Читать книгу Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте - Михаил Васильевич Шпагин - Страница 1

Название книжки – не игра фантазии. Автор говорит только то, что сам видел, слышал, чувствовал, без обиняков рассказывает о пишущей братии, которой посвящает сей труд, и надеется, что читателю скучать не придётся.

Реклама от автора

Перед вами изъятые из книжки сюжеты.

Острая фамилия

– Точно знаю – вы фельетонист, поэтому и псевдоним такой острый.

– Не угадали. Шпагин – моя настоящая фамилия, притом старинная, её носил, например, пушкарь города Касимова…

Однако насчёт «остроты» собеседник был частично прав. Достаточно вспомнить изобретателя автомата ППШ.       Мой отец и дядя тоже работали над созданием оружия и оба стали лауреатами Сталинских, позднее переименованных в Государственные, премий, причем дядя – дважды.

Зато дедушка Иван по отцовской линии и его предки – из самых мирных Шпагиных. Они жили в Ямской слободе города Владимира. Дом деда стоял недалеко от заставы. Иван и его семья считались коренными жителями слободы, разраставшейся за счёт пришлых без роду-племени, которые могли получить здесь землю и новую фамилию. Её давали по последней семье – так появились новые Шпагины. Коренными жителями они не считались.

Однажды отец отправился в командировку на собственном автомобиле. На улице южного поселка из палисадника пулей выскочила девушка, ударилась головой о фару, упала, вскочила и убежала. Состоялся суд. Избежать столкновения отец не мог, и был оправдан. А ведь могли и наказать чужака!

– Зря вы боялись, – сказал на прощанье судья, – я ведь с вашей машинкой всю войну прошёл, она мне, можно сказать, жизнь спасла.

Он перепутал отца с изобретателем знаменитого ППШ – самым известным из фамилии Шпагиных, только каких именно – не знаю. Изобретатель однажды встречался с отцом, они выяснили, что оба родом из Владимирской губернии, нашли ещё какие-то зацепки и пришли к выводу, что, может быть, и родственники, но дальние. В период работы в журнале «Журналист» меня навестил представитель другой ветви фамилии, произраставшей, кажется, из Сибири. Он считал одним из своих предков героя романа Максима Горького «Мать», упоминал о железнодорожном депо в одном из северных городов, которое носило в тридцатые годы нашу фамилию в честь другого революционера. Называл артистов и деятелей науки.

А теперь о псевдонимах. Существует многотомный словарь, где они собраны. Согласно традиции, каждый может подписать свой труд так, как сочтёт нужным. Я за то, чтобы под каждым материалом стояла подлинная фамилия автора, своего рода личный знак качества – даже если в издании несколько раз повторяется одна и та же фамилия. Однако бывают случаи, когда псевдоним необходим. Например, во время перестройки в журнале «Человек и закон» была напечатана статья с криминальным уклоном об одном известном политическом деятеле. Автор статьи очень рисковал. Поэтому я выписал гонорар на вымышленную фамилию и оплатил в обход платёжной ведомости. Настоящая фамилия журналиста нигде не фигурировала, что в известной степени гарантировало его безопасность. В подобных случаях псевдоним помогает и автору, и редактору, и читателям – всем, кроме негативных героев публикаций.

Судьба действительно одарила меня удачной фамилией. А вот трудившейся вместе со мной в отделе рабочей молодёжи «Московского комсомольца» Зине Деникиной не повезло. Её материалы пользовались у читателей особым вниманием. Кто-то подшучивал, кто-то интересовался – не родственница ли? А однажды, когда Зина с небольшим опозданием приступила к выполнению задания, комсомольский секретарь оговорился и произнёс: «Мы давно вас ждём, товарищ Колчак!»

И даже в области балета…

– Я тебе такое место нашёл – сказка! Открывается журнал «Советский балет». Главный редактор – известная прима. Ты будешь вторым, а фактически первым лицом. Высокий оклад, поездки чуть ли не по всему миру.

– Вы лучше мою жену пригласите. Она балет любит и даже чуть-чуть в нём разбирается.

Думал, заместитель главного редактора журнала «Журналист» Дмитрий Авраамов меня разыгрывает, шутит. А он неожиданно рассердился и даже обиделся:

– Вас никто не заставляет любить балет. Вам предлагают сделать новый журнал. Соглашайтесь, второго такого шанса не будет!

Я догадался, что без меня женили и принялся оправдываться. Мол, мне ещё в детстве медведь на ухо наступил, с балетом и вовсе незнаком. Сапоги должен тачать сапожник, а пироги печь пирожник.

Не могу отделаться от ощущения, что Дима заочно познакомился со мной ещё до появления в редакции. Что именно он предложил взять меня в «Журналист», а потом исподволь наблюдал, оберегал, старался помочь. Предложение «заняться балетом» яркое тому свидетельство. Но куда важнее было повседневное общение, «скорая помощь» в мелочах.

Аврамов был доктором философских наук, признанным авторитетом по этике журналиста. Он не только читал лекции, но и сам строго её соблюдал. Помогать пишущей братии стало его душевной потребностью. Думаю, Диму помнят все, кому довелось с ним работать.

…Любопытно, что однажды ему пришлось познакомиться по телефону с моей первой женой. Но о балете, думаю, они не говорили. Женя поделилась, что её муж подал документы на развод.

Раньше было лучше

Старины – популярный в Курской области сельский праздник. На столе стоят стеклянные банки, умеренно наполненные самогоном. Хозяйка дома предлагает гостям выпить за всё хорошее. Гости – фотокор Нина Федотова, я и корреспондент радиовещания, она же секретарь парторганизации, которую женщины редакции обоянской газеты «Красное знамя» недолюбливали за страсть к сплетням. Нина не прочь поддержать тост, я – попробовать самогон. Но парторга лучше не провоцировать.

– Спасибо, не пьём!

– А нам без этого нельзя – ни петь, ни плясать, ни кухарить не сможем, – говорят, поднимая банки, подруги хозяйки.

Старины, посвященные быту ушедших времен, мероприятие, заметьте, безалкогольное. На улице угощают всех желающих приготовленным по полузабытым рецептам квасом, блинами и квашеной капустой, поют частушки, представляют смотрины и свадьбу. Глава поселения приглашает меня в скромную резиденцию, достаёт из сейфа водку и гранёные стаканчики. Но раскупоривать бутылку мы так и не стали: хозяин признался, что после того, как здесь ввели «сухой закон», зелено вино стало ему неприятно.

– Так радоваться надо!

– Чему? Прежде, бывало, соберёшь бригаду, опрокинем по рюмке, закусим крепким словом – любое дело по плечу. Раньше было лучше.

Глава откровенно рассказал о росте самогоноварения и дефиците горючего: шофера по ночам навещают районы, где продаётся водка.

– Нет, теперь гораздо хуже стало. Зато в передовики попал, недавно из Москвы приезжали корреспонденты журнала «Трезвость».

– Вы их водкой угощали?

Глаза собеседника стали совсем грустными:

– Сами как думаете?

Одним из первых, заданных мне при знакомстве с редакцией «Красного знамени» вопросов был:

– Вы в Москве стоять в очереди за водкой можете?

– Конечно, как и все. Иногда подолгу.

Выяснил: в Обояни замеченных в очереди за алкоголем учителей увольняют с работы. На тех, кто распивает вино не дома, а где придётся, устраивают облавы, штрафуют, вносят в списки, а газета их публикует. Редакция вынуждена отмечать праздники не в своём помещении, а на квартире Тамары Кравец: она сама к алкоголю абсолютно равнодушна, но гостей принимать любит и живёт недалеко – только дорогу перейти. Когда стало известно, что один из журналистов принёс в редакцию бутылку водки, начальник районной милиции прислал наряд. Милиционеры составили протокол о распитии алкогольных напитков в служебном помещении и пригрозили судом. Между тем журналист только что вернулся из Белоруссии, где его брат принял страшную смерть – его загрызли волки. На то, что он попросту попытался залить горе, никто внимания не обратил. Пришлось увольняться. Особенное возмущали обоянцев безалкогольные свадьбы. Приглашенные на них «употребляли» заранее и садились за стол уже «весёленькими».

Районное начальство нашло для себя простое и удобное решение. Как-то секретарь райкома пригласил прогуляться в лес. Там росли реликтовые осины, их толстые гладкокожие стволы напоминали античные колонны. Было много дубов, из которых здесь любили строить дома. Правда, молодые пары переставали селиться в дубовых хатах, предпочитая комнаты в курских общежитиях. Но самое интересное поджидало по дороге. В чистом поле на большом расстоянии друг от друга стояли служебные автомашины. Номера, конечно, не разглядеть, но наш водитель по каким-то признакам определял, за кем конкретно они закреплены. Районные чиновники вместе с приятелями утоляли жажду на заснеженном поле, подальше от горожан.

…Передо мной лежит старинная «Энциклопедия промышленных знаний». Там напечатано: «В России употребление хлебного вина привилось позже, чем в Европе». Тогда считали, что умеренное питьё придает «бодрость и энергию, усиливает функции тела», в том числе желудка, сердца, кровеносной системы и т.п. Когда Энциклопедия вышла, коварный характер зелёного змия ещё не был достаточно изучен.

Я работал в пяти газетах: «Московский комсомолец» (трижды в разные годы), «Вечерняя Москва», трёх районках и в семи журналах «Изобретатель и рационализатор», «Юный техник», «Журналист», «Огонёк», «Человек и закон», «Советский Союз» и издававшемся для заграничных мальчиков и девочек журнале «Миша». Прошёл все должностные ступеньки – от гонорарщика до главного редактора. Длинный непредсказуемый путь. Кто знает, что ждёт тебя за каждым поворотом? Приглашаю попутешествовать вместе.

Часть I. Ищите да обрящете

Эвакуация в Сталинград

На Волгу и обратно

Я родился в апреле 1938 года. Первое воспоминание – налёт немецкой авиации на Москву летом 1941 года. В комнате один – папа и мама, по-видимому, ушли на дежурство. Разбуженный хлопками зенитных выстрелов, кричу от страха, бегу к окну и вижу, как падает подбитый фашистский самолет… Через несколько дней сотрудников института, где работает отец, вместе с семьями эвакуируют в Сталинград – подальше от рвущегося к столице врага.

В посёлке под Сталинградом мама днём иногда уходила дежурить, и тогда отец брал меня с собой на работу. Если в цех наведывалось начальство, меня прятали в нижний ящик верстака, дно которого заранее было устлано древесной стружкой. Однажды мама взяла с собой на рынок. Неожиданно началась бомбёжка. Толпа бросилась бежать к выходу. Мама прижала меня к забору и легла рядом, чтобы защитить от пинков.

С едой было плохо. Варили и ели обмолоченную пшеницу. Хозяйка тайком продавала молоко – для ребёнка. Тайком – потому что кое-кто ждал прихода фашистов. Некоторые из местных жителей открыто презирали нас за то, что мы москвичи, и, следовательно, по их представлениям, до войны жили лучше. Из одежды отец особенно дорожил драповым пальто с бобровым воротником. Теперь он отправился на базар обменять его на что-нибудь съестное. Загорелый торговец протянул большую чашу зерна:

– Бери, пока даю. Хорошее пальто, но тебе здесь оно больше не понадобится. А так хоть раз-другой поешь досыта.

Отец помогал военным ремонтировать и переделывать армейские радиостанции. Когда выяснилось, что немцы идут к Сталинграду, и институт вот-вот эвакуируют обратно в столицу, военное командование предложило ему остаться: здесь он сможет принести фронту больше пользы. Запросили Москву. Та потребовала проконтролировать возвращение ценного сотрудника вместе с семьёй в столицу.

Ехали медленно, с длительными остановками, но не в населённых пунктах, а в чистом поле. Навстречу мчали военные эшелоны. При задержках мама стояла с винтовкой у двери вагона – охраняла перевозимый секретный груз. Став взрослым, я разузнал у отца, какие чувства он тогда испытывал.

– Трудно поверить, – говорил он, – но я был счастлив. Никакого начальства рядом. Оружие с собой, нападут – отобьёмся, а главное – едем домой, к прерванной работе.

Однако в Москву пустили только отца – в институт, он же «почтовый ящик».

Папенькин сынок

Позднее я не раз расспрашивал отца о столь неожиданной эвакуации. Он считал – маршрут был выбран правильно: кто же предполагал, что немцы направятся к Волге. Но в то же время подчеркивал, что была неразбериха, а, может, и ещё что похуже. Во всяком случае специалистов, создававших передающие и приёмные устройства радиолокаторов, разделили на две группы. Одну направили на Урал, другую – в Сталинград. А ведь они друг без друга полноценно работать не могли.

Мой родитель всегда ощущал себя военным инженером. Он никогда ничего не рассказывал о работе – секрет. О войне тоже распространяться не любил. А если и говорил, то что-нибудь совершенно неожиданное. Например, как в первые дни кампании чекист привёл неизвестного в штатском, попросил помочь, и, откозыряв, удалился. Неизвестный сказал, что нужно сверхсрочно разработать устройство, которое могло бы с помощью посланного из Москвы радиосигнала взрывать заряд, в какой бы точке страны он ни находился. Наутро незнакомец получил схему, собранный из того, что оказалось под рукой, опытный образец, инструкцию к употреблению. Внимательно осмотрел и вдруг вынул деньги:

– Возьмите, пожалуйста, очень прошу. Я знаю, как сейчас тяжело. А провести официально – значит нарушить тайну.

Отец подозревал, что взрывы в занятом немцами Минске не обошлись без его участия… Это был единственный «левый» гонорар, когда-либо полученный военным инженером.

Помню, кто-то расхваливал американскую технику, которую мы получали по лендлизу.

– Отличная была техника, – согласился отец. – Видел, как во Владивосток привозили «Виллисы», чтобы отправить их морем обратно в Штаты. Машины заранее ремонтировали, думали вернуть, как положено, в полном порядке. А американцы их прямо в порту под пресс – чтобы перевозка металла обошлась дешевле. Как я тогда жалел, что с собой пистолета не было…

Военный инженер приехал в Севастополь на следующий день после освобождения. По его словам, в городе оставалось лишь одно неразрушенное здание, и его поселили на выпущенном в Америке торпедном катере. Удобная каюта, а главное – окружение: молодые моряки-смельчаки, и с питанием проблем никаких. Несмотря на предупреждение, отец искупался в море и подцепил какую-то тяжелую болезнь. Его срочно отправили в госпиталь. Вернувшись домой, он долго вспоминал разрушенный город, а прежде всего – молодых торпедистов. И объяснял, что эти ребята лишь чудом могут избежать смерти. Их задача – подойти к вражескому кораблю поближе, выпустить торпеды, развернуться и умчаться как можно дальше. Обычно в этот момент катер и настигали вражеские снаряды.

Изобретение, над которым работал военный инженер, позволило бы обнаружить и определить координаты вражеского судна на большом расстоянии и уничтожить его с помощью артиллерии или авиации. И эту задачу отец успешно решил.

Иногда меня называли маменькиным сынком: не ругается, не дерётся, не учится курить. Но на самом деле я рос папенькиным сынком, именно он был в семье главным авторитетом.

…Сижу, как зачарованный. Отец читает вслух Жюль Верна. Мы вместе следим за капитаном Немо, обсуждаем его приключения, спорим. Папа и сын увлечены одинаково. Такие часы, даже минуты, выдавались редко. Заниматься воспитанием отцу было некогда – он не то что дома, в Москве мало бывал. Всё по морям, по волнам, в дальних командировках.

Ещё до революции отцу подарили сломанную настольную электрическую лампу. Он её починил, а после 1917-го года выучился на монтёра. В сарае долго хранились «когти». Прикрепив их к обуви, можно было легко и быстро взобраться на любой столб. Потом монтёр-электротехник превратился в страстного радиолюбителя, стал инженером, изобретателем. Но всё это было далеко впереди.

Отец не любил спорт, зато охотно занимался физическим трудом. Помню, как во время жизни в Домодедово он без видимых усилий поднимал и нёс четырёхпудовые мешки. Участок под картошку вскапывали сообща, но главным закопёрщиком, конечно же, был папа. Он же развёл малину «Мальборо» и чёрную смородину, которую не любил, но мама настаивала – витаминов много.

Неприязненное отношение к спорту передалось и мне – даже болельщиком не стал. А что до физического труда – разве лишь копать землю хорошо выучился – на огороде. Картошку посадить и окучить, грядку разбить и за яблоней поухаживать могу.

Отец неплохо разбирался в любой технике. Я тоже немного разбираюсь, по крайней мере, понять и описать почти всё могу. А вот что-то сделать своими руками, хотя бы починить? Лучше и не пробовать.

Думаю, что стремление браться за любую журналистскую работу, лишь бы показалась интересной, пришлась по душе – тоже от родителей. А вот в одном мы так и не сошлись. Отец был страстным автолюбителем. Мы с приятелями играли в гонки на двух ржавевших в сарае мотоциклах ещё царского времени. Папа приобрёл их в двадцатые годы, но отремонтировать не сумел. С горящими глазами рассказывал, что был у него и французский автомобиль, правда, без карданного вала. Получив Сталинскую премию, счастливый изобретатель поделил её с трудившимися над темой сотрудниками, занял деньги и купил автомобиль «Москвич» – отечественную копию дешёвого немецкого «Опеля». Расплачиваясь с долгами, мы почти целый год белого хлеба не видели.

Отец сделал всё, чтобы пробудить во мне интерес к «буржуазной» покупке. Он предложил заглянуть на книжную полку и узнать про новогодний сюрприз для всей семьи. Раскрыв первый же стоявший с краю том, я увидел записку с пожеланием продолжить поиск в какой-то конкретной книге. В ней чуть ли не стихотворное сообщение: «Дед Мороз свой подарок в Энциклопедию перенёс». Вконец заинтригованный, хватаюсь за Энциклопедию. Там – свидетельство о приобретении автомобиля.

Первая поездка в «Москвиче» мне понравилась. Правда, в салоне сильно пахло бензином. Папа что-то где-то замазал, и запах исчез. Приятели стали дразнить меня капиталистом. Первая модель «Москвича» стоила, кажется, шесть, а потом девять тысяч рублей. Когда стали жить лучше, отец снова занял денег и купил «Победу», ставшую его любимой маркой. Быть пассажиром хорошо, а вот попытки выучить меня вождению ни к чему не привели.

Отец работал в НИИ судостроительной промышленности, которым когда-то руководил Александр Шорин, автор буквопечатающего телеграфного аппарата, систем фотографической звукозаписи для кино, механической записи и воспроизведения звука. Список достижений лауреата Сталинской премии 1941 года этим не исчерпывается. Фамилию выдающегося изобретателя сейчас назовут немногие, зато представители старшего поколения хорошо знают, что такое «музыка на костях». К её появлению косвенно приложил руку человек, создавший названный его именем аппарат «Шоринофон». Его достаточно простая и доступная в изготовлении конструкция положила начало массовой подпольной индустрии. Использованные рентгеновские плёнки с записями модных мелодий заполонили страну.

Я не раз просил отца рассказать что-нибудь об Александре Фёдоровиче, но он вспомнил только одно, хотя, быть может, и самое главное. Когда министерство задержало зарплату, Шорин выплатил её всему коллективу из своего кармана.

Отец надеялся, что его сын тоже станет инженером и после школы устроил лаборантом во всё тот же НИИ. Но скоро понял – технарь из меня не получится. Я уволился и стал готовиться к экзаменам на режиссерский факультет института кинематографии (ВГИК). Хорошо осведомлённый о моих более чем скромных успехах в НИИ отец этот крутой поворот одобрил.

