Читать книгу Мы все во многом заблуждаемся - Михаил Коверда - Страница 2

Странного молодого человека не оказалось среди пациентов, когда я вновь вышел на смену в свой следующий цикл. Не было его и на других этажах. Не было в спецблоке для буйных. Никто ничего о нём не слышал. Другие санитары, которых мне удалось расспросить, тоже оказались не в курсе. Его словно бы и не существовало и мне даже начало казаться, что это просто было сном в конце суток напряжённой работы, однако нашлось немало людей, которые так же, как и я видели приезд нашего «психомобиля».

Тощий по своему обыкновению в это время суток сидел в комнате отдыха с шахматной доской, решая этюды3 из своей толстой засаленной книжки. Я тихонько присел на стул напротив него, некоторое время рассматривая фигурки. Чёрных было больше, чем белых, и фигуры у чёрных были лучше, прижав белого короля почти в самый угол, ощетинившийся пешками, но Тощий определённо играл за белых, ведя в атаку довольно странно расположенную разрозненную группу, вклинившуюся в плотные ряды чёрных. Сейчас он задумчиво переставлял ферзя на различные позиции, но не отрывал руки от фигуры. Я, признаться, мало что понимал в шахматах. Знал, как ходят фигуры, правила, немного дебюты4, но почти всегда проигрывал, играя со знающим человеком. Шахматы никогда не являлись каким-то моим увлечением в жизни, поэтому я и не тратил ни времени, ни сил на совершенствование своей игры. Для Тощего же шахматы были настоящим искусством, и он рассматривал и изучал свои задачи по сыгранным сто лет назад кем-то партиям, как эксперт, пристально и скрупулёзно изучающий картину всемирно известного художника.

– Тощий, привет. А помнишь того парня, которого привезли в конце моей прошлой смены? – я решил спросить прямо. – И вот теперь его нигде нет. Вы его не продали на органы с друзьями по палате, я надеюсь?

Тощий выбрал, наконец, нужное поле и оставил там ферзя. У белых оставался последний шанс быстро поставить мат при численном превосходстве чёрных. Он продолжил изучать доску, не поднимая головы. На шее у него красовался здоровенный, уже краснеющий синяк – по-видимому, след той самой стычки с санитаром.

– Ммммм, да… То есть, нет. На органы его не продали, но, возможно, продадут…

В руках Тощего оказался белый слон. Чёрные почти прижали белого короля, до мата оставался всего один ход.

– Ну и куда он тогда подевался? – я не мог понять, знает Тощий что-то или просто тянет резину, развлекая себя пустой болтовнёй со мной.

– Ну как сказать подевался… Этот человек, безусловно, существует, вы всё видели сам своими глазами, так же, как и я. И его никуда не увозили обратно, пока вы дрыхли дома, за это я вам могу поручиться, начальник. Ни-ку-да! Значит, получается, что? Человек приехал, но его с нами нигде нет. Странно, да? Значит, его держат не с нами. Потрясающая логика, правда? Но человек всегда человек, поэтому он должен что-то есть и где-то спать, соображаете? Куда отдельно отправляют еду, вот вопрос, которым я задался в первую очередь, чтобы узнать, понимаете? И таки да, существует отдельно отправляемая кое-куда еда… И вряд ли шеф решил где-то насладится вкусом больничной кашки в одиночестве, поэтому…

Он вдруг поставил белого слона обратно и, схватив белого коня, поддавшись какому-то внезапному озарению, переместил его прямо под позицию короля чёрных, а затем переиграл ход с ферзём, поставив его на другую клетку. Мат чёрным. И огромный численный перевес их не спас. Обожаю эту игру, хотя и не умею в неё играть.

– Ладно, Тощий, выкладывай, где он. Ведь реально интересно, – хотя я до сих пор сам не мог понять, что же меня в этом так зацепило. Старик, довольный собой, оторвался от доски и, улыбаясь, стал собирать фигуры, собираясь уходить.

– А вы сходите и сами у шефа спросите – он то ведь наверняка всё знает, – он захлопнул книгу, положил свои очки в футляр и встал.

– Хорошо, я запомню, что ты знал, но мне ничего не захотел говорить, – мне стало даже немного досадно. Но показывать это я не собирался.

Тощий, уже уходя, развернулся в дверях комнаты и сказал через плечо:

– А какой смысл говорить, господин начальник, вы и сами всё очень скоро узнаете, – он повернулся обратно и не спеша, с книгой и доской под мышкой, ушёл в закат. Вот же скользкий тип.

Короче говоря, я уже было решил махнуть на всё рукой и, забыв об этом деле, приступил, наконец, к очень важному мероприятию, которое откладывал вот уже месяца два – наведению порядка и проверке запасов в нашей кладовой на третьем этаже, однако Тощий был прав, и дело нашло меня само. Правда, я об этом ещё не знал, когда услышал шаги и голос одного из коллег из нашей смены в дверях – «Тебя вызывает шеф». Признаться, в начале я вообще не соотнёс между собой эти события. Как правило, лично в кабинет шеф вызывал только тогда, когда разговор с ним не сулил ничего хорошего, а по рабочим вопросам он предпочитал общаться, раздавая указания прямо на месте. Обычно начальство вызывало только в случаях моей личной провинности, или кого-то из подчинённого персонала. Я мысленно перебрал в голове все события последних трёх смен, но не смог вспомнить ничего такого, ради чего меня нужно было бы вызывать. Значит, оставался только один вариант – скорее всего, это какое-то поручение.

