Читать книгу Кока - Михаил Гиголашвили - Страница 13

Избавившись от тяготы денег, Кока почувствовал облегчение. Да и с Сатаной всё обошлось более-менее мирно. А вот перед Лудо было неловко. И вообще – пора отсюда дёргать! Кока пересчитал деньги – пятьсот гульденов. Уехать в Германию, в гестхаус к фрау Воль, там отлежаться, сделать “лесенку”…

Это решение показалось ему самым разумным, хотя можно, конечно, возвратиться к матери в Париж. Но силуэт отчима каждый раз вставал в воображении: рядом с ним “лесенку” не сделать – заметит, шум поднимет. Проклятый полицай!

Во дворе подошёл к обиженно нахохленному Лудо:

– Извини меня! Это был такой человек…

– Зачем же ты дружишь с такими людьми? – отозвался Лудо, исподлобья глядя на Коку и вертя в руках купюру.

– Да я не дружу! Случайно попал в глупую историю, земляки, чужие деньги… – начал было Кока, но Лудо довольно жёстко прервал его:

– Я не хочу в этом разбираться! Всё, хватит! Мне был звонок из Норвегии – киты пошли на нерест, мне надо уезжать…

Ёп у забора щёлкал кнопками диктофона и тут же поправил:

– Киты на нерест не ходят, они детёнышей рождают!

Кока понял намёк:

– Когда?

– Чем быстрее – тем лучше! – отрезал Лудо.

– Но сегодня переночевать-то можно? – кисло спросил Кока.

– Конечно, ночуй! Я не к тому, я вообще… Киты не будут ждать… – смягчился Лудо, пряча деньги, а Ёп сказал от стены:

– Если хочешь, у меня живи! – Но Кока, вспомнив про слой пыли и необходимость день и ночь общаться с Ёпом, вежливо отказался:

– Нет, спасибо! Я в Германию поеду. Или в Париж. Или в Тбилиси.

Спрятав диктофон, Ёп вернулся за пень.

– В каждом из нас – и белое, и чёрное. Иногда побеждает одно, иногда другое. Главное – не терять равновесия и слишком низко не падать. И в этом человеке-секьюрити вначале говорило чёрное, и он оттолкнул Лудо, а потом сказалось белое – и он извинился! Заплатил штраф!

– Да! Штраф! – подтвердил Лудо. – Ну что, поехал я тогда за пивом и рыбкой?

– И косячок купи, – попросил Кока. – Дать денег?

– Не надо, твой земляк уже дал. Куплю. Какое пиво без травы?

И правда – какое? Но без пива Кока жить мог, а вот без травы – нет. Он украдкой занюхал малую щепотку от подарка Сатаны. Полегчало.

Да, наркота разная. Одно дело – скромная и милая анаша, другое – буйный и властный героин! Чуть запоздаешь на свидание с ним – он пощады не знает! Его не уболтаешь! Он – контролёр твоей жизни! Попал под его свисток – держись, спуску не будет! Если гашиш – это умная и послушная охотничья собака, то герыч – это дикий, необузданный, злобный, яростный питбуль, который, не получая пищи, рвёт своего хозяина.

Вскоре приехал Лудо с пивом и горячей рыбой в кляре.

Пошли обычные разговоры. Сегодня обсуждалась эволюция и её составные части. В частности, кто появился раньше – травоядные или хищники? Лудо думал, что травоядные, ведь ещё динозавры были травоядными, в день тонну зелени сжирали, леса опустошали, чтоб им пусто было, а когда вымерли, возникли мелкие млекопитающие – грызуны, белки, хорьки.

– Ага, а потом грызуны выросли и превратились в тигров и львов! – с иронией поддакивал Ёп, разливая пиво и кидая остатки рыбы Кесси (она была тут как тут, урчала, словно испорченный холодильник, похрустывала рыбьими хвостами, лакала пиво, которое Лудо налил ей в блюдечко, тянулась к козьей ножке в его руке, страстно вдыхая дым точёными ноздрями). – И чем бы питались хищники, если бы не было травоядных? – ехидно спрашивал он дальше. – Хищникам нужна пища, живая! Кого бы они жрали, не будь оленей, буйволов или антилоп? Как динозавры превратились в антилоп – это другой вопрос.

Тоже резонно.

– А может, это некоторые травоядные в процессе эволюции так оборзели, что стали жрать мясо и падаль? – предположил Кока.

Тоже не исключено. Попробовали мясца – понравилось. Отрастили себе клыки, когти и клювы, стали драть друг друга.

