Читать книгу Черный монастырь. Книга вторая: Беатрис - Микаэл Ханьян - Страница 4

Аббат Хильбод был человеком небольшого роста и большой души. Поначалу это казалось ему несправедливым: он считал, что Господь с избытком наделил его любовью и милосердием, обделив этими божественными качествами многих других. Он боролся с кощунственностью своих мыслей, но они возникали вновь. Наконец, он прекратил борьбу, решив, что так было угодно Господу, и что его задача – оправдать доверие Творца.

Каждый раз, лишь только он задумывался о Всевышнем, его переполнял восторг и лицо озарялось улыбкой. Из-за этой почти никогда не исчезавшей улыбки его прозвали «блаженным».

***

В далекой молодости будущий аббат провел несколько лет на острове Св. Михаила, в первой монашеской обители, построенной еще преподобным Обером. На восходе солнца, стоя на вершине холма и вглядываясь в океан, постепенно озарявшийся рассветными лучами, он испытывал такое неземное блаженство, что переставал ощущать свое физическое тело. Однажды, опьяненный восторгом, он распростер руки, шагнул навстречу солнцу и свалился с обрыва. По счастью, пролетев лишь пару метров, он зацепился за корягу, с которой ближе к вечеру был снят монахами, встревоженными его отсутствием.

Проведя на острове Св. Михаила два года, он ощутил неодолимое желание вернуться в мир. В епархии его приняли прохладно – прерванное монастырское служение вызвало недовольство и подозрения. В результате ему было предложено отправиться в паломничество в Святую Землю, где он задержался на целый год.

Весь этот год Хильбод провел на ногах. Легкий и подвижный, он исходил все святые места, пройдя Палестину вдоль и поперек – от Ермона на севере до пустыни на юге. Боясь чего-то не успеть или куда-то опоздать, он нигде не задерживался больше одного-двух дней. Исключением стал Капернаум, где, сидя на берегу Галилейского моря и глядя на восток, он внезапно понял, почему Спаситель так любил проводить здесь часы досуга: там, на противоположном берегу, две горные гряды плавно спускались к воде, сходясь в единой точке на горизонте и позволяя водной глади и небесам сомкнуться и раствориться друг в друге.

Возвращаясь из паломничества, Хильбод надолго задержался в Италии, где быстро прославился своим евангелическим пылом и добротой. Несколько лет, на правах послушника, он провел в Монтекассино, изучая устав бенедиктинцев и их быт. Ora et labora* стало девизом всей его последующей жизни.

Здесь же он понял, что больше не может жить без моря. Однако потребовалось пятнадцать лет, чтобы это знание превратилось в страстное желание вернуться в Пуату, где к тому времени сменился епископ.

Весной восемьсот третьего года, проделав за два месяца путь от южных Альп до холмов Пуатье, Хильбод явился в епархию, был хорошо принят и получил благословение в качестве приора – помощника престарелого и немощного настоятеля, доживавшего свой век в монастыре Нуармутье. Рано поседевший, Хильбод выглядел маленьким старцем, хотя в действительности ему не было и сорока лет.

***

Его глазам предстало печальное зрелище. Разоренный монастырь влачил жалкое существование: старцы ютились в полуразрушенных кельях, а молодых монахов почти не было – мало кто стремился поселиться на неприветливом и опасном острове. Здесь не хватало всего – продовольствия, инструментов, умелых рук. Как некогда Святой Филиберт, Хильбод взялся за труд, казавшийся невыполнимым: он решил заново отстроить монастырь, вернуть ему былую славу и процветание.

Весь первый год Хильбод редко бывал на острове, обивая пороги вельмож. В поиске высоких покровителей он дошел до королевского двора, где был удостоен аудиенции у Людовика. Будущий император Запада долго расспрашивал о Святой Земле и укладе зарубежных монастырей. Хильбод отвечал вежливо, но односложно и всё время переводил разговор на свою обитель. Советник короля попытался приструнить дерзкого аббата, но Людовик одернул вельможу и попросил подробно рассказать о Нуармутье. Узнав, что монастырь пребывает в плачевном состоянии, а обитатели острова совсем одичали, молодой король заплакал и распорядился восстановить монастырь, пообещав свое личное покровительство.

Уже через год монастырь преобразился, и следующие десять лет прошли в мире и благополучии. Монахи помогли очистить заросшие соляные бассейны и сельскохозяйственные плантации, и на лицах островитян вновь стали появляться давно забытые улыбки.

***

После почти десятилетнего перерыва норманны снова напали на остров и разграбили монастырь. Правда, обошлось без крови, чему немало способствовало поведение Хильбода. Когда даны, втащив свои ладьи, огляделись, они тут же увидели новую кровлю монастырской обители и огромный, выполненный из черного дерева крест, вбитый в серый камень торца. Пока викинги рассматривали восстановленное строение, раздумывая, что с ним делать – спалить или приспособить под схрон, – монахи укрылись в лесу. Сам же приор, со своей лучезарной улыбкой, вышел им навстречу и обратился с проповедью. Даны не поняли ни слова, однако вид человека, нисколько их не боящегося, произвел должное впечатление, и вместо того чтобы зарубить Хильбода на месте, они лишь легонько толкнули его, поскольку сам он никак не хотел сдвинуться с места. При падении он потерял сознание, а когда очнулся, всё было уже позади: даны исчезли вместе с припасами, которых должно было хватить на целую зиму. Перед уходом они разрушили несколько крестьянских домов и сожгли мельницу.

