Читать книгу Репортер - Михаил Дегтярь - Страница 9

Напомню, что именно Гриша Гурвич познакомил меня с одним из самых ярких в Баку людей, который на долгие годы стал моим другом – легендарным Юлием Гусманом. Я просто не мог с ним не познакомиться, потому что у нас были общие знакомые, одни интересы, одни вкусы…

К тому же я снимал квартиру в старом городе на улице Петра Монтина – практически напротив дома Гусманов, который был построен в 1899 году неким Джан Мирзой Бабаевым.

Я часто бывал в этом доме и даже застал там еще самого Соломона Моисеевича Гусмана – доктора медицинских наук, главного врача Каспийской флотилии. Отец Юлия и Миши умер в 1980 году и похоронен рядом с женой Лолой Юльевной Барсук на Чемберекендском еврейском кладбище.

Как-то раз Юлик попросил меня пойти вместе с ним на это кладбище – он хотел навестить могилы родителей. В будний день людей на кладбище не было. Повернув на аллею, где находились могилы родителей Гусманов, мы внезапно увидели странную картину: на кладбище заехало такси и застряло в могилах. Автомобиль буксовал, как в судорогах, застревал все больше и больше…

Подойдя ближе, мы поняли, что произошло – водитель-азербайджанец привез на кладбище русскую проститутку – знал, очевидно, что в это время людей здесь не бывает. Мусульманин привез православную на еврейское кладбище, и не знаю, уж чьи святые решили не допустить богохульства. Сколько лет прошло, а до сих пор помню дикий скрежет машины в железных ограждениях могил, мат водителя и дикий хохот крашеной блондинки…

В то время Юлик начинал работу над своим главным фильмом «Не бойся, я с тобой» по сценарию выдающихся драматургов – Юлия Дунского и Валерия Фрида.

Скоро я познакомился с ними, и это стало одним из самых ярких знакомств в моей жизни. Многие, кто знал этих феерических людей, согласятся со мною.

Какую же они прожили жизнь!

Учились в одной московской школе. Вместе были репрессированы якобы за подготовку покушения на Сталина во время его проезда по Арбату. Вторую половину 10-летнего срока – благодаря помощи знаменитого кинодраматурга Алексея Каплера – сидели вместе в Инте в Минлаге. Вместе в 1954 году после окончания срока остались в Инте на вечном поселении, которое оказалось не вечным. Вместе в 1957 году вернулись в Москву, вместе начали писать сценарии, жили в одном подъезде на одном этаже в доме рядом с метро «Аэропорт».

Юлий Теодорович болел астмой. Постоянно принимал лекарства, которые с одной стороны, помогали ему дышать, с другой – разрушали организм. В какой-то момент Юлий Дунский устал бороться с болезнью и решил покончить с собой, чтобы не мучить себя и своих близких. В его квартире была роскошная коллекция оружия. Чтобы держать дома такую коллекцию, необходимо было вступить в Московское общество охотников. А охотничий билет давал право на приобретение охотничьего ружья. С помощью этого ружья Юлий Теодорович и решил уйти из жизни.

23 марта 1982 года Юлий Теодорович отправил всех из дому, написал записки – в милицию, чтобы никого не винили, жене Зое, своим друзьям и отдельно – Валерию Фриду. Все рассчитал. Чтобы близкие не испугались, решил их предупредить – на двери ванной повесил табличку: «Я застрелился». Сел в ванну и выстрелил себе в рот.

Записку друзьям мне дал прочесть Валерий Фрид. Не буду ее пересказывать…

Я часто бывал в гостях у Валерия Семеновича. Бывало, выпивали с ним. Пил он только водку, но как-то странно – три четверти рюмки бесшумно проглатывал, а оставшуюся четверть подсасывал с характерным свистом… Много рассказывал мне о жизни в лагере.

Я запомнил его историю о том, как они с Дунским, будучи уже на вечном поселении, сбежали на неделю в Москву.

Дважды в месяц они должны были являться к коменданту, чтобы отмечаться. В очередной раз они отметились и взяли билеты в мягкий вагон поезда «Воркута – Москва». В мягкий не ради роскоши, а чтобы проверяющие не заподозрили в них беглецов: в таких вагонах ездила только солидная публика. Для этой же цели купили дорогие пижамы… И все сработало. Побыли в Москве и таким же путем вернулись обратно.