Я засунул коробку, в которой пытался произвести подсчёт кусков мыла, обратно на её место на полке и, закрыв дверь кладовки на ключ, отправился к лестнице. Кабинет главного врача находился на втором этаже сразу над приёмным покоем. Я всегда был немного в недоумении по поводу выбора шефом именно такого расположения, ибо кабинет находился в одном из самых оживлённых и шумных мест больницы, пока он не рассказал мне, что в этом, по его мнению, существует определённый смысл. Во-первых, любой посетитель больницы, прежде чем попадёт непосредственно в основное отделение, как правило, встречается с главным врачом. И его кабинет – это будет первое, а, в зависимости от обстоятельств, возможно, и последнее, что посетитель увидит, а встречают, как известно, по одёжке. Во-вторых, при посещении всяких комиссий и проверок можно будет избежать их хождения по всем закоулкам больницы от греха подальше, прежде чем они, наконец, попадут на первый разговор с начальником. Люди, которые осуществляли такие проверки, обладали весьма специфичным намётанным взглядом, подмечающим все несоответствия, причём они могли найти проблемы там, где лично ты никогда бы не сумел их увидеть. Например, пожарные инспекторы придирались к тому, в какую сторону (внутрь или наружу) открывается дверь, к стоящим в коридоре шкафам и тому подобному. Поэтому логичным решением было максимально сократить их маршрут перемещения вообще. Ну, и в-третьих, со второго этажа просто удобно быстро покидать наше замечательное заведение.

Подойдя к знакомой жёлтой дубовой двери и помявшись перед ней немного, прислушиваясь, нет ли каких-нибудь посетителей, я вежливо постучал. Посетителей не оказалось. Шеф сидел в своей обычной позе, низко свесив голову и рассматривая какие-то бумаги на своём столе. Удивительно, но я до сих пор боюсь врачей. Даже, скорее, не боюсь, а предпочитаю не иметь с ними дела. Я проработал в этой больнице уже примерно лет пять, и вот сейчас вроде бы я пришёл исключительно по рабочим вопросам, а меня всё равно не покидает стойкое неприязненное ощущение от больничного кабинета и будущего стресса, хотя кабинет шефа вовсе не походил на процедурную. Резная деревянная мебель, огромный книжный шкаф с книгами, половину которых я, наверное, не смог бы даже прочитать, кушетка для пациентов и стол с горой бумаг и ноутбуком. Я думаю, это неприязненное чувство к врачам тянулось ещё из детства, когда врачи стойко ассоциировались в моём сознании с неприятностями, а в эпоху бесплатной медицины качество их обслуживания оставляло желать лучшего. Точнее, как я потом понял в сознательном возрасте, всё было не совсем так, потому что создания системы качественного медицинского лечения с глубокой диагностикой и избавлением от всех недугов любой ценой и не планировалось в принципе. Всё было сделано так не потому, что это нельзя было организовать, а потому, что так и собирались сделать. Логика развития медицины в моей стране, в основном, отличалась от таковой для развитых стран. Человек – основная рабочая единица и он должен быть вылечен в достаточной степени для того, чтобы нормально себя чувствовать и продолжать жить. О последующем качестве и длительности жизни речи, естественно, не шло. Взять ту же стоматологию. Если у тебя вдруг начинал болеть зуб, то тебе его обязательно бесплатно вылечат. Ну как вылечат – если случай совсем простой, то поставят пломбу. Если что-то посложнее – просто удалят зуб навсегда. О дальнейшем протезировании речи, разумеется, не шло – ведь это слишком дорого и сложно, а цена комфорта одного отдельно взятого человека для государства очень низка. В деталях предпочитали не разбираться – если случай оказывался чуть сложнее самого простого – удаление. При этом цель действительно достигалась – у человека ничего не болит, не беспокоит, и он может жить дальше и продолжать работу. Остальные детали тоже не важны – огромные очереди в больницах, хамство уставшего, перегруженного персонала и вот это вот всё. Поэтому ни мне, ни моим родителям просто не хотелось лишний раз посещать больницы, если была хоть малейшая возможность их не посещать. С тех пор много воды утекло и нынче времена уже изменились, однако все мои детские привычки по-прежнему стойко оставались на своих местах.

– Проходи, присаживайся, что ты там стоишь как столб? – шеф указал рукой на стул для посетителей рядом со своим столом.

– Спасибо, хоть не в кресло для пациентов. А то я уже начал волноваться, – шутка получилась какая-то неудачная, и я быстро переместился к столу и присел на краешек стула, решив, что для смеха сейчас не самое лучшее время. – Что-то случилось?

Начальник не спешил с ответом. С полминуты он думал, глядя на меня, затем взглянул снова мельком в какие-то бумаги на столе. Я знал это его состояние – он вёл себя так, когда принимал какое-то решение. А при принятии решений он никогда не торопился.

