Читать книгу Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983 - Михаил Лифшиц - Страница 17

Дорогой Владимир!

Большое спасибо Вам за хлопоты насчёт моих лекарств. Передайте, пожалуйста, мою благодарность Ружене Гребеничковой, это очень мило с её стороны, что она помогла Вам в этом деле. Что касается ноксирона, то он мне не нужен, спасибо. Это очень лёгкое снотворное, которое меня не берёт. Андаксин имеет то достоинство, что это не снотворное, а успокаивающее, седатив, а мне нужно именно это. Но Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я его достану другим путём, может быть, мне его достанут знакомые венгерцы.

За статью Вы меня благодарите слишком рано. Я сказал, что попробую, а у такого старого обманщика, как я, от слова до дела – расстояние большое. Одним словом, если ничто, никакая помеха безусловного характера, а такие у меня обычно бывают, не вклинится, то я что-то Вам пришлю, сильно враждебное по отношению к модернизму.

Ваши вопросы я как-то пропустил мимо ушей, извините меня за это, хлопоты всякие, наверно, забили голову. О Кафке, который теперь занимает умы марксистов, я мало могу сказать. Я читал его, правда, не всё. Мне кажется, он производит сильное впечатление, и это впечатление нельзя целиком отнести за счёт гипнотического влияния болезненной натуры, которое часто играет роль в подобных случаях. На меня он произвёл впечатление художника, отметку же ему я ставить не могу; дело лучше разберётся со временем. Ясно, однако, что в литературе, даже в рамках деформации, обычной для модернизма, есть больше простора для реального содержания. Это потому, что фокус живописи давно позади, а литературная проза прожила[11] свой апогей совсем недавно, она – более позднее искусство. Вот почему я по внутреннему чувству, которое меня не обманывает, за Кафку и против Пикассо. Я имею в виду Пикассо после 1906 г., ещё больше – после Первой мировой войны и ещё больше – после его неоклассики середины двадцатых годов. Самое лучшее, что он мог бы сделать, самое умное и благородное – это согласиться с тем, что интервью, записанное Папини⁶³, – или подлинное, или верное по духу. Живопись после 1906 г. всё более превращалась в магию, слишком связанную с рекламой и бизнесом.

Другое дело – Кафка. Я не говорю уже о тех обстоятельствах, которые сопровождали его творчество и появление его произведений в печати. Здесь нет игры и рекламы, мистификации и мистики. То, что обычно находят у Кафки – какие-то приметы будущих тоталитарных режимов, угаданные на основании мелких признаков, не кажется мне столь существенным. Если я не ошибаюсь, то в центре его мира стоит один действительно важный феномен – узость, малость всего человеческого, выступившая на поверхность в период превращения большинства людей в римских колонов⁶⁴ и вольноотпущенников гигантской централизованной силы. Его человек, имеющий все признаки человека, – существо настолько измельчённое, стиснутое обстоятельствами, втянутое в конвейер жизни, несмотря на внешнюю респектабельность мелкого чиновника или пенсионера, что все человеческие отношения, которыми люди привыкли гордиться, которые они обычно идеализируют, имеют здесь слишком тесные границы. Всё становится до ужаса просто. Это как если вы провожаете близких, совершили весь ритуал, а поезд не идёт. Почему не идёт? Неважно – то ли путь закрыт, то ли электростанция не работает. Прошли уже все сроки, все слова сказаны, все возможности исчерпаны. Вы начинаете тихо ненавидеть виновников вашего ожидания, притворяетесь перед ними и перед самим собой, но в конце концов – есть же границы! В старой литературе прощание, даже трагическое, совершалось по всем правилам, благородно, идеальная оболочка человека была ещё сильна. А в мире Кафки всё слишком тесно, слишком прямо, примитивно, словом – в духе цивилизации двадцатого века, разделённой на миллиарды мелких её потребителей. И вот почему здесь открывается некоторая правда, недоступная литературным формам более раннего времени, хотя на этот счёт многое уже сказали и Монтень, и Ларошфуко, и Паскаль. Что касается литературной стороны дела, то повторяю, что Кафка кажется мне художником: он свои гофмановские фантазмы и аллегории излагает простым и ясным языком реальности. Схватить этот контраст и есть именно дело художника.

Как видите, я не против Кафки, я чувствую симпатию к нему, к его честности, даже, если угодно, к его «реализму». Но едва ли в этом роде возможна целая литература, она произвела бы тошнотворное впечатление уже у ближайших подражателей. Мы никогда не знаем, не можем знать заранее, каковы пути истинного искусства, знаем только, что всё ценное в нём идёт от реального содержания, а не от рефлектированной, отражённой в себе слишком условной формы. В качестве знамени Кафка не годится.

