Читать книгу Баллада. Осенние пляски фей - Мэгги Стивотер - Страница 5
Джеймс
ОглавлениеЕще один невыносимо прекрасный день: деревья в долине еще зеленые, но на северных склонах окружающих холмов и гор листья уже загораются красным и оранжевым. Вид неестественный, как пейзаж вокруг игрушечной железной дороги. Проигрыватель был включен в режиме «громко до омерзения», и, наверное, поэтому я не слышал телефон. Только уловив краем глаза свечение экрана, я понял, что мне звонят.
Может быть, наконец позвонила Ди?
Схватив телефон с пассажирского сиденья, я взглянул на номер. Мама. Ну что ж. Я включил громкую связь и пристроил аппарат на приборную доску:
– Слушаю.
– Джеймс?
– Да.
– Кто это?
– Твой любимый сын. Плод твоего чрева, порожденный папиными чреслами, в бог знает сколько мгновений ока…
– Ты будто в аэродинамической трубе, – перебила мама.
– Я за рулем.
– В аэродинамической трубе?
Я потянулся и придвинул телефон ближе:
– Я говорю по громкой связи. Так лучше?
– Ненамного. Куда ты едешь? У тебя же сейчас занятия.
Я сунул телефон за солнцезащитный козырек. Наверное, все равно шумно, но лучше уже не будет.
– Раз ты знаешь, что у меня занятия, зачем звонишь?
– Огрызаешься?
Прищурившись, я всмотрелся в дорожные указатели и увидел маленький знак с надписью: «Исторический центр города Гэллон, штат Вирджиния» – и стрелкой влево. (По-моему, писать «Вирджиния» не стоило – любой турист, доехавший до этого указателя, не может не знать, в каком штате он находится.)
– Нет, мам, огрызаются только безработные неудачники, обреченные загреметь в тюрьму.
Мама запнулась, узнав собственные слова, тем более что я нарочно произнес их тонким голосом, добавив ее легчайший шотландский акцент.
– Верно, – согласилась она. – Так что ты делаешь?
Разглядывая живописную, но не слишком процветающую главную улицу Гэллона, я ответил:
– Еду на занятие. Сразу отвечаю: занятие у меня по волынке. На следующий вопрос тоже отвечаю сразу: нет, в Торнкинг-Эш нет собственного преподавателя-волынщика. Ну и под занавес, с учетом ответа на твой незаданный вопрос номер два, я понятия не имею, зачем мне дали стипендию.
– Кто будет с тобой заниматься? Преподаватель хороший? – с сомнением в голосе спросила мама.
– Мам, я не хочу об этом думать. От таких мыслей одна тоска, а ты знаешь, что я предпочитаю обращать к миру исключительно радостную сторону своей личности.
– Напомни, зачем ты сюда пошел, если не ради игры на волынке?
Она, конечно, отлично знала зачем, но хотела, чтобы я сам это озвучил. Ха. Два раза «ха». Так я и признался.
– Пусть тебе подскажет материнская интуиция… Слушай, я приехал. Мне пора.
– Позвони, – ответила мама. – Потом, когда будешь настроен серьезнее.
Я припарковался перед магазином музыкальных инструментов Эванса-Брауна. У них тут что, все названия двойные?
– Хорошо, тогда я перезвоню, когда мне исполнится лет тридцать, да?
– Молчи уже, – ласково сказала мама, и на мгновение меня захлестнула ужасная детская тоска по дому. – Мы по тебе очень скучаем. Будь осторожен. И позвони – раньше, чем тебе исполнится тридцать.
Я ответил утвердительно, положил трубку, взял футляр с волынкой с заднего сиденья и направился к дому. За фасадом противного зеленого цвета скрывался теплый уютный интерьер: темно-коричневый ковер, золотисто-коричневая обшивка на стенах, вдоль которых рядами стояли гитары. За стойкой, уткнувшись в журнал «Роллинг Стоун», сидел пожилой тип, как будто вышедший из шестидесятых.
Когда он поднял голову, я заметил, что его седые волосы убраны в маленькую косичку на затылке.
– Я пришел на урок, – сказал я.
Пока он смотрел куда-то на стойку, я разглядывал татуировки на его руках; самая крупная оказалась цитатой из радикальной песни Джона Леннона.
– На какое время вам назначено?
Я указал на собственную руку. Он щурился, пока не увидел нужную запись.
