Читать книгу Охота на гончую - Михаил Кранц - Страница 11

Гром шагов, тучи пыли – и молнии Зевса-Юпитера, на зависть новому богу как прежде сверкающие на щитах. Помогут ли они там, за огромной рекой, на бескрайних и диких просторах Паннонии? Хоть и языческая земля, иные у нее покровители.

Николай терялся в догадках, но все еще с трудом верил в богов. Мало-помалу он перестал вообще о них думать – обычных, земных проблем набралось до небес.

Больше всего хлопот доставляли сандалии. Грубые, тяжелые, на босу ногу, они вмиг покрывались весенней грязью снаружи и набирали ее вовнутрь. Вскоре проклятая обувь стала почти неподъемной. И невыносимой, если на то пошло. Под стать была и туника из грубой шерсти – наверняка пришлась бы по вкусу фанатичным монахам, истязавшим свою греховную плоть. Довершали все это великолепие тесная, много раз латанная кольчужка-хилтата и простой шишак, набитый тряпьем и соломой, чтобы смягчить удар. Кожаный, укрепленный пластинами из железа панцирь – лорика, равно как и римский пехотный шлем, полагались лишь гражданину империи. Вместе с гражданством их надо было еще заслужить.

Собственно говоря, Николай состоял в легионе на птичьих правах. Как и с полтысячи его соратников, что вместе с ним упрямо карабкались в горы, вздымали ногами пыль и месили грязь где-то между Павией и Виндобоной. Аларии – призывники, ополченцы, вольноотпущенные рабы, наемники из союзных народов… Оплот великого Рима и христианства на проклятой Богом земле. И потому – хотелось того полноправным гражданам, или нет – оружие у этих безродных изгоев было все-таки римским, пока еще лучшим в мире.

На правом боку Николая покоился в ножнах короткий, с виду почти бесполезный клинок. Прославленный на века гладиус и впрямь уступал по длине и весу огромным мечам варваров. Но не было ничего страшнее в ближнем бою, чем это легкое, обоюдоострое, превосходной закалки лезвие, созданное колоть и резать врага, как убойный скот. Особенно, если сперва бросить пилум – копье с простым наконечником, гибким настолько, что при ударе оно застревало в чужом щите намертво, не позволяя его поднять или повернуть.

В походе пилум висел на заплечном ремне, время от времени, будто сознательно, ухитряясь стукнуть древком по шее. Другое плечо оттягивала тяжеленная сумка – сакрина, полная инструментов, кольев и прочего хлама, но содержавшая до смешного малый запас еды. Щит вешался за спину, и был таким же громоздким и неудобным в походе, как и у истинно римских воинов. Зато и настолько же прочным, высоким, с наводящими ужас яркими молниями от центра к железным краям. В стене щитов, что встречала врага, не могло быть слабого места – иначе победа оставалась бы недостижимой мечтой.

– Помните, недоноски, – твердил пожилой, но крепкий еще ветеран, что обучал новичков прямо на марше, – один разъяренный варвар с тяжелым мечом стоит пятерых вроде вас! Но сотня на сотню уже равны. А против нашего легиона не устоят даже боги!

В последнее очень хотелось верить. Вот только нашлось бы время еще до привала отскрести от сандалий растущую, как снежный ком, грязь…

Перед ночевкой, даже в относительно безопасном месте, укрепления строились по всем правилам. Так что пришлось копать вокруг ров, к счастью, узкий и неглубокий. Он и не мог быть другим – по весне здесь любая яма вмиг заполнялась водой.

– Зря стараемся, – ныл какой-то совсем уж недавно призванный новобранец. – Эту канавку и трехлетнее дитя перепрыгнет!

Но вот неказистый, пологий вал, что сам собой рос из выброшенной на гора земли, поднялся чуть выше пояса. Склон его ощетинился деревянными кольями, пару-тройку которых тащил за плечом всю дорогу каждый легионер. Острия торчали наружу, под углом вверх, нависая надо рвом, как сучья деревьев. Если доспехи и не дадут врагу распороть себе брюхо в прыжке, частокол отбросит его на дно, в сыпучую, скользкую грязь, мигом сделав полностью беззащитным. Горстка бойцов за таким укреплением могла спокойно ужинать или резаться в кости, пока вокруг бесновалась чужая орда.

Николай слышал, что именно в римской армии впервые додумались «копать от забора и до обеда». Лопата, короткий меч и гнущееся копье, наряду с железной, непререкаемой дисциплиной, создали и хранили империю, какой не знал прежде мир. «И больше никогда не узнает, надеюсь!» – думал не в первый раз Николай, сытый издержками государственного величия по самое горло. Гораздо менее сытным был ужин, стараньями квестора, то бишь интенданта, урезанный до предела.

Жидкая овощная похлебка отнюдь не отягощала желудок. Не удивительно, что уборная под открытым небом, с неизменными тремя ямами и дощатым настилом сверху, использовалась крайне редко. Завсегдатаями этого места были лишь жирный префект, командовавший в отряде всеми и вся, да квестор с подозрительным юношей-писарем, что любили тут же, наперебой, цитировать римских поэтов.

