Читать книгу Украшение и наслаждение - Мэдлин Хантер - Страница 1

Май 1798 года

Последняя распродажа на аукционе «Дом Фэрборна» представляла собой печальное зрелище – и не только потому, что владелец компании упал с утеса и разбился насмерть во время прогулки в Кенте. С точки зрения коллекционеров, представленные на аукционе работы включали множество весьма незначительных и едва ли соответствовали репутации Мориса Фэрборна, славившегося хорошим вкусом.

На распродажу все-таки пришли некоторые из «людей общества»: одни – из сочувствия и уважения к покойному, другие – чтобы отвлечься от неотвязных мыслей и волнения по поводу возможного вторжения французов. Но были и такие, которые слетались как воронье на запах падали – им хотелось полюбоваться останками некогда великого и славного заведения и, возможно, отщипнуть кусочек от трупа. Эти последние, как можно было заметить, с преувеличенным вниманием вглядывались в картины и гравюры, выискивая среди них сокровище, ускользнувшее от внимания менее опытных людей, состоявших в штате компании. Они вполне могли бы рассчитывать на выгодную сделку, если бы какое-либо произведение искусства было описано неверно – к ущербу продавца.

Дариус Элфретон, граф Саутуэйт, тоже пристально вглядывался во все представленное на продажу (он был коллекционером, но не надеялся на то, что ему удастся приобрести Караваджо, неверно названного в каталоге Хонтхорстом[1]). Однако сейчас граф изучал эти произведения искусства лишь для того, чтобы определить, сколь сильно может пострадать репутация «Дома Фэрборна» из-за недавних событий.

Граф оглядел собравшихся, а потом заметил, что в зале воздвигают кафедру. Это сооружение представляло собой небольшую платформу с высокой и узкой кафедрой на ней, что всегда вызывало у Дариуса ассоциацию с кафедрой проповедника. Такие аукционные дома, как «Дом Фэрборна», часто устраивали предварительный просмотр представляемых на продажу работ накануне открытия, чтобы привлечь грандиозным приемом наиболее перспективных покупателей.

Но теперь штат Фэрборна принял решение объединить эти два события, и вскоре аукционист занял свое место за кафедрой, чтобы иметь возможность выкрикивать каждый лот и театрально ударять молотком, объявляя таким образом, что продажа состоялась.

Принимая во внимание скудость предлагаемых лотов, Дариус счел разумным отказаться от покупок. Однако он не очень-то понимал, почему служащие компании не предупредили его о своих планах (об аукционе он узнал только из объявления в газете).

Картины были повешены одна над другой на высоких серых стенах и довольно далеко от собравшихся покупателей. Толпа же вскоре зашевелилась, и теперь в поле зрения оказалось самое главное – мисс Эмма Фэрборн, дочь Мориса, стоявшая у левой стены, приветствовавшая постоянных клиентов и принимавшая их соболезнования.

Черный цвет ее траурного платья резко контрастировал с необычайно белой кожей, а простенькая черная шляпка дерзко сидела на темно-каштановых волосах. Самой выдающейся ее чертой были синие глаза, умевшие смотреть с обезоруживающей прямотой, причем столь внимательно взиравшие на каждого из присутствующих, что этот «каждый» вполне мог счесть себя единственным объектом ее внимания.

– Довольно странно, что она здесь, – сказал Йейтс Эллистон, виконт Эмбери. Он стоял рядом с Дариусом, раздраженный тем, что здесь приходилось проводить так много времени (оба были в костюмах для верховой езды, так как предполагали проехаться на побережье).

– Она единственная и последняя из Фэрборнов, – сказал Дариус. – Вероятно, надеется убедить влиятельных людей, что она здесь не зря. Но никого не удастся обмануть.

Масштабы и качество нынешнего аукциона были всего лишь символическими, как и всегда происходило в подобных случаях.

– Ты, я полагаю, знаком с ней, раз так хорошо знал ее отца. Едва ли ее ждет лучезарное будущее, верно? По виду ей уже за двадцать. И маловероятно, что она выйдет замуж теперь, раз этого не произошло до сих пор, пока ее отец был жив, а его дело процветало.

– Да, мне доводилось с ней встречаться.