О своих с Юлием Дунским лагерных годах Валерий Фрид написал блестящую книгу «58 с половиной, или Записки лагерного придурка»…

В 1952 году, сразу после освобождения из лагеря, Дунский и Фрид написали в Инте выдающийся рассказ «Лучший из них» – на блатном жаргоне.

Иногда Дунский и Фрид читали «Лучший из них» своим друзьям – как правило, происходило это после застолья и немалого количества выпитой водки.

Однажды рассказ был прочитан при мне. Читал Валерий Фрид, а Юлий Дунский по ходу комментировал: «грабка» – рука, «пропуль» – послание, «писка» – лезвие безопасной бритвы, «кандей» – изолятор, «тягануть» – отругать…

Шел 1981 год, и тогда невозможно было представить себе, что «Лучший из нас» когда-либо может быть напечатан.

Вот лишь небольшой отрывок этого выдающегося произведения:

…В субботу у нас, как положено, танцы. Я как комендант должен там показаться, чтобы помнили, что над ними есть бог и прокурор. На мне эстонский лепенец, расписуха, прохаря наблищены, на грабке перстенек. Я всегда чисто ходил.

Заваливаюсь в столовую, становлюсь у дверей и кнацаю. Все притихли и ждут, когда я уйду. А Вика сидит на столе, со своей гоп-капеллой, и кричит мне через весь зал:

– Здравствуйте, господин гад!

– А, – говорю, – прелестная воровка, обосрала хуй, плутовка! Здорово, здорово.

Она кричит:

– Товарищ комендант, вы такой видный мужчина, а никогда не споете, не сбацаете. Вы не можете или у вас есть затаенные причины?

Я ей ботаю:

– Я с тобой станцую, когда у тебя на лбу вырастет конский хуй в золотой оправе. Но у тебя есть кодло трехнедельных удальцов, и если ты желаешь, то они сейчас будут у меня бацать и на голове, и на пузе, на двенадцать жил, на цыганский манер.

Все ее жиганы втянули язык в жопу и в прения не встревают. А она вдруг толкует мне:

– Скажите, Шурик, зачем вы сменяли воровскую славу на сучий кусок? Или вам не хватало?

Хотел было я ее тягануть, но не стал портить настроения. Сказал только:

– Гадюка семисекельная, не тебе меня обсуждать. Входить в мои причины я с тобой, мандавошкой, не намерен.

И ушел на хуй.

Проходит дней несколько, и она пуляет мне ксивенку:

– Мне нужно с вами поговорить об очень важном.

Я эту ксивенку порвал и хожу как ходил. Однажды по утрянке она меня штопорит у конторы.

– Вы получили мой пропуль?

– Получил, – говорю. – Что из этого?

– У меня есть к вам разговор.

Я ботаю:

– О чем нам с тобой толковать? Ты крадунья, законница, а я убежденный сука, вечный враг преступного мира. Иди и забудь меня. Попутного хуя в сраку!

Поканала она от меня, а сама худенькая, щуплая, как воробьенок. Мне даже ее жалко стало. А, думаю, ни хуя! Подумаешь, принцесса Турандо!..

Вечером с сельхоза приезжают бесконвойные возчицы. А там была одна Ленка, которую я раньше харил. Я ее волоку к себе в кабину, пошворил и отпустил в барак ночевать. Только заснул, в окно стучат:

– Шурик, беги в женскую зону, Вика твою Ленку порезала.

Я схватываюсь и – туда. Залетаю в барак – гвалт, хипеш, бабы все голые, лохматые – тьфу, обезьяны! Ленка на полу, вся в краске, базлает не своим голосом, а Вика с пиской сидит на своих нарах.

Я к ней подошел, тырсанул разок, отмел мойку и говорю:

– Собирайся!

Она ничего – встала, пошла. Вышли мы на двор, и я ей толкую:

– Дура ненормальная! Ну, на хуя она тебе сто лет усралась? Теперь тебе верняком карячится срок. Чего вы с ней не поделили?

А она заплакала и ботает:

– Я ее пописала за то, что ты с ней шворился. Учти, я всех порежу, с кем ты будешь. И тебя порежу. Я тебя люблю и не могу без тебя жить.

Ты понял? Меня любит и меня же порануть собирается. Что ты хочешь, Юрок, бабы – это ж такая нация!.. Меня смех берет.

– Ах, – говорю, – падлючье творение! Вот ты чего замыслила! У-у, гуммозница, поносница, дристополетница!!! Бежи в кандей, спасай свою дешевую жизнь! Сейчас я тебя обработаю начисто!