Домик у колодца

Когда нас, возвратившихся из эвакуации, не пустили в Москву, мама и я стали жить в Домодедове, в маленькой, купленной отцом ещё до получения комнаты на шоссе Энтузиастов, крохотной «даче».

Дача находилась на Рабочей улице, пленявшей своей почти деревенской красой. Деревянные избы (только один дом из кирпича). Между ними неширокая коричневато-серая проезжая дорога, пыльная в жару и долго не просыхающая после дождя. К избам по обеим сторонам улицы вели узенькие тропки. По бокам дороги зеленела трава, и поближе к изгородям осенью росли грибы, да не какие-то там шампиньоны, а настоящие, лесные.

Поэзия! Но ей сопутствовала и сельская проза. Печь, которую надо топить, а где взять дрова – неизвестно. Воду приходилось носить из колодца. Чтобы её набрать, крутили соединенную с деревянным валом железную рукоять. На вал наматывался канат с прикрепленным к нему ведром. Ничего сложного, но за день операцию приходилось повторять много раз – вода была нужна не только для умывания и кухни, но и для полива огорода. Единственное утешение – «дача» находилась почти напротив колодца… Жители, что похозяйственнее, держали коров, а мы белую с черными пятнами козу Зорьку и кроликов.

Наесться досыта было невозможно. Из чужих по улице чаще других ходили нищенки, как правило, женщины. Им подавали картошку, кусочки хлеба, мелкие монетки, ботву, из которой можно было сварить свекольник. Однажды я увидел, как, дойдя до перекрестка, нищенка разобрала нехитрую добычу и оставила на обочине кучку свекольной ботвы. Дети очень наблюдательны. И я, уже повидавший жизнь малолетка, почти что фронтовик, вдруг понял, что жизнь становится лучше. А правду о «домодедовских страданиях» узнал лишь много лет спустя, от матери.

Во время эвакуации грузчики украли всё ценное, а именно, посуду и серебряные ложки. Первый урожай ещё не созрел. Мама вместе с другими женщинами меняла остатки одежды по окрестным деревням. Однажды они попросились в избу на ночлег. Им отказали. Уходя, мама увидела лежавший в сенях на лавке белый сочный капустный лист, и, не удержалась, спрятала его в сумку – уж очень есть хотелось. Будучи христианкой, она считала этот поступок чуть ли не главным грехом своей жизни, и, уже в преклонном возрасте, вспоминая о нём, горько плакала. (О нелегкой жизни матери, дочери священника Софии Масловой, узнаете в главке «Верю, не верю»).

После Домодедова семья опять стала жить в Москве, в той же комнате коммунальной квартиры, что и до войны. Недалеко от дома отец показал мне большой, укреплённый на столбах разрушенный трансформатор.

– Восстановлению не подлежит. Но масло ещё осталось. Так что не бойся, с голоду не помрём!

И сказал, что понемногу сливает масло и отдает бабушке, а та распространяет его среди верующих взамен лампадного, которого не хватало.

От кино до газеты

Хочу в режиссёры

Мой путь во ВГИК начался с «Еврейской улицы». Но про неё позднее, а пока что речь пойдёт, главным образом, о кино. У отца среди верных друзей были евреи. Узнав о моём неожиданном решении, они нисколько не удивились и через несколько дней сообщили, что нашли наставницу, которая поможет подготовиться к экзаменам:

– Замечательная женщина! Она ещё Веру Холодную знала.

Я немедля отправился в гости к бывшему режиссёру одного из Киевских театров Ирине Савельевне Деевой. Знакомство с ней наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Миниатюрная, густо напудренная, с ярко накрашенными губами, она когда-то кружила головы петербургской богеме, дружила с будущей супругой Леонида Андреева, была женой модного театрального режиссёра Евреинова. И даже, как говорила, однажды встречалась с Лениным.

Революция забросила хрупкую еврейку на юг, в Первую конную. Она служила при штабе, ездила договариваться с теми, кто отказывался подчиниться приказам командования. Свой маленький дамский браунинг оставляла подруге – являться на переговоры с оружием нельзя.

В советское время мы не так уж много знали о культуре начала века. Она же, пережившая три войны, две революции, разруху и сталинские лагеря, хорошо всё помнила и охотно рассказывала.

Для меня литература обрывалась на Блоке и раннем Маяковском. Зато теперь я впервые познакомился с Аверченко, который стал одним из моих любимых писателей, узнал про театр «Кривое зеркало», про то, что Вертинский вовсе не был морфинистом, и что женщине за праздничным столом не зазорно выпить рюмку водки, но не жеманясь и не кокетничая. Передо мной разворачивалась живописная картина, в которую вкрапливались и сюжеты более позднего времени.

– В моём спектакле раненый Гамлет, падая, распахивал плащ с красной подкладкой. Символ смерти, а о другом символе я не подумала и оказалась в Сибири.

«Еврейская улица» заселялась удивительно быстро. Меня познакомили с несколькими так или иначе причастными к экрану людьми. Режиссер Уринов поправил подготовленный к экзамену сценарий по рассказу Алексея Толстого «Любовь». Встреча с ним происходила в его миниатюрной квартирке, построенной на просторной лестничной площадке старинного многоэтажного дома. Все евреи были очень доброжелательными. Лишь однажды хозяйка спросила Ирину Савельевну: «Гой?..»

С ужасом вспоминаю, как читал басню Крылова «Кот и повар», уставившись на принимавшего экзамен Рошаля. Старый режиссёр добродушно улыбался. Возможно, кто-то замолвил ему за меня словечко. Но попасть во ВГИК всё равно было нереально. Пятнадцать мест отдавались абитуриентам из союзных республик, так что в конкурсном состязании участвовали всего пять-шесть человек. После провала забирать документы из института не стал: был уверен, что через год вернусь сюда снова. И, действительно, вернулся, но уже с другим настроением.

Между тем, среди моих дворовых товарищей зрело недовольство. Как так? Все при деле, а я вроде и учился лучше многих, а в вуз попасть не могу. На помощь пришёл удивительный, несколько криминальный талант. Он играл на скрипке, в карты и на ипподроме, как-то подделал номерок и получил по нему в гардеробе чужое пальто. Но любимым его ремеслом было написание учебных работ по физике, математике, а также сдача экзаменов в вузы за всех желающих. Он предложил свои услуги со скидкой или даже вовсе бесплатно.

Отчаявшись, я выбрал для поступления, в наказание себе, институт тонкой химической технологии, так как химию терпеть не мог. Получил экзаменационную карточку с фотографией, которую мы тут же переклеили, и стал ждать. Развязка была неожиданной. На экзаменах председатель приемной комиссии обнаружила чужое фото, талант был вынужден спасаться бегством. Виноват оказался я, так как подал документы в последнюю очередь. Председатель моё лицо запомнила. Она оказалась не только наблюдательной, но и азартной – организовала погоню на такси. Талант уходил переулками.

Неудачная попытка стать кинорежиссёром научила лучше оценивать свои силы, взвешивать возможности, развила умение анализировать. Готовясь к экзаменам во ВГИК, смотрел фильмы по три раза. Сначала для удовольствия, затем ради приближения к тайнам мастерства, и в третий раз – чтобы постичь анатомию, лучше понять, как всё было сделано. Попутно окунулся в океан научно-популярной, учебной и специальной литературы. Откровенно уставая, приспособился хоть на короткое время засыпать в общественном транспорте.

Не женитесь на курсистках

Окончательно уразумев, что кино обойдется без меня, решил покориться судьбе, а она нашептывала: ты хорошо писал школьные сочинения, да и стенгазеты тебе удавались. Иди на факультет журналистики. Я прислушался к внутреннему голосу и поступил на подготовительные курсы при МГУ.

Это был удачный шаг. Меня, неизвестно почему, выбрали старостой группы. После первого же, написанного без единой ошибки диктанта преподавательница прочла каверзное предложение и сказала:

– А теперь Шпагин нам объяснит, по каким правилам он расставил знаки препинания.

– Да не знаю я никаких правил.

– Правда или притворяетесь?

– Правда.

Преподавательница немного помолчала и торжественно произнесла:

– Дорогие абитуриенты! Обратите внимание – редкий случай. У человека автоматическая грамотность: правил не знает, а пишет без ошибок. Видно, книг много прочёл.

На курсах было хорошо, потому что здесь собрались единомышленники – подростки, мечтавшие стать журналистами.

Курсанты почему-то в большинстве были девочки. Многие из них уже пробовали писать, причём, не только какие-то там заметки – рассказы, повести и романы.

Курсы в известной степени были ещё и ярмаркой невест на любой вкус – и полных, и худеньких. Но мне было не до приятных знакомств и тем более не до женитьбы. Годы идут, а профессии нет. Так же думал и сокурсник Гена Куликов. Мы разработали совместный план внедрения в прессу, и принялись за его осуществление.

Преподаватели надеялись разглядеть среди нас свою будущую смену. Они не поучали, а учили, порою относились к нам как к равным по званию. На лекции зашёл разговор о ранней поэзии Маяковского. Преподавательница ею восхищалась. Одна из курсисток возразила, что это ещё несовершенные, подражательные стихотворения.

– Вы сами-то их читали? – спросила преподавательница. – Нет? Тогда из какой книжки почерпнули такой бред?

Девушка назвала.

– Теперь всё понятно. Этот сомнительный труд выпустил «Свиниздат – всё съедят».

Преподаватель истории задал вопрос, я ответил первым. Он поправил – пожалуйста, поподробнее, после лекции подошёл и спросил:

– Может, вы факультетом ошиблись? Вам на исторический лучше?..

– Нет. Хотя рыться в прошлом, конечно, увлекательно…

– Вам-то кто всё рассказывал?

– Дедушка. Нет, не учитель, а из ямщиков. Сам он давно умер, а книги мне оставил. Среди них и скучные есть. Ну кому, например, нужен сборник законов о реформах 1864 года?

– Но это же документ, и притом интереснейший.

После следующего занятия я подарил старинный сборник преподавателю: «Вам нужнее!» Поначалу историк отнекивался, но было видно, как загорелись его глаза.

Здание МГУ, где проходили занятия, дышало историей. А посидеть на скамейке у памятника Ломоносову – какое удовольствие! Молчаливая фигура великого ученого внушала уверенность в безграничных возможностях человечества, а значит – и твоих тоже.

Заколдованный факультет

– На пятерку русский язык знает только Бог. Мы – на четверку, абитуриенты не больше чем на три.

Услышь эту присказку от преподавателя факультета журналистики МГУ раньше, я бы экзамены сдавать не стал. А то ведь пошёл, как на бой – со страхом и надеждой. Нужную сумму очков, конечно, не набрал. Больше всего запомнил экзамен по литературе.

– А теперь, молодой человек, скажите, пожалуйста, что такое социалистический реализм.

– Я знаю, по крайней мере, три формулировки. С какой начать?

– Спасибо, начинать не надо. Раз знаете три, значит, на самом деле ни одной. За каждую по единице, в целом – тройка.

С Геной произошло примерно то же самое. На факультет мы оба не попали, но не пожалели об этом ни тогда, ни годы спустя. А пока продолжили работу над своим творческим планом. Но подозревая, что высшее образование всё равно рано или поздно понадобится, поступили на заочное отделение Московского областного педагогического института имени Н.К. Крупской.

Впоследствии, работая в «Московском комсомольце», мне не раз приходилось бывать в МГУ – ходатайствовать за заочников-должников, защищать права уже известного журналиста-абитуриента, которого срезал на экзамене преподаватель-антисемит. Встречал среди пишущей братии и успешно работавших, но когда-то вынужденных бросить университет коллег. У меня создалось стойкое впечатление, что приём на факультет не всегда был беспристрастным и бескорыстным.

На первое место выплывали репетиторские услуги. Поначалу их оказывали бывшие выпускники факультета. Они буквально муштровали своих подопечных. Например, требовали написать (или писали сами) текст сочинения, заставляли выучить его наизусть, запомнить количество запятых и где они расставлены. Затем подключались преподаватели. Их услуги стоили гораздо дороже, они открыто натаскивали абитуриентов¸ в чём, собственно, ничего криминального не было, а закулисно обещали поддержку во время экзаменов и гарантировали поступление.

Эта система совершенствовалась много лет. Когда мой младший сын размышлял, не поступить ли ему на факультет журналистики, я попросил знакомых разведать, реально ли это вообще, и получил обстоятельный ответ:

– Да, реально. Однако папа должен понимать, что к чему. Он хороший журналист, но в МГУ когда-то так и не смог поступить. А теперь о его сыне позаботятся репетиторы.

Я передал эти слова Власу, и он подал документы на шахматное отделение института физкультуры.

Что же касается учебы, в МГУ неплохо преподавали, если можно так выразиться, технологию журналистского дела – в ущерб творческим проблемам и мастерству. Чувство корпоративности у выпускников, надо признать, было высокое.

По следам ледникового периода

На тернистом пути от кино к газете меня очень поддержал будущий директор Билибинской АЭС Герман Солдатов, в то время студент Московского энергетического института. Мы учились в одной      школе, но познакомились лишь после её окончания, когда я изнывал от тоски в «почтовом ящике». Мы знали – молодым везде у нас дорога и верили в свои силы. Зимой вместе ходили на вечера в ДК МЭИ, и на вечеринки в студенческом общежитии. Самое большое впечатление на меня произвели китайцы: они сидели за учебниками с утра до вечера, а то и ночью. Гера не давал бесполезных советов, одобрял все мои, даже самые фантастические, планы по жизнеустройству. Как раз в такой моральной поддержке я и нуждался.

Как мудро писал царь Алексей Михайлович: «Делу время, и потехе час». Для нас потеха наступала летом. Когда у Геры начинались каникулы, мы отправились путешествовать – почти без денег, пешком, по железной дороге, а однажды на пароходике удалось устроиться. Эпизоды странствий всплывают в памяти, словно кадры черно-белого кино.

…Мы в Ясной поляне. Переночевать в деревне не пустили, пришлось отправиться в графскую усадьбу. Темнело. Устроились на охапках соломы под каким-то навесом. Проснулись поздно от звуков речи: экскурсовод объяснял посетителям, что перед ними рига, где великий писатель… Ну и так далее. Хорошо, что нас не было видно.

Другой кадр. Катер пристаёт в Кимрах. На пляже старая цыганка гадает на картах. Вдали слышатся глухие раскаты грома. И вдруг, неизвестно чему радуясь, гадалка бросает карты и поет:

Ах вы серьги, золоты колечики,

Покатились на траву,

Ты ушла и твои плечики

Скрылися в ночную тьму…

Замечательное времечко!

Путешествие по Тверской области несомненно, оказало влияние на дальнейшую жизнь. Жители встречали нас как гостей. Выйдя из автобуса у первой же деревни, мы решили отметить начало пути. Стакана не было. Зашли в маленький магазинчик – купить. Выслушав нас, юная продавщица удивилась и поставила на прилавок две чашки из продававшегося дорогого немецкого сервиза, а рядом положила зелёные огурцы – на закуску. Мы шли вдоль истерзанной колеями грунтовой дороги, без всякой карты, и точно знали, что ночевать будем в сарае, на сеновале, а то и в избе, на кроватях с пружинными матрасами, под сшитыми из разноцветных лоскутков одеялами.

Окошки в деревянном кружеве наличников, горницы с иконами в красном углу и застекленными рамками с фотографиями живых и погибших – такое не забывается. Бобыль, живущий в сторожке, сохранившейся среди поросших травой развалин спиртзавода, разоренного ещё во времена «сухого закона», объявленного Временным правительством. «Магазин в доме», где хозяйка рассчитывается с покупателями до копейки – они свои, деревенские, не додашь, со свету сживут. Лесной кордон. Две коровы вприпрыжку бегут к пруду и забираются в воду, лишь головушки торчат.

– Бурёнки от слепней прячутся, – поясняет ещё не старая хозяйка. Она живёт здесь в добротном доме вместе с шестнадцатилетней дочерью.

– А дочь скоро придёт?

– Куда там. Дай Бог под утро заявится. Молодо-зелено, самое время погулять. А то 18 лет стукнет – кто такую старуху замуж возьмёт!

…Крепкий старик говорит, что вот уже 20 лет не видел сестру.

– Далеко живет?

– Да нет, километрах в четырёх отсюда. Вы как раз в ту деревню и направляетесь. Не забудьте от меня привет передать.

Разные встречи. На вопросы отвечают охотно, хотя порой неожиданно, и всё это исстари наша земля, не чужие нам люди…

Всего 20 километров от Твери – удивительной красоты Петровские озёра с островами, до которых летом можно добраться на лодке, а зимой – по занесённым снегом тропам. Вокруг – топкие болота с торфом и клюквой – желанной добычей для жителей трёх расположенных на островах деревень. К местам разработки торфа проложены узкоколейки. Среди болот загорелые дядьки усердно собирают ещё недозревшие ягоды, чтобы свезти на рынок.

– Рановато, поди…

– В самый раз. Если не мы сегодня, завтра другие придут. Пусть она полежит, а не дойдёт – в марганцовке искупнём…

Такую вот картину мы застали на месте большого в незапамятные времена посетившего тверскую землю ледника. Теперь она, конечно, сильно изменилась. Торф почти никому не нужен, одной клюквой не прокормиться. Гостеприимные островитяне покинули озёра. Зимой в миленьких озёрных деревеньках никто не живет. А летом наступает пора паломничества рыболовов, охотников и просто туристов, жаждущих познакомиться с последствиями ледникового периода.

Может, эти маленькие путешествия и пробудили у Германа тягу к перемене мест? Окончив МЭИ, он уехал на заполярную АЭС и спустя несколько лет стал директором. Я же, наоборот, попав в объятия прессы, не очень-то любил ездить в командировки. Казалось, любую тему можно найти в Москве.

Много лет спустя Солдатов вернулся в столицу с женой и двумя сыновьями. Он продолжил заниматься атомной энергетикой и участвовал в устранении последствий Чернобыльской катастрофы.

Жизнь ужасно коротка, да и та прошла в «МК»

Лаборант и кочегар

Утром я быстро зашагал к ближайшему от дома стенду «Московского комсомольца». Стенд был на месте, а вот четвёртая страница газеты отсутствовала. Сдерживая волнение, помчался к другому стенду. То же самое. Значит, люди сами прочли, и друзьям покажут.

Что же там, на четвертой странице, было? Материал «У хмельного ключа», подготовленный мной и Геной Куликовым. Первый успех, о котором так мечтали.

В отдел рабочей молодежи «Московского комсомольца» мы пришли, как только потерпели фиаско в МГУ и не с пустыми руками – принесли несколько заметок. Причем, шутки ради, мои заметки подписывали Гениной фамилией, а его – моей. И надо же – в редакции мои заметки выбросили в корзину, а его (под моей фамилией) напечатали! После этого случая мы стали подписывать все заметки вместе: Г. Куликов, кочегар и М. Шпагин, лаборант. Такое неожиданное сочетание развеселило редакцию. К рабкорам вообще относились хорошо, и нас начали понемногу печатать.

Как на страницах «МК» забил «хмельной ключ» – отдельная история. На подъездных путях у Рижского вокзала, близ которого жил Гена, останавливались цистерны «Самтреста» из Грузии. Глубоко ошибались те, кто думал, что алкогольные напитки разливали по бутылкам там же, где их готовили. Доставка в цистернах – дешевле и удобнее. К Рижскому вокзалу привозили коньяк. И всё бы хорошо, но грузинские проводники прихватывали с собой в Москву самодельную чачу, которую предварительно настаивали на табаке – чтобы крепче «забирала». Осенью парочка пенсионеров, основательно захмелев, заночевала на травке. К утру похолодало – не сильно, но настолько, что они так и не проснулись.