Первое, что удивило Хильбода, когда он пришел в сознание, была необычная тишина: даны перебили всех собак, отчаянно пытавшихся защитить своих хозяев и их владения.

С тех пор набеги снова стали обычным делом. С приходом лета к ним начинали готовиться так же, как готовятся к любому сезонному явлению – например, к засухе или наводнению: кто-то уходил на материк, другие отсиживались в укрытиях или в лесу.

Если бы не Хильбод, монахи покинули бы остров, ведь жить в постоянном ожидании нападения было невыносимо. Но приор удерживал их личным примером: каждый раз он выходил навстречу незваным гостям и обращался к ним с одними и теми же словами – просил никого не трогать, «не вешать на душу гири тяжкие». Викинги весело ржали, давали несколько незлобивых затрещин и предавались очередному грабежу. Видя бесстрашие своего приора, братья просто не могли себе позволить сбежать, бросить его на произвол судьбы. Поэтому обитель сохранялась, хотя и приходила неуклонно в упадок.

Как-то раз даны привезли с собой чернявого паренька, который понимал по-гречески. Хильбод засиял от счастья и, перескакивая от волнения с греческого на латынь, принялся объяснять пришельцам, что все люди – братья, и что брата своего нельзя ни убивать, ни грабить. Хотя основное содержание проповеди прошло мимо северных ушей, приором заинтересовался конунг, приказавший не трогать Хильбода и велевший привести его для более обстоятельного разговора. Конунг уже давно подыскивал место, с которого можно было бы взимать дань, вместо того чтобы просто забирать всё, что попадется под руку. Сбор дани привлекал по нескольких причинам, главная из которых заключалась в надежности и предсказуемости. Другой причиной была возможность превратить схроны в постоянные хранилища, где можно было бы держать всё необходимое для дальних походов.

К исходу дня Хильбод и конунг договорились: островитяне приобрели безопасность, а даны – форпост, место для отдыха и пополнения запасов.

В течение нескольких лет обе стороны неукоснительно соблюдали договор, устраивавший и данов, и островитян. По местным меркам, откупиться удалось недорого: викинги забирали по сто фунтов соли, которую затем меняли на оружие.

Конечно, находились и недовольные, для которых даны оставались разбойниками и варварами. Договор с норманнами расколол и монахов, и через год многие ушли на материк, где обосновались в новой обители на озере в местечке Деас. Однако в своем большинстве люди радовались мирной и спокойной жизни, хорошо помня разорительные набеги прошлых лет.

***

Беда пришла после того, как Людовик затребовал Хильбода, теперь уже аббата, в соседнюю Бретань, которую уже не раз пытался усмирить то принуждением, то убеждением. Устав от многолетнего противостояния, король рассчитывал на то, что участие Хильбода сделает поход менее кровопролитным. И он не ошибся: с третьей попытки аббат сумел убедить Вимарка, воинствующего предводителя бретонцев, сложить оружие и принять Господнее прощение. Обрадованный Людовик щедро одарил нового бретонского вассала и велел строить монастыри, дабы «свет любви Господней освещал дальние окраины империи». Сие богоугодное дело было поручено Хильбоду.

Он несколько раз пытался вернуться на Нуармутье, но всякий раз при мысли о его возможном отъезде короля охватывал суеверный страх: ему казалось, что мир с бретонцами держится на этом маленьком седом человеке с его светлым взглядом и по-детски открытой улыбкой. Однако через пять лет, когда королевский трон зашатался, Людовик сам отослал Хильбода назад, боясь, что вместе с его собственной головой скатится и голова верного клирика. Хильбод принял высочайшее разрешение с благодарностью, но перед отъездом встретился с сыном Людовика Лотарем и уговорил того не идти войной на собственного отца, а явиться к нему с покаянием.

Когда отец и сын, заключив друг друга в объятия и обливаясь слезами, стояли в окружении притихших вельмож, Хильбод уже приближался к границам Вандеи.

Днем ранее даны, направлявшиеся к Нуармутье, решили навестить Бретань. Вимарк, который оказался умелым военачальником, сильно потрепал пришельцев: сначала его лучники не дали норманнам высадиться на берег, а затем ему удалось пробить борт ладьи выпущенным из баллисты камнем, в результате чего одно из трех судов пришлось бросить. В итоге викинги были вынуждены перебраться в две уцелевшие ладьи, выкинув за борт не только доспехи и тяжелое оружие, но и съестные припасы.

Поэтому когда днем позже появились две ладьи, на остров высадились голодные и злые даны. Начисто забыв о договоре, они с диким, звериным азартом сожгли деревянные строения и затопили соляные бассейны.

Через несколько лет, не выдержав очередного разорения, островитяне отправились к Хильбоду, после чего тот решил построить крепость. Последние из пепелищ еще дымились, когда, спустя несколько дней, аббат добрался, наконец, до своего острова.