Она от меня как рванет. Я за ней. Она бежит и ревет – та еще комедия! Пригнал ее в пердильник, запер в одиночку:

– Посиди, – говорю, – девка, охолонись!

И пошел к себе. Снял тапочки, лег, а спать неохота. Я лежу и думаю: все-таки она в меня здорово врюхалась, раз выкидывает такие коники… С кем я вращался до этих пор? Твари, двустволки, продажная любовь! Разве они способны на сильное чувство? Сколько ж так можно жить – менять харево на варево? Может, я теряю свой золотой шанс?

Утром встаю, топаю в ШИЗО. Набрал с собой бациллы, сладкого дела, мандрабеляшки, сую ей в кормушку:

– На, принимай передачку!

Она на меня шары выкатила, а у самой от слез на щеках грязные полоски. Засмеялся я:

– Эх ты, богиня джунглей! Иди умойся, я тебе полотенце с пацаном пришлю.

А сам пошел в санчасть.

Я всегда знал, с кем кусь-кусь, а с кем вась-вась: с ходу дотолковался, и в тот же день Вику суют в этап на сангородок. Надо было убрать ее с ОЛПа, пока не завели дела.

Вика кричит:

– Шурик, я твоя навеки. Жди меня.

Она уехала, а я, Юрок, – ты поверишь? – совсем охуел. Всю дорогу мысли про нее. Думаю, может, она, сучка, там подвернула кому-нибудь?..

Умер Валерий Семенович Фрид в 1998 году. Помню панихиду в Доме кино и рыдающего Юлия Гусмана…

Ну а в 1981 году Дунский и Фрид еще живы. Они часто приезжают в Баку, инспектируют работу Юлия Гусмана. Ведь есть в фильме подводные камни: он весь построен на японском боевом искусстве – карате. Вид спорта скандальный для тех лет.

Для того, чтобы как следует разобраться в этой борьбе, Юлику пришлось создать Федерацию карате Азербайджана.

История развития этого вида спорта в Советском Союзе очень занимательна.

Работа над фильмом началась в 1980-м, через два года после того, как карате было признано официально. Но разрешены были только так называемые «официальные» секции, утвержденные Спорткомитетом СССР. Все остальные признавались подпольными. В 1981 году в целях ликвидации таких подпольных секций карате были введены статьи в Административный и Уголовный кодексы РСФСР и союзных республик. Эти статьи предусматривали ответственность за «нарушение правил обучения спортивному карате» и за «самовольное обучение карате». В 1983 году карате было окончательно запрещено и стало на территории всего СССР подпольным.

Вот при таком отношении к этому боевому искусству Юлий Гусман начал создавать Федерацию карате Азербайджана.

Сам он стал заместителем председателя федерации, поскольку председателем мог быть только азербайджанец. Была такая игра во всех республиках – первый человек должен быть коренной национальности, второй – русский (или еврей, в виде исключения).

Меня назначили ответственным секретарем федерации.

Так на наших глазах азербайджанское карате было легализовано.

Чтобы самому разобраться в этом восточном единоборстве, Юлик придумал секцию карате только для своих друзей. Три раза в неделю мы собирались приятной компанией в репетиционном зале Азербайджанского театра музыкальной комедии, в котором Гусман был художественным руководителем. Здесь, ведомые нашим сэнсэем Аббасом Кязимовым, мы изображали из себя Брюса Ли, Чака Норриса и Джеки Чана…

Чтобы еще глубже разобраться в тонкостях этой борьбы, мы с Юлием Гусманом два раза выезжали на чемпионаты СССР по карате.

Первый прошел в Ташкенте в 1981 году, второй – в Таллине в 1982-м. Третий – в 1983 году в Волгограде – был последним и прошел без нас.

В Ташкенте чемпионат проходил в феврале. Всю делегацию из Азербайджана – спортсменов, которые участвовали в чемпионате, и нас с Юликом в качестве руководителей делегации – запихнули в гостиницу где-то на самой окраине города.

Юлий страшно переживал, что нас так ужасно разместили. Ладно спортсмены, – они могут жить где угодно, но он был уже очень известным человеком не только в Азербайджане, но и во всем СССР… И чтобы жить в этой дыре!

Юлик бухтел, дымился, срывал на мне злость, – его бесило, что он не может найти решения. Наконец он попросил меня что-нибудь придумать.