Редакция решила провести рейд. Нам выделили фоторепортера, милиция – своих сотрудников, и вечером, когда стемнело, мы собрались у цистерн. На стук и просьбы налить двери гостеприимно распахнулись. Проводники держали в руках стеклянные банки с рукотворным напитком, но вместо денег их встретили фотовспышками. Через день-два читатели уже познакомились с результатами нашего налёта.

Проводников «Самтреста» срочно поменяли. Один из уволенных пришёл в редакцию и сказал, что он очень нужный государству человек, так как сдаёт каждую осень полторы тонны груш. И просил послать начальству письмо, чтобы его восстановили на работе. Я отказался. Южный гость не успокоился. Он ещё несколько дней встречал в вестибюле работников редакции, преимущественно девушек, и пытался узнать, кому и сколько денег нужно дать, чтобы получить такое неофициальное послание.

Было и ещё одно взбудоражившее читателей выступление. Мы написали, как квасят капусту в так называемых дошниках, прыгая по изрубленным кочанам в резиновых сапогах. Скандал, опровержение, выговор. Но ведь правильно написали. После истории с капустой нас разъединили, объяснив, что врозь и гонорар получится выше, и количество «боевых единиц» увеличится.

Первым материалом, написанным без Гены, был репортаж о комсомольцах, помогающих строить Московскую кольцевую. Он назывался «Сирень на трассе» – её кусты сажали на разделительной полосе. Репортаж получился суховат, решил приукрасить его частушками собственного сочинения:

Я с Московской кольцевой

Уезжаю сам не свой.

Остаётся моё сердце

На Московской кольцевой.

Заведующий отделом спросил: «Сам придумал?» и вычеркнул куплет. Куликов наверняка сделал бы то же самое.

Бывший наш опекун – завотделом рабочей молодежи Юрий Изюмов стал заместителем редактора. Перед тем, как подняться этажом выше, он порекомендовал своему другу и преемнику Игорю Багаеву оформить меня сотрудником на гонораре, то есть без ставки.

Лоцман прессы

По редакции «МК» разнесся слух: приехал Изюмов. Не в настроении. Полосы читает, что-то будет? На сей раз он вносил поправки не по содержанию, а скорее литературного характера. Их было много. Досталось и мне.

– Будь внимательнее, Миша, – сказал ЮП (Юрий Петрович), – я сегодня перед дежурством Паустовского читал. И вот, теперь сдержаться не смог. Куда только литсекретарь смотрит?

Изюмов благоволил ко мне. Я изо всех сил старался оправдать доверие человека, распахнувшего двери в мир прессы, и изводил его глупейшими вопросами. Например, вправе ли творец замкнуться в башне из слоновой кости? Писать не для всех, а только для себя? И ЮП терпеливо объяснял молодому балбесу, что вправе. Он почему-то даже не сердился, а я видел его во гневе: Юрий Петрович никогда не повышал голос, но бледнел, словно кровь отливала от лица. Зрелище не для слабонервных!

Десять лет Изюмов был помощником первого секретаря МГК КПСС, а почти всё остальное время отдал прессе. Работал заместителем редакторов и главных редакторов в «Московском комсомольце», «Пионерской правде», «Вечерней Москве», «Литературной газете». С 1990-го по 2008 год – главный редактор газеты «Гласность». Мне выпало работать под его началом дважды – в «Московской комсомольце» и «Вечерней Москве».

Неожиданный звонок из «Вечёрки»: «Небось, заскучал в журнале? А у нас тебя ждёт океан информации, бег без остановки. Будешь знать всё раньше всех…»

Ощущение от первой, еще в «Комсомольце», встрече с ЮП не улетучилось с годами. В его присутствии я робел, и однажды, выходя из кабинета в «Литгазете», по ошибке распахнул дверь стенного шкафа.

Изюмов с отличием окончил факультет журналистики, хорошо усвоил её значение плюс назначение, и всегда старался, чтобы они соответствовали друг другу. В «Вечерней Москве» он позаботился об усилении отдела информации и создании отдела науки.

ЮП всегда держал слово, не любил компромиссов, спорить с ним было очень трудно. Писал кратко и ясно, с высоким КПД. Его небольшая книжка, напечатанная после поездки в США, напоминает записки очевидца. Ни домыслов, ни стилистических ухищрений. Что сам наблюдал, о том и рассказываю. В результате скромная брошюра поведала читателю о стране больше, чем иные толстые книги.

Здесь печатался Шолохов

На Мосфильме помреж, узнав, что я из «Московского комсомольца», сказала:

– Удивительная газета. Она как девушка, с которой все были знакомы и которую приятно вспомнить.

Насчет всех она, конечно, преувеличила, но многие известные журналисты и писатели, действительно, побывали в этой колыбели. Здесь печатался даже сам Шолохов. Проведав, что он приехал в Москву, я чудом узнал его телефон, позвонил, представился, и попросил сказать хоть несколько слов для газеты. Маститый писатель обиделся: «Что ж ты, мил человек, из меня, старика, свадебного генерала делаешь?». И потом минуты три объяснял, как нужно относиться к тому, кого ты хоть сколько-нибудь уважаешь. У меня от стыда уши горели, однако выслушал всё до конца и даже успел извиниться.

Мой старший сын однажды упрекнул, будто больше чем его и маму, я любил работу. Это, конечно, не так. Но времени ей, действительно, уделял больше, и даже дома постоянно что-то писал, говорил по телефону. До сих пор мне по ночам иногда снятся заголовки так и не написанных статей.

В редакции были свои маленькие радости. Мы выпускали стенгазету, писали стихи, получали в подарок и дарили друг другу сделанные фоторепортёрами снимки. Иногда даже целые альбомы выкладывали. А что может быть лучше коллективной поездки по Москве-реке? Отвечу – посещение небольшого ресторанчика на Чистопрудном бульваре. Столики стояли на улице, а деревянный павильон находился у самой воды. Официант у всех на глазах сачком вылавливал карпа, которого потом подавали с сухим вином. И всё это было доступно, по нынешним понятиям, стоило копейки. Ресторанчик сгубила популярность – на его месте возвели большое здание, и цены стали немаленькие.

В 1961 году в честь возвращения из полета космонавта Германа Титова мы подготовили дополнительный воскресный двухстраничный выпуск. Договора с Союзпечатью о его распространении не было, и сотрудники сами вышли на улицы с пачками газет. Мы с девушкой расположились у входа в метро на Комсомольской площади. Газету раскупали нарасхват, и сразу же возникла проблема: выпуск стоил одну копейку, а монет на сдачу у нас не было. Но покупатели её и не требовали, бросали на лоток двух, трёх, а то и пятикопеечные монеты. Товар кончился быстро. Подсчитали выручку, отделили долю редакции, а оставшиеся медяки сочли справедливой наградой за ударный труд и купили на них пол-литровую бутылку сухого молдавского вина.

Отдых был не частым и, как правило, коротким. Все прекрасно понимали, что переживают в «МК» весну своей профессии, а, как известно, что посеешь, то и пожнёшь.

Внутриредакционная демократия цвела пышным цветом. Мы с азартом обсуждали вышедшие номера. Главным творческим приговором становилось общественное мнение, которое не всегда совпадало с начальственным. Самая высокая оценка – «моя летучка в ладоши бьёт!». Что еще нужно для полного счастья? «Жизнь ужасно коротка, да и та прошла в «МК»: покидавшие «Московский комсомолец» поминали проведенные в нём годы «незлым тихим словом», некоторые, забыв, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, возвращались. Так было и со мной: я поработал здесь даже трижды. И, поверьте, не пожалел.

«МК» выходит с 11 декабря 1919 года. Поначалу газета называлась «Юный коммунар», затем «Юношеская правда», «Молодой Ленинец», а с сентября 1929 года стала «Московским комсомольцем». Нынешний главный редактор и владелец газеты Павел Гусев менять это название не захотел. Он прекрасно понимал, что свой прежний характер издание уже утратило, так пусть хоть любимое жителями столицы название послужит приманкой для читателей. Бывший комсомольский работник и коммунист оказался толковым бизнесменом.

Настоящий полковник

Судьба благосклонна к первопроходцам. Устроившись на работу, закончивший училище фельдшер скорой помощи Лыков попросил в библиотеке что-нибудь, адресованное представителям его профессии. Оказалось, такой книги нет. «Значит, будет», – подумал Виктор. И спустя два года, опираясь на свой свежеобретённый опыт и разные публикации, написал книгу, которая так и называлась: «Фельдшер скорой помощи». В издательстве удивились – у автора даже учёной степени нет. Отправили рукопись на рецензию и получили самый что ни на есть положительный отзыв. Книжка вышла двумя изданиями.

Я познакомился с Виктором в 1957 году, когда Лыков работал машинистом башенного крана, писал в «МК» о строителях и учился в медучилище. Вскоре после его окончания Виктора забрали в армию. Он стал фельдшером атомной подлодки и, можно сказать, «объездил» весь свет, только вот из-под воды мало что видно.

Вернулся в Москву через четыре года и служил в скорой помощи. Тогда-то и вышла его первая книжка. Сейчас у писателя Лыкова их больше тридцати. Получив высшее образование, он работал в институте «Санпросвет» и неожиданно получил приглашение перейти в милицейскую прессу. Виктору туда не очень-то и хотелось, но намекнули: семейному человеку нельзя без квартиры. Так Лыков надел мундир, и снял его только в 60 лет, когда полковником вышел на пенсию. К тому времени он был заместителем начальника Объединенной редакции МВД России.

Виктор ходил в штатском, надевал форму только по праздникам, да и к чему она журналисту, почти всё время проводящему в редакции и командировках. В Якутии он помог задержать пастуха оленьего стада, убившего четырёх своих товарищей, и был награждён медалью.

Милицейская пресса отличалась высокой действенностью. Положительным героям публикаций, как правило, присваивали очередные звания или повышали по службе. На критические материалы руководство стремилось отреагировать ещё до того, как они появятся в печати.

Затем Лыков руководил студией писателей МВД. Его труд отмечен двадцатью государственными и ведомственными наградами.

Кто куда, а я в лито

Лито – литературное объединение. Тогда их расплодилось множество, доступ открыт для всех желающих. Обычно занимались вечерами раз в неделю. «Литошники» не варились в собственном соку, встречались с популярными молодыми поэтами, прозаиками и даже с художниками. Объединением при «МК» руководил увлеченный и немного смешной отставной капитан из органов безопасности, поэт Юрий Чистяков. Никогда не забуду его пародийные фенологические строчки:

В осеннем воздухе носилась

Листва, пригодная на силос.

Я тоже посещал лито, причём уже работая в газете. Но не из-за желания пообщаться со знаменитостями. Когда начиналось обсуждение прозы самых литошников, я весь обращался в слух. Во-первых, это помогало судить о способностях авторов. Во-вторых – было чему поучиться у них самому. Меня прежде всего интересовали сами литошники, среди которых, наверняка, были потенциальные авторы. Хотя встречи с Анатолием Гладилиным, которого я очень любил, Василием Аксёновым и Ильей Глазуновым произвели большое впечатление.

Сгорел на работе

С самым близким другом газетных лет однажды непростительно пошутила горячо любимая нами пресса.

«Гудок» предложил Куликову написать о его дедушке – долгожителе, работавшем где-то в Белоруссии железнодорожником. Гена с удовольствием выполнил заказ, внимательно вычитал гранки и поехал к деду с таким расчётом, чтобы успеть как раз к выходу газеты.

Выставил подарки, что привозил из года в год, – пачки сигарет «Памир» (борец за мир – курю «Памир»), московскую водку. Но старик только нахмурился: «А ты это читал?». И показал внуку свежую газету с интервью, которое заканчивалось словами: «Я так долго прожил, потому что никогда не пил и не курил». В жизни всё обстояло наоборот. – «Как я теперь друзьям в глаза смотреть буду?», – сетовал дед. Заключительную строку, видимо, вставил дежуривший по номеру редактор, – с кривой усмешкой пояснил внук. У него было трудное детство. Гена рос без отца и очень любил дедушку.

Куликов уже со школы знал, что обязательно станет журналистом и передал свою уверенность мне.

…Заслышав вой сирены скорой помощи, мы с Геной выходим из его маленькой квартирки на улицу. Когда число «скорых» доходит до десяти, Гена говорит: «Пойдем. Надо увидеть, что там…». До места происшествия – рукой подать. На рельсах – изогнувшиеся, словно гусеницы, вагоны. Их растаскивают в разные стороны спасатели на лёгких танках. Стоны, крики, очумевшие от пережитого страха и боли уцелевшие пассажиры электрички.

Гена – кочегар маленькой котельной у железной дороги. Я вижу, как он широкой совковой лопатой забрасывает в алое жерло топки уголь, и та поедает его со звуком, напоминающим урчанье дикого зверя. Для меня – лаборанта, имеющего дело со схемами и паяльником, – захватывающее зрелище.

Из «МК» Гена ушёл в издательство «Московский рабочий». Он был человек обстоятельный и всегда реализовывал то, что задумал. Например, захотел написать статью о Фрейде – написал и опубликовал. К Фрейду относились неоднозначно – считали то великим учёным, то великим проходимцем. Куликов во всём разбирался, статья получилась интересная.

Он трудился и в Профиздате, но заскучал и вернулся в журналистику – устроился в Агентство Печати Новости (АПН). Питался умеренно. Из напитков предпочитал пиво. Куликова любили женщины – взрослые, серьезные, иногда замужние. Но сделать свой выбор он не успел. А жена журналисту как никому нужна. Она и поддержит, и успокоит, и убережёт от опрометчивых поступков. Гена, несмотря на мягкий характер, предпочитал сражаться в одиночку. Здоровье постепенно ухудшалось, сердце не выдержало.

Вельветовый пиджак

Вячеслав Зайцев уделял особое внимание тому, как должен выглядеть журналист. На заре туманной юности я относился к этому вопросу не менее серьёзно, но одевался во что Бог пошлёт – иного гонорары «МК» не позволяли. Летом это были китайские зелёные хлопчатобумажные, а зимой серые синтетические брюки из ГДР. Верх: мне нравились свитера, но куда в них блокнот положить? Пиджаки с многочисленными карманами оставались вне конкуренции. Моей повседневной формой одежды стал желтый вельветовый пиджак. (Вельвет тогда был дешёвым и практичным материалом). Правда, многие предпочитали куртки. В их числе был и заместитель редактора «МК» мастер спорта по шахматам Евгений Бебчук. Он ходил в куртке, а пиджак держал в шкафу и надевал только тогда, когда его вызывали в горком партии. Но Женя вообще был большим оригиналом. У него в кабинете висел плакат: «Короче! Вы – не Гоголь!». Бебчук всегда был не против поговорить с хорошим человеком, а этим лозунгом сразу ставил в рамки случайных, плохо знакомых с ним посетителей.

А как одевались девушки? Буйствовала яркая, но быстро выгоравшая на солнце ситцевая радуга, часто встречались свитера (блокнот лежал в дамской сумочке) и никогда не выходившие из моды английские костюмы. Когда джинсовая мода вышла из берегов, появились джинсовые юбки.

Кого приветствовал Эйнштейн

Твори, выдумывай, пробуй

Скудный гонорар в «Комсомольце» поначалу казался мне богатством, но, когда родился сын, полставки стало мало. А в журналах «Изобретатель и рационализатор» и «Комсомольская жизнь» мне обещали целую. Её я и выбрал.

– Можешь начинать завтра, – сказал главный редактор «Комсомольской жизни». – Уверен, мы сработаемся. Сейчас ребята какие-то странные пошли: «Алыми парусами» зачитываются, кольца обручальные понадевали. Ты женат, а кольца не носишь. Одобряю!

«Алые паруса» я тоже не любил. А вот обручальное кольцо купил только жене – на себя денег не хватило…

На следующий день направился в «Изобретатель и рационализатор». Там ожидал вежливый, но холодный приём:

– Вы у нас были, дали согласие, но так и не пришли. Вакансия уже занята!

Видно, у меня в лице что-то изменилось. Один из участников разговора вдруг предложил:

– Давайте всё-таки попробуем взять в отдел науки и техники. А там видно будет.

Отец выбор одобрил.

– Теперь ты многое поймёшь и кое-чему научишься.

Девизом журнала было: «Изобретай то, что нужно стране». Издание находилось на подъёме. И я учился не только у коллег, но и у тех, о ком оно рассказывало: по мере сил творил и выдумывал. Наибольший интерес у читателей вызывали остроумные перспективные изобретения или же простые, но широко применимые.

В редакцию нередко заглядывали и сами изобретатели. Вот кто мог служить примером стойкости, мужества, умения добиваться поставленной цели. Один из них говорил:

– Если осенила идея, но, побывав в патентной библиотеке, я убедился, что она не нова, не огорчаюсь, так как понимаю, что нахожусь на верном пути, надо двигаться дальше.

Замечательная мысль для людей творческих профессий.

Специалист, занимавшийся использованием солнечной энергии, недавно вернулся из мест не столь отдалённых, седой, но не сломленный. На мой дурацкий вопрос, что из придуманного в лагере ему запомнилось больше всего, сдержанно ответил:

– Мне удалось раздобыть электрическую лампочку, и я смастерил грелку для рук. Знаете, зимой холодно было.

Довольно скоро меня назначили заведующим сельским отделом. Прежде чем сесть в кресло, распахнул дверцы шкафа. На полках лежали десятки старых читательских писем. Отвечать на них поздно – сроки давно истекли. И списать в архив тоже нельзя – после первой же проверки голову оторвут. Мы с литсотрудником Инной Титовой, постелили на пол большую картонку, сложили письма пирамидкой. Чиркнул спичкой… Утром уборщица укоризненно сказала:

– Ишь, молодежь, что удумали – в редакции шашлыки жарить. Шли бы на улицу Кирова – здесь кафе недалеко…

В кабинете пахло горелым, а на старом паркете несмотря на картонку осталось тёмное пятно.

Большеглазая блондинка Инна после укуса лесным клещом сильно располнела, но осталась красавицей. Она носила очки в золотой оправе, постоянно думала о чём-то своем и улыбалась. Добавьте к этому элегантную шубку из натурального меха. Когда мы шли по Кировской (ныне Мясницкой), встречные мужчины то и дело улыбались в ответ, некоторые даже останавливались, пытались заговорить…

Главный редактор поначалу, видимо, благоволил новому заву и даже попросил его разметить гонорар за выполненный им фотоочерк «по принятым в отделе нормам». Разметил. Но сумма, видимо, не соответствовала ожидаемой, и он некоторое время со мной не разговаривал. А однажды я пришёл до начала рабочего дня и по дороге у самого входа в здание встретил идущего навстречу шефа. Он нёс старый, обитый кожей редакционный стул. От неожиданности мы оба раскланялись.

Наверное, главный редактор был неплохим человеком, но увеличение тиража и растущая популярность журнала ему пришлись не по душе. Возможно, предполагал, что за этим могут последовать кадровые перемены в руководстве. С виду он вроде радовался успехам, а исподволь мешал работать, твердил, что торопиться некуда.

«Изобретатель» – незабываемое время. Я был преступно молод для должности зава, однако не испугался и жадно впитывал всё, что видел и слышал, – вплоть до мелочей. «Глаза, узкие, как петли пальто» – не скажу, у кого из авторов я прочитал это яркое сравнение, но помню его до сих пор. Посылка с пахучими яблоками, присланная благодарным читателем, попробовавшим подкормку, рецепт которой был опубликован в журнале. Написанная моим коллегой заметка об изобретенном протезе для импотентов, завоевавшая у аудитории невероятную, непонятную для меня популярность. Первая в жизни командировка на завод в Витебске. Вечером заглянул в дом культуры на танцы. Юная партнерша внимательно рассмотрела меня и осторожно поинтересовалась, откуда такой взялся. Беззаботно ответил: «Из Москвы». И её будто ветром сдуло. До сих пор не могу догадаться, почему.

