Читать книгу О любви. Истории и рассказы - Майя Кучерская - Страница 5

Василий тащил тяжеленные ведра с ледяной водой (ох, как на Северном полюсе!). Сейчас вода немного погреется на солнце – и поливать огород. Хозяйство не такое большое, как у других односельчан, но все равно требует усилий и щепетильного соблюдения распорядка.

Наточка к тому времени уже почти совсем не ходила. Только лежала в тени огромной старой яблони и часто-часто громко отдувалась, сильно выпячивая пухленькую нижнюю губу. Жара стояла такая, что население ада, наверное, громко хохотало: завидуйте нам, мол, у нас-то попрохладнее будет!

Ната посасывала лимонную дольку и обмахивалась журналом «Здоровье», номер пятый за 1978 год. «Труд – источник радости!» – весело вещала обложка. Василий согласно хмыкал. Он готов был трудиться сколько угодно и получать от этого и радость, и приятную усталость, а можно и без радости – лишь бы с Натой все было хорошо. «Моя королевишна», – называл Василий Нату в порыве особой нежности, от которой он иногда начинал задыхаться, а потом сердце делало «бум», и он снова мог продолжать жить.

«Королевишна» возлежала под яблоней, и ее живот возвышался огромной, наполненной жизнью горой. Там, в недрах горы, кто-то плавал в вязком теплом вареве. Кто-то крохотный, но уже похожий на Василия.

Несколько месяцев назад на осмотре в районной поликлинике Василий буквально заткнул любезного и внимательного седого доктора, когда тот пытался сообщить им пол младенца. Нет-нет-нет, такой сюрприз! Да и какая разница, какого пола будет их с Наточкой чудо. Чудо – оно и есть чудо. Чудо чудесное… Василию беспрестанно хотелось петь. Он на радостях, когда Ната сообщила ему новость, даже курить бросил. И вот ведь теперь не хотелось же, не тянуло совершенно.

До родов оставалось еще две недели. Пережить бы эту жару, даст Бог, и все будет хорошо. Дотянем, прорвемся, куда мы денемся! Никуда не денемся… Никуда…

А гроза уже собиралась, копила силы в сердцевине своего огненного чрева, утрамбовывала всю свою злость и ярость…

…Как ему так могло повезти, Василий не знал и никак не мог поверить своему счастью. Неужели заслужил, дожил? Он овдовел в тридцать лет. Первая его жена, красивая и разбитная, тяжеловесная, но очень мягкая и уютная Маринка утонула. Пошла как-то купаться и не вернулась. Попала в водоворот и не смогла выбраться. Сильная, хваткая Маринка – не смогла…

– Женился бы снова, Василий, полегче бы стало, – советовали ему соседки, и соседкам вторила мать. Но он не мог даже думать об этом. А затем и вовсе свыкся, смирился, забыл. И боялся. Боялся до темного, мрачного, всеобъемлющего ужаса, что снова что-то произойдет с родным существом.

Ему исполнилось сорок, когда в село вернулась Ната, окончив школу и выучившись на фельдшера в областном центре, где жила у своей тетки, по признанию самой Наты, «как у Христа за пазухой». Василий потом ее расспрашивал:

– Почему не осталась в городе? Работа, жилье, общество – всяко лучше, чем тут. Глухомань, без перспектив, без… без ничего!

Ната кокетливо хохотала:

– Неужели ты вправду совсем ничего не понимаешь? Балбес! Я вернулась из-за тебя! Ты же мне обещал… Как же ты не помнишь?

Василий не помнил. Само присутствие Наточки рядом отшибало память напрочь. Ладная, миниатюрная, вся такая гибкая и нежная, Ната почему-то выбрала его. Какая уж тут память, тут бы не свихнуться…

…Наташе исполнилось тогда двенадцать, это было последнее ее лето перед отъездом в город. В один из теплых, пахнущих свежестью и душистым табаком вечеров они с подружками до глубокой темноты засиделись на берегу реки. Щебетали, смеялись, смотрели на звезды… Что еще делают девочки-подростки, собравшись вместе? Конечно, они говорили о женихах.

– Натка, а ты как выбирать жениха будешь? – любопытствовала одна из подруг, рыжеволосая Нинка, с вечным насморком в веснушчатом носу и не менее вечным ветром в хорошенькой голове.

Натку такие разговоры раздражали бесконечно! Чтобы заткнуть чрезмерный интерес, Натка сдерзила:

– А я уже выбрала!

«Как? Кого? Кто он? Он местный? А сколько ему лет?» – и тому подобное…

– Да вот же он, – Ната ткнула пальцем в мужчину, который шел к ним по полю со стороны деревни.

Василий приблизился к берегу, молчаливо обошел стороной притихших девчонок. Он отвязал свою зеленобокую старенькую лодку, ловко впрыгнул в нее и почти уже отплыл, как неуемная Нинка громко прогундосила:

– Василий Петрович, а Василий Петрович!