– На три? Вы точны.
Я взглянул на настенные часы за его спиной, окруженные густо налепленными буклетами и открытками. Без двух минут три. Я немного разозлился, что мой ранний приход округлили до ближайшего часа, но промолчал.
– Вам наверх. – Старый хиппи указал в глубину магазина. – Кроме Билла, там больше никого нет.
– Спасибо, товарищ, – произнес я, и старый хиппи улыбнулся в ответ.
Я поднялся по покрытой ковром скрипучей лестнице в адскую жару пропахшего потом и переживаниями второго этажа. В темный узкий коридор выходило три двери, Билл оказался за второй. Я открыл ее пошире, осматривая звукопоглощающее покрытие на стенах, старые деревянные стулья, о которые, похоже, точили когти маленькие тигры, и седоватого мужчину.
Он был ужасно похож на Джорджа Клуни.
– Hola[2]. Я – Джеймс.
Седой не стал подниматься, зато довольно дружелюбно улыбнулся, пожал мне руку и указал на стул напротив:
– Меня зовут Билл. Давай начнем с того, что ты достанешь мелодическую трубку и что-нибудь сыграешь – я должен понять, какой у тебя уровень. Если ты нервничаешь, мы можем немного поговорить, но урок всего полчаса…
Я поставил футляр и опустился рядом с ним на колени, открывая защелки:
– Нет, все нормально.
Я улучил возможность взглянуть на Билла, пока искал чантер. Он сидел, чуть наклонив голову, чтобы прочитать надписи на футляре – у меня он весь в наклейках. Пока Билл читал фразу: «Остерегайтесь драконов, вы хорошо пойдете под хрустящей корочкой и с кетчупом», я примеривался к нему. Его чантер лежал на соседнем стуле, чистый и блестящий. Моя трубка выглядела потрепанной, некоторые отверстия я частично залепил разноцветными кусками изоленты, чтобы добиться идеального строя. У Билла хорошая осанка, у меня одно плечо постоянно выше другого от того, что я так много играю. Его футляр почти новый, а мой выглядит так, будто не один раз прошел через ад. Я почти уверился в том, что это занятие – пустая трата времени, особенно когда он вытаращил глаза при виде моего чантера.
Я положил тренировочную трубку на место. Спору нет, облегченная пластиковая версия полноразмерного чантера полезна: во-первых, она примерно в тысячу раз тише, чем настоящая волынка, а во-вторых, на ней физически проще играть – не нужно пыхтеть и потеть, чтобы наполнить мешок воздухом. Но чтобы произвести впечатление, нужен настоящий инструмент.
– Разрешите я сыграю на волынке? В школе трудно найти возможность позаниматься; у меня такое чувство, будто я ее уже сто лет из футляра не доставал.
Билл удивленно пожал плечами:
– Конечно. Других студентов сейчас нет. Делай, как тебе удобнее. Что сыграешь?
– Еще не знаю.
Я достал волынку, вдыхая знакомый – родной – запах кожи и дерева. Я надул мешок, бурдоны привычно легли мне на плечо. В то мгновение, когда они зазвучали, я понял, насколько громкой в этой крошечной комнате будет музыка. Нужно было захватить беруши.
Билл секунд двадцать наблюдал, как я настраиваюсь, следя за моей осанкой, слушая, как ровно я держу звук. Я собирался начать потихоньку и нарастить уровень до чего-то настолько потрясающего, чтобы он под конец кинулся целовать мне ноги, но звук был такой громкий, что я решил закончить поскорее. И рванул с места в карьер, заиграв любимую вещь: зубодробительно сложный рил в миноре, который я сыграл бы и во сне. Быстро. Чисто. Идеально.
Лицо Билла ничего не выражало. Как будто громкость музыки сдула с него все эмоции. Я спустил волынку с плеча, и он покачал головой:
– Я ничему не могу тебя научить… Ты и так это знал, правда? Во всем округе не найдется такого человека. Может, даже во всем штате. Ты участвуешь в конкурсах?
– До этого лета участвовал.
– Почему перестал?
Я пожал плечами:
– Достиг вершины. Продолжать стало скучно.
Почему-то мне неприятно было ему об этом говорить.
Билл снова покачал головой. Его глаза изучали мое лицо, и я точно знал, что он думает, потому что все всегда думают одно и то же: «Ты такой молодой. (А я такой старый)».