В «Изобретателе» я подготовил к печати первую книжку – «Самоделки для сада и огорода». Их проиллюстрировал мой школьный товарищ художник Виталий Скобелев.

Первый номер «Изобретателя» увидел свет в 1929 году. В нём опубликовано приветствие Эйнштейна. С 1958 года – «Изобретатель и рационализатор». Максимальный тираж – 400 тысяч экземпляров. С 2015-го перешёл на электронную версию в Интернете.

Волонтёры

Печатали «ИР» в Прибалтике. Туда ежемесячно отправляли оригиналы текста и иллюстрации очередного номера. Посылку передавали проводнику поезда дальнего следования, а на месте назначения её забирал сотрудник типографии. И вдруг по пути на вокзал посылка потерялась! Чтобы не выйти из графика, предстояло восстановить её содержимое за считанные дни.

С текстами не беда – сохранились копии. Иллюстрации пришлось готовить заново. Печатная машинка стучала, не затихая. Съехались и дружно взялись за кисти внештатные художники. С интересом наблюдал, как Виталик Скобелев работает над материалом о махолётах. Раздумывать было некогда, он рисовал крылатого Икара или Дедала, поглядывал на фотографию в зарубежном журнале, где были запечатлены лежавшие на пляже обнажённые купальщики и купальщицы. Номер вышел в срок.

Поиски литературных внештатников привели в лито. Прикинул, с кем стоит поближе познакомиться, предложил поддержку тем, кто захочет печататься в «Изобретателе». Образовалась могучая кучка, избравшая своим лидером молодого кандидата химических наук.

Следующее заседание волонтёров прошло в редакции. Проявили они себя очень быстро. Химик оказался толковым консультантом, начал публиковаться, его зачислили в штат. Хорошо пошли дела и у медика, но ему явно мешала работа над диссертацией. А физик писал неплохую фантастику, увы, не подходившую для журнала.

Работа с волонтёрами окрылила. Понял, что теперь могу не только учиться, но и сам чему-то научить. Однако голову начала сверлить назойливая мысль. Завотделом Евгений Муслин говорил, что наше дело – переводить с языка науки на русский. Позиция «переводчика» начинала приедаться. Словом, потянуло в общую прессу. Но куда? И кто знает, насколько растянулись бы поиски, не подружись я с пополнившим ряды внештатников выпускником нефтяного вуза («Керосинки») Рубеном Багиряном.

…А куда же всё-таки подевалась пропавшая посылка в типографию? Её обнаружил на сиденье вагона пассажир метрополитена, изучил содержимое и решил вернуть в редакцию сам. Что и сделал после праздников. Он просто не догадался, что посылка срочная.

Во саду ли, в огороде…

Первый, ошеломительный успех неожиданно настиг меня в подземном переходе у станции метро «Дзержинская». Увидел быстро двигавшуюся очередь, влился в неё, даже не успев узнать, за чем стоят. Но спрашивать не потребовалось. Зычный голос продавца гулко разносился под низким сводом: «Самоделки для сада и огорода! Вы узнаете, как защитить птичье гнездо от нападения кошки, правильно сажать хрен и выкопать на участке удобную земляную печку».

Да это же моя книжка! Протиснулся к прилавку:

– Дайте, пожалуйста, десять, нет, лучше двадцать экземпляров!

Очередь неодобрительно загудела:

– Ишь, выискался. Тогда нам всем не хватит.

Хотел было объяснить, что перед ними автор, но вовремя закрыл рот. На обложке стояло: М. Мишин. Да и сама обложка была другая, а не та, что показывали в издательстве «Московский рабочий».

Разъяренный, прибегаю к редактору – детскому поэту Виктору Мусатову.

– Поздравляю, – приветствует Виктор. – С тебя причитается – твоя книга хорошо идёт.

– Да не моя, а какого-то Мишина. И обложка другая.

– Успокойся. Ты ведь в газету вернулся как политический журналист. И вдруг какие-то «Самоделки…». Неудобно. Пришлось поставить псевдоним. А твой Скобелев, конечно, мастер, но в распространении ни бум-бум.

Витя Скобелев смертельно обиделся и доходчиво объяснил, что подобным ценителям искусства в книгоиздании не место. Отвергнутую обложку он бережно забрал с собой, а я так рассчитывал на памятный подарок…

Как уже говорилось, «Самоделки» были написаны в «Изобретателе». Я искал в специальных сельскохозяйственных изданиях интересную для читателей информацию, и заодно не проходил мимо того, что придумывали, дабы облегчить труд, бесчисленные владельцы шести соток. В результате под одной обложкой собрались и полезные мелочи, и устройства посложнее – ведь в магазинах тогда для «шестисотников» почти ничего не продавалось.

Книжка вышла большим для «Московского рабочего» тиражом – 100 тысяч экземпляров, и разлетелась моментально. Во всяком случае, купить её мне нигде так и не удалось. Почему «Мосраб», так хорошо разбиравшийся в распространении, не переиздал «Самоделки», понять не могу. Зато для себя сделал вполне определенные выводы и впоследствии выпустил ещё несколько книжек аналогичного содержания как минимум в двух издательствах: «Московская правда» и в Минске.

Подобная тематика меня не тяготила, а, наоборот, тренировала на точность и лаконичность стиля. Отец относился к таким изданиям с уважением. И не случайно. Он, например, своими руками построил в Домодедове небольшой домик из шлакобетона. Видимо, так уж повелось на белом свете – делают одни, а пишут другие.

Поэт Виктор Мусатов стал моим другом и заказчиком.

Не кури натощак

Не кури натощак,

Лучше выпей виноградного вина.

Если хочешь отдохнуть,

Приезжай к нам в Судак –

Здесь курортная целина.

Мы с завотделом информации газеты «Советская торговля» Олегом Евсиковым так и поступили – приехали отдыхать в Судак. Но непрерывно исполняемая по городскому радио песня намозолила уши, пришлось спасаться бегством в Ялту. Отдышавшись, в две руки написали фельетон в «Курортную газету» и, конечно, процитировали бессмертные строки. Своё творение мы узрели в газете уже на следующее же утро, а вечером получили гонорар. Потрясающая оперативность, в Москве бы так!

Вдохновлённые, решили прихватить кое-какой материал и для столичной прессы.

Быть в Ялте и не посетить знаменитые массандровские подвалы непростительно. Туда и направились. Осмотрели. Познакомились с уникальной коллекцией вин, вкусили замечательную марочную мадеру, что «доходила» в выставленных на солнце деревянных бочках. Собрались уходить, и увидели людей, явно поджидавших, когда, наконец, освободится сопровождавший нас винодел.

– Это грузчики, шофера, – смущенно пояснила винодел. – Зарплата маленькая, приходится добавлять натурой.

Натурой оказалась та самая мадера, которой цены нет.

В Москву вернулись не с пустыми руками. Мой материал «Солнце в бокале» (как делают «Шампанское») в «Советской торговле» поместили на доску лучших. Подстёгнутый успехом, напечатал там ещё несколько «лучших» репортажей.

С Олегом я подружился в лито «Московского комсомольца» и помог ему устроиться в редакцию «свежей головой». Когда эту должность упразднили, он перешёл в «Советскую торговлю». Крымские каникулы преподнесли обоим неожиданные сюрпризы. Фельетон разбудил во мне задремавшую было тягу к газетной работе, публикации в «Советской торговле» её укрепили. А у Олега перемена климата вызвала какие-то изменения в организме. Перед уходом на инвалидность он выдвинул на освобождающуюся должность мою кандидатуру. Её предварительно одобрили, и вдруг…

– Все было на мази, – взволнованно рассказывал Евсиков, – пока в редакции не появился пузатый небритый детина в годах, разведенный, с выговором по партийной линии и недавно уволенный откуда-то за пьянство. Его и взяли.

– Правильно поступили, – успокоил я товарища. Видишь, какая богатая биография, а мне всё это ещё только предстоит.

Как меня судили за хулиганство

Как-то вечером мой друг Рубен Багирян говорил по телефону-автомату. К будке подошёл толстый немолодой человек в форме и потребовал освободить кабину: ему необходимо срочно позвонить. Я попросил немного подождать.

– До того времени, когда ты дружка к себе на хату повезёшь? – неожиданно возвысил голос незнакомец.

Я вспылил. Рубен вышел из будки.

Незнакомец моментально куда-то позвонил, и за нами сразу приехали две машины. Одна из них повезла Рубена в вытрезвитель, а в другую посадили меня и незнакомца.

Назавтра мне предстояло сдавать в МОПИ выпускные экзамены. Поняв, что всё летит кувырком, я открытым текстом сказал незнакомцу, что о нём думаю, и почему-то обозвал его «толстобрюхой мордой» (за четверть часа до столкновения мы с Рубеном поужинали в кафе). Сидевшие в машине милиционеры слушали перепалку с интересом. Высокопоставленный незнакомец в форме был из какого-то другого правоохранительного ведомства. Они явно сочувствовали мне и даже не помешали в сердцах пнуть противника ногой.

Утром состоялся скорый суд, приговор со штрафом, и меня выпустили. Самое удивительное, что на улице поджидал Рубен со справкой о том, что вытрезвитель его не принял из-за недостаточной степени опьянения.

Я тут же вернулся к судье.

– А вы прочтите, что у вас на обороте полученного вами документа напечатано, – посоветовала она. Я перевернул его на другую сторону. Там значилось: приговор за хулиганство обжалованию не подлежит.

– Успокойтесь и отправляйтесь на экзамены, – добавила судья. – Желаю успешно их сдать. И впредь не будьте так опрометчивы.

Я удалился, но не на улицу Радио, где ожидали тяжелые испытания. Решил сначала час-другой подышать свежим воздухом на моих любимых Чистых прудах.

Учиться, учиться и учиться…

Уроки чистописания

– Учись писать без правки. За год не научишься, всю жизнь мучиться будешь, – говорит Игорь Бугаев. Я сижу по соседству и наблюдаю, как он пишет в номер. Мы оба приступили к работе в один и тот же день: он – завотделом «МК», я – корреспондентом на гонораре, или, как тогда говорили, на ставке «фикс». Игорь обладает завидной работоспособностью. Он пишет трудно, но зато выкладывается до конца. Делит бумажный лист по вертикали на две части, справа излагает основной текст, а слева делает возникшие в процессе работы вставки. Я не делю лист надвое, но всегда готов трудиться до победного конца. Принесенный из машбюро перепечатанный материал Игорь правит сам. Потом берётся за мой. Смотрю, учусь.

Когда пишешь в номер, время всегда ограничено, а учитель даёт его всё меньше и меньше. Как бы там ни было, сдаю материал в срок. Игорь читает и довольно улыбается:

– Ты, оказывается, и быстро можешь. Только вот штампы везде повыскакивали. Давай без них.

И я принимаюсь старательно (и быстро!) вылизывать текст.

В общем-то, ничего хитрого. Но работаем в связке. Это одна из характерных черт замечательного человека, с которым мы ещё встретимся.

Вместе мы вдвое сильней

В «Изобретателе» я нашёл своего главного, и при том универсального, учителя Бориса Зубкова. Что он только ни писал в своей жизни – фельетоны, очерки, фантастические рассказы, научно-популярные статьи. Сочинил, например, для малых детей интересную книжку про машины – нет, не автомобили, а о тех механизмах, что выполняют самые тяжёлые работы. И это вовсе не означало, что в тексте нет таких слов, как шестерёнка или приводной ремень, но все они истолкованы так, что не усложнят восприятие.

Боря очень хорошо правил и редактировал. Причём, иногда заходил достаточно далеко. Как-то он вставил в статью моего знакомого почти две страницы машинописного текста. Ленивый автор только обрадовался, а я искренне удивился:

– Зачем? Он бы и сам сумел.

– Конечно, – подтвердил Боря. Но мне пришлось бы вызывать его в редакцию, долго объяснять, ждать и править новый текст. А здесь сел за стол – и всё. Впрочем, с тобой я бы так не поступил.

Борис проложил мне дорогу к публикациям в журнале «Знание – сила», где стал заведовать отделом.

Зубков был ревнив. Я совершил очередной промах.

– Миша, ты бы сначала посоветовался. Я – твой учитель, и мы оба должны этому радоваться. Вместе мы вдвое сильней. Ты, конечно, должен принимать решения сам. Слушаться меня ни к чему, но слышать надо обязательно. Спрашивай больше.

На любые вопросы Борис давал исчерпывающие ответы. Назиданий терпеть не мог, зато любил приводить поучительные примеры из собственной жизни.

– Меня в «Крокодил» вызвали и говорят: прочитай-ка свой фельетон… Прочёл, всё правильно…

– А запятая где?

Действительно, на запятую внимания не обратил, а она меняла смысл.

Зубков заботился о своих друзьях как в мелочах, так и по-крупному. Увидев, как мы с женой и ребёнком кочуем по съемным квартирам, Борис предложил занять у него деньги на строительство кооператива.

– Новое жильё тебе ещё не скоро дадут, а так и мучиться не будете, и дешевле получится.

Я, совершенно ошарашенный, поблагодарил и отказался. Насчёт «дешевле» Борис немного ошибся. Когда мы, наконец, получили от редакции квартиру, то выяснилось, что на съём потратили ровно столько денег, сколько стоила бы кооперативная.

Инженерное мышление

Взявший меня к себе в отдел инженер Евгений Муслин и сам недавно пришел в «Изобретатель». Учеба началась, казалось бы, с пустяка. Я задал Евгению Салимовичу какой-то вопрос. Он, не переставая править чей-то материал, посоветовал:

– Ты в энциклопедии посмотри.

В «Комсомольце» мне, скорее всего, подсказали бы – ведь энциклопедия хранилась на другом этаже, в библиотеке. Здесь она стояла рядом, на книжных полках. Увидев, что сотрудник стал активно ею пользоваться, зав привёз из дома и поставил рядом еще одну многотомную дореволюционную энциклопедию «Гранат». Я быстро научился искать ответы в справочниках и иной вспомогательной литературе. Шеф проявлял в погоне за знаниями завидную настойчивость. Он, например, сам, по книжкам, выучил английский и немецкий языки.

Муслин подчеркивал, что инженеры – прежде всего специалисты с высшим образованием, и нужно научиться задавать им правильные вопросы и получать правильные, доступные ответы. Он, как и отец, оказался инженером до мозга костей, что сближало нас ещё больше.

Инженерное мышление шефа порой приводило его к неожиданным наблюдениям, а то и веселило. Вернувшись из турпоездки в ГДР, он подробно доложил о быте восточных немцев.

– А что же тебя больше всего поразило?

Шеф, не задумываясь, ответил:

– Идеально прямые углы между стенами во всех без исключения квартирах… И – пробки, которыми немцы затыкают слив воды в раковинах во время умывания.

Любопытный Муслин тщательно осмотрел такую пробку. Для сотворения этой, казалось бы, простейшей конструкции потребовалось несколько токарных операций.

– Мудрецы, – смеялся шеф, – рационализаторы!

Зав научил меня точности, лаконичности, и – не бояться браться за решение сложных задач, чем всегда славились отечественные специалисты. Муслин дружил с Зубковым, и они вместе писали быстро завоевавшие популярность научно-фантастических произведения. Впоследствии я тоже стал сочинять фантастические рассказы.

Мои отец и мать были, как бы теперь сказали, толерантны в национальном вопросе. Таким же оказался и Муслин. Он не делал предпочтения представителям своего рассеянного по миру народа. Из разговора:

– Миша, еврей-пьяница – уже не еврей…

– Мне неловко тебе говорить, но если еврей дурак, то это самый большой дурак на свете.

Передо мной был наставник, с которого хотелось брать пример. И вдруг он решил покинуть страну. Историческая родина его не привлекала. Своё будущее он увидел за океаном. Умом я всё понимал, а вот сердцем…

Несмотря ни на что, Муслин остался дорогим мне человеком. И о дальнейшей его судьбе расскажу, что знаю, в главке «Чекисты и их соратники». А пока ограничусь лишь одной, связанной с его именем постперестроечной историей.

Ко мне обратился незнакомый прежде журналист, похвастался, как ему хорошо работалось в газете «Сельская жизнь», где он каждый день после обеда запирался в кабинете, чтобы поспать – «тихий час». Сказал, что уезжает в Америку открывать нотариальную контору, а сейчас отправляется туда в ознакомительную поездку.

– Я потом и тебя туда работать возьму, с Муслиным снова увидишься. Ты ведь, кажется, с ним знаком? Что он за человек?

Я расхвалил своего бывшего начальника и среди особых достоинств отметил равнодушие к политике.

Вернувшись из-за океана, будущий нотариус рассказал о встрече с Евгением.

– Но ты оказался прав, – политику он не любит, не наш человек. Ничего, и без него справимся. Кстати, твои предки до революции кем были?

Стало ясно – нотариус считает меня евреем. Ответил заученной с детства фразой: «Один мой дед ямщик, другой – священник». Собеседник на миг потерял дар речи. Когда обрёл, то выразил сожаление, что взять меня с собой за океан, увы, не сможет.

А я об эмиграции никогда и не помышлял.

Борис и Боб

Не знаю, сохранились ли до нынешнего времени в редакциях литературные секретари. Судя по некоторым изданиям, о таковых и не слыхивали. Но когда-то они были и сыграли в моей жизни немаловажную роль.

С Борисом Иоффе я познакомился в первый же день работы в «МК». Он правил полученные из отделов материалы, за что был дружно нелюбим авторами. Сам Борис Евсеевич писал о театре. Одетый в плохо отутюженный пиджак и брюки с отличающейся по цвету заплаткой, он был далеко не молод и мечтал уйти работать во взрослую редакцию. Но в столице повсюду сидели выходцы из «МК»… Иоффе читал первый попавший ему на стол мой материал, и смотрел на автора сквозь очки в дешёвой круглой оправе большими грустными глазами. Я переживал молча. Тягаться с правщиком не приходилось – ведь за его плечами были не только школьные сочинения, но и институт, и многие годы работы в прессе.

Боб Бринберг был фельетонистом «МК», ему я принес опус под названием «Коктейль ромашка». Боб прочитал, одобрительно улыбнулся и пригласил прийти завтра вечером, когда материал уже будет стоять в номере. Назавтра редактор популярно объяснил Бобу, что печатать в газете о производимом на фабрике театральной косметики настоянном на цветах «укрепителе для волос» нельзя, так как в городе начнётся поголовное пьянство. Боб расстроился, подсказавшая тему моя жена обиделась, призыв «пора перестать любимому цветку нашей юности увеличивать волосатость в желудках алкоголиков» до читателей так и не дошёл.

Второй раз встретился с Бринбергом спустя несколько лет в редакции «Вечерней Москвы». Писать короткие материалы я не умел. И когда Боб моментально превратил раздутую информацию в лаконичную заметку под рубрикой «Сегодня», пришел в восторг. Мы опять сдружились. Боб писал хорошо, даже в «Литгазете» печатался. А правил ещё лучше. Это был неунывающий человек с искусственным стеклянным глазом, о чём почти никто не догадывался. Он, как и Иоффе, работал в «Вечёрке» литсекретарём и был почти так же нелюбим. Я же, наоборот, очень уважал Бринберга – за мастерство, умение передать его другим и принципиальный подход к творческим вопросам.

С миру по нитке

По большому счету – я учился везде, где только мог, и у всех, у кого мог. От моего школьного учителя Ильи Соломоновича (фамилии, увы, не помню) впервые услышал, что в сочинении обязательно должны быть вступление, основная часть и заключение. И поверил ему на всю оставшуюся жизнь. Пока ученики склонялись над листочками, Илья Соломонович катал по столу апельсин и внимательно следил, чтобы никто не списывал. На следующий день он оглашал оценки и цитировал «перлы»: «Наш герой не дотрагивался до женщин даже пальцами…». Класс заливался смехом, а учитель комментировал: писать надо не только ручкой, но и головой.