– Что тебе, Нина? – Черноволосый, кудрявый, бородатый Василий казался девочкам чуть ли не дедушкой.

– А вот вопрос есть! – Нина хохотнула. – А ну как вы женитесь на нашей Натке, когда она подрастет?

Василий вздрогнул, как под ударом плети. Все внутри засаднило, образ Марины тотчас был извлечен услужливой памятью и продемонстрирован ему со всех сторон. Отшутиться – самый верный способ унять боль.

– Конечно, женюсь! – браво крикнул Василий.

Натка тоже не из робких, в нее уже черт вселился, не остановить!

– Обещаете? – вскрикнула она.

– Да, Ната, конечно, обещаю, – ответил Василий.

Отпустило. И отчего-то стало так легко и хорошо, как давно уже не было, очень просто все стало, и он повторил:

– Обещаааааю!

Остаток лета Ната украдкой наблюдала за Василием. Он ей действительно очень нравился! Ей нравилось, как он двигается, как уверенно ходит, как легко спрыгивает со стремянки, как толково разговаривает. Даже его бородатость ей нравилась. И ни капельки он не старый – просто такой… взрослый, настоящий. Надежный. И еще – он ей пообещал.

Наткиной наивности хватило ненадолго. Но ей так хотелось верить этому обещанию, что, вопреки здравому смыслу и всем уговорам, она вернулась в село. А все остальное, что произошло дальше с ней и Василием, было лишь продолжением истории, начало которой положила Нинка, рыжеволосый сопливый ангел.

…Небо все-таки родило грозу. И одновременно с этим начались схватки у Наты. Нет-нет, не совсем так. Гроза, устрашающе шумная, агрессивная, черная, началась еще до полуночи. Небо извергало яркие, жестокие молнии, словно желая убить ими все живое на земле, угрожало невероятным по силе громом, сметало, ломало и крушило яростным ветром деревья, ненадежные постройки и сотрясало дребезжащие оконные стекла.

И уже в ночи, когда косой холодный ливень нашвырял в палисаднике воды по щиколотку, Ната мягкой рукой потрясла Василия за плечо (а он и не спал вовсе, просто лежал, прикрыв уставшие глаза):

– Вася, началось… у меня началось…

Василий вскочил как ошпаренный:

– Не может быть, еще же две недели! Как?!

– Ну, Вася, ну… так бывает, – виновато опустила глаза Ната, – и уже сильные схватки, Вась…

Василий подорвался, и, пока он метался во дворе, пытаясь сообразить, как же ехать в таком потопе, схватки у Наты участились.

– На тракторе поедем! – командовал мокрый и взвинченный Василий, хватая давным-давно собранную Натой родильную сумку. – Собирайся!

Ната, пытаясь заплести в косу длинные русые волосы, морщилась от боли, но держалась, молчала, не хотела пугать мужа.

– Вася, не доедем же, не доедем, – бормотала она. – Давай сами, я же фельдшер. Справимся авось?! А?!

А Василий вдруг снова ощутил то липкое и сковывающее чувство страха, паники. Не перенесет он еще одной потери! Там – врачи, они помогут, они знают, что делать.

– Нет, Наточка, надо ехать! На-до! – почти заорал он.

Ната с трудом, пыхтя, приподнялась и вдруг завалилась боком:

– Не дойду.

Василий, откуда только взялось столько силы, схватил Нату (объемная и грузная, а до беременности была словно перышко) и дотащил до трактора. Завел. Слава богу, выехали. Значит, есть шанс доехать, значит, есть…

Дождь хлестал в стекло, не видно ни черта! Василий утирал крупный пот со лба, пытался ехать «на ощупь». Трактор надрывно тарахтел и перекатывался по ухабам залитой, похожей на болото, полевой дороги. Да какая там дорога, мутная жижа неизвестной глубины…

Они почти доехали до конца поля, как колеса трактора провалились в какую-то яму или канаву, машина резко встала, кабина покачнулась и опасно накренилась. Василию эта яма показалась самой глубокой и опасной бездной. Беда. Не вытянуть одному, слишком сильно увязли.

Ната погладила мужа по руке и жалобно заскулила:

– Васенька, ты не волнуйся только… Значит, здесь будем рожать.

Василий больно стукнул кулаком руль. Как же так? Ведь был же шанс…

Чуть поодаль стояла полуразрушенная церковь, которая когда-то украшала своим колокольным звоном сельские праздники. Туда-то и поволок Василий свою драгоценность, готовую подарить ему еще одну. Дождь нещадно наотмашь хлестал по лицу, высокая жесткая трава больно била по рукам, но Василий, стараясь не потерять по пути огромную родильную сумку, укрывал собой Нату и тащил-тащил… Только бы успеть!

У входа в церковь тоже было полно воды, но дальше, на возвышении амвона и алтаря, оказался сухой островок.