Лудо заметил, что есть и хищные травоядные, которые при случае не прочь сожрать и белковое мясо, если даром и бегать много не надо, – это обезьяны, медведи, бегемоты. Даже олени не брезгают зайчатиной, а бизоны – бельчатиной.

Кока отозвался:

– Это про нас. Мы и траву любим, и мимо лакомого кусочка не проходим!

– Этот человек-секьюрити был чистый хищник, а мы – да, травоядные! Мы стоим в самом низу пищевой цепочки! И я горжусь этим! Мы никому не делаем зла! Мы христиане! – сказал Ёп, не забыв включить диктофон, чтоб зафиксировать важные мысли. – Жизнь копытного – день и ночь бояться. Бежать при первом звуке и шорохе. Не сметь никогда ни крепко спать, ни спокойно есть. Сломал ногу – смерть. Не успел убежать – смерть. Не туда сунулся – смерть. Замешкался – смерть. Увлёкся вкусной травой – смерть. Хищники охотятся в одиночку, а травоядные сбиваются в стада от ужаса смерти, и каждый стремится влезть в середину, где лев не достанет его, не уест леопард.

Лудо согласился:

– Да, несправедливо! Хищникам даны сила, зоркость, ловкость, клыки и когти, нюх и зрение в темноте, тонкий слух, а копытным жертвам – ни нюха, ни слуха, ни зоркости, ни ловких лап. Значит, они с самого рождения обречены быть пищей для хищников? А как было бы хорошо и спокойно на земле, если бы все были в равных вегетарианских позициях, ели бы злаки, овощи и фрукты – и никакой крови!

Ёп, не отходя к стене, надиктовал в диктофон:

– Мы – бабочки! Мы – остатки рая на земле! А они – скорпионы и тарантулы, посланники сатаны из преисподней!

Слышать, что ты травоядное, не очень лестно, но Кока рассудил, что правда, к баранам он стоит куда ближе, чем к волкам. Какой из него волк или волкособ?.. Кому он может вцепиться в горло?.. Только бабушке… Да, он – копытное, питается травой, если достать удастся и барыги не кинут… Не будь его, Рыжика и тысяч таких же баранов – кого бы грабили Сатана и Нугзар?.. Сами себя?.. Нет, фраеров и лохов!.. Но он, Кока, не простое копытное, а хищное травоядное, которое при случае не прочь и мясцом побаловаться.

А Ёп уточнил: хищники жрут друг друга только при крайней необходимости, а в другое время пробавляются жизнями и телами тех, кого можно безболезненно убить и у кого больше мяса. А жалкие рога травоядных, якобы для защиты, – смехота одна, кто их боится? Козёл тоже рогат, да что толку?

После джоинтов дебатанты разошлись не на шутку. Ёп утверждал, что человечество деградировало настолько, что пора бы ему освободить Землю для другой цивилизации, ибо люди – худший и самый агрессивный вид фауны. Он видел по телевизору бойню во Франции (журналист снимал скрытой камерой). Мужики в окровавленных беретах и перчатках свежевали туши по локоть в крови, иногда от скуки издеваясь над полуубитыми животными: закалывали ножами, ломали ноги, резали животы у беременных коров, играли в футбол зародышами. Ягнят швыряли о стену на спор – убьёт с первого броска или нет? Им скучно стоять у конвейера! Они так развлекаются! Вот на что способна злая монада – человек, когда он бесконтролен! Никакому волку или льву не придёт в голову подобное! Благородные хищники – львы, тигры, леопарды, ягуары, барсы – душат своих жертв, прежде чем сожрать. А плебейские орды, типа стаи гиен или собак динго, начинают жрать жертву живьём, не удосуживаясь её прикончить. Вообще, плебеи и смерды готовы убивать и жрать всегда, а благородные предаторы не охотятся и не убивают, если сыты. В целом, человечество явно исчерпало свой лимит, пора бы ему погибнуть, пока оно окончательно не разорило Землю.

Но Лудо стоял за прогресс – человечество найдёт способ выжить.

– Надо инвестировать в океан! Он под боком. Надо вернуться к матриархату! Бабы больше соображают и менее агрессивны, не начинают атомной войны из-за пустяков! Пусть матриарх правит миром!

“Атомы! Человечество! Океан! Матриарх! Тут бы самому не подохнуть!” – думал Кока, докуривая косяк и удивляясь спокойствию психов.

А они теперь стали спорить, как называется та эра, которая сейчас на Земле. Ёп был уверен, что сейчас кайнозой, а Лудо утверждал, что нет, сейчас фанерозой, уже пятьсот сорок миллионов лет длится и будет длиться, пока Земля не погибнет.