В дальнейшем учился писать сам, перенимая всё хорошее из книг, печатных изданий, наблюдая за коллегами. Чтобы делать сие целенаправленно, необходимо видеть свои профессиональные недостатки. Не стоит уделять внимание только признанным мастерам. Например, начинающие корреспонденты «МК», получив сложное задание, часто советовались, какие вопросы задали бы собеседникам их сотоварищи. Много лет спустя я с успехом использовал этот приём при подготовке интервью для журнала «Журналист». Первые репортёрские навыки мне подарило кино, где, как известно, принято не рассказывать, а показывать.

Когда речь идёт о руководстве, лучше просто приглядываться и брать пример. Я ещё могу догадаться об истоках редакторского обаяния Аркадия Удальцова из «Литературной газеты», а вот как быть с Семёном Индурским, сделавшим «Вечёрку» самым любимым в Москве периодическим изданием и бессменно руководившем ею столько лет, несмотря на непростые отношения с начальством? Думаю, что и сам Индурский мало что сумел бы сказать по этому поводу – кроме общих слов.

Студент бывает весел от сессии до сессии

МОПИ – попал и не вопи

Одна из абитуриенток, глядя на ребят, с завистью сказала: «Как бы я хотела родиться мальчиком! Не волнуйтесь, вас даже ни о чём спрашивать не будут».

И действительно, на экзаменах в Московский       областной педагогический институт нам лишних вопросов не задавали, а ответы как-бы подсказывали – мужчин на заочном и вечернем отделениях явно недоставало. Когда вывесили списки принятых, один из нас радостно прокричал «Ура!». Проходивший мимо студент дневного отделения похлопал его по плечу и назидательно сказал: «МОПИ – попал и не вопи!».

Нас, заочников мужеска пола, набралось лишь несколько человек. Мы сразу же перезнакомились, сдружились и отметили попадание. Рассудили – все где-то работаем, бегать на лекции времени нет. Раз к нам так доброжелательно отнеслись при приёме, значит и в дальнейшем поблажки будут. Надо не стесняться – вперёд и с песнями!

На первый зачёт я пошёл, предварительно изучив оглавление учебника, который затем засунул за поясной ремень. Девочки из группы уговаривали:

– Остановись! Тебя поймают и выгонят из института.

Я скрепя сердце улыбнулся и шагнул в распахнутую дверь. Найти в учебнике ответ на билет было несложно, и за моими тайными манипуляциями вроде никто не наблюдал. Когда вышел из аудитории, девочки замерли: сколько? Я поднял ладонь с пятью растопыренными пальцами. Девочки неодобрительно загудели – ведь они зубрили, писали шпаргалки не один день, а тут… Но никто не наябедничал.

Пример оказался заразительным. Больше того, мы решили не придерживаться общего графика. Я приезжал в институт, узнавал, кто сегодня принимает зачёт, шел в библиотеку, брал нужный учебник, читал оглавление – и в бой.

Просто удивительно – всё проходило без сучка и задоринки. Может, потому что знали – журналист и смотрели сквозь пальцы. Наши учителя видели во мне взрослого человека, занимавшегося хорошо понятным им литературным трудом. Но есть и другое, более прозаическое объяснение: каждый зачёт оплачивался преподавателю и стоил, если не ошибаюсь, 3 рубля. Преподаватель по истории КПСС, отец известного журналиста, вписал в мою зачётку размашистое «хорошо» молча, без экзаменационного билета или вопроса. Он знал, что у дверей аудитории толпится большая очередь желающих. Но я вдруг решил обидеться:

– А почему не «отлично»?

– Потому что я ни разу не видел вас на своих лекциях, – рассмеялся старик.

Насколько помню, лекций он не читал.

Преподавательница по русскому языку, прежде чем вписать «удовлетворительно», задумчиво сказала:

– Что-то вы многие предметы пропустили. Подтягивайтесь!

Выйдя из аудитории, я внимательно перелистал зачётку, и, увидев отметку «русистки» понял: сдал экзамен за курс выше, чем тот, на котором числился.

До сих пор иногда с грустью думаю, как много потерял, не занимаясь всерьёз. А что было бы, окунись я в эту пропасть знаний? Ясно одно: тогда жизнь, скорее всего, сложилась бы по-другому. И уж во всяком случае, не написал бы эту книжку.

Между тем, впереди поджидал готовый захлопнуться капкан.

Уроки старославянского

Преподавательница старославянского языка производила на мужчин неизгладимое впечатление. Во время приёмных экзаменов я случайно познакомился с абитуриенткой – её родственницей. Она рассказала, что прекрасная старославянка не замужем, и одна воспитывает ребёнка. И такая замечательная женщина нежданно-негаданно стала врагом.

На занятии проговорился, что дедушка учил меня старославянскому. Преподавательница одобрительно улыбнулась и дала текст, который надо было прочитать вслух и перевести. Но со временем дедушкины уроки выветрились из памяти. В глазах старославянки сверкнули молнии, однако гроза пока не разразилась.

При первой попытке сдать зачёт привычно списал ответ с учебника, а прокомментировать его не смог. При второй, только начал искать нужную страницу, как строгий голос произнес:

– Шпагин, уберите учебник за пазуху. Приходите, когда всё выучите.

Гроза разразилась на третьей попытке. Едва я успел присесть, как старославянка громко и раздельно, чтобы все слышали, сказала:

– Опять с учебником! Как не стыдно? Вы – журналист, взрослый человек, у вас есть жена и ребёнок…

Откуда и, главное, зачем она узнала, что у меня есть жена и сын? Я сорвался и ответил так же громко:

– А вы – кандидат наук, тоже взрослый человек, и у вас тоже есть ребёнок!

Старославянка схватила зачётку и крупно вывела жирную «двойку».

Ах, какой тут был скандал, который, впрочем, не вышел за пределы аудитории.

Вскоре представился случай парировать удар. В фойе Дома журналиста неожиданно увидел старославянку с неизвестным кавалером. Девушка тоже меня заметила и игриво произнесла:

– Оказывается, сюда моих учеников пускают!

Я попросил администратора проверить у сладкой парочки билеты, так как вход в клуб посторонним не разрешался. А если билетов нет, пусть покинут помещение. Администратор тут же переговорил с ними. Увидев, как менялось выражение их лиц, я сказал: «Ладно, пусть остаются». И они остались. За какую мзду – не ведаю.

Месть была сладкой, но проблема оставалась. Ставить в зачётную книжку двойку не полагалось. Однако теперь каждый экзаменатор видел, с кем имеет дело, и мог поступить со мною, как вздумается.

В конце концов строптивая девушка то ли заболела, то ли ушла в отпуск, и её заместила другая, вполне нормальная. Раскрыв зачётку, она удивленно вытаращила глаза, рассмеялась и поставила зачёт. Никаких вопросов ни по старославянскому, ни про появление двойки задавать не стала.

Операция «Плотогоны»

Жизнь заочника нелегка. Очень хотелось отдохнуть, а заодно посмотреть, как «простые» люди живут – часто вспоминал экскурсию по Тверскому краю. И вдруг студент Валя Долгополов говорит:

– Ребята, есть шикарная идея съездить на Север, а в Москву вернуться по воде, на плотах. Да ещё деньги за это получить!

Группа товарищей сходу обсудила предложение, единогласно проголосовала «за». Операцию «Плотогоны» приурочили ко времени летних отпусков. Каждому из заочников по месту работы полагался кроме очередного, ещё один учебный отпуск. Если соединить их вместе, получалась кругленькая цифра. Договориться с начальством особых проблем не составляло: тем, кто учился без отрыва от производства, всегда шли навстречу. Наметили маршрут: поселок Неверов бор на Вологодчине – здесь к началу сезона собирались сплавщики.

Поселок оказался невелик. Рядом – высокие подпирающие небо деревья, чуть поодаль – непроходимое болото. По ночам оно оживало: в наступившей тишине было слышно, как тяжко вздыхала трясина, громко кричали встревоженные птицы. Чем не пейзаж из «Собаки Баскервилей»?

Нас пустили жить в просторный сарай, но этим гостеприимство и ограничивалось. Зато мы сразу сдружились с другими плотогонами. Некоторые из них вообще не имели постоянной работы и переезжали с места на место. Сплав был им по душе – дело хорошее, заработки неплохие. У «кочевников» формировались свои взгляды на жизнь. Слово «бомж», по-моему, тогда ещё не придумали.

Открытие сезона запаздывало – подводили лесорубы. Захваченные из Москвы припасы и деньги быстро таяли. Хорошо, что картошку хозяева давали бесплатно. Тушёнка становилась НЗ. Каждое утро сын хозяина приносил нам пустую бутылку из-под водки, которую вечером выпивал его отец. Полученные за стеклотару копейки тратили на буханку чёрного хлеба. Однажды мы спросили мальчика, как вчера сыграл Спартак. Он ответил, что не знает – папа ещё год назад расстрелял телевизор из охотничьего ружья. Мы очень удивились, а мальчик рассказал, что точно так же папа его приятеля поступил с иконой Богородицы. В суровом краю встречались суровые люди. Кто-то поселился здесь, вернувшись из мест не столь отдаленных, от кого-то ушла жена. Каждый переживал горе по-своему.

Моё плавание на плоту так и не состоялось. Срок отпуска истекал, пришлось вернуться в Москву поездом. Потом с завистью слушал рассказы дождавшихся-таки сплава товарищей.

Диплом с поправками

Когда мне с женой и маленьким ребёнком стало невмоготу ютиться в комнате размером 5,37 кв. метра, я обратился в военкомат с просьбой отправить нас на работу в группу советских войск в ГДР. Военком читывал «Московский комсомолец» и встретил приветливо. Ознакомившись с документами, сказал:

– Ваша жена экономист, такие там требуются. А с вами сложнее. Отправить журналистом вас не могу из-за отсутствия соответствующего образования. Ведь вы – учитель. Может, попробуем что-то сделать в этом направлении? Будете преподавать в школе…

Пожалуй, это был единственный случай, когда диплом мог оказать реальную помощь. История его получения, увы, не красит ни меня, ни других действующих лиц.

В конце учебного года я сообщил друзьям, что диплом мне не нужен, и сдавать выпускные экзамены не стану: вполне достаточно будет и скромной справки, что прошёл курс обучения в МОПИ. Друзья переполошились: бригаду покидает, можно сказать, главный зачинщик и вдохновитель. Спустя несколько дней Гена Куликов сообщил:

– На экзаменах тебе не придется списывать. Всё уже подготовлено.

Гена крутил роман с молодой преподавательницей. Вдвоём они убедили членов комиссии, что институту не стоит терять престижного выпускника, лучше ему помочь.

– Ты заранее будешь знать содержание билетов, которые тебе достанутся, вопросов, которые зададут. И благодарить никого не придётся. Правда, вечером явишься вот по этому адресу с букетом роз. NN будет ждать тебя одна…

NN, начинавшая седеть блондинка лет под пятьдесят, была одним из авторитетнейших членов комиссии.

На экзаменах всё прошло как по маслу, только преподаватель литературы, видимо, не участвовавший в сговоре, чуть было не утопил меня детальными расспросами и поставил «удовлетворительно». Розы я не купил и на вечернее свидание не пошёл.

Дипломы вручали в порядке очереди, прямо в комнате, где трудилась методистка. Увидев вкладыш с оценками, я смутился: везде «отлично» и «хорошо», ни одного «уда». Тут же сообщил об этом методистке. Щёки девушки стали пунцовыми, и она, не стесняясь стоявших рядом выпускников, сказала:

– Ну что вы, Михаил Васильевич, никакой ошибки здесь нет. Ведь вы – журналист, литератор, в вашем дипломе не должно быть троек.

Никто из находившихся в комнате, не удивился и не возразил.

Несмотря на эпопею с МОПИ я ещё со школы храню глубокую любовь к педагогам, и мне было очень приятно, когда в «Вечёрке» один из приятелей прозвал меня Песталоцци – за кропотливую работу с начинающими авторами.

Finita la kommedia

Группа «ударников учебы» оказалась дружной и спаянной. Среди нас нашёлся лишь один дезертир. Только что демобилизовавшийся из армии парень поступил в МОПИ с надеждой получить высшее образование и увлекательную профессию. На лекциях он боролся со сном и, к тому же, скоро убедился, что хороший таксист зарабатывает больше, чем плохой учитель.

Остальные «ударники» отбыли учебный срок и получили дипломы. Один из них уехал в Израиль. Остались трое. Я и Гена продолжили заниматься журналистикой. Валентин Долгополов отправился трудиться на Шпицберген, а вернувшись, начал уверенно продвигаться по служебной лестнице в Интуристе. Трудолюбивый, настойчивый, он вырос в городе Грязи Липецкой области, в доме, что стоял неподалеку от всегда освещённой по ночам электричеством тюрьмы. Отец, инвалид войны, кровельщик, содержал семью. Валя был близким другом, мы вместе ездили в Грязи погостить. Там я в первый и, увы, последний раз ел пшеничные блины, приготовленные в русской печи. При выпечке они сначала надуваются, словно большие пузыри, а потом опадают.

Страна Московия

Там, за кольцевой

Перед первым выпускным экзаменом я для успокоения нервов прошёлся вдоль Чистопрудного бульвара. Непредсказуемая встреча произошла после того, «как меня судили за хулиганство» (см. главку под этим названием). Настроение – хуже некуда. И вдруг рядом затормозила чёрная «Волга».

– Здравствуй, Миша. Ты в «Изобретателе» кем работаешь? Зав сельским отделом? Сколько платят? 170 рэ? Я столько дать не смогу, но членство редколлегии и 140 рэ обещаю. Не тяни резину, приступай прямо завтра!

В «Волге» находился мой первый учитель и шеф Игорь Бугаев. Оказывается, его только что назначили редактором «Московского Комсомольца».

Московия – маленькая страна, раскинувшаяся вокруг столицы. Её обитатели похожи на москвичей, но в чём-то отличаются. Они беднее, спокойнее и склонны называть друг друга по имени-отчеству. Когда первый раз вернулся в столицу из дальней командировки, меня просто затолкали на улице – все куда-то бегут, спешат. Правда, спустя несколько минут стал передвигаться в том же темпе. В Подмосковье, как и во всём Союзе, ритм жизни был нормальный, без лишней спешки. Но главное отличие, конечно, в том, что область активно занимается земледелием.

Я стал заведовать отделом сельской молодёжи «МК». Честно говоря, в сельском хозяйстве смыслил мало. Значит, надо учиться. Первый урок – самый жёсткий. В обкоме комсомола узнаю, что корреспондент перепутал гречиху с овсом. Меня ругают, смеются, но тем не менее утверждают в должности. Это, конечно, аванс, его предстоит отработать.

Трудно отлучиться из редакции хотя бы на сутки – «обезглавленный» отдел малопроизводителен. Зато если отдать закреплённый за отделом газик на целый день корреспонденту, он в лепёшку расшибётся, но обязательно привезёт материал, и не один. Наутро будет отписываться, а в машину сядет кто-то из товарищей. И так – все по очереди. Проблема нехватки информации решена. Более того, стало ясно, кто как работает – ведь все трудились в одинаковых условиях.

Ездил ли когда-нибудь на газике сам – даже не припомню. Зато, когда позволяли обстоятельства, или по воскресеньям садился на электричку. Местный комсомол о визитах, как правило, не предупреждал. Иногда это приводило к некоторым затруднениям. Маленький городок. Наступает вечер, а переночевать негде. «Нет, отвечают, в гостинице мест…».

– А вы в Дом колхозника загляните, – советует администратор. – Может, там свободные койки еще остались.

Койки действительно остались. Они стоят друг от друга на расстоянии чуть больше вытянутой руки и быстро заполняются. Вновь прибывшие скидывают с себя пиджаки и кладут их под подушки. Но у меня с утра важная встреча! Вздохнув, вынимаю документы и деньги, вешаю пиджак на спинку кровати. Пример оказывается заразительным.

Новобранцы

– Эх, раз, что ли! Улыбнемся Коле, а потом Сереже и всей молодежи, – пропела вошедшая в отдел сельской молодежи девушка. На одном из столов лежали привезенные из командировки ярко красные помидоры и зелёные огурцы. Сережа – это Сергей Макаров, Коля – Николай Саутин. Оба – ударная сила отдела.

В области наступил расцвет комсомольско-молодёжных бригад. Выпускники школ растили зерно и мясо, птицу и рыбу, снабжали ненасытную столицу молоком, яйцами. Николай с утра садился в газик, а к вечеру возвращался с исписанным блокнотом и дарами природы, которые из самых добрых чувств, вручали ему польщённые вниманием прессы сельчане.

Фантастическая премия – водонепроницаемый мешок с живыми карпами, которых по приезде в Москву сразу же выпустил в ванную. Она, как и остальные дары, оформлена документально: рыбку выписали Николаю в вознаграждение за якобы поданное им рацпредложение. Соревнования трактористов, комбайнеров и представителей других рабочих профессий – тоже епархия Николая. Он отправляется туда вместе с фоторепортёром. У Макарова та же тематика, но подход иной – писательский. Любимый жанр – очерк, который в дальнейшем и определит его творческий путь.

Неожиданный звонок из Рузы: «Случилось несчастье. Ваш корреспондент утонул. Приезжайте скорее». Срочно выезжаю и возвращаюсь на грузовике. Я – в кабине, рядом с шофером, а мой недавний, но очень близкий друг Раф Шахназаров в кузове. Он купался в реке и услышал крик от противоположного берега: «Спасите, тону!». Рафик, не задумываясь, рванулся на помощь. Он был сильным пловцом, но вода попала в легкие… А тот, кто плескался у другого берега, как выяснилось, просто пошутил.

Рафик Шахназаров, с которым я познакомился в лито, приступил к работе всего несколько дней назад. Ещё вчера я правил его первый большой материал. А дальше – морг. Опознание. Благоухающий спиртным прозектор. Попробовал было следить за вскрытием через маленькое окошко, но лучше бы этого не делал. Материал печатают с прощальным «врезом» и фамилией в чёрной рамке. Первая потеря среди близких мне журналистов.

Новобранцы старались изо всех сил. Мы все были охвачены растущим не по дням, а по часам азартом, а вот сельского опыта не хватало, случались досадные ошибки. Один казус запомнил на всю жизнь. Кто-то решил разыграть редакцию и прислал материал о специалисте, занимающемся выращиванием борщевика – якобы незаменимого для кормления скота зонтичного растения. И мгновенно приходит опровержение: оказывается, к борщевику лучше не прикасаться – можно получить сильные ожоги или даже ослепнуть. Автор статьи попытался с её помощью свести счёты с кем-то из своих знакомых. Розыгрыши в журналистике нередки. Но этот мог принести читателям вполне реальный вред. Пришлось срочно печатать статью-опровержение.

Газон не роскошь

Коля Саутин ещё старшеклассником пришёл в отдел школьной молодежи, потом перебрался в отдел информации. Перо неопытное, но резвое. Характер легкий, непоседливый. Нам как раз такого сотрудника не хватало. Намекнул, как хорошо, когда в отделе есть газик – садись и гони в любой край Подмосковья. Саутин «клюнул» и не пожалел.

На летучке критик под дружный смех процитировал фразу из репортажа начинающего автора: «Особенно желанным я стал в цехе несушек». Слушатели поинтересовались – для кур или птичниц? Саутин не обиделся, и ответил, что, конечно, для кур, встретивших его появление оживлённым кудахтаньем. Молодые птичницы, работавшие в надетых на голое тело халатах, напротив, стеснялись разговаривать.