Простой воинский люд занимал три отверстия в основном по утрам, чтобы сбросить лишний груз перед маршем. Именно здесь, уже на второй день пути, состоялась встреча недавних знакомых.

– Все дороги ведут в Рим! – услыхал Николай издевательский возглас.

Рядом садился тот самый парень в наколках, с которым едва не пришлось драться насмерть тогда, в Колизее! Он явно игнорировал центуриона по прозвищу Стенолом, что замер на корточках по другую сторону. А ведь этому командиру сотни могло ой как не понравиться сравнение походного нужника с его родным городом!

– Спит, что барсук зимой! – словно прочитав мысли, успокоил Николая насмешник. – А вскочит – будет орать, покуда не выступим, все они так… Краддок меня зовут, Краддок-гэлл из Арморики. А ты вроде Саган?

Николай кивнул. Наученный горьким опытом, он теперь представлялся так всем и всюду. Чтобы не думали, будто варвар пытается сдуру выдать себя за грека. Не Колей же называться, в конце концов! Саган все-таки лучше – странное это имя, уж слишком нездешнее. Настолько, что нет нужды объяснять подробно, откуда ты. Издалека, мол, там небо и земля сходятся! Тем более что время и место ну никак не подходили для задушевной беседы. Впрочем, Краддока это унять не могло.

– Помнишь Осию – ну того, носатого, что едва стражника вилами не прикончил?

– Вы с ним друзья?

– Да нет, в первый раз его на арене увидел. Зато слышал о нем кое-что. Он иудей, из сикариев – так римляне этих мятежников называют. Когда-то такие, как он, от целого легиона ничего не оставили! Сдается мне, славная драка была, хоть я в то время еще не родился, – Краддок явно жалел, что не довелось поучаствовать, все равно, на чьей стороне. – В конце концов, иудеев задавили числом, и предки Осии сбежали в Парфянское царство. Ну а потомок взялся за старое – напал на посланца римского императора. Уж и не знаю, как его не убили на месте!

– А тебя? – перебил Николай в тайной надежде, что гэлл смутится и хоть на миг заткнет свой фонтан.

– Пустяки! – отмахнулся Краддок. – Что толку в законе и праве, если нельзя поохотиться, потому что лес кому-то принадлежит? Меня скрутили целой толпой, и, клянусь Рогатым Богом и Митрой, многие прежде отведали собственной крови! Так вот, наш Осия теперь здесь – будет драться за Рим, который сызмальства ненавидит. В первой центурии второго манипула, ты не знал? Пойду, проведаю, а то скоро всех по местам расставят. Нам друг за друга надо держаться, иначе…

– Строиться! – заорал раньше времени Стенолом, все-таки разбуженный болтовней Краддока. Старый вояка злился, что показал слабину, уснув над отхожей ямой.

– Выступаем! – донесся вскоре голос префекта.

И хриплым, безумным смехом пророчицы откликнулся медный горн.

* * *

Река, что величественно текла мимо, скрывая за мутными волнами дальний берег, звалась на латыни Данубис. Но большинство в отряде предпочитало короткое, варварское имя – Дунай. Выйти удалось аккурат к пограничной крепости, что, в отличие от реки, и названия внятного не имела. Да и зачем оно крохотному поселку из бревен и засохшего ила? Тем более, если на много дневных переходов вдоль берега нет даже столь убогих сооружений. Крепость – она и есть крепость. Единственная в округе – ни с чем не спутаешь.

С утра велели строить плоты, чтобы пересечь реку засветло. Но вскоре какой-то гений из свиты префекта додумался конфисковать либурну – крупную, с двумя рядами весел, посудину, без дела болтавшуюся у хлипкой пристани. Помимо дозора и охранения, эти суда на Дунае предназначались для сбора податей с рыбацких сел. И потому вмещали до полусотни бочек соленой рыбы. Или, если было необходимо, столько же полностью вооруженных бойцов.

Несколько раз либурна пересекала реку, пока последний из отряда не очутился на левобережье. За исключением префекта, квестора, и прочих, как сказали бы во времена Николая, официальных лиц. Эти остались ночевать в крепости – едва ли к большому удовольствию гарнизона, уставшего от гостей. Местными здесь командовали, как хотели. Власть Рима, а точнее новой столицы – Равенны, была еще слишком сильна.

Николай одним из первых очутился на чужом берегу – странном, незнакомом, опасном. Как и все вокруг, он наспех вгрызался лопатой в черную прель и глину, набрасывал вал у самой воды, понимая, что центурион не рискнет продвинуться и на лишнюю пядь вглубь враждебной Паннонии. Казалось ошибкой рассредоточить силы, даже на время оставив часть войска за широким Дунаем. Но покуда, хвала всем богам, смерть обошла стороной. А была рядом – Николай ощущал ее в резких бликах речной волны, в дуновении ветра, в каждом шорохе молодой травы и дыхании свежей земли, что пестрела цветным узором, переливалась в движении воздуха, будто шкура готового к прыжку зверя. Тревожный день клонился к закату, и Николай мог лишь смутно представить, какой будет ночь.