– Что? Фанера? – не понял Кока.

– В начале кайнозоя на землю прилетело золото! – сказал Ёп.

Как – прилетело? Откуда? Вода прилетела, золото прилетело – что за бред?

А Ёп усмехался – тёмные люди! Кому не известно, что у золота – внеземное происхождение? Оно принесено на землю при бомбардировке планеты астероидами, поэтому основная масса золота сейчас лежит в ядре земли.

– Расплавлено, что ли? В ядре же жара тысяча градусов?

– Кто его знает. Может, и расплавлено. Но золото есть даже в воде! В одном кубическом километре воды – около пяти кило золота! И его можно извлечь!

Когда дошло до африканских пингвинов и мурмурации птиц, Кока решил ретироваться в подвал.

Лёжа без сна, Кока перебирал в уме разные кидняки, с ним бывшие. И среди них самый давний и болезненный – утрата часов.

Когда Кока был на первом курсе, тётя-актриса подарила ему на день рождения часы Seiko. Тогда таких часов было мало, и Кока с гордостью носил их в институт и всем давал рассматривать японское чудо. Но вот как-то раз он сидел в Александровском садике, ждал кого-то. Рядом оказалась шайка воронцовских[75] парней постарше Коки. Одного из них Кока знал издалека, тот тоже учился в ГПИ.

Сперва парни присматривались к Коке. Попросили сигарету. Поинтересовались между делом, который час, а их главарь сказал:

– О, какие часы у тебя красивые! Покажи!

Кока в растерянности снял часы. Это было его первой ошибкой.

Главарь надел часы на руку. Шайка восхитилась – красиво! Подходят! Сидят как влитые!

– Одолжи до вечера – я на свидание иду!

Что сказать? Возьми? Не бери? Дай назад?

Кока начал говорить, что часы – это подарок.

Это была вторая ошибка.

Парни стали смеяться. Ну и что, что подарок? Он же не берёт их насовсем, а одалживает, у него стрелка с клёвой чувихой, не хочешь человеку поправить? Ты ему поправишь, а он – тебе! Не ломай кайфа, по-братски! А главарь подытожил:

– Завтра в час дня я буду около ГПИ, верну! Договорились?

Назавтра Кока обречённо ждал возле института. Вместо главаря пришёл какой-то тип и сообщил, что вчера случилась драка, приехала милиция и всех обобрала – деньги, часы и даже куртку с одного кента содрала.

– Вот, он прислал взамен! – И дал Коке потрёпанные “Луч” с треснутым стеклом.

И Кока взял их. Это – третья ошибка.

Хищник на просьбу показать часы ответил бы, не снимая их: “Это что тебе, кино? Так смотри!” А на требование одолжить ответил бы веско, что идёт сегодня на свадьбу, самому нужны. А травоядное – безропотно отдаёт.

Мысли Коки продолжали блуждать по тупикам памяти. Не только часы у него пропадали. Были потери и пожирнее.

В юности Кока мечтал стать рок-звездой. Вот он выходит на сцену стадиона, ревущего от одного его вида. Какая это, наверно, сладкая власть – держать в руках тысячи! Заставлять их подчиняться своему голосу и движениям! Час-другой – концерт, а в остальное время ты – кумир, идол, нарасхват, богат и всеми любим!..

Он день и ночь слушал группы, отчего в доме стоял тарарам, а со двора неслись нарекания соседей. Вначале “Битлы” и “Роллинги” крутились на бобинном плёночном “Айдасе”, где плёнка вращалась так быстро, что каждые пятнадцать минут приходилось менять бобину, не то плёнка обязательно заплетётся на штырь. Потом – на “Комете”, которая подключалась к старой радиоле, – та давала отличные басы, из-за чего жалобы соседей стали жёстче.

Коке больше всего нравились бас-гитара и ударные, но на гитару нужны были деньги, усилители, аппаратура, динамики. И Кока взялся барабанить в ритм музыки спицами по пустым консервным банкам из-под сельди. Грохот и треск стояли оглушительные. Жалобы соседей стали злобнее и упорнее. Хоть в Тбилиси всегда шумно, но бой по жести – это уж слишком даже для привычных ушей: бывало, на свадьбе езидов барабан бил три дня и три ночи не переставая, и ничего, никто в милицию не звонил, все всё понимали.

Но Кока не сдался. Собрав и натаскав из бабушкиного кошелька денег, купил у всеведующих евреев на Мейдане тройкуTakton: барабан, тарелку и звеневшую серебряным звоном чарльстонку, после чего соседи пожаловались в жилконтору, откуда явился домоуправ, пожилой мужчина в сталинском кителе с пустым левым рукавом, и строго попросил Коку не беспокоить соседей, не то дело дойдёт до милиции.