Наша многолетняя дружба завязалась, когда к заметке Николая об экспериментах по выращиванию животных с мехом несуществующих в природе расцветок я сходу придумал новый заголовок: «Разноцветные овцы». Позднее Саутин работал в отделе информации «Вечёрки». Каждое утро начиналось с поиска новостей по телефону. Люди относились к вопросам репортёров по-разному. На предложение директору Метростроя помечтать о будущем подземки тот ответил: «Нам мечтать некогда. Нам работать надо!» Особое впечатление произвела на Николая кампания «Пятак не мелочь» по борьбе с зайцами в общественном транспорте. Среди задержанных контролерами попадались и далеко не рядовые граждане. Преподаватель вуза звонил в редакцию и жаловался: «Как я теперь студентам в глаза смотреть буду?»

В «Вечёрке» Коля напечатал свой самый популярный среди журналистов материал. На эстраде парка «Сокольники» немолодой артист играл на сделанной из консервной банки балалайке «Синий платочек». Никто не смеялся, все напряжённо слушали и просили повторить на бис. Перед выступлением музыкант рассказал, как во время войны сидел в немецком концлагере. Советские войска были уже близко. Заключённые задумали побег. Перед фашистским праздником они устроили репетицию и заранее договорились: как только музыкант заиграет «Синий платочек», все бросятся разоружать охрану. Операция удалась. После публикации Николаю начали звонить из разных газет и журналов с просьбой написать и для них. Историю о смелом балалаечнике напечатали не менее 15 изданий.

Без отрыва от производства Саутин окончил МГУ. Затем отслужил в армии, трудился в «Красной Звезде» и 10 лет – военным корреспондентом «Известий». Не раз побывал в Афганистане, работал в «Правде» и начальником отдела общественных связей Государственной думы.

Одно время Саутин редактировал выходивший пятисоттысячным тиражом «Побратим» – газету Союза ветеранов Афганистана. Я навестил его перед подписанием последней полосы.

– Скоро закончу, – сказал Николай. – А ты пока напиши фантастическую заметку в конец номера, например, о крысах-великанах, которые якобы водятся в метро. Но надо чтобы до последней строчки никто не догадывался, что это – выдумка.

Сказано – сделано. Разгадка крылась даже не в последней строке, а в подписи: «Репортаж из 2015 года». Её набрали мелким курсивом. А на следующий день в подземном переходе у станции метро «Пушкинская» уже продавали сделанные с «репортажа» ксерокопии. На подпись никто и внимания не обратил. Аудитория поверила в существование кровожадных мутантов. Кинематографисты даже намеревались снять фильм с искусственными грызунами-гигантами. Но выяснилось, что их изготовление возможно только за границей и обойдется очень дорого.

Тяга земная

– Какие планы?

– Поеду на соревнования пожарных.

– Интересно. Ждать репортаж?

– Да нет, участвовать буду.

Вот уже несколько месяцев работает в «МК» Сережа Макаров по прежней профессии – пожарный. Он переступил порог редакции в 1964 году. Первая же написанная им информация порадовала. Она была далеко не совершенна, но язык, образность, подход! Во всём сквозила некая тяга земная. Уроженцы больших городов так не пишут. Освоился Макаров быстро. Сам стал находить темы, причём, необычные. Например, свёл знакомство с уже немолодым человеком, который так и не научился читать. Казалось бы, неграмотному в наше время дня не прожить, однако он приспособился. Расписываться, конечно, умел, а вот даже вывески магазинные не читал, «узнавал в лицо». После встречи с ним Сергей не только написал интересный материал, но и нашёл своему герою хороших учителей.

Творческая биография Макарова – наглядный пример того, как «МК» открывал молодым дорогу в большую прессу. Сначала его приметила и переманила «Комсомольская правда», затем он перешёл в журнал «Сельская молодёжь». Её главный редактор Олег Попцов по достоинству оценил нового сотрудника и помог издать первую книжку. Когда произошёл развал и передел прессы, Сергей продолжил печататься в самых разных изданиях – от «Литературки» до районных газет. И темы всегда находил интересные. Например, в одной деревне ремонтировали старую избу, служившую, начиная с двадцатых годов, чем-то в роде дома для приезжих. Отодрали обои и увидели, что перегородка сделана из множества больших икон, позаимствованных в ближайшей церкви.

Макаров – примерный семьянин. Смолоду женат, вырастил двоих детей, и они подарили ему девять внуков.

Два героя

Фоторепортёр показал старый блеклый снимок: тощие грустные коровы в стойле:

– На память храню. Бескормица, животных с подстилки на жердях поднимали, чтобы сфотографировать. А вот в Горках такого не позволяли. Там председателем был мужик просто замечательный, ему памятник поставили. И преемник оказался под стать. Повезло колхозу.

Станция Горки Ленинские – на полпути к Домодедову. С Павелецкого вокзала электричкой – считанные минуты. На платформе одинокий, неизвестно чего дожидающийся мужичок.

– Вы не подскажете, как к дому культуры пройти?

– Отчего ж, подскажу. Только там сегодня представления нет.

– Я Ивана Андреевича помянуть.

– Уважаю. Нашей породы был человек. Где родился, там и пригодился.

Во дворе ДК стоит изваянный знаменитым скульптором Кербелем прижизненный памятник Буянову. Его воздвигли, когда председатель колхоза имени Владимира Ильича получил вторую Золотую Звезду Героя Социалистического Труда. Но Кербель не подозревал, что его работа станет ещё и надгробием. Иван Андреевич умер в 1965 году, в конце «оттепели». Односельчане похоронили его рядом с памятником.

Иван родился в 1897 году в бедной семье, с восьми лет трудился в поле. После смерти матери отец отдал его в ученье московскому купцу. Участвовал в Первой Мировой войне. Вернувшись в Горки, организовал ювелирную артель. В 1929 году односельчане избрали Ивана Андреевича председателем только что образовавшего колхоза. Председатель поначалу был малограмотен, но напорист, в работе опирался на авторитет среди земляков и достижения науки. Золотые Звёзды получил за высокие показатели в животноводстве. От лучших коров здесь тогда надаивали до четырех с половиной тысяч литров молока.

Характер у Буянова был под стать фамилии. Он не всегда следовал указаниям, поступавшим сверху, а в критических ситуациях, что называется, шёл напролом. То и дело не хватало горючего. Техника простаивала. Тогда Иван Андреевич надевал пиджак с полным иконостасом: две Золотых Звезды, орден Ленина, медали и шёл на шоссе останавливать транспорт. Шофера «входили в положение».

– Да разве при таком человеке можно было работать вполсилы? – говорила одна из лучших доярок. Она вставала «с петухами», шла на ферму к утренней дойке, потом возвращалась к вечерней. А дома – своё хозяйство, своя корова, без которой в деревне трудно вырастить ребёнка, да и сам дом постоянно нуждается в ремонте.

Я встречался с отмеченным высокими правительственными наградами новым руководителем хозяйства, также дважды Героем Социалистического Труда Иваном Ивановичем Кухарём. Хозяйство по-прежнему было одним из самых крепких, и так же страдало от опеки местных властей, которые постоянно пытались навязывать крестьянам свою волю. Обо всём этом я написал в большом, почти на целую полосу, очерке «Осень рассудит…» – ведь именно она подводит итог годичной работы земледельца. Очерк пользовался успехом, хотя понравился не всем.

Незаменимый человек

Зафрахтованный теплоход причалил к лесистому берегу Москвы-реки. И каждый занялся чем хочется: одни играют в мяч, другие купаются, третьи загорают или просто гуляют, озирая окрестности. Редакция «МК» коллективно отдыхает. А он – нет, следит за порядком, не заскучал ли кто, не разводят ли костер в неположенном месте. И готовит шашлык – для всех сразу. Он – это заведующий отделом рабочей молодёжи «МК» Игорь Бугаев. Близится вечер, пора отправляться в обратный путь. И будьте уверены – Игорь не успокоится, пока все до единого не окажутся на борту.

Бугаев знал о моём нелёгком материальном положении и дважды насильно отправлял в дом отдыха по льготным, стоившим считанные рубли, профсоюзным путевкам.

За глаза его звали «Гарик». И он был незаменимый для коллектива человек. Хороший, неутомимый руководитель по складу своего характера привык заботиться обо всех и обо всём. Люди платили ему взаимностью. Помню, как переживала вся редакция, когда у Игоря украли партийный билет – ведь за этим могло последовать строгое взыскание – не уберёг!

Будучи первым секретарем Краснопресненского РК КПСС, Бугаев позаботился, чтобы работников «МК» не обошли при распределении жилья в построенном издательством доме. Уйдя из газеты, Игорь стал партийным работником, заведующим отделом культуры МГК КПСС, а в 1987 – 2001 годах работал в Моссовете председателем Комитета по культуре города Москвы. В «лихие девяностые» Бугаев, насколько возможно, защищал те ценности, которыми мы сейчас пользуемся.

Бугаев был редактором «МК» очень недолго. Его вскоре позвали работать в МГК КПСС помощником Гришина.

– Ты понимаешь, я не мог не согласиться. Всё равно в редакции не оставили бы, – объяснял мне Игорь.

– Ну, допустим, в ковёр бы зубами вцепился, так оставили бы, – в сердцах возразил я.

– Что? Как ты можешь так говорить?

Значит, мог. Потому что понял – без Игоря работать в «МК» не стану.

Наши пути-дороги опять разошлись, но нельзя же из-за этого ссориться. Я извинился, и мы пожелали друг другу счастливого пути.

Бесплатный хлеб

Писать на голодный желудок муторно, на сытый – лень. Всяк решает проблему по-своему. Одни меняют редакционный стол на обеденный, лишь завершив намеченную работу, другие – строго по часам. Однако в любом случае туристская пословица «как полопаешь, так и потопаешь» для журналиста справедлива.

В России с едой творилось разное. Помню кафе у Кузнецкого моста, где продавался бульон – что-то по 8 или 12 копеек большая чашка. На столах лежал бесплатный, уже нарезанный, всегда свежий белый хлеб. Впрочем, он подавался бесплатно во всём общепите. Очередей не было, но и столики не пустовали. Посетители друг друга не стеснялись. Ну как было не зайти туда в безденежные юные годы.

МГК КПСС время от времени заботился об удешевлении питания в подведомственных столовых. Так, в издательстве «Московская правда» на столах были бесплатный квас или какой-то, кажется, лимонный напиток, салатницы со свежей капустой и свёклой. Не обходилось и без курьёзов. Когда я начал ездить обедать в столовую горкома партии, ко мне, как к новому посетителю, подошёл директор и спросил, что нравится, а что нет.

– Всё нравится, – искренне ответил я. – Только вот второе иногда горчит.

– Так я и думал, – признался директор. – Чтобы улучшить стол без дополнительного финансирования, мы попробовали использовать при готовке вместо сливочного масла костяной жир. Видимо, не получилось. Будем принимать меры.

Одна, но пламенная страсть

И слушаю – не понимаю

Положил на стол новому редактору «МК» Евгению Аверину небольшую рецензию «Художник перед зеркалом».

– Прочту сегодня. Только заголовок не годится.

Речь в рецензии шла об известном художнике-гравёре. Свои произведения он создавал перед зеркалом, чтобы не напутать, правая-левая где сторона. Такова уж была техника работы.

Возвращая рецензию, Аверин смущенно улыбнулся:

– Ты уж извини, насчет заголовка я не прав. Хорошо написал. Но не твоё это дело. Лучше передовицу напиши.

Я попробовал отговориться: никогда ничего подобного не писал.

– Не беда, – успокоил Аверин. – Я знаю, у тебя обязательно получится.

Мне и самому стало интересно: а вдруг?..

Спустя два дня отдал написанное Жене. Тот прочитал, побарабанил пальцами по столу, и, выдержав паузу, вынес приговор:

– Да это не передовая вовсе. Но я всё равно напечатаю. Где-то на второй полосе.

Я сознался, что неудача меня нисколько не огорчает, и сказал, что передовица для молодёжной газеты – устаревший жанр, прибегать к нему стоит лишь в самых крайних случаях. Аверин никак не отреагировал, но слушал очень внимательно.

Заместителем Жени я стал с подачи Бугаева. Игорь надеялся, что смогу помочь ранее не нюхавшему пороху в газетном деле комсомольскому работнику. Но Женя на первых порах вёл себя как-то странно.

«Здравствуй, племя молодое, незнакомое…» Знаменитая пушкинская строка могла быть начертана на плакате у входа в редакцию «МК». Новеньких здесь встречали тепло, щедро раздавали задания. Предсказать, что покажет проба пера, невозможно. Но одно было ясно заранее: начинающий взрослеть визитёр очень постарается, опираясь на уже полученный смолоду жизненный опыт. В результате газета приобретала неповторимый самодеятельный, в лучшем смысле этого слова, характер.

Некоторых юношей и девушек считать постоянными внештатниками было ещё рановато, но они охотно выполняли различные поручения. Нельзя ли их как-то поощрить? Объявили читательский конкурс на значок «Активист «МК». Лучшие из проектов были опубликованы в газете. Но на выпуск какого-либо из них редактор не решился.

Подготовка потенциальных авторов – одно из главных направлений работы. Я всегда обязательно организовывал, читал и правил материалы внештатников. Не прибегая к помощи отделов, подготовил из накопившегося полосу, которая, как надеялся, может постепенно превратиться в читательский клуб. Аверин похвалил и опять сказал, что занимаюсь не тем, лучше бы побольше внимания на штатников обратить.

Несмотря на симпатии друг к другу, общий язык мы найти не могли, пока не уяснили, что работаем в общественно-политическом издании. Такая формулировка напоминала двуглавого орла на гербе дореволюционной единой России. А раз так, пусть, условно говоря, одна голова (Женя) отвечает за политику, а другая (я) за «общественную составляющую». Между нами воцарились полное взаимопонимание и мир. Продолжая образные сравнения, мы почувствовали себя как бы двумя разными полюсами одного магнита, разъединить которые невозможно.

Ларчик просто открывался

Евгений Аверин – человек комсомольско-партийной закваски. Он начинал свой путь рабочим на инструментальном заводе, продолжал – первым секретарём Первомайского РК ВЛКСМ, окончил МВТУ имени Баумана. Придя в молодежную газету, Аверин долго не понимал, что для читателей политика лишь часть общественной       жизни, хотя и очень важная. Самая популярная из написанных им статей называлась «Овёс растёт по Гегелю» и носила философско-пропагандистский характер.

Женя был энтузиастом. Сейчас это слово как-то обветшало, затаскано артистами-пародистами. Но я родился и вырос на Шоссе энтузиастов, и ещё со школы зазубрил термин в его истинном значении. Это слово греческого происхождения обозначает людей, горячо преданных какой-нибудь цели. Они отдают ей все свои силы, работают с высоким душевным подъёмом. Таким оказался и Аверин.

Душа энтузиаста

Энтузиастом движет душевный порыв. Душа Жени Аверина прикипела к делу, и в тоже время он был очень чуткий, восприимчивый ко всему окружающему. В трудный для «МК» период Аверин перенёс утренние заседания редколлегии на час или даже на два раньше, но, увидев мозговую заторможенность полусонных собравшихся, извинился и восстановил прежний порядок.

В компании Женя брал в руки гитару или пел веселые деревенские частушки. Он был хорошим товарищем, скорой помощью для попавших в беду, заботился о здоровье подчинённых, а о своём как-то забывал. Работал до изнурения, будто знал – если остановиться, мир разрушится. Силы поддерживал крепким кофе и такими же сигаретами – с утра до вечера.

Это был абсолютно бескорыстный человек. Как-то, собираясь закончить статью дома, он положил в тощий портфель несколько чистых листков и сказал: «Знаешь, у меня такое ощущение, будто я бумагу у редакции ворую…». Женя – единственный человек, у которого я как-то занял деньги до получки и забыл отдать. Он напомнил о долге, но судя по смущенному виду, чувствовал себя чуть ли не грабителем с большой дороги.

Дальнейший путь в прессе сложился для Аверина удачно. Он успешно трудился в разных изданиях, стал главным редактором газеты «Книжное обозрение». Его отношение ко мне полностью изменилось, и однажды, со свойственной ему прямотой Женя сказал: «Теперь я понял, ты – настоящий журналист». Я с грустью подумал, что уже ничем не могу ему помочь.

«Обозрение» Аверину нравилось, а вот внутри коллектива то и дело возникали проблемы. Я ещё в прежние годы дважды сталкивался с этим еженедельником, и впечатление осталось хуже некуда. Первый раз принёс туда рецензию на какую-то хорошую книжку. Её опубликовали, но гонорар не заплатили, да ещё пришлось поставить бутылку, чтобы напечатали. Второй раз, во время перестройки, узнал, что когда-то Корней Чуковский написал своеобразный комикс про Вавилонскую башню, и решил его издать. Меня пригласили в редакцию «Обозрения», и какой-то пышущий юностью и здоровьем сотрудник без обиняков объяснил, что он якобы представляет интересы наследника и сделать этого не позволит.

Когда Женя неизлечимо заболел, и дни его были сочтены, своим преемником он видел меня. Но издатели, намеревавшиеся сделать «Книжное обозрение» золотой жилой рекламного бизнеса, с ним не согласились. Ну и пусть! Зато Аверин помог мне примерить доспехи изокритика, опубликовал получивший большой резонанс лучший из написанных мною материалов – подарок неоценимый (см. следующую главу).

Красное и зелёное

Почему я не стал живописцем?

Ребёнком я часто бывал в гостях у дедушки и двух папиных братьев. Они жили в районе Таганки на Трудовой улице недалеко от Рогожской заставы, которую тогда называли «Заставой Ильича». В старом деревянном доме три семьи Шпагиных занимали маленькую, без удобств квартирку. В крохотной восьмиметровке ютился без пяти минут лауреат двух Сталинских премий дядя Леша с женой и двумя дочерьми. В проходной комнате размещались дедушка с бабушкой, а комнату чуть побольше занимала семья дяди Володи с тремя детьми.

К дяде Лёше я заглядывал лишь на мгновенье, – полюбоваться книгами на полках, занимавших всю стену напротив двери. Подойти ближе и раскрыть украшенные «золотым» переплёты теснота не позволяла. В проходной постель скрывала старинная ширма, у окна тянулся к солнцу вечнозелёный лимон, стояли зингеровская швейная машинка с ножным приводом и манекен – бабушка была портнихой. Но главное – на стене висели работы Куликова – большая акварель «Машуха», изображавшая красивую крестьянскую девушку в цветастом платке, этюды, незаконченный портрет дедушки. Афанасий Ефимович – выпускник Императорской академии художников, ученик Репина, с 1919 года, работал в Муромском художественно-историческом музее, который теперь носит его имя.

Дядя Володя был профессиональный художник. Он окончил ВХУТЕМАС, дальнейшей карьере помешало немецкое нашествие. Всю войну дядя прослужил сапёром, но не расставался с карандашами. В минуты затишья без устали рисовал сослуживцев – запечатленными хотели быть все. Рисунки отсылали родным. Случалось, вместе с письмом, где говорилось о том, что товарищ пал смертью храбрых. Вернувшись с войны, дядя продолжал заниматься живописью, но о выставках думать не приходилось. Столярная мастерская, старинное, с колоннами здание на лесной опушке, трактирный половой балансирует с подносом пива. Всё это несозвучное эпохе либо вешалось на стенку, либо ставилось на пол к ней лицом. Но надо было ещё на что-то жить. Дядя устроился в Воениздат ретушёром. Это хорошо оплачивалось, но каждый месяц он отстёгивал часть денег работодателю.