– На алтарь меня? Нельзяааа, – скрипела Ната.

Она шумно и часто дышала и еле переставляла ноги.

– Можно, Наточка, можно. Когда новая жизнь – все можно! – Василию было на тот момент наплевать на правила, любые правила. Тут бы выдюжить, а Бог поймет, поможет.

Василий, словно скатертью, накрыл простыней влажный серый камень пола. Включил дорожный большой фонарь, освещая амвон, словно сцену.

– Давай, Наточка, давай, аккуратненькоооо, – шептал он.

Наконец Ната легла, прислонившись спиной к невысокой стеночке, оставшейся от иконостаса, шумно выдохнула. Василий накрыл Нату тем, что нашел в сумке:

– Так теплее?

– Да-да…

Они не замечали времени. Время остановилось, и важно было только вытерпеть, выждать. Вместе.

Когда отошли воды и схватки стали частыми и мощными, Ната опять задышала нервно и часто, как собака.

– Дай мне руку, Васенька. Нет, не надо руку, подстели там еще пеленочку, давай-давай… Так… а теперь я буду дышать правильно и тужиться, хорошо? Уже скоро, уже совсем близко… А ты там… Вася, ты там принимай. Сможешь?

Сказать правду? Признать, что в момент, когда надо быть настоящим мужиком, больше всего хочется зарыть голову в песок – и пусть бы все произошло без его участия?

– Наточка, конечно, смогу, родимая, конечно…

Удивительно, но, будто подчиняясь его словам, весь страх в Василии уменьшился, сжался в одну крохотную точку, которая пульсировала в горле. Спокойно и почти хладнокровно он ждал, когда большой Наточкин живот вытолкнет то, что было в нем.

От сопереживания Василий так крепко сжимал кулаки, что ладони, израненные ногтями, закровили. Милая, родная, ты справишься!

Наточка заскрипела зубами от натуги и затем завыла глубоким утробным голосом, низко так: «Аааааооооу». И вот…

– Ну чтооооо? Вася! Головка показалась?! Сейчас-сейчас, потерпи, миленький, – кричала Ната, и было непонятно, кого она просит потерпеть: себя, Василия или ребенка.

– Показалась, Наточка, давай, поднажми!

Когда у Василия в руках оказался их с Наточкой влажный, маленький и очень теплый ребенок, Ната шумно выдохнула и расслабленно откинулась назад. А Василий держал у сердца свое чудо. Невозможно поверить. Невозможно принять реальность происходящего.

– Ну что, Вася, кто это?

Василий помотал головой, очнувшись от минутного забытья:

– Как кто, Наточка? Человек!

– Вася, – устало улыбнулась Ната, – тебе бы все шутки шутить! Кто там: мальчик или девочка?

Василий забыл совсем, что существо, лежащее в его огромных руках, вовсе не бесполое, и сюрприз… сюрприз…

– Девочка… Наточка, дочка у нас, – просипел Василий.

Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

Оставался еще один шаг, и для него Василий достал из котомки с инструментами, которую успел прихватить из трактора, небольшой перочинный ножик.

Легко сказать «режь, не бойся», рука Василия заметно подрагивала, все-таки живая плоть.

– Ей точно не будет больно? – тревожился Василий.

– Точно, – успокаивающе улыбалась усталая Ната.

То мгновение станет для Василия самым удивительным и восхитительным в его жизни. Даже не момент самого рождения дочки, а именно этот. Когда он одним движением перерезал пуповину, надежно связывающую его главную женщину и дочку – его САМУЮ главную женщину, – вселенная словно распахнулась и одарила его лавиной тепла и света такой оглушительной силы, что на короткий миг он оглох и ослеп. Бесконечное, абсолютное счастье… Так вот какое оно!

Укутав младенца и обнявшись, они просидели до утра. Ребенок умиротворенно и деловито сосал грудь, как будто так и надо, как будто все дети на свете приходят в мир в такую страшную грозу в заброшенной церкви.

А ранним утром дождь закончился, отдав власть снова всемогущему солнцу. Через разрушенный купол церкви оно робко светило, и стало совсем спокойно и благостно.

– Ну что, Наточка, собираемся – и поедем в больницу. И на этот раз мы доедем, помяни мое слово, – хорохорился Василий.

Ната снова, «на дорожку, для сугреву», приложила дочку к груди, и тут девочка, крошечная и беззащитная, пустила из носа тягучий, прозрачный, несоразмерно огромный пузырь. Наточка рассмеялась:

– Я знаю, как мы ее назовем!

…Через два месяца у этой же церкви Нина-старшая держала на руках Нину-младшую:

– А вот и твой роддом, малышка! Самый чудесный из всех, которые можно придумать.

Рыжая крестная, давно уже переставшая страдать насморком и почти избавившаяся от ветра в голове, ласково улыбалась своей маленькой тезке…