Плевать! Кока заболел блюзиазом. В нём навсегда засело, въелось в кожу и душу сиятельное владычество Led Zeppelin, томлёная грусть Pink Floyd, небесные пульсары Deep Purple, гордые и величавые напевы The Cream, неистовый рокот и рыки Black Sabbath, громы Grand Funk, хитрые зигзаги Jethro Tull, задорный весёлый плач Santana, вечная песнь Iron Butterfly, сумрачная гармония The Doors, доисторические витражи Emerson, Lake and Palmer. А над всеми парил Джимми Хендрикс, первый проповедник и проводник в роковом раю. И стонет Дженис Джоплин, бесстрашная вожатая в стане блюза.

Кока раздобыл несколько снимков великих ударников, и у каждого при игре были высунуты, как у собак, языки – видно, от усердия и усилий. А бабушка говорила, что Кока во время долбежа по барабанам похож на дебила-аборигена, который из всех инструментов, выдуманных человечеством, выбрал самый тупой, дикий, примитивный и невыносимо громкий.

Бабушке барабанное увлечение внука было особо обидно – сама она всю жизнь слушала итальянские оперы, называла Пуччини отцом музыки и водила маленького Коку в зал, где он умирал со скуки, засыпал, всё время хотел в туалет и с тех пор возненавидел как оперу, так и балет, куда бабушка тоже пыталась его затащить. Но он не прельщался даже видами полуголых балерин, и в день балета убегал из дому или прятался в шкафу. Хуже балета только Пантеон, куда бабушка исправно гоняла его пешком по жаре в гору.

В Сололаки жил бородатый Эмиль, он мог достать любую пластинку за сутки-другие у евреев на Мейдане. У него Кока, выкрав всю бабушкину пенсию, купил за сто рублей пластинку Led Zeppelin II, сдувал с неё пылинки и учился под неё играть соло-партии, что очень не нравилось бабушке, которая саркастически спрашивала, почему певец вопит так, словно ему прищемили причиндалы, а другой визжит почище уличного кота Шошота? Своё возмущение она выражала ещё и тем, что периодически задавала вопрос, не хочет ли Кока учиться играть на контрабасе. “Тоже очень интеллектуальный инструмент!” – язвила она, но Коке контрабас категорически не нравился: звук у него, как у плохо натянутой верёвки, куда ему до фендер-баса!

Нападки, возмущение и ультиматумы соседей не имели предела. Коке не давали играть – тут же начинали колотить в стены или по батареям; порой было не понять: он ли это стучит, или соседка Лия, крашеная блондинка-парикмахерша, истерично колошматит в стену.

А Кока тем временем и через знакомых лабухов в Доме офицеров нашёл учителя по ударнику, Воку Шершукова, и упорно ходил к нему на занятия. Воке, молодому парню со жвачкой во рту, всегда было не до Коки: он вечно куда-то торопился, опаздывал. Наскоро показывал на круглой плоской резине какую-нибудь дробь:

– Вальс, чувой, это тебе не хер собачий, это мировой ритм! – И, приказав отстукивать три четверти, уходил на кухню, ел, пил чай, болтал по телефону или читал журналы, изредка появляясь в комнате, надувая пузыри из жвачки и одобрительно хмыкая:

– Молодец, чувой! Левую руку чётче! Три четверти – раз-два-три! Руки расслабь, распусти! У драммера все руки-ноги должны пахать отдельно, но одновременно! Правая рука бьёт по правой тарелке, левая – по малому барабану, правая нога – на бочке, левая нога – на чарльстонке! А ну, теперь босса-нову, что вчера учили! Босса-нова – это, чувой, тебе не кошка срыгнула, это великий ритм! Завтра димпитаури-дампитаури[76]будем учить! И не горбись! Центр тяжести должен лежать в жопе, а не в животе! Ударник – боец, он должен вести за собой всё воинство! Ногой не шлёпай по педали! Ты не балерина, носком бей!

