отец был знатным вождем в нашей стране и известным купцом. Он водил большой караван на юг и на запад к Шелковому пути, стремясь торговать мускусом, мехами и драгоценными металлами из наших лесов. Я упрашивала его взять меня с собой всего один раз, и он в конце концов согласился, хотя, думаю, главным образом из-за страха, что меня украдут во время набегов банды разбойников из восточных монгольских земель, которые уже тогда набирали силу.

Возле древнего города Хотан мы столкнулись на самом Шелковом пути с другим караваном, направлявшимся в Китай с товарами из шерсти и стадами овец. Им руководил твой дорогой дедушка… – она всегда останавливалась на этом месте, чтобы вытереть слезу с глаз, потому что он скончался до моего рождения, – …который, как ты знаешь, был одним из величайших торговцев, которых когда-либо знал Тибет; не то, чтобы он был сильно богат в те дни, это было до того, как он встретил меня. И конечно, ты знаешь, что это он научил твоего отца всему, что знает, когда тот был еще молодым парнем с несколькими мешками соли и парой яков, – и она снисходительно улыбнулась (я же говорила, кажется, что она была бабушкой со стороны моей матери).

Короче говоря, твой дедушка однажды увидел меня и был так поражен, что приказал остановить караван и провел три недели практически на коленях, умоляя моего отца о моей руке, в то время как погонщики верблюдов и яков из обоих лагерей торговали пивом чанг и вином арак, пили и дрались, пока почти все товары не были уничтожены. В конце концов твой дедушка расстался с половиной всего своего состояния – с тремястами овцами – и я уехала с ним, – гордо заканчивала она, а я представляла себе огромное море пушистых овец, направляющееся на запад, а дедушка и его жена скакали на двух лошадях на восток. Позже я поняла, что мой дед заключил хитрый союз с монголами, которым предстояло построить одну из величайших империй когда-либо существовавших в Азии; брак защищал нашу семью и ее караваны на протяжении многих лет.

Но для меня бабушка Тара была как еще одна маленькая девочка, и мы часами сидели и хихикали вместе, к большому огорчению моей матери Амалы, так как ей нужна была пряжа для ковров. Бабушка научила меня делать утреннее подношение санга – сушеного порошка из веток можжевельника с высоты священных гор – для Тенгери, небесных богов монголов. Когда она преклоняла колени над дымом, поднимающимся из костровой ямы, она выглядела как королева-жрица, и я была в восторге от ее силы и грации. В моем мире она была небосводом, непоколебимым авторитетом и силой.

Отец, как настоящий делец, добродушно терпел все эти фокусы. Он, конечно, был верным последователем Будды, но ездил в специальные поездки, чтобы убедиться, что у его свекрови всегда есть священный порошок можжевельника: «Потому что ты должен быть защищен, понимаешь? Кто знает, какая религия может оказаться правильной!»

Такая терпимость была основой его философии жизни, и, хотя он часто уезжал с караванами, я глубоко любила и уважала его. Он был прирожденным торговцем, настолько убедительным, что мы с братом Тенцингом всегда избегали его по утрам, когда пора было раздавать работу по дому, потому что за несколько минут он мог уговорить выполнить дополнительную работу и заставить чувствовать, что иначе вы как-то подводите семью. Он был гениален в бизнесе, а его брат, дядя Джампа, в духовных делах. Отец всегда жил по одному правилу – обе стороны в сделке должны получать прибыль. Так он воплотил в реальной жизни самый важный кодекс, на котором мы были воспитаны: заботиться о других так же, как мы заботились бы о себе.

Главными товарами отца была соль и тонкие шерстяные ковры, которые Амала и другие женщины ткали в своих юртах. Он и мужчины из нескольких других семей вели длинную вереницу яков и других вьючных животных на северо-восток к большим солончакам, а затем на юг к перевалам, возвышающимся над Непалом. Они ехали в эту великую долину и торговали в шумной столице Катманду, взамен приобретая драгоценности из Индии, расположенной еще южнее. Он привозил домой сахар и рис; различные специи и благовония, такие как шафран и сандаловое дерево; драгоценные шелка из Варанаси с берега великой реки Ганг.

В роду отца была даже индийская кровь: у него было счастливое пухлое лицо с круглыми глазами и носом иностранца, что позволяло ему легко торговать даже в отдаленных землях. В юности он с братом и сестрой путешествовал вместе с моим другим дедом до центральной Индии.

