Читать книгу Смертный бессмертный - Мэри Шелли - Страница 2

[1]

16 июля[2] 1833 года. Сегодня памятная для меня дата: мне исполняется триста двадцать три года!

Вечный Жид[3]? Конечно же нет. У него за плечами осталось восемнадцать с лишним столетий. В сравнении с ним я совсем юный Бессмертный.

Стало быть, я бессмертен? Вот уже триста три года я день и ночь задаюсь этим вопросом и не могу на него ответить. Сегодня я обнаружил в моих каштановых кудрях седой волос – верный знак старения. Однако же он мог оставаться незамеченным все триста лет – а ведь иные люди делаются совершенно седыми, не достигнув и двадцатилетнего возраста.

Я поведаю мою историю, и пусть читатель рассудит сам. Я поведаю мою историю, чтобы тем самым скоротать несколько часов долгой вечности, которая становится для меня такой утомительной. Вечно! Возможно ли это? Жить вечно! Я знаю о чародействах, жертвы которых, погруженные в глубокий сон, пробуждались через сотню лет юными, как и прежде; я знаю о Семерых Спящих[4] – такое бессмертие не столь тягостно; но ах! – груз нескончаемого времени, томительный ход непрестанно сменяющихся часов! Как счастлив был легендарный Нурджахад[5]!.. Но возвращаюсь к моему рассказу.

Весь мир знает о Корнелии Агриппе. Память о нем бессмертна, как, благодаря его искусству, бессмертен я. Весь мир знает также о его ученике, который в отсутствие наставника нечаянно вызвал злого духа и был им погублен. Известие об этом происшествии, правдивое или ложное, доставило прославленному философу множество неприятностей. Все ученики в одночасье покинули его, слуги разбежались. Некому стало постоянно подбрасывать уголь в его всегда раскаленные печи, пока он спал, и следить за меняющимся цветом его зелий, пока он работал. Опыт за опытом терпели неудачу, поскольку одной пары рук было недостаточно для их выполнения; духи тьмы насмехались над ним, ибо он не мог привлечь к себе на службу ни единого смертного.

В ту пору я был очень молод, очень беден и очень сильно влюблен. Я провел в учениках у Корнелия около года, хотя находился в отлучке, когда произошло это несчастье. По моем возвращении друзья заклинали меня не возвращаться к алхимику. Я с трепетом выслушал их ужасную повесть; повторного предостережения мне не понадобилось; и, когда Корнелий пришел ко мне и посулил кошель золота, если я останусь под его кровом, мне почудилось, будто меня искушает сам Сатана. Зубы у меня застучали, волосы встали дыбом, колени задрожали, и я опрометью кинулся прочь.

Нетвердым шагом я направился туда, куда влекло меня ежедневно на протяжении двух лет, – к мирно журчавшему ручью с чистой живой водой, где меня дожидалась темноволосая девушка, не сводившая сияющих глаз с тропинки, по которой я приходил каждый вечер. Я любил Берту с тех пор, как помню себя; мы были соседями и товарищами в детских играх; ее родители, как и мои, жили скромно, но достойно; наша взаимная привязанность была для них отрадой. В злую годину ее отца и мать сгубила лихорадка, и Берта осталась сиротой. Она обрела бы кров в доме моих родителей, но, к несчастью, престарелая госпожа из ближнего замка, богатая, бездетная и одинокая, объявила о намерении удочерить ее. С той поры Берта одевалась в шелка, обитала в мраморном дворце, и все почитали ее избранницей судьбы. Но и в новом состоянии, в кругу новых знакомых, Берта сохраняла верность другу своих прежних, не столь благополучных дней; она часто навещала хижину моего отца, а когда ей запретили там бывать, стала уходить в соседний лес и встречаться со мной в густой тени близ родника.

Берта часто уверяла, что перед своей новой покровительницей не чувствует обязательств, равных по святости тем, которые связывают нас. Однако я был слишком беден, чтобы на ней жениться, и ее все больше угнетали страдания, которые она испытывала из-за меня. Она обладала горделивым, но вздорным нравом и все сильнее досадовала на препятствия, мешавшие нашему соединению. В мое отсутствие Берта была тяжко удручена и, когда мы встретились впервые после разлуки, принялась горько сетовать и едва ли не укорять меня за бедность. Я поспешно отвечал:

– Я честен, хотя и беден! Будь иначе, я скоро бы разбогател!

Это восклицание породило тысячу вопросов. Я боялся поразить ее, открыв правду, но Берта принудила меня к этому, а затем, смерив презрительным взглядом, проговорила:

– Ты прикидываешься влюбленным, а сам боишься предстать лицом к лицу с дьяволом ради меня!

Я возразил, что просто опасался пробудить в ней отвращение, тогда как Берта вновь и вновь заговаривала о том, сколь велика уготованная мне награда. Итак, воодушевленный и пристыженный ею, ведомый любовью и надеждой, смеясь над былыми страхами, я быстрым шагом и с легким сердцем возвратился к алхимику, чтобы принять его предложение, и немедленно приступил к прежним обязанностям.