– Я свяжусь со школой, – вяло произнес он. – Пусть решают, что с тобой делать. Но они же были в курсе, когда брали тебя?
Я опустил инструмент:
– Да.
– Тебе нужно поступать в университет Карнеги-Меллона, там сильная программа для волынщиков.
– Я как-то об этом не думал, – ответил я.
Билл не уловил моего сарказма:
– Подумай. – Он смотрел, как я складываю инструмент. – В обычной консерватории ты только время потеряешь.
Я серьезно покивал, выслушал еще некоторое количество умных замечаний, пожал ему руку и ушел.
Когда я вышел из магазина, на бордюре сидела девчонка. Поскольку настроение у меня было довольно мерзкое, я бы ее даже не заметил, вот только сидела она сантиметрах в пяти от моей машины. Даже со спины было понятно, что ей невыносимо скучно.
Я долго и шумно устраивал волынку на заднем сиденье, надеясь, что она уловит намек: «Отползай, или я тебя перееду, когда буду выезжать со стоянки».
Но она не пошевелилась, поэтому, завершив возню, я обошел машину и стал перед ней. Девчонка сидела неподвижно, подняв лицо навстречу послеполуденному солнцу и прикрыв глаза, притворяясь, что ничего вокруг не замечает.
Может, она ходит со мной на какие-то занятия и я должен ее узнать? Вряд ли: ее одежда не соответствовала правилам школы: обтягивающая рубашка с принтом, изображающим рукописный текст, и джинсы-клеш, из-под которых выглядывали сандалии на гигантской платформе. С другой стороны, прическу я бы обязательно узнал: вьющиеся светлые волосы, длинные впереди, но коротко и выразительно выстриженные на затылке.
– Милочка, – задушевно сказал я, – вы сидите прямо перед моим бампером. Нельзя ли переместить вашу бездельничающую особу немного южнее и позволить мне уехать?
Она распахнула глаза.
Я будто в ледяную воду нырнул. По всему телу побежали мурашки, а в голове зловеще зазвучало предупреждение: «Что-то не так», – за которым нахлынули непрошеные воспоминания о летних событиях.
Девчонка – если, конечно, это была девчонка – перевела взгляд на меня. Голубые глаза сияли на фоне дымчатых теней.
– Я жду тебя уже целую вечность.
Ее дыхание окутало меня запахами сонных поникших полевых цветов, недавнего дождя и дыма далеких костров. Я чувствовал пощипывание в пупке – опасность.
– Вечность – это несколько столетий или время занятия? – осторожно спросил я.
– Не льсти себе. – Девчонка поднялась, отряхивая ладони о ягодицы. Из-за обуви она оказалась неожиданно высокой – ее глаза были почти вровень с моими. Она стояла так близко, что я мог бы раствориться в ее запахе. – Всего полчаса, хотя скучища такая, будто и впрямь несколько столетий. Поехали.
– Чего?
– Подвези меня до школы.
Ну ладно. Может, мы и вправду знакомы? Я попробовал представить ее в школе, на занятиях, да хоть где-то на территории – и не смог. Легче было представить ее в роще, резвящейся вокруг какого-то несчастного, которого она только что принесла в жертву неизвестному мне языческому божеству.
– Тебе в Торнкинг-Эш?
Она бросила на меня испепеляющий взгляд.
Я подчеркнуто внимательно уставился на ее клешеные джинсы:
– Что-то не помню среди наших студентов такого занимательного создания.
Она улыбнулась на слове «создание» и открыла дверь с пассажирской стороны:
– Да неужели? Поехали.
Обычно нахальный тип, застающий людей врасплох, – это я… Да безопасно ли садиться с ней в машину? Наверняка нет, особенно после целого лета интриг, автокатастроф и фей.
Я сел за руль.
Как только я повернул ключ в зажигании, включилось радио, и девчонка скорчила гримаску:
– Ну и фигню ты слушаешь.
Она ткнула в какую-то кнопку, и машину заполнил головокружительно быстрый рил. На тусклом индикаторе появились цифры 108.3. Я, конечно, не бог весть какой физик (это потому, что физикой я не интересуюсь), но мой приемник так себя вести явно не должен.
– Ладно. Значит, ты учишься в Торнкинг-Эш. Как тебя зовут?
– Я не говорила, что я там учусь, – заметила она, разувшись и пристраивая босые ноги на приборную панель. – Я просто попросила меня туда отвезти.