Отец был младшим из троих, а дядя Джампа, который жил с нами, был средним. Сестра была намного старше, но ее уже не было, и о ней никто никогда не говорил.

Моя мать, Амала, была тихой, нервной женщиной. Должно быть, ее лицо напоминало дедовское, потому что оно было совсем не похоже на бабушкино, а скорее худощавое и заостренное, с широко раскрытыми совиными глазами и иссиня-черными волосами. Ее жизнь была тяжелой из-за того, что мой отец уезжал так далеко, и она брала всю ответственность на себя. За исключением услуг доярки по имени Букла и нескольких полевых рабочих, помогающих с посадкой и сбором урожая, Амала не принимала помощь, предложенную семьями товарищей по каравану моего отца, чьи жены и дети разбивали лагерь неподалеку на востоке всякий раз, когда мужчины были в пути. Поэтому у нас редко бывали гости.

Амала проводила весь день со своими коврами, которые ткала на станке, расположенном напротив маленького бабушкиного трона через костровую яму. Ткацкий станок был придвинут к стене юрты, сделанной из деревянной решетки выше человеческого роста в месте соединения с конструкцией крыши. Если отец приносил специальный заказ на большой ковер для какого-нибудь непальского поместья или храма, Амала устанавливала более широкий ткацкий станок на балку, которая шла от вершины стены к одному из двух крепких столбов из можжевельника, установленных по обе стороны от очага в качестве опор для небесного окна и купола крыши.

Ковры Амалы славились своими замысловатыми узорами, более подробными, чем у любой другой ткачихи в нашей части страны. На ее коврах красовались не только тибетские снежные львы и горные вершины, но и сложные китайские символы; искусные восковые печати монгольских князей и очертания грозных животных джунглей Индии. В течение нескольких часов, пока я сидела, отвлекая мою бабушку по одну сторону семейного очага, Амала смиренно трудилась за станком напротив нас, соединяя и перенося эти разные миры внутрь деревянной рамы. Каждую новую нитку она уплотняла тяжелым деревянным бруском в ритме, который проникал в меня и оставался вместе с секретами узоров, потому что я была любознательной девочкой – я внимательно наблюдала и все запоминала.

Единственное, что могло вырвать Амалу из ее дневного транса за ткацким станком – это появление моего брата Тенцинга, который приходил каждый час или два за тибетским чаем для дяди, который вел занятия в своей юрте напротив нашей поляны. Этот чай является основным продуктом питания в нашей стране и больше похож на бульон. Мы выпивали 15 или 20 чашек в день, чтобы зарядиться энергией на большой высоте и защититься от холода. Каждое утро и после обеда Амала готовила новую партию, наполняя огромную маслобойку кипятком, кусочками прессованных листьев чая джапак из Китая, молоком, маслом, солью и часто пищевой содой или мускатным орехом. Затем она запечатывала крышку маслобойки, которая представляла собой высокую узкую бочку, похожую на поставленную дыбом пушку из красивой потертой твердой древесины с декоративными медными кольцами. После этого раздавался знакомый свист поршня, который снова и снова проталкивался через чай, пока он не превращался в густой золотистый бульон, являющийся для нас символом Дома.

Тенцинг приносил меньшую маслобойку дяди и наполнял ее, а Амала суетилась вокруг «маленького геше» и спрашивала его, как идут занятия. Помню, одним из моих первых обращений к маме было:

– Амала, я тоже хочу пойти послушать уроки дяди.

Она взглянула на меня тогда с легким удивлением и сказала:

– Девочки так не делают, дорогая.

Внезапно я услышала очень громкий голос в своей голове, и он сказал: «Девочки делают так!» Но, как послушная дочь в азиатской семье одиннадцатого века, я даже не пикнула, а просто посмотрела себе под ноги.

Так что единственное время, когда я действительно могла быть наедине со своим братом Тенцингом, вдали от дяди и Амалы, было ночью, когда мы ложились на толстые ковры, повернувшись к огню, надежно устроившись между кроватью бабушки и высокой стопкой ковров, на которых спали мать с отцом. Мы укрывались с головой одеялами и ждали, когда заснут взрослые, а потом я спрашивала Тенцинга, чему дядя научил их за день.

Он с гордостью читал мне лекции, словно уже был геше, и отвечал на все мои вопросы с любовью и терпением. Однажды ночью он выпалил:

– Пятница, сегодня я узнал кое-что действительно особенное!

– Что именно? – прошептала я в ответ.

– У дяди есть секрет! – объявил он.