– Ну, всему своё время. Сам же знаешь, от болезней не застрахован никто, ни я и ни ты, – шеф решил подхватить моё начинание и тоже пошутить. А может, и не пошутить. – Так что это кресло готово принять любого, кому это будет действительно необходимо. И ничего в этом нет страшного, чаще всего всё оказывается поправимо, – он улыбнулся, – болезнь чаще всего это не приговор.

Больше всего на свете при общении с психиатрами я боялся того, что они в любой момент могут перестать воспринимать меня как обычного нормального человека, а начнут прислушиваться, а нет ли в моих словах их профессиональной подоплёки? Нет здоровых людей, есть недообследованные, ведь так? В этот момент я, словно белая лабораторная мышка, в мгновение ока превращусь из милого домашнего питомца в объект исследований. Превращусь из человека в пациента. В таком случае и манера общения, и разговор со мной, конечно, изменятся. Одна из моих главных фобий состояла в том, что я не смогу сам доказать, что здоров, меня переведут в разряд нормальных людей только если они так посчитают. По одним им известным, не понятным простым смертным критериям. И ещё больше я боялся того, что не смогу заметить этот переход. Поэтому я всегда предпочитал держаться с такими специалистами и вообще теми, кто специализируется на проблемах людей, довольно осторожно и тщательно подбирать слова.

– Безусловно, шеф, но, надеюсь, до этого всё же не дойдёт, – я попытался изобразить совершенно непроницаемое лицо, сделав вид, будто рассматриваю развешенные на стене дипломы в деревянных рамочках и решил впредь пока не позволять себе оценивающих высказываний.

Он, кажется, понял мои опасения и зажатость и решил, наконец, перейти к делу.

– Это верно, – он отвлёкся и, казалось, уже забыл об этом. – Итак, давай перейдём к тому, зачем я тебя вызвал. Сейчас у нас будут довольно… эм… непростые пациенты. Скажем так, пока непонятно, что точно с ними происходит и почему так получилось, но сейчас мы будем разбираться. Очень любопытные случаи. Я планирую содержать их отдельно от остальных и с постоянной командой санитаров, чтобы лучше контролировать то, что с ними происходит. И тут мне нужны надёжные люди, которые не будут трепать языком. Самое главное, в этом деле со стороны персонала мне необходима стабильность, ответственность и внимательность. Ты уже давно работаешь здесь и у меня, по большей части, нет к тебе совершенно никаких нареканий. Поэтому я предлагаю тебе заняться этим делом.

Очень любопытно. Но вопросов у меня меньше не стало, даже наоборот.

– Почему во всём этом нужна какая-то секретность? Это что-то незаконное?

– Вовсе нет. Это, знаешь, даже не секретность. Это, скорее, создание стабильной среды, лабораторных условий. Тут довольно специфические случаи и я, честно говоря, не знаю с чем они пока связаны. Поэтому я хочу максимально оградить их от внешних влияющих воздействий, в особенности, от других пациентов. Один и тот же персонал, спокойные помещения, отдых. Хорошее отношение. То есть секретность тут не секретность, а, скорее, приватность, чтобы меньше задавали вопросов, переживали и лезли к ним. Чем меньше люди знают, тем крепче спят.

Мне всегда казалось, наоборот, чем меньше я знал, те больше хотел что-то узнать. Но врач, разумеется, обо всей этой ситуации знал больше меня.

– Что за пациенты, шеф? Буйные?

– Не, буйные – это как раз самые обыкновенные пациенты, работать с ними гораздо проще, чем с теми, у кого расстройство принимает весьма сложные формы, но которые остаются по большей части социально вменяемыми. Уход за буйными можно просто спокойно поручить ребятам из бригады Б, они опытные и отлично умеют с ними обращаться. Нет, тут совсем другое… Видишь ли, я получил от коллег сообщения о довольно странных ситуациях с поразительно схожей симптоматикой. Сейчас доподлинно известно о трёх таких случаях. Один из коллег наткнулся на двух таких пациентов и совершенно случайно обнаружил между ними сходство, описал нашей научной группе эту ситуацию для обсуждения, а затем другой мой коллега обнаружил среди своих пациентов и третий похожий случай. Все пациенты перенесли тяжёлую душевную травму, хотя и обстоятельства её получения, и её характер очень сильно отличаются. Странным в данном случае является то, что получение травм этими людьми сопровождалось галлюцинациями, детали которых у них совпадали до мелочей. Обычно, при различных условиях получения травм у людей при таких симптомах всегда наблюдаются различные состояния, здесь было так же – характер их состояний совершенно не совпадает, у одного сильная депрессия на фоне приёма наркотиков, у второго прогрессирующее нервное расстройство на фоне бессонницы, у третьего – маниакально-депрессивное состояние, однако развитие галлюцинаций и отношение к ним всегда протекало по одному и тому же пути. Это крайне странно. Поэтому я договорился с коллегами, чтобы собрать всех трёх пациентов в нашей клинике и провести отдельную независимую экспертизу. Первого пациента уже привезли пару дней назад, мы поместили его отдельно в пустом спецблоке. Палата номер двадцать семь. Через некоторое время нам привезут и остальных.

Шеф откинулся на спинку своего кресла, сцепив пальцы замком у себя на затылке – ещё один жест, показывающий размышления.

