Читать книгу Империя должна умереть (фрагмент) - Михаил Зыгарь - Страница 10

Когда столицы начинает трясти, актриса Мария Андреева больше не может сидеть в провинциальной финской Куоккале. Несмотря на все прошлые скандалы она возвращается в Москву, в МХТ – репетировать новую пьесу своего мужа, «Дети солнца». Сам Горький по-прежнему живет в Финляндии. Но Марусю интересует уже вовсе не театр.

«Милый Константин Сергеевич! Вчера, когда я вернулась домой, я горько плакала! Мне кажется, что я никуда не гожусь как актриса. Все, что я делаю на сцене, банально, неинтересно, никому не нужно. И вот Вы говорите мне то же самое. Может быть, это и так, может быть, лучше оставить мысль о сцене?» – пишет Мария Андреева Константину Станиславскому 28 августа. Андреева недовольна тем, как она играет, по одной причине – ее совершенно перестала увлекать сцена. Куда интереснее та игра, которая происходит в жизни. Она состоит в подпольной революционной организации и получает максимальное удовольствие именно от этой роли. Еще в Куоккале они с Горьким устраивали подпольные концерты со сбором денег на нужды Боевой организации РСДРП. Со сцены сельского клуба Горький, Андреева и Леонид Андреев читали стихи и прозу – а по рядам передавали ридикюль с надписью «В пользу Боевой организации». Собранные деньги Андреева отсылала руководителю Боевой организации РСДРП – Леониду Красину.

В Москве Маруся еще сильнее увлекается революционной деятельностью. Опять-таки, собирает деньги по поручению Красина: например, на подпольную типографию или на побег заключенных из Таганской тюрьмы.

14 октября в МХТ идет генеральная репетиция «Детей солнца». Вдруг посреди спектакля в зале выключается свет. Это московская электростанция присоединилась к забастовке.

Московская городская дума, крайне оппозиционная, еще накануне объявила всеобщую забастовку. Депутаты требуют, чтобы бастовали все, не исключая больниц и водопроводов. Это решение поддерживает абсолютное большинство членов – против только братья Гучковы, Александр и Николай, выходцы из богатой старообрядческой московской семьи.

Всеобщая забастовка с политическими лозунгами – это тягчайшее преступление, возмущается Александр Гучков. Бастующие покушаются на жизнь и здоровье населения, это коллективный психоз, охвативший русское общество. Гучков стыдит коллег по думе, которые, по его словам, «чужим здоровьем, чужой жизнью хотят добиться своего благополучия, требуя одновременно, чтоб им выдавали жалованье, когда кругом бедные будут умирать от голода и холода». Поддержать аргументы Гучкова приходит главврач детской Морозовской больницы, в которой нет воды и света. Под впечатлением от его рассказа городская дума уступает – и отправляет делегацию к университету, туда, где проходит бесконечный митинг рабочих, просит их вернуться на работу. Но уже поздно – делегация возвращается освистанная, а рабочие принимают резолюцию о передаче всей власти революционному комитету.

Петербург скоро догоняет Москву. Бастуют все: городские и земские управы, банки, магазины, почта и телеграф, даже чиновники в правительственных учреждениях. Мария Андреева требует, чтобы труппа МХТ тоже начала бастовать. Три раза труппа собирается, чтобы это обсудить. Андреева произносит страстные речи. Но Станиславский и Немирович объявляют, что театр не закроется, но «присоединится сочувствием к бастующим» и даст спектакль в пользу их семейств.

Впрочем, это скорее исключение. Протест в моде. Забастовку поддерживают профессора, они создают фонд помощи бастующим рабочим, в который каждый член профсоюза должен сдать свой трехдневный заработок. Бастовать начинают даже такие представители творческой интеллигенции, которых раньше трудно было заподозрить в интересе к политике – например, артисты балета императорских театров. Танцоры избирают стачечный комитет, в который входят трое зачинщиков: Анна Павлова, Тамара Карсавина и Михаил Фокин, все трое – будущие звезды дягилевских балетов. Все время забастовки Фокин ходит советоваться к Дягилеву. Тот советует не уступать.

Дирекция императорских театров планирует уволить зачинщиков и требует от всех сотрудников подписать заявление о лояльности: фактически тот же прием, которым воспользовался капитан броненосца «Потемкин», когда просил желающих есть борщ встать в строй справа, а не желающих – слева. Немногие соглашаются – но, к примеру, подписывает письмо друг Дягилева, балетмейстер Сергей Легат[3].

Сам Дягилев находится в нервном возбуждении: «Что у нас творится, описать невозможно: запертые со всех сторон, в полной мгле, без аптек, конок, газет, телефонов, телеграфов и в ожидании пулеметов. Вчера вечером я гулял по Невскому в бесчисленной черной массе самого разнообразного народа. Полная тьма, и лишь с высоты адмиралтейства вдоль всего Невского пущен электрический сноп света из огромного морского прожектора. Впечатления и эффекты изумительны. Тротуары черны, середина улицы ярко-белая, люди как тени, дома как картонная декорация», – пишет он другу Бенуа во Францию. Тот уехал с семьей еще в январе, после Кровавого воскресенья, и теперь переживает, что милые его сердцу петербургские дворцы «превратят в щебень».

«Имеется теперь два выхода, – размышляет Дягилев, – или идти на площадь и подвергаться всякому безумию момента (конечно, самому закономерному), или ждать в кабинете, но оторвавшись от жизни. Я не могу следовать первому, ибо люблю площадь только в опере или в маленьком итальянском городке, но и для кабинета нужен „кабинетный“ человек, и уж во всяком случае это не я. Отсюда следствие плохое – нечего делать, приходится ждать и терять время. А когда пройдет эта дикая вакханалия, не лишенная стихийной красоты, но, как всякий ураган, чинящая столько уродливых бедствий?» Письмо отправлено 16 октября 1905 года.

Двоюродный брат и бывший любовник Дягилева, Дима Философов, тоже увлекся политикой. Он снова отдалился от Сергея, вернулся к Мережковским и даже поселился в их доме; свой тройственный союз они называют «троебратство». Казалось бы, еще пять лет назад Мережковские презирали политизированных стариков, концентрировались на духовном и мистическом, думали исключительно о познании религии. Но летом 1905 года Мережковский говорит жене: «Самодержавие – от Антихриста!» Чтобы не забыть эту его фразу, Зинаида записывает ее на коробке от шоколада.

В октябре 1905 года Зинаида Гиппиус уже мистически предчувствует революцию – так, как истовые сектанты ожидают скорый конец света. 17 октября она пишет Диме Философову письмо, которое спустя годы будет опубликовано как пророческое, под названием «За час до манифеста». Она предчувствует революцию в марте, во главе ее будут социал-демократы – если, конечно, власти не отсрочат катастрофу реформами. Заканчивается письмо так: «Главное – я реально представила грядущее насильническое (сами говорят) правительство и народный террор и кровь. И то, что это – в плане! Для их истины – такой путь! Это делать, так делать – мы не можем физически. Ни шагу на это не могу».