Сколько помню, я всегда мечтал стать художником. И вот ведь парадокс – ничего для этого не предпринимал. Попросить дядю Володю чему-нибудь научить было стыдно.

В палисаднике у домика в Домодедове росла рябина. Я любовался нежным румянцем ягод среди темно-зелёной листвы. Красное и зелёное – издавна привлекавшее людей контрастное сочетание цветов, рождено самой природой. А как замечательно выглядят алые маки на фоне неярких листьев… Конечно, есть и другие цветовые контрасты, например, синий с зеленым, но они звучат не так оптимистично.

Главный художник журнала «Изобретатель и рационализатор» Игорь Лаушкин показал акварель – разрезанный арбуз. Сахарная розовая мякоть, коричневые, почти черные семечки и зелёная полосатая куполообразная корка. Говорили, что лучше Лаушкина арбузы никто не рисовал. Я увидел перед собой не аппетитную чудо-ягоду, а нечто прекрасное, загадочное и нереальное. Желудок, как ни удивительно, не проснулся, а вот душа… Выполненная с натуры акварель изменила моё отношение к творчеству абстракционистов в положительную сторону.

Доминанта живописи – цвет. Городская жизнь глаз не очень радовала: серые здания, одежда, асфальт. Первое посещение Третьяковки – праздник. Жаль, что он повторялся не часто. То же самое могу сказать про Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Каждый поход туда заканчивался свиданием с импрессионистами. Дальше дорожка обрывается – абстракционизм у нас в стране был лишён гражданских прав. Но раз не связанное с реальностью сочетание цветовых пятен, геометрических форм и линий вызывает эмоции – путь в мой мир искусства ему открыт. Художник в этом мире играет главенствующую роль: он не воссоздаёт окружающее, а как бы моделирует его, добро и зло обретают более определённые черты, помогают зрителям лучше разобраться в окружающем. Один из таких зрителей – я, к тому же, ещё и пристрастный болельщик. Подняться на творческую ступеньку, что называется, Бог не дал.

Очень разный авангард

Многие художники носили бороды – от хемингуэевских до классических – эспаньолок. Усы – тоже в ассортименте. Наверное, благодаря усам меня поначалу принимали за своего. Но когда дело дошло до обсуждения «секретных» вопросов, кто-то громко провозгласил: «Корреспондентов просим на время отойти в сторону». Отошёл. Когда вернулся, насчет моей личности уже никто не заблуждался. Но на взаимоотношениях это никак не сказалось.

В Доме культуры ВДНХ должна была открыться выставка авангардистов. Но администрация отказалась от показа нескольких полотен. Их авторы демонстративно срывали свои работы со стен.

У бокового входа павильона участники пока ещё не состоявшейся выставки покуривают в ожидании дальнейших событий, переговариваются. Быть ей или не быть – вопрос, который волнует всех. Срывщики полотен хотят, чтобы и другие последовали их примеру. Но большинство усиленно ищет компромисс. Жужжат портативные кинокамеры, щёлкают затворы фотоаппаратов. Снимки на память? Кому-то да. А кто-то надеется потом продавать их среди своих по рублю. Один, нащёлкав несколько сюжетов, разряжает аппарат и передаёт плёнку другому. Тот скрывается в толпе. Спустя минуту вижу, как иностранный корреспондент трясёт ему руку и с довольным видом уходит. Создаётся впечатление, что интервью здесь дают даже охотнее, чем берут. Но, пожалуй, большинство художников к иностранцам относится равнодушно.

«Свободу Зеленину!..» Мусорный бак превращён в трибуну. С его крышки обращается к столпившимся одетый в хорошо отутюженное пальто один из старших участников экспозиции Оскар Рабин. Он ещё раз призывает потребовать у администрации вернуть отвергнутые работы, а заодно освободить «незаконно взятого милицией» художника Зеленина. Вскоре выясняется, что задержанный на 10 суток за нарушение общественного порядка Зеленин, в соответствии с законом, освобождён несколько часов назад. Некоторые отвергнутые работы возвращают в экспозицию.

На следующий день выставка открывается.

Моё внимание привлекает полотно Олега Панкова: на плечо могучего загорелого человека опирается античная статуя, под её тяжестью он медленно опускается в морскую пучину. Один из участников выставки Михаил Одноралов любезно разъяснил: это «Притча о художнике» – перед нами мастер, которого тянет на дно классическое наследие. Искусство должно идти вперёд.

На той же стене висит работа М. Рогинского и Ивана Бруни – «Пальто Одноралова». Действительно, самое настоящее коричневое демисезонное пальто, не сильно поношенное. С воротника свешивается красный шерстяной шарф, из кармана торчит бутылка кефира. На груди табличка – «Руками не трогать!». Вдруг незадачливый посетитель снимет одежду с крючка и заботливо снесёт дежурному по залу: «Извините, кто-то пальто оставил, потом искать будет. Как в гардероб пройти?».

На первом этаже у самого входа внушительных размеров гнездо из веток и сухой травы, свитое Геннадием Донским, Виктором Скерсисом и Михаилом Рошалём. Теперь троица спина к спине высиживает в птичьем сооружении куриные яйца – под девизом: каждый может что-то высидеть, если захочет. У гнезда стоит закупоренная бумажной затычкой винная бутыль. Один из живых экспонатов аппетитно закусывает бутербродом с ветчиной. Милая шутка из студенческого капустника, не более.

Тенденциозность, скандальный характер и эпатажность некоторых работ заслоняют достоинства выставки, а они, спорные и бесспорные, несомненно есть.

Попадаются полотна, интересные по цвету, технике исполнения. Местами наталкиваешься на эксперименты, ещё незавершенные, преждевременные для того, чтобы выходить с ними на широкого зрителя, но тем не менее перспективные. И чем больше в таких случаях рука и глаз живут в ладу, тем обиднее за авторов.

Явно поторопились и некоторые из начинающих, для которых показ в ДК, по-видимому, «проба пера». Многие авторы «проб» откровенно тяготеют к реализму. Видимо, их привело неодолимое желание участвовать в выставке, не важно, под какими знаменами. Наконец, в иных полотнах ощущается настойчивое стремление найти свою манеру, сформировать свой серьёзный аналитический подход к жизни. Пусть попытки не всегда удаются – поиску честь и уважение.

…На выставке художников-авангардистов, состоявшейся на ВДНХ, было представлено около 700 работ 164 авторов. Большой материал о том, что я там видел и слышал, «Московский комсомолец» опубликовал на следующий день после её закрытия. Репортаж похвалили зарубежные радиоголоса, отметив, что в СССР растёт интерес к изобразительному искусству в самых разных формах. Публикацию положительно отметили в МГК КПСС. И не только там – её, полностью или частично, перепечатали несколько областных комсомольских газет.

Кирпич как произведение искусства

На выставке в ДК демонстрировалась выкрашенная в красный цвет «коммуникационная труба» диаметром побольше самоварной. Она как бы иллюстрировала услышанное от многих участников экспозиции: то, к чему прикоснулась рука художника, и есть произведение искусства. Хорошо оно или плохо – судить зрителю. Желающие должны были посмотреть через трубу друг на друга или же пусть один подставит ухо, а другой ему что-то крикнет или прошепчет. Труба якобы способствовала устранению некоммуникабельности между людьми, но воспользоваться ею они почему-то не торопились.

Попробовал мысленно стать на позицию продвинутых авангардистов. И вот что получилось. Представьте: вы нашли на улице кирпич, выставили его в музее под придуманным вами наименованием как экспонат, и среди посетителей нашёлся хотя бы один, задумавшийся о его приобретении – теперь перед вами уже не кирпич, а произведение искусства.

Рассуждение, конечно, достаточно примитивное, но чем чёрт не шутит! Решил поэкспериментировать. Главным украшением нашей домашней кухни была горка деревянных пасхальных яиц на блюде. А что если их поместить в картонный контейнер – такой, в каких обычно продают куриные яйца? Посчитал – две ячейки останутся пустыми. Может, положить в них привезенную с юга отшлифованную морским прибоем подходящую по размеру и форме гальку? Тогда и название само придёт в голову: «Испорченный праздник», «Сломанная пасха», или, скажем, философское «Несоответствие».

Эврика! Новый художник-концептуалист родился. Но материализовать оригинальный замысел, и тем более выставлять его на суд публики почему-то не захотелось. Нечто похожее со мной уже случалось. Бывало, напишу какую-нибудь «нетленку», а в редакцию её не несу. Что задумал – получилось, и это самое важное, а публикация – вопрос второстепенный.

«Теорию кирпича» я разработал, так сказать, для собственного употребления. Но, как оказалось, весьма кстати. Разраставшаяся грызня между классиками и авангардистами властям не нравилась. Обеим сторонам не мешало бы проявить побольше взаимной терпимости. Внушительная экспозиция на ВДНХ была сформирована на основе нескольких небольших, овеянных скандальной славой выставок, состоявшихся в предыдущих два года.

Дом культуры распахнул двери перед зрителями на недолгий срок с 20 по 30 сентября, причём о дне открытия СМИ сообщили только накануне. Однако лёд тронулся – в Москве открылся объединивший авангардистов горком художников-графиков. Он расположился на Малой Грузинской улице в просторном подвале нового дома, где жил Владимир Высоцкий. Но кто будет освещать деятельность только что поднимающегося на ноги горкома, писать о художниках, чьи имена пока известны лишь узкому кругу друзей и любителей? Сентябрьский «вернисаж» сыграл свою роль, выбор пал на меня.

…В наши дни российскому концептуализму семидесятых на международных выставках посвящают специальные разделы.

Меж двух крыл

Смотри и думай

В прихожей – необычный французский плакат. Сидящий за рулём современного мотоцикла молодой, улыбающийся Карл Маркс приглашает: «Садитесь, я увезу вас в коммунизм!». Хозяин мастерской – член Союза художников Эдуард Дробицкий, возглавляющий горком художников-графиков.

Эдуард любил говорить: «Не знаю, какой я друг, но враг я хороший». Друзьями мы не стали, зато стали «товарищами в борьбе». Он сообщил горкомовцам, что я много лет просидел в школе за одной партой с будущим художником Виталием Скобелевым – это было лучшей рекомендацией. А однажды, направляясь в комнату для заседаний, я задержался у полуоткрытой двери, рассматривая висевшую у входа картину. И услышал голос говорившего по телефону Дробицкого:

– Нет-нет, не уговаривай, приехать не смогу. Ко мне сейчас наш журналист придёт.

Эдуард окончил Московский архитектурный институт, но считал своими главными учителями не преподавателей, а мастеров, которые произвели на него впечатление, побудили идти вперёд. Он ярче всего проявил себя как художник, причём, в самых разных областях – графике, живописи, рекламе и скульптуре.

О Дробицком ходило немало легенд. Например, будто сам Андропов давал ему рекомендацию в партию, но он отказался: мол, будучи беспартийным, больше пользы принесу. Говорили также, что в его роду есть художники и казаки, дед был атаманом, бабушка – чеченкой. Чечены выкрали у атамана невесту, тогда он отправился в ответный набег и вернулся домой с молодой красавицей, крестил её именем первой, украденной, невесты и женился. Можете смеяться, но в эту легенду я почему-то верю.

Эдуард умер в 2007 году, в расцвете творческих сил, будучи вице-президентом Российской академии художеств, президентом Творческого союза художников России, лауреатом государственной и международных премий.

Приподняться над бушующим морем изобразительного искусства мне помогло не одно, а два крыла. И если с первым из них всё понятно, то второе крыло выросло будто «по щучьему веленью» – как только я взялся за материал о выставке на ВДНХ. Собеседник представился коротко и просто: из МГК КПСС. Он не давал каких-либо указаний, но во всём помогал, и, видимо, обладал немалой властью. Помню невероятный случай: из павильона выходит облаченный в чёрную пару толстый пожилой мужчина.

– А вот и заместитель председателя Моссовета, – говорит обрадованный незапланированной встречей мой партийный компаньон. – Расскажите, пожалуйста, корреспонденту, что вы думаете о предстоящей выставке.

Мгновенно оценивший ситуацию известный всей Москве зампред разворачивается и скрывается за дверями, не забыв их захлопнуть.

Компаньон отвечал на все вопросы, а делать выводы предоставлял мне. При необходимости остаться одному, исчезал так же неожиданно, как и появлялся.

Я прекрасно понимал, что «второму крылу» поручено мне помогать. Компаньон мечтал стать секретарём парткома Московского отделения Союза художников и надеялся, что сотрудничество со мной ему в будущем пригодится. Судьба непредсказуема. Однажды я с двумя приятелями купил в Елисеевском гастрономе бутылку водки и хорошую закуску. Застолье мы устроили в мастерской, располагавшейся в трех десятках шагов от памятника Пушкину, на чердаке старинного дома. Вдруг послышался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Видимо, пришёл хозяин. Один из приятелей, его племянник, ничуть не смутился, и затянул нарочито пьяным голосом какую-то разудалую песню. Звук мгновенно прекратился, и послышались удаляющиеся шаги. Видимо, дядя всё понял… Как потом выяснилось, он и был моим компаньоном.

В подвале на Малой Грузинской стали проходить собиравшие толпы зрителей выставки.

Если придуманный мною кирпич мог уверенно рассчитывать на одного единственного зрителя, то здесь выбор оказался куда как богаче. Было немало и действительно мастерски написанных полотен, скульптура. Любители, коллекционеры договаривались о покупке приглянувшихся им работ. Я бы тоже с радостью кое-что приобрёл. Больше того – только заикнись, глядишь, еще и дарить начнут. Но покупать картины или принимать подарки нельзя. Среди художников есть и склочники, скажут –взятки брал. Так и не осталось у меня от той поры ни одного холста.

В принятом ЦК КПСС постановлении «О работе с творческой молодёжью», в частности, говорилось, что надо расширять сеть выставочных помещений. Подвал, о котором раньше можно было только мечтать, теперь казался тесноват. Поразмыслив и обсудив ситуацию с Дробицким, я открыл в «Московском комсомольце» литературный салон «Ателье художника». Рубрика выходила раз в две недели, каждый выпуск посвящался творчеству одного молодого художника. Словом – серия «персональных выставок». Доступ в ателье был одинаково открыт и классикам, и авангардистам.

Ателье художника

Передо мной самые разнообразные коты. Один с глазами, как у прокурора, другой лениво бренчит на гитаре, третий – за рулем автомобиля. Он напряженно вглядывается в дорогу. Симпатичная киска с букетом цветов не может налюбоваться своим кавалером…

Какое отношение имеют все эти нарисованные на оборотной стороне макетных листов симпатичные пушистые зверьки к рубрике «Ателье художников»? Самое непосредственное. Без них рубрика, наверное, была бы несколько другой. Хотелось разговаривать с приглашёнными без излишнего пафоса, а как его избежать, если герои дают первое в своей жизни интервью? И я придумал: пусть они перед началом беседы будут рисовать нечто такое, что позволит им немного расслабиться. Взяв в руки тушь, перо или кисть, гости рубрики нисколько не обижались. А затем начинался непринужденный разговор.

…Александр, за плечами которого было уже 15 выставок, из них 11 всесоюзных, на вопрос, кого он считает своим учителем, ответил: «Маму. Она в меня всегда верила и главному научила – труду». Оказывается, он трижды пытался поступить в кружок при Дворце пионеров. Два раза не приняли. На третий идти не хотел – мама заставила.

…Дипломной работой студентки вечернего отделения был детский портрет. «Всех детей дома перерисовала, – вспоминает она. – Увидев работы, экзаменаторы в ладоши захлопали. Как актрисе на сцене. А спрятаться – кулис нет».

Другой экзамен неожиданно пришлось сдавать в Забайкалье, на строительной площадке. «Значит, договорились, – сказал молодой рабочий, – если портрет получится непохожим – рвём на части». Портрет остался целым.

…Что такое 16 лет? Паспорт, свидетельство об окончании музыкальной школы. И – неожиданный провал при попытке поступить в консерваторию. Тогда Наташа начала рисовать. Поздно? А, может, как раз вовремя? Несмотря на молодость, она – член Союза художников, любимая техника – редко встречающаяся в наши дни монотипия – это такой вид графики, когда краски от руки наносят на гладкую поверхность формы, чтобы получить один единственный оттиск. Обожает природу, и та отвечает взаимностью. Трудно поверить, но как-то летом заяц битый час просидел на пеньке, как добросовестный натурщик, ожидая, пока художник закончит работу…

Тематика у гостей «Ателье» разная: пейзажи, портрет, труд, армейская служба. Остановлюсь на экологии. Журналистов предупреждали: защита природы – дело хорошее, но надо внимательно смотреть, чтобы защитники не мешали индустриализации. В этом смысле Анатолий Лепин и Вячеслав Савельев были совершенно безобидны, так как звали пристальнее вглядеться в скромный зелёный мир, что раскинулся буквально у наших ног. Их персональные выставки в подвале встретили самый тёплый приём.

Главный «персонаж» работ Анатолия – трава. На полотнах несметная рать былинок не обязательно зелёная, но и желтая, коричневая, а то и голубая. Временами в композициях можно увидеть бабочку или птиц, прибрежный песок, горы – они подчеркивают общую среду. Работы Лепина не просто декоративны. Они еще и оптимистичны в меру своей ненавязчивости, жизнеутверждающи. Быть может, не зовут в космос, но после их созерцания шагать по газону вряд ли кому захочется.

Одуванчики. Танцующие аисты. Солнце под водой – названия некоторых работ Савельева. Цвет – главное, чем оперирует Вячеслав. Ах, как прекрасна акварель, водные краски! И как непросто обуздать их колонковой кистью. А может, и не стоит очень стараться? Ведь потёки усиливают декоративное начало. Работы Вячеслава – своего рода «волхование». Они во многом спорны, но, вместе с тем, не лишены лиричности и драматизма – для тех, кто поддался чарам.

Нетронутый холст

Дома у одного из самых видных авангардистов Виталия Скобелева висел незаписанный белый холст в роскошной золочёной раме.

– Это будет моё лучшее творение, – говорил художник. – Когда-нибудь оно предстанет перед зрителем.

Увы, не предстало. Насколько я помню, холст остался нетронутым.

С Виталиком, Витей, Витькой мы сидели за одной партой, вместе выпускали классную стенгазету. Сосед по парте был одарённым мальчиком. Он не только хорошо рисовал, но и исполнял классические арии. А вот болтать попусту не умел. Поэтому, когда Виталик звонил знакомым девочкам, а к телефону подходили мамы, передавал трубку мне – убеждать собеседниц, что дочку надо отпустить на улицу погулять. Мамы, конечно, думали, что разговаривают со Скобелевым.

Виталий свёл меня в изостудию при клубе завода «Компрессор», где занимался сам. Я быстро научился затачивать карандаши лезвием безопасной бритвы, пользоваться «снимкой» – так называли изготовленные народными умельцами необычайно мягкие ластики. Но каждый раз, подходя к мольберту с приколотым к нему ватманом, испытывал трудно преодолимый страх.

Руководил студией профессиональный художник. Он долго рассматривал нарисованный мною бюст Вольтера и велел продолжать дальше, но как именно – не посоветовал. Девочки из расположенной напротив студии танца уговаривали: «Ты к нам иди. У нас кавалеров не хватает!». Как не согласиться! Заглянул к соседкам, познакомился с руководительницей. Но в танцевальном зале стоял такой острый запах пота! Пришлось, вернуться к Вольтеру.

Окончив архитектурный институт, Скобелев вернулся туда преподавателем живописи. Участвовал в выставках на Малой Грузинской, много работал для театра, а в 1983 году стал членом Союза художников.