Я отправился на знаменитый ташкентский Алайский базар и купил там два килограмма гранатов. Там же приобрел авоську, в которую и сложил фрукты.

Для тех, кто не жил в Советском Союзе, объясню, что авоська – это такая примитивная сетчатая, сплетенная из обычной веревки хозяйственная сумка для продуктов. Ее очень удобно было держать в кармане, но носить продукты в ней было не очень, мягко говоря, престижно.

И вот с такой авоськой с гранатами я и отправился в Ташкентский обком партии.

Итак, шел 1981 год – расцвет застоя и коррупции в СССР. Но то, что происходило в те годы в Узбекистане, не снилось ни одной другой республике. У власти был Шараф Рашидов. Все продавалось и все покупалось. Уже во времена перестройки нам стало известно, что в республике покупались не только должности, но и звания.

Например, первый секретарь Хорезмского обкома партии Худайбергенов за обещание присвоить ему звание Героя Социалистического труда передал Рашидову полтора миллиона рублей. Но Рашидов в 1983 году скончался. Деньги пропали. Худайбергенов не успокоился и занес еще полмиллиона рублей следующему после Рашидова первому секретарю ЦК КП Узбекской ССР Инамжону Усманходжаеву. Тот деньги взял, но максимум, что мог сделать, – добиться, чтобы Худайбергенова наградили орденом Ленина…

Вот в такой сложной политической обстановке я пришел в Ташкентский обком партии.

На вопрос, куда я иду, сказал, что к первому секретарю Ташкентского областного комитета Компартии Узбекской СССР Мирзамахмуту Мирзарахмановичу Мусаханову. Такие сложные фамилию, имя и отчество я узнал у продавца гранатов на Алайском базаре и так крепко заучил, что помню их спустя много лет.

Удивительно, но меня пропустили. Сегодня вот так свободно нельзя пройти даже к чиновнику рангом на десять ступеней ниже. Другое было время…

В приемной я представился и сообщил, что приехал с гостинцем от первого секретаря Бакинского горкома партии Вагифа Алиовсатовича Гусейнова. Мусаханову было доложено, и он меня принял!

Войдя в кабинет, я радостно пошел к столу, за которым сидел пожилой смуглый узбек. Он смотрел на меня напряженно, пытаясь понять, чего я хочу.

– Здравствуйте, Мирзамахмут Мирзарахманович! – радостно сказал я. – Это вам от Вагифа Алиовсатовича.

И я, широко и радушно улыбаясь, протянул товарищу Мусаханову авоську с гранатами.

В чем был смысл моей авантюры?

Мой расчет был на то, что я был уверен – не станет узбек звонить своему бакинскому коллеге. Так что я мало чем рисковал. А если и позвонит потом, чтобы поблагодарить, – ну и что? Главное здесь было не зарваться – не попросить чего-то такого, от чего хозяин Ташкента мог бы занервничать. Скажем, не попросить денег, или джульхир (очень дорогой ковер ручной работы с длинным ворсом), или знойную девушку на ночь. Конечно, все это он мог бы легко достать, но тогда бы быстро выяснилось, что я не только не делегат от Вагифа Алиовсатовича, а вообще самозванец, что было бы весьма неприятно. Ведь я не только не знал Вагифа Алиовсатовича Гусейнова, но даже ни разу его в глаза не видел…

– Что вы делаете в Ташкенте? – вежливо спросил меня Мусаханов, несколько брезгливо отодвинув авоську в сторону. Уже задним умом я сообразил, что азербайджанские гранаты своим внешним видом отличаются от узбекских. Опытный человек это должен был бы заметить…

Я рассказал секретарю обкома о чемпионате по карате (он, естественно, был в курсе), а также о том, что мы с Юлием Гусманом не очень хорошо размещены.

– Больше нет никаких проблем? – поинтересовался он. Мне показалось, что слегка нервничает.

– В остальном вроде все нормально.

Мой собеседник облегченно выдохнул. Ясно было, что для него нет в этом бушующем мире более простой задачи, чем дать нам хорошую гостиницу, – ведь он хозяин всех этих гостиниц.

При мне он нажал на селекторе кнопку и распорядился поселить нас с Гусманом в лучшей гостинице Ташкента «Узбекистон». Причем, как самых дорогих гостей столицы – бесплатно, за счет города.