– Теперь послушай внимательно. Эти пациенты будут строго ограничены кругом лиц, с которыми они будут иметь дело. Они не должны подвергаться никакому влиянию других пациентов, поэтому будут содержаться по одному. Работать с ними буду только я, ты, и ещё два твоих сменщика, которые обеспечат уход. Ну и ещё периодически персонал диагностики. Другими работами ты пока не занимаешься. Расписание приёма лекарств будешь получать лично у меня в начале своей смены. По имени к пациенту не обращаться, для тебя это «пациент номер один». Разговаривать и общаться с ним можно, чтобы снизить стресс, но очень глубоко в душу к нему не лезь, это может спровоцировать какие-либо изменения. Просто хорошее дружелюбное отношение. В остальном – очень аккуратно. Ты меня понял?

Ну что ж. Были и раньше странные пациенты, которых держали отдельно и изучали. Медицина не стоит на месте, для прогресса в лечении необходимы и объекты исследования, это всё мог понять даже такой необразованный человек, как я. В принципе, в плане выполнения служебных обязанностей лично для меня ничего необычного. Можно рассматривать это как халявную работу, потому что следить за одним человеком, да даже за тремя очень легко, в отличии от целого отделения. Из слов врача я вообще не особо понял, что же такого странного в состоянии этих людей и, честно говоря, я ожидал, что разговор будет на какие-нибудь более неприятные темы. Меня немножко отпустило. И всё же какое-то странное чувство нехорошего всё равно не покидало меня. Звоночек снова звонил. Что это? Чутьё? На секунду я задумался, не попросить ли заменить меня для этого задания, сославшись на какие-нибудь срочные личные дела, однако, поколебавшись, я этого не сделал.

– А другие наши врачи? Тоже будут заниматься этими пациентами?

– Нет, только я один. Не стоит отвлекать остальных от целой больницы.

Ну что ж.

– Да шеф, я всё понял. Я могу идти?

Врач, словно потеряв ко мне интерес, снова задумчиво уставился в свои документы.

– Иди.

Дорогая деревянная дверь захлопнулась за мной, и я постоял, задумчиво рассматривая какой-то стенд на стене, рассказывающий о шизофрении. Мимо какой-то незнакомый мне санитар из другой смены с лязганьем прокатил старую тележку, вырвав меня из раздумий. Ну ладно.

Пустой блок для буйных (один из двух, при мне он ни разу не использовался) был уже не совсем пуст. Теперь здесь даже горел свет, а на посте сидел работник – мой сменщик. Обычно мы заходили сюда только ради того, чтобы убрать пыль раз в месяц, да ещё иногда зимой, проверить, не текут ли батареи парового отопления. В остальное время сюда даже не подавали воду. Здесь даже тараканы не жили, что на самом деле говорило о многом. Я как-то спросил шефа, зачем было построено так много палат для буйных, в которых сейчас даже в работающем крыле больницы занято от силы две или три. Он посмеялся, и сказал, что это раньше времена были буйные, и поэтому агрессивных пациентов тоже было в достатке, сейчас же пациенты предпочитают, по большей части, нечленораздельно мычать. Конечно, он не серьёзно. И потом всё-таки рассказал, почему так оказалось на самом деле. Просто подобные душевные состояния современная фармакология научилась довольно эффективно купировать, и проще держать человека постоянно под препаратами, чем запирать, словно в клетке, один на один со своим саморазрушением. Или связывать его, создавая ужасный стресс и вызывая ещё большее внутреннее расстройство. Впрочем, даже сейчас несколько таких палат не пустует, а это о чём-то, да говорит.

Сменщик уже вовсю клевал носом, пытаясь залипать в телефон. Не по правилам, но я его прекрасно понимал – бездумное и однообразное сидение на посту вызывает гораздо большую сонливость, чем выполнение физической работы, которая сохраняет тебя в тонусе. К тому же, при этом и время ещё летит гораздо быстрее.

– Привет! Как дела? – окликнул я его.

Моё появление вырвало санитара из состояния информационной наркомании, и он поднял своё, с опухшими, как у совы глазами, лицо.

– Знаешь, лучше бы я продолжал кормить бабушек с ложечки или драки за зубную щётку разнимал, по крайней мере, хоть какое-то развлечение. А это просто скука смертная – покормить три раза, выдать таблетки и сидеть тут целые сутки бездельничать, – он засунул телефон в карман и начал собираться. Да, мне тоже предстоит это увлекательное времяпрепровождение.

– Где пациент? В двадцать седьмой?

Санитар достал тоненькую папку с документами и передал её мне. Не густо. Ни истории болезни, ни медкарты, только очень ограниченный набор данных – возраст, аллергические реакции и ещё немного по мелочи. С ним не передали никакой информации, либо шеф оставил её у себя.

– Да, вот его карта приёма лекарств. Вместе с остальными документами.

– Где ключ от блока и палаты? Здесь в ключнице?

– Да. Но он не заперт. В этом нет необходимости. Ведёт себя совершенно спокойно. И шеф сказал, что он не буйный. Но ему точно так же скучно, как и нам тут с ним сидеть. Шеф его вызывал побеседовать уже раза три. Пока ничего не меняется – ни питание, ни препараты, ничего. Он у меня тут попросил книгу. Я ему принёс что подвернулось из библиотеки. Сейчас просто сидит, скучает. В зимний двор, кстати, его выводить можно, правда у него и одежды то толком зимней нет, пришлось выдавать из служебной.