– Прости, не сообразил. Как тебя зовут?
Она посмотрела на мои руки на руле, как будто там мог быть написан ответ, и задумчиво скривилась:
– Нуала. Нет, Эленора. Нет, Полли… нет, подожди! Нуала мне нравится больше. Да, зови меня Нуала.
Она растянула имя, как будто в нем было много «у»: Ну-у-у-у-у-у-а-ла. На ее лице играла самодовольная полуулыбка, которая так подходит моей собственной физиономии.
– Точно?
Она посмотрела на свои ногти:
– Женщина всегда имеет право передумать.
– А ты – женщина? – спросил я.
Нуала мрачно на меня покосилась:
– Задавать такие вопросы неприлично.
– Ой, а я и не подумал… Ну так что, мы знакомы?
Она махнула на меня рукой:
– Помолчи, а? Я слушаю музыку.
Нуала до упора отодвинула сиденье, уставилась в потолок и закрыла глаза. Мне в голову пришла ужасная мысль, что она слушает музыку не по радио, а какую-то другую, далекую, слышную только ей. Лучи послеполуденного солнца лились в машину сквозь боковое окно, подсвечивая целую галактику веснушек на ее щеках. Веснушки почему-то выглядели неправильно: слишком невинно. Слишком по-человечески.
Она открыла глаза и сказала:
– Значит, ты – волынщик.
Чтобы сделать такой вывод, сверхъестественные способности не требовались. Пока я играл для Билла, меня мог услышать любой прохожий; и все равно я искал второй смысл в ее словах.
– Да. Причем отличный.
Ехидно улыбаясь, она пожала плечами:
– Ничего такой.
– Пытаешься меня разозлить?
– Просто слыхала и получше. – Нуала повернулась ко мне, и улыбка исчезла. – Я слышала ваш разговор, волынщик. Здесь тебе делать нечего. Хочешь преуспеть в том, чем занимаешься?
Предупреждающие покалывания превратились в острую боль.
– Глупый вопрос. Ты уже знаешь на него ответ, иначе не спрашивала бы.
– Я в состоянии тебе помочь.
Я прищурился, подбирая слова.
– Каким образом?
Краем глаза я наблюдал, как она вытянулась на сиденье и вдруг резко подалась ко мне:
– Могу нашептать тебе тайны, которые перевернут твою жизнь.
Я отодвинулся, чтобы не поддаться аромату ее дыхания. У меня уже даже мурашки были в мурашках.
– И, я уверен, совершенно бескорыстно?
– Ты этого даже не заметишь. Но я очень постараюсь. Зато ты станешь лучшим волынщиком всех времен.
Мне вспомнилось множество историй, предостерегающих от сделок с дьяволом и ему подобными; ехать с ней в машине, пожалуй, и в самом деле небезопасно.
– Я конечно польщен, но все же откажусь. – Мы приближались к школе. Интересно, что она сделает, когда мы подъедем. – Мой текущий уровень крутости меня устраивает. Да и заниматься без преподавателя – одно удовольствие. Разве что ты предложишь пробную подписку без обязательств, которую через тридцать дней можно отменить, не оставаясь тебе должным и не сообщая номер своей кредитной карты.
Нуала оскалилась:
– Отказываться, когда кто-то вроде меня предлагает помощь, очень невежливо. Таким самовлюбленным придуркам, как ты, ее вообще редко предлагают.
– Я очень вежливо отказался!
– Ты даже не обдумал мое предложение.
– Обдумал. Вот, слышала паузу? Секунду назад? Это я опять обдумал. Но все равно говорю «нет».
– Останови машину. Я выйду здесь.
– А как же школа?
Нуала как когтями вцепилась пальцами в дверную ручку:
– Не беси меня, Джеймс Морган. Останавливайся, не то я тебе голову оторву.
В ее голосе звучала такая ярость, что трудно было не поверить. Я съехал на обочину и остановился среди деревьев. Нуала дернула ручку:
– Открой замок, идиот!
Я нажал на кнопку, и она распахнула дверь. Обернувшись, Нуала снова впилась в меня взглядом голубых глаз:
– Ты все равно не способен учиться. Самодовольный кретин.
Она хлопнула дверью, и я рванул с места. В зеркале заднего вида отразился лишь вихрь сухих листьев над дорогой.
2
Привет (исп.).