Впервые это произошло примерно год назад. Странно, что долгие годы он был знаком с Морисом Фэрборном, но за все это время не был представлен его дочери. Сын Мориса Роберт, случалось, принимал участие в их разговорах, но его сестра – никогда.

С того момента, как их представили друг другу, и до последнего времени они ни разу не разговаривали. Она запомнилась ему как неброская, вполне ординарная женщина, несколько робкая и застенчивая, казавшаяся незаметной тенью, отбрасываемой яркой личностью ее отца.

– И вот вы встречаетесь снова, – заметил Эмбери, бросив взгляд на мисс Фэрборн. – Да, конечно, не красавица, – но что-то в ней есть… Даже трудно сказать, что именно, однако…

Да, действительно, что-то в ней было. И Дариуса поразило, что виконт так быстро это понял.

Но следовало заметить, что Эмбери связывали с женщинами особые отношения, то есть он прекрасно понимал их, а вот Дариус – едва ли, женщины скорее озадачивали его.

– Узнаю ее, – сказал Эмбери, отворачиваясь, чтобы получше рассмотреть пейзаж на стене. – Я встречал ее в городе в обществе леди Кассандры, сестры Бэрроумора. Возможно, мисс Фэрборн не замужем и предпочитает независимость, как и ее подруга.

«С леди Кассандрой? Очень любопытно…» – подумал Дариус. Он не упустил из виду и того, что сейчас она ухитрялась избегать встречаться с ним взглядом. И если бы он не поздоровался с ней, то она продолжала бы притворяться, что не замечает его – как будто его здесь не было. И конечно же, она бы не признала, что он заинтересован в исходе аукциона не меньше ее.

Просмотрев страницы каталога распродажи, Эмбери проговорил:

– Я не претендую на такое же понимание искусства и на такие же знания о нем, как ты, Саутуэйт, но среди представленных здесь картин слишком уж много школ и направлений. И мне это напоминает о тех произведениях искусства, которые предлагались торговцами во время моего турне по Италии.

– У этих служащих нет того опыта и тех знаний, которыми обладал Морис, но следует отдать им должное – они проявили консерватизм в документации, хотя в этом вопросе все же нет ясности. – Граф указал на пейзаж над головой Эмбери. – Если бы Морис был жив, эта картина была бы приписана ван Рейсдалю[2]. Пентхерст не так давно очень внимательно исследовал картину, и, возможно, он искренне склонялся к мнению, что она скорее всего…

– Если исследователем был Пентхерст, то она была намалевана несколько недель назад каким-нибудь мошенником, – с усмешкой перебил виконт и вновь взглянул на мисс Фэрборн.

– Как подумаешь об этом действе, приходит мысль о том, что присутствуешь на мемориальной службе. Кажется, здесь собрались светила, и не подумавшие побывать на похоронах.

Дариус-то как раз поприсутствовал на похоронах известного торговца живописью, состоявшихся месяц назад. И он был там единственным пэром, хотя многие светские люди принимали советы Мориса Фэрборна по поводу своих коллекций. Но светские люди обычно не ходят на похороны торговцев, во всяком случае – в начале сезона.

– Думаю, все они предложат самые высокие цены, – заметил Эмбери и, кивнув на мисс Фэрборн, добавил: – Чтобы помочь ей выкарабкаться. Ведь она осталась совсем одна…

– Сочувствие играет свою роль, но главная причина сейчас находится рядом с кафедрой, вон там.

– Имеешь в виду того маленького, седовласого?.. Едва ли он вызвал бы у меня такой прилив чувств, что я заплатил бы пятьдесят фунтов за что-нибудь, что, по моему мнению, стоит не больше двадцати пяти.

– Он на удивление безлик, не находишь? А также не амбициозен, обладает хорошими манерами и безукоризненно вежлив, – сказал Дариус. – И, вне всякого сомнения, все это – в его пользу. Когда Морис Фэрборн понял, что нашел в этом человечке, то сам уже никогда не проводил аукционов, а предоставлял это дело Обедайе Ригглзу.

– А я подумал, что аукционист – вон тот малый. Ну, тот, что вручил мне каталог распродажи. – Эмбери имел в виду красивого молодого человека, теперь приглашавшего покупателей занять места на стульях.