Сменщик ушёл. Я мельком заглянул в карту препаратов – номера два и двенадцать. Ерунда. Совершенно безобидные. Точнее, разумеется, я вообще не знал, что это за вещества и как они действуют, но я обладал некоторым опытом того, как определённые номера влияют на принявших их людей. Потому что через меня прошло уже огромное количество пациентов, и я мог сопоставлять эффект от препаратов с их номером. Названия у некоторых препаратов были весьма сложные и трудновыговариваемые, и чтобы упростить их раздачу и скрыть от пациентов то, чем их лечат, шеф когда-то давно придумал такую систему, когда врач указывает только номера, а потом выдаёт голые таблетки без упаковки в специальные блоки с ячейками, которые затем уже санитары раздают по специальным картам. Я знал, например, что номер семь мог превратить человека в овощ с текущими слюнями, а номер семнадцать – сделать из пациента всех любящий и счастливый одуванчик. Некоторые вообще не имели никаких видимых эффектов. Были и другие, специальные, редко применявшиеся препараты без номеров. Всего у нас было около тридцати номеров, и список периодически корректировался. Отвечал за выдачу и распределение по банкам, которые выдавали санитарам, сам главврач или другие врачи. Один раз у нас завёлся ушлый санитар, который разнюхал про наркотическое действие одного из препаратов и стал вместо того, чтобы давать его пациентам, по тихой припрятывать в карман. Употреблял сам, аккуратно приворовывая, но потом его аппетиты стали расти, когда он решил продавать вещества куда-то на сторону. Объёмы пропадаемых таблеток росли, эффекта на пациентах не было и, конечно же, один из врачей что-то заподозрил и доложил шефу. Однако он не стал громко устраивать скандал, потому что в этом случае наш герой бы просто перестал проявлять себя. Вместо этого он просто заменил препарат. На вещество с точно такой же формой таблеток. Но не на абы какой, а на такой, от которого все кишки сворачивались в трубочку, а попутно возникающая рвота не ухудшала, а только облегчала эффект от этих страданий. Ну и разумеется, эта стрела попала точно в цель. Никогда не забуду, как это трепыхающееся, извергающее тонны жидкости и ругательств тело вышвырнули за ограду вместе с документами об увольнении. Тогда это был прекрасный урок для всех нас…

Я кинул свои вещи в тумбочку и отправился в тусклом свете лампочек, половина из которых в этом коридоре уже давно перегорела, искать палату номер двадцать семь и пациента номер один. В самом конце коридора, конечно же. Зачем они засунули его так далеко? В двери было зарешечённое окно для наблюдения за пациентами, но я не стал в него смотреть, а осторожно постучал.

– Войдите! – расслышал я слабый голос из-за двери.

Я открыл дверь и сразу с порога узнал того съёжившегося на снегу от холода парня. Двадцати пяти лет, судя по данным из папки. Он сидел на кровати, повернув голову к окну. Комната производила довольно унылое, нежилое, и какое-то заброшенное впечатление. И вот в таких местах люди должны восстанавливать своё душевное здоровье… Нигде не было особо никаких вещей, кроме одежды, повешенной на спинку стула, да валявшейся на тумбочке закрытой книжки из библиотеки. Я прищурился и разглядел название: «Стенография»5. А сменщик, оказывается, знает толк в извращениях.

– Доброе утро. Я тут старший санитар. Буду тебе помогать с нормальным пребыванием здесь, пока ты не выйдешь из нашего гостеприимного заведения. Как ты вообще себя чувствуешь? Есть какие-нибудь жалобы? Пожелания?

Парень перевёл бледное и какое-то истощённое лицо, словно бы его не кормили неделю, на меня и изобразил некоторое подобие улыбки.

– Доброе утро. Очень приятно, – речь у него была быстрая и какая-то нервная. Он словно проглатывал отдельные слоги, – только вряд ли мне тут особо нужна помощь. Я по большей части вполне неплохо себя чувствую, только поговорить не с кем особо. – Он снова слабо улыбнулся, одними только краями рта.

Нам всем тут будет очень скучно, конечно же. Но ничего не поделаешь.

– Ну да, есть такая штука. Не думаю, что у меня у самого тут будет много развлечений. Завтрак уже приносили?

– Был, но что-то аппетита нет, – он отвернулся и уставился в стену. – Есть одна просьба. Можешь принести нормальные книги? Тот санитар, который был до тебя, он тот ещё чудила. Я его попросил тут принести какую-нибудь книгу и сказал, что люблю читать, поэтому попросил, чтобы он выбрал книгу «посложнее, не совсем уж банальную», ну и он мне принёс вот это, – парень схватил томик «Стенографии» и раздражённо бросил его в нижнюю полку тумбочки, после чего захлопнул её ногой. – Я его спрашиваю: «Это что, по-твоему книга для развлекательного чтения»? А он говорит: «Ну слушай, она точно совсем не банальная, всё, как ты заказывал». Я ему даже говорить в ответ на это ничего не стал. А ещё так хочется выйти на улицу, осточертело здесь сидеть, ты бы знал.