Прошел год. У меня завелись немалые деньги. Привычка разогнала мои страхи. Несмотря на крайнюю бдительность, я ни разу не заметил поблизости и следа от дьявольского копыта; ни разу располагающее к ученым занятиям безмолвие нашей обители не нарушали бесовские вопли. Я продолжал украдкой видеться с Бертой, и передо мной забрезжила надежда – надежда, но не подлинная радость; ибо Берта считала, будто любовь и спокойствие – враги, и ей доставляло удовольствие делать все, чтобы в моей душе они не соседствовали. При всей искренности сердца в ее обхождении было некоторое кокетство, и я ревновал, как турок. Она тысячью способов выказывала мне пренебрежение, но никогда не признавала себя неправой. Она злила меня до безумия, а потом заставляла вымаливать у нее прощение. Порою ей казалось, что я недостаточно покорен, и тогда она рассказывала о сопернике, которому благоволит ее покровительница. Ее окружали разодетые в шелка юноши, богатые и беспечные. Мог ли сравниться с ними ученик Корнелия в убогом платье?

Однажды философ задал мне такую работу, что у меня не осталось времени пойти, как обычно, на свидание с Бертой. Он был занят каким-то грандиозным трудом, и мне пришлось оставаться при нем целые сутки, поддерживая огонь и наблюдая за химическими препаратами. Берта напрасно прождала меня возле родника. Подобное небрежение распалило ее гордость; и когда наконец в немногие краткие минуты, выделенные мне для сна, я украдкой выбрался к ней, надеясь на утешение, она встретила меня с надменностью, прогнала прочь с насмешкою и объявила, что всякий другой вернее завладеет ее рукою, нежели тот, кто не может ради нее находиться в двух местах одновременно. Она будет отмщена! – И то была правда. В мое угрюмое пристанище проник слух, что она отправилась на охоту в сопровождении Альберта Хоффера. Альберту Хофферу благоволила ее покровительница, и все трое проскакали верхом перед моим закопченным окошком. Мне показалось, что они с издевательским смехом упомянули мое имя, а ее темные глаза презрительно оглядели мою обитель.

Ревность, со всем своим ядом и всеми мучениями, проникла в мою грудь. Я разразился потоком слез при мысли, что никогда не назову Берту своей, и тотчас же тысячекратно проклял ее непостоянство. Однако мне приходилось по-прежнему ворошить угли для алхимика, по-прежнему следить за превращениями его таинственных зелий.

Корнелий бодрствовал три дня и три ночи, не смыкая глаз. Перегонные кубы работали медленнее, чем он рассчитывал; несмотря на всю его увлеченность работой, сон тяжелил веки алхимика. Вновь и вновь нечеловеческим усилием он стряхивал дремоту; вновь и вновь она незаметно овладевала его сознанием. Он задумчиво оглядел тигли.

– Еще не готово, – прошептал он. – Неужели пройдет еще одна ночь, прежде чем труд будет завершен? Винци[6], ты бдителен… ты заслуживаешь доверия… ты спал, мой мальчик, ты спал вчера ночью. Последи за этим стеклянным сосудом. Жидкость в нем нежно-розового цвета; как только ее оттенок начнет меняться, разбуди меня – а до той поры я вздремну. Сначала она побелеет, потом засверкает золотом; но не дожидайся этого: как только розовый цвет поблекнет, разбуди меня.

Я с трудом разобрал его последние слова, произнесенные сквозь дремоту. Но и тогда он не полностью покорился природе.

– Винци, мой мальчик, – снова заговорил он, – не трогай сосуд, не подноси его к устам. В нем зелье – зелье, исцеляющее от любви; чтобы сохранить любовь к своей Берте, остерегись пить его!

И он уснул. Его убеленная сединой голова опустилась на грудь, и я едва мог расслышать его ровное дыхание. Несколько минут я наблюдал за сосудом – розовый оттенок жидкости не изменился. И мои мысли отправились блуждать: они побывали у родника и воскресили в памяти тысячу прелестных сцен, которым уже никогда не повториться – никогда! Змеи и ехидны заполонили мне сердце, не успело слово «никогда» слететь с моих уст. Неверная дева! Неверная и жестокая! Никогда больше не улыбнется она мне, как в тот вечер улыбалась Альберту. Никчемная, ненавистная женщина! Я не останусь неотмщенным: она увидит его бездыханным у своих ног, она погибнет от моего возмездия. Она усмехалась с надменностью и торжеством, она сознавала мое ничтожество и свою власть. Но что за власть была у нее? Власть возбуждать мою ненависть, мое крайнее презрение… о, все, кроме равнодушия! Когда бы я мог испытать его, когда бы я мог окинуть ее безучастным взором, перенеся мою отвергнутую любовь на более достойный предмет, победа была бы полной!