Хорошо помню, как я уходил из его кабинета. Почему-то мне казалось, что хозяину города будет приятно, если я уйду, не поворачиваясь к нему спиной. Я представил, что начальник города – шах, а я – его визирь. Стараясь не рассмеяться, пятился к дверям, бесконечно благодаря и помахивая головой, как лошадь на водопое…

Узнав о результатах моего похода в обком партии, Юлик только руками развел. И даже сказал, что сам Остап Бендер похвалил бы меня за эту авантюру.

В тот же день мы переехали в люксовые номера «Узбекистона». Статус Гусмана был восстановлен…

В Ташкенте мы с Юликом пришли в гости к Яну Лифицу. Сейчас, наверное, мало кто помнит это имя. А в конце шестидесятых оно гремело по всему Советскому Союзу. Ян Лифиц был капитаном команды КВН Ташкентского политехнического института. Одним из самых ярких капитанов за всю историю клуба. Играл он в сезонах 1968 и 1969 годов. В 1968 году был награжден «Стулом Остапа» как непобедимый капитан Международного союза КВН. В матче со сборной Риги он вышел на конкурсе капитанов против Юрия Радзиевского, ныне миллионера, живущего в США. Лифиц унес Радзиевского на ноль. Просто раздавил. Съел. Убрал.

Ян вышел на сцену и стал говорить примерно следующее: «Я тебе РАДзиевский! Ты мне БРАТзиевский! Поедем в ГРАДзиевский!». Что-то такое, абсолютно уничтожившее будущего миллионера.

Конкурс капитанов безоговорочно выиграл Лифиц.

Утверждают, что после игры, которую в итоге выиграли рижане, Юрий Радзиевский подошел к Яну Лифицу и извинился перед ним за победу своей команды.

Вот к этому Яну мы и пришли с Юлием Гусманом.

Дверь нам открыл невысокого роста лысоватый человек. Было видно, что к встрече в доме готовились – стол накрыт, возбужденные дети бегают по квартире, – все же принимали Юлия Гусмана.

Ян рассказал, что работает в НИИ, получает 150 рублей минус подоходный налог, отвечает в своей организации за политинформацию и раз в неделю выпускает стенную газету.

– Да, я еще на радио иногда подрабатываю, – вдруг вспомнил он и виновато улыбнулся. – Правда, внештатно…

Еще учась в школе, я смотрел на него и страшно завидовал. Какая у него интересная жизнь, думал я. Умница, любимец женщин. И вся страна любила его.

Мы немножко выпили, вспомнили прошлое, и Ян заплакал… Говорят, что сейчас Ян Лифиц живет в Германии.

К тому времени я уже работал корреспондентом газеты «Молодежь Азербайджана», в которую плавно перешел, честно отработав на железной дороге ровно три года. Все это было похоже на сказку. Ведь, учитывая мое небакинское прошлое, устроиться в газету было нереально. Но у меня уже появилось в Баку много друзей, и они помогали мне делать нехитрую карьеру журналиста.

Моя новая работа была любопытна статусом корреспондента республиканской газеты. Пусть и молодежной. Но из-за любой критической заметки могли снять человека с работы. Потому, когда я приезжал в командировку в какой-нибудь район Азербайджана, меня встречали как большого начальника.

Однажды меня послали в командировку в Шамхорский район. На перроне станции Далляр (а это в четырех километрах от Шамхора) меня встретил секретарь райкома партии, хотя по моему статусу встречать должен был комсомольский секретарь. Черная «Волга» привезла нас в ресторан, где уже были готовы шашлыки из осетрины и много водки. Конечно, я начал отказываться, но сопровождающий меня начальник был уж очень опытным…

Через пару часов мы с секретарем, заметно повеселевшие, оказались на Шамхорском коньячном заводе, где первым делом у меня потребовали канистру. Узнав, что я без тары, очень удивились – обычно корреспонденты со своей тарой приезжают!

Что было дальше, помню смутно. Очнулся почему-то в другом городе – Кировабаде (сейчас это Гянджа) на какой-то райкомовской даче в окружении шашлыков. Рядом стояла 10-литровая канистра коньяка.

Вот так мы ездили в командировки…

Когда-нибудь всякому счастью наступает конец, – как я уже говорил, из газеты мне пришлось вскоре уйти из-за неприличной пародии Александра Иванова на Булата Окуджаву.

И тогда меня взял к себе на работу Рустам Ибрагимбеков, который был в ту пору первым секретарем Союза кинематографистов Азербайджана.

К тому времени мы с ним были уже хорошо знакомы.