Я его прекрасно понимал. Один раз в детстве меня закрыли в инфекционке с какой-то долгой болезнью. Я просидел в изоляторе две недели и за это время по полной хлебнул того, что такое одиночная тюремная камера. За время своей «отсидки» я до мельчайших подробностей изучил все мелкие детали палаты, все трещинки, потёки краски на стенах, как расположены ветви на деревьях, которые было видно из окна. Я научился прислушиваться ко всем звукам, шагам в коридоре, научился точно определять, сколько продлятся сумерки после того, как зайдёт солнце. В таких условиях растянувшегося времени начинаешь замечать каждую мелочь и видеть мельчайшие подробности. А ещё начинаешь раздумывать над многими вещами.

– Думаю, мы это сможем устроить. Так, подожди некоторое время, сейчас я схожу в библиотеку, потом вернусь, и пойдём на прогулку, – мне самому не особо хотелось сидеть в этом склепе для падших духом.

– Спасибо, – он лёг на кровать и накрылся с головой одеялом.

Я запер блок и отправился в нашу маленькую больничную библиотеку. Предмет моей гордости и место отдыха от всей ненавистной мне жизни. Я сам очень любил читать с юности, поэтому немало поспособствовал тому, чтобы в ней всегда находились довольно интересные и приличные экземпляры печатных изданий. Впрочем, интересность и приличность в таких делах это всегда вкусовщина и я прекрасно это понимал. Что-то могло нравиться мне, но не нравиться другим и наоборот. Поэтому сформулирую это всё несколько иначе. Скажем так, с начала моей работы здесь я просто старался пополнять книжные полки самыми разнообразными образцами всех направлений и жанров. В тот момент, когда я взялся за неё, библиотека представляла из себя жалкое зрелище истерзанной и засаленной макулатуры. Вначале я попросил шефа закупить пару новых книг, хотя он и отнёсся к этому довольно скептически. Затем же, увидев, что они приобрели огромную популярность среди пациентов, он согласился на закупку ещё парочки. Потом, на оставшиеся от какого-то бюджета деньги, мы сделали в библиотеке ремонт, купили новые книжные шкафы, починили или выбросили изорванные книги, навели порядок с каталогом. Со временем, наша библиотека стала даже в некотором роде объектом престижа и нашей отличительной особенностью, поскольку другие больницы не могли похвастать таким ухоженным и образцовым литературным уголком. А престиж и красивый вид наш шеф всегда очень любил. Он даже заказал бронзовую табличку «Библиотека», которую мы повесили на новую дверь, и при приезде каких-либо важных гостей это место было одним из обязательных пунктов для демонстрации. А я же просто любил книги, которые там были. У меня был свой собственный ключ, как привилегия одного из основателей, и я часто проводил там многие часы из положенного мне ночного времени отдыха за чтением очередного интереснейшего романа с лихо закрученным сюжетом. Сегодня же я не стал в ней надолго задерживаться. Недолго думая, я взял подвернувшиеся с полки «Осмотр на месте» Станислава Лема и «Иудейскую войну» Лиона Фейхтвангера и вернулся обратно в блок. Пациент номер один уже как ни в чём ни бывало снова сидел на кровати, уставившись в стену. Я протянул ему книги.

– О, спасибо огромное, наконец-то что-то стоящее, – парень заметно повеселел. Можно теперь выйти на улицу?

– Конечно, пойдём. А то ты тут уже наслаждаешься «Стенографией» слишком продолжительное время. Одежда есть?

– Да, мне выдали, – он указал на висящий на крючке для одежды ватник. Ну, хоть что-то.

Я отпёр служебную лестницу, которой никто никогда не пользовался, и мы спустились вниз тёмными пролётами, толкнули старую деревянную дверь и вышли в молочно-белый день. Здесь, в этой части парка было почти не чищено, потому что с этой стороны здания обычно никого не выводили на прогулку. Солнца не было, однако уже была ранняя весна и света в дневные часы уже было довольно много. На скамейке, стоящей возле старого, раскидистого ясеня лежало сантиметров тридцать снега. Я смахнул его рукавицей, потоптался ботинками, приминая снег вокруг, и мы сели. Парень закрыл глаза на своём бледном-бледном лице и глубоко дышал свежим морозным воздухом. Я прекрасно понимал его состояние. В палате грязные зарешечённые окна были наглухо заколочены и открывать их не разрешалось. Нормально мыть окна с решётками тоже не представлялось возможным, поэтому смотреть через них тоже было не очень. Оставив человека в покое, я просто молча сидел, думая о чём-то своём. Далеко за забором было слышно проезжающие изредка по дороге машины – медленные тяжёлые грузовики и лёгкие, быстрые автомобили. Огромные снежинки медленно и беззвучно падали на всё вокруг, смешиваясь с миллионами таких же снежинок, уже завершивших своё падение. Я задумался о том, что каждая из них сохраняет свою индивидуальность только пока она обособлена от остальных. Я попытался проследить взглядом судьбу отдельных снежинок после того, как они падали на снег, но понял, что не могу их потом даже отыскать, стоит мне лишь на мгновение отвезти взгляд.