Что Вы спрашивали относительно Гароди – я не помню. Если это касается его последней книги «Реализм без берегов»⁶⁵, то она до меня ещё не дошла. Полагаю, однако, на основании её названия и рецензии Дэкса в «Леттр франсез», что это обычное ликвидаторство. Гароди может всё – он может при случае доказать, что марксизм никогда не противоречил догмату о непорочном зачатии и потому коммунисты должны идти рука об руку с католиками (у него есть книжка, в которой нечто подобное доказывается). За эту идеологию «без берегов», конечно, уважать не будут. Забавно, что Дэкс обрушивается на Лукача, который теперь уже не ревизионист, а что-то худшее, чем «сталинист», сверхдогматик.

Кстати о Лукаче. Он прислал мне свою «Эстетику»⁶⁶ – первая часть её представляет собой два массивных тома, настоящий романский собор. В сопроводительном письме он говорит, что это «плод нашей совместной работы». Посмотрим, каков плод. Судя по оглавлению – содержание богатое, и я думаю, что там есть много интересного, но объём меня пугает. Он прислал также свою статью о культе личности, напечатанную в итальянском журнале «Нуови аргоменти»⁶⁷. Я был рад констатировать, что она вполне ортодоксальная, вплоть до очень уважительного отзыва о деятельности Н.С. Хрущёва. Дай-то бог, чтобы все недоразумения поскорее уладились. Мне рассказывали, что венгерское руководство относится к Лукачу сейчас хорошо, благожелательно. Бедный старик потерял свою опору, прекрасную женщину – Гертруд⁶⁸, которую очень любил. Не знаю, как он сумеет приспособиться к новой жизни, но он работает – кончает эстетику и приступил к этике. Присланные мне книги составляют 11 и 12 тома собрания его сочинений!

О Курелле⁶⁹ я ровно ничего не знаю, кроме того, то он страшный «левак» и загибщик. Я был знаком с ним в Москве в двадцатых годах, когда он работал в Коминтерне молодёжи и у нас в Наркомпросе, а затем во время войны. Я знаю ещё, что у него было много жён, и больше ничего. О книге Бахтина⁷⁰ много слышал, но сам не читал её, а только просматривал. Думаю, что это модная формалистика, старьё двадцатых годов, снова увлекающее сердца, не имеющие никакой другой начинки. Основная идея – полифония романов Достоевского. Хотел бы я видеть такого романиста XIX века, который не писал бы в полифоническом стиле. А впрочем, может быть, в конкретном анализе, там и есть что-нибудь хорошее, не знаю.

Перехожу теперь к последнему автору, который Вас интересует, т. е. к моей малости. История эстетического воспитания лежит в издательстве, которое хочет её выпустить, но я не хочу. Дело в том, что слова «эстетическое воспитание» лезут уже у меня из ушей. Работа была написана для сборника Института философии, она как-то застряла посредине между небом и землёй. Что-то в ней на уровне, но многое очерчено слишком бегло. Мы решили теперь с издателями назвать её «Из книги о золотом веке», рассматривая это как историю представлений об идеале. Но для того, чтобы выпустить такую книгу, мне нужно было бы над ней поработать, даже если взять только с эпохи Возрождения. А я написал свой очерк размером в тридцать листов, начиная чуть ли не с первобытного общества. В общем, мне не дают спать лавры Лукача.

Когда всё это будет – честное слово, не знаю, ибо я всё ещё не закончил статью о Дидро. Правда, за лето мы написали с Л.Я. что-то вроде разбора модернизма – от кубистов до «абстракции», не вижу, чтобы заказчики старались побыстрее опубликовать эту работу. Они хотят обеспечить план по тематике, но искреннего желания бороться против модернизма, конечно, нет. Если появится кусок в журнале «Искусство», я пришлю Вам оттиск⁷¹. Кроме того, я пишу в памфлетном жанре и что-то уже написал. Если всё пойдёт гладко, то отнесу в «Новый мир». Там очень хотят меня напечатать, но никак не вытянут ничего. Недавно я читал в Доме литераторов лекцию на тему о том, что правда в истории есть, и если добродетель не вознаграждается, то преступления наказываются, хотя и нередко по закону круговой поруки, т. е. страдают невинные. Одним словом, на тему о Немезиде. Затронул и полемику между китайцами и Тольятти. Народу было много, публике понравилось, но были и эпизоды. Когда-нибудь расскажу подробнее. Твардовский очень хотел печатать в «Н.М.», но по многим причинам сейчас неудобно, открытой полемики с китайцами не должно быть. Я, впрочем, по моему обычаю, и не стремился к тому, чтобы это было напечатано.

Вот все новости насчёт меня, остальное мелочи. Кажется, я ответил на все Ваши вопросы. Лидия Яковлевна просит передать привет. Мы оба кланяемся Владимире. Желаем здоровья всему семейству. Большой привет Ружене.

Ваш Мих. Лифшиц

Письмо настукал in aller Eile[12], как говорят немцы, так что не взыщите, если это не мадам де Севинье⁷³.