Иногда начинал учить Коку:

– Группа, чувой, это тебе не ёжик чихнул, а пирамида: три точки – это три гитары, а верхушка – это ударник, он сцепляет музыку воедино. Купи метроном, под него лучше отбивки учить! Сегодня – свинг. Свинг, чувой, это главнейший мировой ритм! В свинге важен триоль: два частых, один долгий. Ударник – это отбойный молоток, он обязан держать ритм, чтоб всё не развалилось! Барабан – сердце жизни, пульс! После смерти душа драммера переселяется в барабан! А в Африке вообще атас: пока барабан кровью жертвы не омоют – не играют! – И опять уходил на кухню, где вёл по телефону тайные разговоры, включая при этом воду, “чтоб КГБ не слушало!”, но Кока улавливал:

– Чувой, я даю тебе бочку за два альта… Нет, за два!.. Моя бочка – фирма́, стоит двести баксов, а твои альты – чешские, битые… Ты мне, кстати, ещё лаве должен за те бонги, что я тебе подарил… А разве не подарок – полтинник за два бонга? Подарок. Так что мозгуй… Не надумал тарелками махнуться? У меня есть хороший хет, но райда не хватает… Есть ещё бубен купить… Шаманский, за стольник, прямо из Сибири. Что? Как кому на хрен нужен?.. Да бубен – это тебе не комар перданул, это отец барабана!.. Ладно, чувой, вижу, с тобой каши не сваришь. Звони, если с бочкой надумаешь… – А иногда вылетали фразы совсем уже непонятные: – Том-томы к джембе… Райда не хватает… Парадидлы и тремоло… На дайре – труднее всего… Напольные, для коктейль-друма самое то…

А Кока старательно отстукивал на резинке ритмы, каждый раз надеясь, что в конце занятия Вока даст сыграть на настоящем ударнике, на большом комплекте, что стоял в отдельной комнате торжественно, как трон, покрытый чехлами. Вока неохотно пускал туда Коку, аккуратно снимал чехлы, всякий раз нервно надувая жвачку и предупреждая:

– Сильно не шмаляй! Барабан не порви, чувой! Чарльстонку осторожно жми, не сломай! На педаль сильно не дави! По тарелкам не бей! Такая тарелка дороже тебя стоит! – И после первой же громкой дроби или звона зажимал уши с причитаниями: – Всё, всё, кода, чувой! Это тебе не вошь накашляла, а ударник из бундеса, Ludwig! Штукарь за него папа отвалил! Хватит! У меня и так весь день голова болит! Время, чувой!

Иногда Вока в лирическом состоянии (от выпивки или травы) любил обрисовывать философию бита:

– Бас и ударник – близнецы-братья! Бас, чувой, должен быть внушительным и упорным, а ударник – упрямым, как карабахский осёл. Даже если бомба упадёт, или волной накроет, или Брежнев умрёт, или фуникулёр рухнет – драммер со своего ритма сойти не имеет права! Даже если все умрут – ты барабань! И даже мёртвый драммер должен держать бит! Ударник – это вечный огонь, вечный двигатель! Бочка должна бить прямо в мозг! На отскок не надейся, своими руками работай, тренируй дробь! За левой клешнёй следи, она опаздывает. Дробь, чувой, это не жук чихнул, это искусство, поэтому у всех великих драммеров свои повадки, своя дробность. Ищи свою! Ударник должен быть лихой, как абрек, упёртый, как ишак, и наглый, как танк! Дробь для ударника – мама родная. Вот завяжи мне глаза и дай дроби слушать – я сто процентов отличу дроби Джона Бонхэма от Кита Муна или Бадди Рича!

Через пару месяцев Вока, пряча глаза, сказал, что всё дорожает, и Кока должен теперь платить тридцать пять рублей в месяц, на что Кока был не согласен и перестал ходить к нему, ведь играть на большом составе ему всё равно не давали, а про ритмы, Африку и кровавые бубны он уже всё знал.

Кока стал играть дома на своей тройке, отчего теперь голова болела у бабушки и соседей, а Кока с умным видом доказывал во дворе соседскому мальчишке-сопливцу, что тарелки фирмыSabianкуда звонче тарелокPaistе, потому чтоSabianкладёт больше меди, ноPaisteлучше для рока – звон у них хваткий, с захлёбом, и для бласт-бита они более подходящи.

Сопливец шмыгал носом, ничего не понимая и не отвечая, но Коке было всё равно – он продолжал с жаром объяснять, что у Джека Брюса из The Cream бас такой звучный, потому что он играет на акустической бас-гитаре, хотя басист Black Sabbath тоже имеет акустик-бас, но у него звуки пунктирные, точечные, а у Джека Брюса – неотрывные, тягучие… И самое захватывающее, когда шпарят бас с ударником вдвоём – солидные, низкие, убедительные, весомые, басовитые звуки ласкают сердце. Мальчишка кивал, утираясь подолом рубашки: конечно, да, бас, ударник, дай двадцать копеек на мороженое…

В том, что ему хотелось, Кока всегда шёл до конца. Познакомился с двумя парнями-гитаристами, имевшими свои гитары, что тогда было редкостью, нашёл басиста, тот жил тоже в Сололаки и звали его Фантомас. Как легко догадаться, Фантомас не имел на голове ни единого волоса, что тогда тоже было редкостью (бритыми ходили только солдаты и люди из зоны), но, как все басисты, был долговяз, сутул, угрюм, большерук, с мозолями от грубых струн. Фантомас сильно страдал от своей лысины и тщетно мазал голову всякими вонючими снадобьями, включая лук с мёдом, отвар лопуха и крапивы, соляные примочки, касторовое масло и прочую гадость.