– Нет, это мистер Найтингейл. Он руководит деятельностью аукциона только здесь, в этом зале. Его дело – приветствовать гостей, рассаживать их, обеспечивать им комфорт и отвечать на вопросы, касающиеся лотов. Ты можешь заметить, что он останавливается возле каждого произведения, выставленного на продажу, и играет роль некой рекламной вывески.

Темноволосый, высокий и чрезвычайно педантичный в своем элегантном костюме, мистер Найтингейл скорее скользил, чем ходил, приглашая посетителей войти, очаровывая их и флиртуя с дамами. Он заботился о том, чтобы стулья заполнялись, и обеспечивал женщин большими веерами, чтобы те подавали ими сигнал аукционисту о своем желании приобрести ту или иную вещь.

– Похоже, что он на совесть исполняет свои обязанности, – заметил Эмбери.

– Да, верно.

– И он, кажется, нравится дамам. Что ж, думаю, капелька лести очень полезна для того, чтобы дело пошло.

– Вероятно, так и есть.

Эмбери еще с минуту понаблюдал за мистером Найтингейлом, потом пробормотал:

– Похоже, что и некоторым джентльменам он нравится, но далеко не всем.

– Тебе не терпелось упомянуть об этом?

Эмбери рассмеялся:

– Думаю, ему это обстоятельство немного мешает. Ведь он должен угодить абсолютно всем, не так ли?

Но Дариус был готов поклясться, что распорядитель едва ли разочаровывал своих потенциальных покупателей. Пожав плечами, граф проговорил:

– Я предоставляю тебе право и возможность проявлять твою знаменитую наблюдательность, а мне позволь разведать, как он ухитряется это делать. Тогда, возможно, ты перестанешь жаловаться на то, что я сегодня затащил тебя сюда.

– Дело не в том, куда ты меня затащил, а в том, как ты это сделал. Ты ведь меня обманул, когда упомянул про аукцион. Я подумал, что речь идет об аукционе лошадей, и ты знал, что меня это соблазнит. Ведь забавнее наблюдать, как ты тратишь целое состояние на хорошего жеребца, чем глазеть на картину.

Вскоре все заняли свои места, и мистер Ригглз встал на табурет, чтобы выглядеть повыше за кафедрой. Мистер Найтингейл передвинулся туда, где висело полотно, которое должно было стать первым лотом. И казалось, что внешность распорядителя привлекала гораздо больше внимания, чем мрачное и невыразительное полотно, на которое он указывал.

Эмма Фэрборн скромно держалась в стороне, но видеть ее мог каждый. И весь ее облик, казалось, молил: «Покупайте побольше и подороже! Делайте это ради его памяти и моего будущего. И пусть будет распродано все, даже то, что не имеет права на признание».

Эмма не сводила глаз с Обедайи, но чувствовала, что покупатели смотрят на нее. В особенности один из них, то есть Саутуэйт. Да и глупо было бы надеяться, что его нет в городе, хотя она и молила Бога об этом. Граф частенько посещал свои владения в Кенте, как сообщила ей ее подруга Кассандра, и было бы замечательно, если бы и на этой неделе он отправился туда, но увы…

Граф был в костюме для верховой езды, как будто собирался за город. Но должно быть, он прочел в газете о распродаже, поэтому изменил свои планы и отправился сюда, потому что не мог пропустить такое событие.

Краем глаза она видела, что он наблюдал за ней. И его чуть грубоватое, но красивое лицо хранило выражение легкой брезгливости – будто все, что происходило здесь, вызывало у него неприятие. Спутник графа выглядел более дружелюбным, и его прекрасные синие глаза светились весельем, что создавало резкий контраст с мрачным и напряженным взглядом Саутуэйта.

«Он считает, что его должны были предупредить об аукционе, – догадалась Эмма. – Наверное, воображает, что имеет право знать, как идут дела в компании Фэрборна. И похоже, он решил вставлять мне палки в колеса. Ну уж нет, дудки! Будь я проклята, если позволю ему это!»