И всё-таки, я не мог понять, что же в этом молодом человеке было такого странного? Почему это какой-то особенный пациент? Как по мне, самый обычный парень, вполне нормальный, хоть и немного нервный, и словно бы уставший. Про какие там галлюцинации рассказывал шеф, непонятно, он даже на обычного пациента нашего штатного отделения не тянул. Совершенно адекватен. Галлюцинации у людей на моей памяти случались в совсем уж запущенных случаях – у допившихся до белой горячки мужиков, шизофреников, которые совсем теряли связь с этим миром, в ноль угашенных героиновых, псилоцибиновых6 или мескалиновых7 наркоманов. Наконец, я решился на прямой вопрос, который шеф запретил мне задавать.

– Как тебя угораздило то попасть сюда?

Парень открыл глаза и глубоко вздохнул. На меня он предпочитал не смотреть. У него вообще была своеобразная манера не глядеть прямо на собеседника, а поворачивать голову при разговоре куда-то вбок, осматривая тебя периферическим зрением. Словно он разговаривал с кем-то ещё, а не с тобой, или просто воспринимал тебя как какой-то голос в своём сознании. Впрочем, повторюсь, за исключением этой довольно странной манеры, за всё время, проведённое вместе с ним, он показался мне совершенно нормальным. Разве что немного на взводе. Он не спешил отвечать мне, будто бы ответ был для него довольно неприятен. Хотя, возможно, так оно и было.

– Хороший вопрос… Знаешь, если бы я сам понимал, что происходит, то думаю никогда бы не допустил такой ситуации. И вообще, люди предпочитают молчать о своих проблемах, если они никому не мешают. Хотят разобраться с ними самостоятельно. Сам же понимаешь, как люди негативно относятся к тому, что кто-то отличается от них самих, и уж точно никого не интересуют чужие проблемы, если только их решение не является их служебными обязанностями.

А он оказался совсем не дурак.

– Это верно. Не буду настаивать, но если ты что-то натворил, то поверь, мне совершенно всё равно. Кого я тут только не видел за всё время работы, ты даже не представляешь… Думаю, меня уже ничего на этом свете не может удивить. Хотя мастер лечения у нас шеф. Я в этом ничего не понимаю. Но, скажу по секрету, он считает тебя весьма важным пациентом. Для меня же в силу специфики моей работы все пациенты важные. Потому что мы все люди. Не переживай и не бойся за своё будущее, я думаю, что на самом деле всё поправимо. Что бы у тебя там ни было, тебе просто немного помогут лекарствами оправиться от этого состояния, и через пару недель выйдешь, как огурчик. И будешь жить дальше. Спокойно и нормально жить, как все нормальные люди.

Он, казалось, немного приободрился. Я всегда отлично понимал, чего нам на самом деле не хватает в таких ситуациях – не уважения, не лечения, и даже не выписки. Людям не хватает обычной человеческой поддержки и понимания. Ключ к успеху в выздоровлении многих был именно в том, чтобы человек почувствовал это понимание и понял, что всё можно исправить, и он вовсе не над пропастью. И он не один.

– Да нет, особо ничего не натворил. Просто был один случай… В общем, после него я совсем перестал спать. Просто не могу заснуть и всё. И так уже несколько недель. Очень сильно измучился. Потом, когда меня от усталости совсем вырубает насильно, я в бреду вижу разные кошмары и просыпаюсь совсем измотанным, словно и не спал вовсе. Потом со временем совсем не смог уже работать. Нормально жить, конечно, тоже… Ну и оказался здесь.

История стара, как мир.

– Понятно… – Это было, судя по всему, какое-то нервное расстройство. – А снотворные как, не помогают?

– Засыпаю, и это гораздо лучше, чем ничего, однако силы при таком сне не восстанавливаются. Сейчас врач отменил мне седативные8, и я пока снова не могу заснуть. Он смотрит на моё состояние, похоже, изучает, как я впадаю в эту бессонницу… Вчера энцефалограмму делали и ещё что-то. Короче, как-то так.

В карте действительно не было ни седативных препаратов, ни снотворных.

Мы ещё посидели немного, а потом вернулись обратно на наш этаж. В два часа дня, после обеда, я отвёл его к шефу на короткий приём. Разговор проходил при закрытых дверях. После этого парень вернулся в палату, уткнулся в книгу и пролежал так до вечера. Я же взял часть бумажной работы из основного отделения, которую за меня, конечно же, никто делать не будет, и сидел, не спеша сверяя все документы и делая расчёты. В десять часов я по графику выключил свет в блоке, оставив только дежурный и решил ещё разок навестить своего подопечного. Он снова сидел на кровати и смотрел в стену. Прямо, его любимая поза. Моё появление снова вырвало его из тяжёлых раздумий.

– Спокойной ночи. Надо постараться выкинуть всё из головы и поспать, – я подошёл к окошку и стал смотреть на падающий снег, который было видно только непосредственно под лампой фонаря. Интересно, как много всего происходит на самом деле, снег идёт везде и за границей этого света, ветер качает ветки деревьев, происходят и другие события, но увидеть мы можем только те снежинки, которые находятся в области, видимой для нашего понимания – в пространстве, освещённом лампой. Вокруг же мы не видим ничего, но это вовсе не означает, что там ничего нет. Однако, мы в своём сознании выкинем все эти переменные из нашего уравнения, как неизвестные.