Втроём они отправились в районный Дом культуры на улице Сулхан-Саба Орбелиани, кое-как убедили директора, что у них сыгранная группа и они могут работать на праздниках и свадьбах. Директор, что-то прикинув, неожиданно согласился, даже выделил руководителя, Вано Ивановича, искушённого в таких делах, у которого уже были в городе две-три такие дворовые группы. Вано Иванович привёл девушку-певицу Нази. С ней у соло-гитариста тут же завязался роман, других она не заинтересовала: ритм-гитара был мал ростом и ни на что не претендовал, Кока имел другие связи, а Фантомас вообще шугался людей из-за перманентной чесночно-луковой вони лысой головы.

Начали репетировать. Получалось вполне сносно, хотя нот никто особо не знал.

Играть разрешалось только песни из соцлагеря и народные.

– Про всяких битлов и роллингов или, не дай бог, Джимми, как его, Хундрикса, – чтоб я не слышал, не то закрою ваш балаган! – строго предупредил седовласый и осанистый директор. Он при разговоре странно сухо поплёвывал: “Роллингов, тьфу, тьфу, не разрешаю, тьфу, только народные и соцлагерь, тьфу…”

Приходилось ограничиваться польскими “Скальдами”, Чеславом Неманом, группой “Бизоны”, венгерскимLokomotiv GT, ещё чем-то мелкотравчатым. Но стали играть и свои импровизации. Нашли пианиста Авто, а директора раскрутили на клавишную “Ионику” и бочку для Коки, причём директор, поплёвывая, как всегда, остерёг: чтобы, тьфу, инструменты не сломали и, тьфу, барабан не пробили.

Пианист играл импровизации, давая фон гитарам, а Кока в прочной увязке с бас-гитарой бездумно отдавался ритму телом и душой, шелестя и звеня тарелками, нежно щёлкая чарльстонкой, непоколебимо бу́хая ножным бас-барабаном и прокладывая дорогу всем остальным. О, серебряный звон тарелок! О, рокот бочки! Смачное чавканье чарльстонки! Чулочное шуршание щёток в блюзе! Рассыпчатые трели бубна! Ритмичный, как сердце, бой тамтамов! Тягуче-утробный вой бустера, задорное бульканье квакушки!

Когда Кока дубасил по барабанам, он ощущал себя созидателем, создателем призрачного дома, где дружно живут все звуки. Ударник – кровеносное сердце музыки, пульс, без него рок вял и аморфен. Ритмичному току ударника вторит бас-гитара. Они – закадычные друзья, честные труженики, собратья и соратники. Соло-гитаре позволено выделываться как угодно: она может стонать и скулить, квакать и мяукать, вопить и жаловаться. И пусть орга́н рычит и выкаблучивается, как заблагорассудится, кряхтит, выкидывает фортели глиссандо, – но ударник с басом должны, как стойкие часовые, стоять на страже, чтобы ритм держал музыку в узде, не давал ей растекаться. Драммер рука об руку с бас-гитарой ведёт всё воинство вперёд, как вели раньше в бой барабанщики!

Бывало, ломались палочки, за ними приходилось ездить в ресторан “Сакартвело”, где по вечерам шпилил на ударнике известный лабух Слава Порц, сдиравший за пару палочек двадцать пять рублей. Вано Иванович привёл было и тщедушного певца, но от его убогих услуг скоро отказались.

Закончилась вся эпопея не очень хорошо, если не сказать – плачевно.

Под Новый год Вано Иванович объявил, что есть заказ: на курорте Бакуриани сыграть в ресторане на каком-то собрании то ли медиков, то ли физиков. О! Как они обрадовались! Стали репетировать каждый день, до темноты, а потом вместе шли гурьбой, не обращая внимания на дождь и наперебой говоря о том, что вот, они уже – настоящая группа, выступать пригласили! Только название надо окончательно выбрать: кто-то ратовал за “Пепела”[77], но другие его останавливали: как можно так называть, ведь уже есть Iron Butterfly, “Железные бабочки”! Нет, это некорректно, надо искать другое. Может, “Клде”[78]? Смеялись – нет, слишком на “Кле”[79]похоже, не годится, ещё прослывём Херами, нам это надо?.. Может, “Раинди”[80]?.. Нет, слишком напыщенно… Так и не решили.