Обедайя начал торги, и предложенная цена энтузиазма не вызывала. Но это не обеспокоило Эмму – аукционы всегда так начинались. Очевидно, следовало чем-то пожертвовать, чтобы дать покупателям время «разогреться» и определить круг своих интересов.

Обедайя же называл цены и ласково улыбался пожилым дамам.

– Очень хорошо, сэр, – с мягкой улыбкой сказал мистер Ригглз, когда какой-то молодой лорд поднял цену на два пункта. Обедайя создавал впечатление, будто все это – мирная и тактичная беседа, а не яростное состязание.

В аукционах «Дома Фэрборна» не было никакой театральности, не было и лукавых намеков на скрытую ценность лотов. Обедайя считался самым терпеливым и спокойным аукционистом в Англии, и все же лоты уходили по более высоким ценам, чем заслуживали. Покупатели доверяли ему и теряли обычную бдительность и осторожность. Отец Эммы однажды заметил, что Обедайя напоминает ему его камердинера, а также служанок его дорогого дяди Берти.

Эмма так и не покинула своего наблюдательного пункта у стены, и, наверное, кое-кто из покупателей должен был вспомнить, что ее отец тоже всегда стоял здесь во время распродаж – именно на том самом месте, где сейчас стояла она.

Когда объявили последние лоты, мистер Найтингейл вдруг оказался возле Эммы. Более того, сегодня он был более внимателен к ней, чем обычно. И он с таким видом принимал слова сочувствия от постоянных клиентов, как будто смертельное падение с утеса приключилось с его собственным отцом, а не с Фэрборном.

Наконец молоток аукциониста опустился в последний раз, знаменуя окончание распродажи, и Эмма испустила вздох облегчения. Торги прошли лучше, чем она смела надеяться, и ей удалось выиграть время.

Все покупатели тут же поднялись со стульев, и мистер Найтингейл, по-прежнему стоявший возле Эммы, произнес прощальные слова, обращаясь к светским матронам, отвечавшим ему кокетливыми улыбками, и к некоторым джентльменам, снизошедшим до фамильярности с ним.

– Мисс Фэрборн, – обратился он затем к Эмме, продолжая расточать обворожительные улыбки проходящим мимо покупателям, – если этот день не слишком утомил вас, я хотел бы перекинуться с вами несколькими словами наедине, когда все уйдут.

«Неужели он собирается покинуть компанию?» – подумала девушка. Что ж, мистер Найтингейл был весьма амбициозным молодым человеком, и теперь он, наверное, не видел здесь никакого будущего и решил, что по окончании аукциона двери этого дома закроются навсегда. Но даже если бы этого не произошло, то он все равно не захотел бы остаться в компании, утратившей связи, которыми обладал ее покойный отец.

Взгляд Эммы обратился к платформе, с которой спускался Обедайя. Если бы компания потеряла мистера Найтингейла, это стало бы для нее ударом. Но если бы ее покинул Обедайя Ригглз, то аукционы «Дома Фэрборна» просто перестали бы существовать.

– Да, конечно, мистер Найтингейл, – ответила девушка. – Почему бы нам сейчас же не отправиться в хранилище? Это вас устроит?

Они направились в хранилище, но Эмма на минутку остановилась, чтобы похвалить Обедайю, по обыкновению красневшего и смущавшегося.

– Может быть, вы найдете время встретиться здесь со мной завтра, Обедайя? Мне потребуется ваш совет по очень важному вопросу, – добавила Эмма.

Обедайя тотчас приуныл. «Должно быть, решил, что мне нужен совет, касающийся того, как закрыть компанию», – подумала Эмма.

– Да, разумеется, мисс Фэрборн. Одиннадцать часов подойдет?

– Прекрасно подойдет. Тогда увидимся завтра.

Сказав это, Эмма заметила, что двое посетителей все еще не покинули выставочный зал; то были Саутуэйт и его спутник, наблюдавшие, как служители снимали со стен картины, – следовало отправить их новым владельцам, одержавшим победу на аукционе.

Тут Саутуэйт пристально взглянул на девушку, и выражение его лица не оставляло сомнений в том, что он хотел бы, чтобы она осталась в зале. Граф уже направился к ней, но Эмма притворилась, что не заметила этого, и поспешила в хранилище. Мистер Найтингейл последовал за ней.