Парень криво усмехнулся и посмотрел на меня, словно бы с жалостью.

– Боюсь, тут без шансов.

Я, разумеется, не стал запирать его палату, а просто запер весь блок на ключ, который положил во внутренний карман и около полуночи, закончив с составлением отчёта, отправился в комнату отдыха вздремнуть на кушетке. Мне, однако же, не спалось. «Похоже, это заразно», – думал я, уткнувшись лицом в стенку. Хотя нет, я знаю в чем причина лично моей бессонницы. Просто я обычно привык спать на работе, когда вокруг шум, гам, безобразие, и ночные звуки больницы. Спят в клинике только пациенты, сама больница никогда не спит, а только примолкает на пару часов примерно с часу до четырёх ночи. Сейчас же я лежал в абсолютной тишине в совсем пустом блоке, и это было дико и непривычно. И сна ни в одном глазу. Ну хорошо, пойду тогда снова дойду до пациента номер один.

Заглянув в палату через смотровое окно, я увидел, что он лежит на кровати на спине, не укрывшись одеялом. Во даёт, холодрыга то какая. Луна и ночные фонари со двора освещали комнату, и я увидел в этом отражённом от пола свете на его лице отблески глаз. Не спит. Тогда я, аккуратно постучав, зашёл внутрь.

– Эй, ты как? – тихо спросил я его.

Он не ответил мне, а просто продолжал молча смотреть в потолок, даже не пошевелившись. Я даже немного испугался, начав подозревать худшее, однако, когда я подошёл к кровати, он повернул ко мне голову.

– Всё, как всегда. Я вижу только кошмары и тени на стене… Заснуть невозможно, – его речь вдруг оказалась спокойной и не такой быстрой и нервной, как днём, так что я даже несколько удивился, увидев его таким. Может быть, он сумел немного успокоиться.

– Если хочешь, могу включить свет. Почитаешь немного, потом опять попробуешь уснуть.

– Нет, спасибо. Я думаю, это не поможет.

– Ну хорошо. Есть и другие варианты. На худой конец, у меня есть в заначке немного валокордина9. Если совсем захочешь отключиться, можно употребить без рецепта, так сказать. Шефу говорить не будем, – я видел, что он мучается, но действительно не знал, как ему помочь.

– Нет. Дело тут вообще не в препаратах. Они могут помочь мне заснуть сегодня или завтра, но главная причина бессонницы всё равно останется. Понимаешь, это всё на уровне страха. Страха быть в бессознательном состоянии, когда мы не можем управлять собой. Я боюсь, что если я усну, то мои кошмары станут явью, и я не смогу отличить их от нормального мира, как это уже бывало со мной когда-то. Проблема не в том, что я не могу уснуть, я могу и хочу спать, проблема в том, что я боюсь не проснуться по-настоящему. Пока я бодрствую, я осознаю, что реально, а что нет, я вижу этот мир так, как привык. Галлюцинации не спрашивают меня, когда им появляться, они просто становятся частью моего мира и хуже всего то, что они приносят мне реальный вред, взаимодействуют со мной и я не могу найти доказательств даже для самого себя, что всё это нереально. Так и врач считает то, что со мной произошло, просто бредом сумасшедшего, оправданием своего страха, но если бы ты видел это всё, как видел я, то ты бы поверил мне. Когда кошмары оживают, ты ни в чём не можешь быть уверен, и это самое страшное, что может произойти с твоим сознанием. Врачи мне не верят, родственники и знакомые не верят, мне никто не верит, а я теперь не могу даже заснуть. Я боюсь, что они снова придут за мной.

Он замолчал, сильно сжав рот и закрыв глаза. Были видно, что ему по-настоящему противно. Я стоял, несколько ошарашенный и растерянный. Действительно, всё оказалось гораздо сложнее, чем я думал. И шеф действительно был прав, это не совсем обычный случай, такие пациенты мне ещё никогда не попадались – со столь ясным сознанием и развитым критическим мышлением, логикой, но искренне верящие, что с ними произошло что-то необъяснимое, но по-настоящему реальное. У меня был некоторый опыт, касающийся общения с заболевшими, с которыми я имел дело, и вот сейчас это начало выходить за рамки этого опыта. И тогда я сказал:

– Ты можешь рассказать мне всё. Если хочешь, я внимательно выслушаю твою историю. Обещаю, что отнесусь к этому со всей серьёзностью.

Парень с удивлением посмотрел на меня, словно не верил, что я способен воспринимать слова о его проблемах нормально. Но все же спросил:

– Ты действительно можешь выслушать мою историю непредвзято?

А правда, нужно ли мне это всё? Что тогда владело мной, я и в последствии не смог бы объяснить. Любопытство? Желание узнать чужую тайну, или показаться важнее, чем я есть на самом деле? Я не знал. Звоночек неприятностей снова стал звонить, не унимавшийся ангел-хранитель или чувство самосохранения в его лице, по сообщениям моего подсознания пыталось отговорить меня от того, чтобы лезть во всё это, но в тот момент, проклиная свой характер, я принял решение.

– Да, я хочу тебе помочь.

Я подошёл к стулу, а парень улёгся на кровать, подставив лунному свету половину своего лица, помолчал с минуту и, наконец, сказал:

– Хорошо, тогда садись и слушай…