Наконец поехали в Бакуриани. Сначала на грузовике до Боржоми, а там пересели в набитую под завязку “кукушку”, кое-как погрузив инструменты в прицепной грузовой вагон, где лыжи, санки и прочее снежное снаряжение пассажиров. Уже в поезде произошла первая неприятность: к их певице Нази пристали два выпивших боржомских типа, и соло-гитаристу, сидящему с ней в обнимку, пришлось даже попихаться с ними, но Вано Иванович замял конфликт, прошипев в сторону певицы:

– Говорил я тебе – короткую дублёнку на мини не надевай!

Поезд опоздал из-за заноса путей. Они приехали поздно, к вечеру. Увязая в высоком снегу, принялись таскать инструменты в тёмное чрево пока ещё пустого ресторана. Потом отправились в свою комнату на шесть коек (Вано Иванович и Нази ушли в отдельные номера). Через пару часов, не успев толком разложить вещи, отдохнуть, поесть, пришлось спускаться в зал, уже полный оживлённых людей за обильными банкетными столами.

Испугало всё: освещение, публика, голоса, крики, шум, надрывный рёв тамады. К тому же начались вечные проблемы: этот штекер не подходит к этому разъёму, тот усилитель не тянет, в динамике не работает вентилятор, у чарльстонки не прыгает шляпка, бочка ослабла, гитары расстроены, квакушка застопорена.

Начали кое-как играть. Но всем нравилось. Пошли танцы.

Это их ободрило и оживило. И Вано Иванович успокоенно подсел к столу, где вскоре основательно надрызгался и заснул лицом в скатерть. Его решили не будить.

Так артисты остались одни. Им стали подносить бокалы. Кто-то просил дать поиграть на гитаре. Кто-то рвал палочки у Коки, норовя постучать по барабанам. Пианиста заставили играть воровские песни. Жаждали танцевать с певицей Нази – та предусмотрительно убежала в номер. А горе-музыканты пили подряд всё, что им подносили, удивляясь, что медики так любят воровские песни: бедный Авто уже пятый раз играет “Мурку”. Да медики ли они? Что-то рожи у них не докторские и замашки не те…

Гости пьянели всё больше и всё чаще подносили музыкантам, пока один из филантропов со стаканом в руке не грохнулся на ударника, повалив со звоном тарелки и порвав шнур соло-гитары. А другой меломан отнял у Фантомаса бас-гитару и стал бряцать на ней, как на балалайке, отчего в зале поднялся страшный гул.

Наконец в углу зала кто-то поскандалил, толпа хлынула туда, оставив музыкантов в покое. И они, едва соображая сквозь плотную пелену выпитого, умудрились запихнуть уцелевшие инструменты в подсобку, а сами подобру-поздорову унесли ноги по запасной лестнице.

Наутро Вано Иванович выглядел неважно, прятал глаза, обдавал по́том несвежей рубашки, выспрашивал исподволь, не делал ли он вчера чего неприличного. Его заверили, что он просто заснул крепким сном и два официанта утащили его, спящего, в номер.

– В общем, надо уезжать! – подбил бабки Вано Иванович. – Тут после вас ещё драка была, мебель поломали! Кого-то ножом ударили!

– Кто? Медики?

– Да какие медики… Знал бы – ни за что б не подписался! День рождения у одного местного депутата! Меня в Тбилиси попросили музыкой помочь – ну, я и помог, – признался руководитель. – А за столом сошлись менты и местная братва, вот и случилась потасовка …

Кое-как сумели погрузить инструменты в прицепной вагон “кукушки”. И заснули, опохмелившись чачей из бутылки Вано Ивановича. А когда проснулись, “кукушка” стояла на путях в Боржоми, без людей. Грузовой вагон был пуст. Ничего!.. Ни гитар, ни барабанов, ни тарелок с чарльстонкой, ни динамиков, ни “Ионики”, ни их сумок – ничего!.. Только порванный шнур от соло-гитары и дряхлый усилитель, коим воры побрезговали.

Вано Иванович раскудахтался, побежал куда-то выяснять, не выгрузили ли случайно вещи в депо, но соло-гитарист, обнимая певицу, сказал: всё, ничего не найдут – и нашей группе конец; так в итоге и вышло.