Виталий давал частные уроки, пользовавшиеся большой популярностью. Один из учившихся рассказывал:

– Ходит себе между мольбертами. Может, что-то мельком поправит, а может, молча пройдёт. Кому-то скажет: «Красите? Ну, красьте». Сядет, подумает, и всем сразу: «Если вам скажут, что глаз длиннее, чем рот – не верьте!». Словом, в нашу работу он, казалось бы, почти не вмешивался, а результат получался превосходный.

Я бывал на его занятиях в МАРХИ. Они проходили примерно по той же системе. Преподаватель сидел в отгороженной части аудитории. Завидев меня, он подзывал студентку, та куда-то убегала и возвращалась с бутылкой красного креплёного вина.

В последний раз встретил Виталия на Малой Грузинской. Он зашёл в кабинет, где шло очередное бурное заседание, и, увидев меня, пригласил домой, но, окинув взглядом шумливое собрание, сказал: «Нет, подожди. Потом зайдешь. Ещё успеешь. А сейчас ты здесь нужнее». Смысл слов «ещё успеешь» я понял через несколько дней, когда узнал, что уже поздно. Помню мать Виталика, окруженную толпой соболезнующих художников. Мы так и не подошли друг к другу. Мама считала, что я мог уберечь сына от пагубного пристрастия, которое свело его в могилу, но не сделал этого. Я чувствовал себя виноватым.

На помещенной в Интернете фотографии мы видим уже не очень молодого Виталика, приложившего ухо к заморской раковине. Их причудливая, извилистая, самой природой сотворённая архитектура привлекала художника. Шум каких морей, каких веков ловит его ухо? Критики писали, что Виталий Скобелев работал в стиле метафизического реализма. Что это такое, расшифровать не берусь…

Пора остановиться?

Меж облаков летит на спине затылком вперёд элегантный до чёртиков красавец. Судя по тому, что руки вытянулись до каблуков штиблет, скорость сверхзвуковая. Перед нами гимн всемогуществу человека и одновременно пародия на набившую оскомину рекламу «Летайте самолетами Аэрофлота». Нарисованный просто и уверенно портрет бригадира вовсе не случайное соседство. В салоне на улице Вавилова проходит выставка «Молодые художники в поездках по стране». Летом 130 её участников отправились по командировкам горкома в дороги дальние, а теперь, в сентябре-октябре, делятся своими впечатлениями. Это первая выставка, организованная совместно Московской организацией Союза художников и Московским объединённым комитетом профсоюза художников-графиков. Классики и авангардисты протянули друг другу руки. Не скажу, что рукопожатие получилось очень крепким, но – оно состоялось.

– Множество самых разных подходов к теме. Нечасто такое встретишь, – говорит на обсуждении один из участников.

Обсуждение для художника – как компас, помогающий точнее определить дорогу. Вот ещё несколько высказываний:

– Чтобы искать, нужно ставить перед собой чёткие задачи. Нельзя выходить из дома, не зная, что тебе сейчас нужно – сюжет для картины или кисточка для бритья…

– Надо изображать не героев, а делать такие картины, глядя на которые человек становится героем.

– Основа искусства – вмешательство в жизнь. Зритель – объект воздействия, искусство обращено к нему.

Редактор газеты «Московский художник», по-видимому, следивший за публикациями «МК», обратился с неожиданной просьбой:

– У нас об авангардистах писать некому. Может, поможете? Вам для диссертации пригодится.

Не забывал и «куратор» из МГК КПСС.

– Пора защищаться. Надеюсь – поможете.

Я понял, – действительно, если, конечно, захочу, могу написать диссертацию себе и ему. За рубежом – океан посвящённой авангарду литературы, а у нас главным образом пропаганда и безоглядная критика. Переводами с иностранного бывший компаньон, конечно, обеспечит. Да и во время защиты будет партийная поддержка. Да, судьба не сделала из меня художника, но писать об изо, стать критиком, искусствоведом тоже счастье. Стоит только совершить решительный шаг…

А как же тогда вся остальная журналистика?

Сижу в редакции. Жду – должна появиться художница, о чьём творчестве предстоит написать. В кабинет заглядывает секретарша:

– К вам пришла девушка, вот-вот заплачет. Говорит – очень нужно.

Нет, это не художница, а вдрызг расстроенная студентка.

– В общежитие комендант пускает посетителей только после того, как они оставляют в залог паспорт. Ко мне младший брат из Вологды приехал, он паспорт ещё не получил.

Внутри что-то щёлкает. Нет, я остаюся с тобою, родная моя сторона. Не нужен мне берег турецкий…

Искусство, кажется, отодвинулось на второй план, но рецидивы ещё наблюдаются. Правда, в другой, менее опасной форме. Раздумываю, что неплохо было бы завести в «МК» постоянную воскресную рубрику, знакомящую читателей с шедеврами музея изобразительного искусства: фото плюс короткий пояснительный текст. Походы в музей оказывают прямо-таки гипнотическое действие.

Часть II Слово не воробей

Палуба для любознательных

Горизонты техники

Редакция журнала «Юный техник» располагалась неподалеку от улицы Алексея Толстого, в особняке, за которым высился высокий старинный дом. Говорили, будто до революции здесь жила хозяйка публичного дома. Здания соединял подземный ход. Позднее особнячок передали охранникам Берии. Ход ликвидировали, а в оставшуюся его часть складывали дрова для камина.

В «ЮТ» я пришёл завотделом, надеясь заниматься популяризацией для детей всю оставшуюся жизнь. Предшественник, более склонный ко взрослой тематике, стал корреспондентом, но попросил оставить ему на время прежнее «командирское» удостоверение. Мне было всё равно, тем более, что своё новое я уже получил. Как-то вместе отправились в командировку, поселились в одном номере гостиницы. Кого-то разыскивавшая милиция попросила предъявить служебные удостоверения. Мы переглянулись, но делать нечего, предъявили. Теперь переглянулись милиционеры, и нам пришлось долго объяснять, почему в журнале работают сразу два заведующих одним и тем же отделом.

Отдел науки располагался в комнате на первом этаже, окнами выходившей на улицу. Я видел каждого, кто направлялся в редакцию. Если предстояла встреча с нежелательным автором, распахивал окно и выходил на улицу – прежде чем он попадал в особняк. Главной заботой было создание крепкого авторского коллектива, а самое продуктивное время наступало, когда оба моих сотрудника уходили в отпуск. Начальство удивлялось, почему вместе, не лучше ли по очереди. А я, засучив рукава, принимался за работу. Ничего никому объяснять или что-то требовать не нужно, за месяц успевал сделать столько, что потом хоть сам в отпуск иди.

Капитан

Аббревиатура «Юного Техника» («ЮТ») для моряков целое слово, обозначающее часть палубы. Поэтому я мысленно стал называть главного редактора Капитаном. Святослав Чумаков, по натуре гуманитарий, доверил непосредственное управление кораблём своей заместительнице и ответственному секретарю. Таким образом я оказался слугой трёх господ и, поверьте, скучать не приходилось.

Морская служба нелегка. Но случается, что она даёт повод расслабиться. Помню, принёс Капитану переведённый с английского фантастический рассказ. Короткий, смешной, словом, то, что надо. Но вот беда – повествование ведётся от лица пирата, который, по мере развития сюжета, выпивает один бочонок рома за другим. Чумаков прочитал, от души посмеялся, но такое в детском журнале напечатать нельзя.

– А если поправлю?

– Да это невозможно.

И мы поспорили. Я изменил в тексте только одно единственное слово и пират вместо рома стал пить лимонад. Капитан расхохотался пуще прежнего и поставил рассказ в номер.

Не думаю, чтобы Капитан меня шибко любил, но ценил безусловно. Выговаривал за то, что часто отписываюсь дома, но не запрещал. Терпел «капризы» и незатихающие споры с другими отделами. Когда возникали сомнения, советовался. Когда я решил уйти работать в «Вечернюю Москву», Чумаков позвонил редактору газеты Семёну Индурскому – предостерёг от рискованного шага. О неожиданных последствиях этого звонка вы можете узнать из главы «Любимая газета москвичей».

Однажды осенью, отдыхая в Гагре, я неожиданно встретил Чумакова с женой. Оба они уже заканчивали отдых и завтра улетали в Москву.

– Пойдем в кафе – проводишь. И разговор интересный есть.

С первым же бокалом Святослав сделал заманчивое предложение – вернуться в «ЮТ» заведовать отделом науки.

– Других вакансий у меня пока нет, – пояснил Капитан. – А что, разве тебе у меня плохо было?

Несмотря на отдельные трения, было хорошо. Но что же случилось в «Юном технике»? Новый завотделом надежд не оправдал. Авторы, как по команде, писать перестали. Журнал как бы отступил назад. Да и неудивительно. Зав наукой как-то в Домжуре в узком кругу похвастался, что, наконец, избавился от всех шпагинских авторов. Я об этом знал и сейчас, за столом, рассказал Чумакову. Тот буквально зубами заскрипел.

Однолюб

Заведуя отделом науки, я не без интереса поглядывал на вакантное место ответственного секретаря. Поэтому, будучи вызван заместителем главного редактора Валерией Носовой, приготовился к лучшему. А вышло наоборот.

– Увы, повышение вас не ждёт. Ответственным секретарём будет Боря Черемисинов. Он здесь уже работал, ушёл на телевидение, а теперь хочет вернуться. Наверное, было бы справедливо взять его завотделом науки, однако по складу характера больше подходите вы, Черемисинов может и не справиться. Но я уверена, с Борей вы обязательно подружитесь.

Обидно! Но подумал и согласился. Ведь всё держится именно на заведующих отделами, они формируют корреспондентский и авторский состав. Ответственный секретарь приходит уже на готовенькое, и наводит порядок. Кроме того, должность заведующего представлялась более удобной творческой ступенькой, чтобы в будущем стать детским научно-популярным писателем.

Что ж, начальству виднее. И на самом деле всё сложилось, как напророчила Носова – обаятельная женщина, хорошо разбиравшаяся в литературе и балете, усвоившая тонкости внутриредакционной работы.

Мы с Борей сразу подружились. Он неплохо разбирался в журналистике. Но я верил, что любую тему можно изложить на бумаге чуть ли не ста способами. А Боря признавал только один вариант – свой собственный. Если предложенный мною и им варианты не совпадали, начинались споры, в которых истина рождалась далеко не всегда. Подобные дискуссии были интересными и даже полезными, но отнимали уйму времени. Познакомились и наши жёны. Стали ходить друг к другу в гости. Вы наверняка хоть раз видели по телевизору известного фехтовальщика на рапирах Алексея Черемисинова. Это сын Бориса. А моя жена Галя обучала молодую чету уходу за новорожденным.

Черемисинов и «ЮТ» составляли как бы одно целое. Став ответственным секретарём, Боря довёл созданную предшественниками модель до совершенства и берег её как зеницу ока. Где-то что-то оттачивал, производил мелкий ремонт. Время шло, а журнал не менялся. Объяснить ставшему главным редактором однолюбу опасность создавшейся ситуации было невозможно. Ещё не растерявшее популярность издание поджидал неизбежный закат. Впрочем, подобной участи не миновали и другие научно-популярные журналы советского периода.

Что было до…

До железных подков лошади щеголяли в «сандалиях», «башмаках» и «чулках». Их плели из лыка, тачали из кожи, материи, соломы. Уже в наши годы конская обувь на прочной синтетической подошве появилась во Франции. Поверье, что примета найти подкову – к счастью, ведёт начало от времён, когда железа не хватало. К тому же, знатные всадники в торжественных случаях выезжали на лошадях, подкованных серебром, а то и золотом.

Узнав об этом, напечатал заметку в «Юном технике». Из подобных заметочек о том, что было до – до акваланга, вилки и так далее – получилась книжка, увидевшая свет в издательстве «Детская литература». В 1996 году её в расширенном виде выпустили «Аргументы и факты».

А что было до того, как появились писатели? Вторая древнейшая профессия – журналистика. Она и проложила мне путь к литературному ремеслу. И вовсе не случайно выпущенный Союзом писателей мой сборник получил название «Новости из прошлого».

Как ни удивительно, некоторые из написанных мною коротких фантастических рассказов, гуляющих по Интернету, тоже появились благодаря прессе. И вовсе не потому, что печатались в периодических изданиях. Просто они были написаны, так сказать, в минуты отдыха за рабочим столом. Погоня за новостями из современной жизни изматывает. Ну как тут не попробовать отвлечься на час-другой от реальной жизни, окунуться в неведомый мир? Признаюсь, в минуты вдохновения писать фантастические рассказы легко и просто. Никаких тебе расследований, проверки фактов. Отпустил поводья и скачи, куда подсказывает игра разума… Сказки, вошедшие в книжку «Волшебный хлеб», тоже своего рода детская фантастика, первоначально были напечатаны в журнале «Миша».

Книжки о филателии – исключение. В детстве их автор тоже собирал почтовые марки. И благодаря им узнал о мире немало интересного. Со временем увлечение заглохло, но огромные возможности филателии для воспитания ребёнка запомнились.

Почтовый феномен

«Увлечение марками помогает узнавать мир, воспитывать (особенно в детях) такие важные качества, как опрятность, любовь к порядку, терпение, стремление к совершенству». Это академик Павлов сказал.

Ребята стояли у самых истоков филателии. А может, от них всё и пошло? По одной из версий, история этого вида коллекционирования начинается с преподавания географии в английской школе. Чтобы сделать уроки интереснее, учитель предложил ученикам украсить атласы мира, которыми они пользовались, почтовыми марками. Рядом с картами государств ребята приклеивали выпущенные ими знаки почтовой оплаты. Но прежде предстояло их где-то разыскать. Возникло соревнование, обмен. Интерес к маркам постепенно вышел за рамки школьной дисциплины, обрёл самостоятельную устойчивую форму.

Встретил как-то старого знакомого.

– Давно тебя не видел, – говорю, – сознавайся, где пропадал?

Стал знакомый пальцы загибать. Сначала на одной руке – не хватило, за другую взялся.

– Карелия, Камчатка, Горный Алтай, страна «Тюмения», зарубежье… А вот туда, где мечтал побывать ещё мальчишкой, на любимую марку глядя, никак не доберусь. Знаешь, я её до сих пор храню: ведь она мне больше чем профессию – целую жизнь подарила.

Ну как тут было не взяться за перо! Написал три карманных справочника «начинающему филателисту» (издательство «Московская правда»), брошюру, которую огромным тиражом выпустило «Знание», книжку для родителей «Ребенок собирает марки» («Педагогика») и составил в «Малыше» альбом с игровыми занятиями для детей под названием «Почтовый билет».

Неожиданную для меня самого эпопею увенчал большой тридцатистраничный очерк «Почтовый феномен», опубликованный 1987 году в альманахе «Мир приключений». Возможно, с литературной точки зрения, это лучшее из моих произведений. И не случайно в Интернете можно найти не только его название, но и узнать, где купить альманах, в котором оно напечатано.

Всесоюзное общество филателистов (ВОФ) отправило мои книжки на международную выставку. Там они завоевали серебро, однако приз и грамоту присвоило ВОФ, объяснив: «Вы представляли не себя лично, а государство».

Завязались хорошие связи с дирекцией по изданию и экспедированию знаков почтовой оплаты. Мне даже предложили занять там место руководителя. Но дальше приёма у заместителя министра связи дело не пошло. Министерству был нужен совсем другой человек. Спустя некоторое время я увидел его: шикарный костюм, яркий заграничный галстук, модная обувь, массивная золотая печатка на безымянном пальце. Понял: мне очень повезло.

Как мимолетное виденье

Ереван. Торжественное открытие 2-го всемирного форума молодёжи и студентов. Командует парадом председатель Комитета молодёжных организаций (КМО), а впоследствии вице-президент СССР, руководитель ГКЧП Геннадий Янаев. Иду в одной из возглавляющих шествие колонн. А наутро выходит газета с большим снимком на первой полосе. В самом центре – высокий европеец в хорошем светлом костюме. Рядом шагают пёстро одетые смуглые представители азиатского региона. Европеец – это я, всего лишь сопровождающий группы зарубежных гостей, а выглядел чуть ли не как главный персонаж. Янаеву фото не понравилось. Надо мной установили строгий контроль. Надо сказать, что моя группа была одной из самых дисциплинированных – никогда не опаздывала, активно участвовала во всех мероприятиях, но этого, видимо, показалось мало.

В поездке по стране нашу группу ожидал самый тёплый приём. Неформальным лидером стал смуглый и могучий депутат парламента республики Шри-Ланка, которую тогда в Европе называли «остров Цейлон». Депутат возил с собой большую бутыль крепчайшего островного виски, напоминавшего настоянный на травах самогон-первач. И мы день за днём сообща распивали экзотический напиток «по маленькой».

В Разливе, у ленинского шалаша, молодой негр (не из нашей группы) в восторге воскликнул:

– Как здесь хорошо! Столько воды и еды!

Переводчик объяснил, что выросший в засушливых краях участник форума имел в виду сочную зеленую траву и рыбу, которая водится в озере.

В Эстонии на улице подошли цыгане. Узнали, зачем мы приехали и откуда родом. Поинтересовались:

– А цыгане у вас в странах есть?

– Есть, – ответил парламентер.

– Мы везде есть, – подтвердила задавшая вопрос пожилая цыганка с серьгами-кольцами. Оба остались очень довольны.

Представитель КМО в Эстонии встречала нас цветами. Нет, не букетом, а единственным тюльпаном, красивым, ухоженным, со стеблем в наполненной водой прозрачной пластиковой пробирке. В свободную минуту попробовал заговорить с ней о литературе. Поинтересовался, читала ли она недавно изданную книгу Хемингуэя. Девушка ответила, что нет – ведь её еще не перевели на эстонский. Выяснилось: русскую классику она тоже читает только на эстонском языке.

В Ленинграде пришлось столкнуться с ненавязчивым отечественным сервисом. Утром парламентёр пожаловался, что не смог умыться – не течёт вода из крана над раковиной. Сообщил об этом дежурной по этажу. Та ответила – всё исправят. На следующее утро повторилось то же самое. Разозлившись, я отправился к директору. Тот первым делом спросил, в какой номер поселили парламентера, а узнав, побледнел:

– Там же декоративный умывальник!

«Декоративный» означало то, что он просто не подключен к водопроводу!

Самым неприятным отказался сюрприз, который преподнёс один американский учёный. Во время подготовки к форуму мне сообщили, что он находится в Москве, и предложили пригласить его выступить. Доцент, изучавший творчество русского поэта Майкова, охотно согласился и прочитал доклад, который, если не ошибаюсь, назывался: «Потеря гуманизма – кризис культуры будущего». Скандал разразился несколько месяцев спустя – вернувшись в США, учёный выступил с резкой критикой в адрес СССР.

КМО регулярно мобилизовал сотрудников молодёжной прессы для работы с иностранцами. Обычно их селили в гостинице «Юность». Если время года было холодное, приезжим из жарких стран выдавали пальто и шапки-ушанки. С питанием было сложнее. Одни не ели мясо, другим обычаи запрещали употреблять вино. При составлении меню легче всего было с коммунистами – они ели и пили всё. Сухое вино ставили на столики заранее. Иногда кто-то из «приписанных» к конкретному столу приходил раньше других и выпивал всю бутылку один. Как-то во время прогулки по Москве зарубежные гости захотели купить виски, которого, разумеется, в продаже не оказалось. Переводчик предложил взять коньяк. Но не в гостиницу же его с собой нести! Зашли в ближайшее кафе. Довольные гости раскупорили бутылку и попросили кока-колу. Находчивый официант предложил разбавить коньяк компотом, что и сделали. Всем понравилось. Переводчик пил только компот.

Любимая газета москвичей

Вы мне больше нужны…

Договорился, что выйду на работу в «Вечернюю Москву» на следующей неделе. Но буквально через полчаса позвонил редактор газеты Семён Давыдович Индурский.