Потом, года через два, Кока встретил Фантомаса, у которого на голове вырос пушок, и тот сказал, что видел свою бас-гитару и их “Ионику” в одном клубе, где группой заведует Вано Иванович.

– Неужели вся кража – его подстава? Но он же с нами был? И пил?

– Ну и что? – рассудил Кока. – Кому-то мог поручить это сделать: быстро всё вытащить и перегрузить в любой уазик. Иначе откуда у него наши инструменты? У воров купил?

История так и осталась нераскрытой. А Кока по сей день не может забыть свой звонкийTakton, джинсовую, хрустящую от новизны куртку, купленную у евреев на Мейдане, и пушистый ангорский снежно-белый свитер под горло – подарок тёти-актрисы, которые пропали вместе с сумкой, так ни разу и не надетые.

Было и ещё кое-что. Из-за любви к рок-музыке Кока забросил английский язык. Узнав ничтожно-глупое содержание большинства любимых песен, решил, что куда интереснее воспринимать тексты как набор звуков без смысла, как часть музыки. Слушая боготворимую им зеппелиновскую “Heartbreaker”, он представлял себе огромный первобытный лес, полный жутких звуков и вскриков, в кронах летают птеродактили, гигантские стрекозы парят над папоротниками, огромные змеи сползают с деревьев, динозавры вытягивают хвосты и шеи, пытаясь сбросить с себя саблезубых тигров-смилодонов. И конкистадоры смело идут сквозь чащобы, ловят сетями индейцев, гонят их гурьбой на каторжную работу – надо прорубить в скале русло реки…

И вот он узнал перевод “Heartbreaker”: “Эй, ребята, слышали новость? Энни возвращается в город! Спорим, недолго придётся ждать, чтобы наши парни начали выкладывать деньги. Она изменилась, но её личико – то же, что и прежде…” Вот зачем понимать этот мизер, эту глупую пошлятину, это убожество?.. Богам как-то не пристало опускаться в такие низины… Нет, лучше уж он, Кока, останется в своём первобытном лесу, среди гигантских папоротников и улиток размером со склона, чем будет слушать и понимать этот примитивный трёп!

Но в целом рок-музыка открывала путь на Запад, где тепло, хорошо, обильно, спокойно, интересно, где цвета, звуки и краски, рок и ролл, – а вокруг была угрюмая, нищая, лицемерная серость гнилого застоя, покрытого тиной лжи.

Страсть к тяжёлому року осталась навсегда, заставляя руки и ноги двигаться в такт музыке, где бы она ни играла, причём все четыре конечности дёргались отдельно, как учил его не чихающий комар, а сам учитель Вока (ставший ударником в оркестре тбилисского телевидения)…

Уже засыпая, Кока слышал, как во дворике беседуют психи. Голландский он знал не очень, но всё-таки понимал.

Лудо:

– Совокупный вес всех людей на Земле – это триста миллионов тонн. Домашний скот весит совокупно в два раза больше – семьсот миллионов тонн. А весь животный мир – всего сто миллионов.

Ёп:

– Птиц считал?

Лудо:

– Нет. Они же в воздухе – как их посчитать? И зачем? Они землю не давят.

Ёп:

– Куда вообще делся пенис у птиц? Почему у них отнят главный символ?

Лудо:

– Как бы не так! У аргентинской утки пенис больше в полтора раза, чем сама утка, да ещё закручен штопором!

Ёп:

– Подумаешь! У горных ракушек пенис в сорок раз больше самой ракушки и отрастает каждый раз перед спариванием!

Лудо:

– У коал вообще раздвоенный пенис, у самок почему-то – два влагалища и две матки, хотя рожают они одного детёныша!

Ёп:

– А черепаха трионикс мочится через нос! У неё нос и пенис – в одном флаконе! Видно, Богу было лень возиться!

Лудо:

– А птицы размножаются путём клоакального поцелуя, трутся друг о друга клоаками – и готово! Совсем как люди! А почему? Никто ничего не знает и никогда не узнает. Мы – микробная пыль, что может пыль понимать?

Ёп:

– Эволюция – это гонка вооружений, виды соревнуются в умении выживать. Но главный хищник – человек, он проигрывает всей фауне в физическом развитии, но переиграл всех мозгом и умом, хоть и ведёт бесконечные межвидовые войны: так хищники в саванне воюют друг с другом за территорию, еду и воду.

Лудо:

– Но всё равно, как ни суди, самый беспощадный мир – это мир насекомых: все при встречах кидаются друг на друга, и побеждённый всегда тут же съеден!