Читать книгу Город, которым мы стали - Н. К. Джемисин, Нора Кейта Джемисин - Страница 7

«Время пришло».

Айлин Халихэн стоит посреди терминала Сент-Джордж паромной переправы Статен-Айленда и дрожит. Она стоит здесь уже двадцать минут и все это время дрожит. В зале есть пустые места, ведь сейчас еще день, час пик пока не начался, и паром не будет забит битком – однако, вместо того чтобы сесть, она расхаживает мимо панорамного окна. Дрожать все-таки лучше на ногах.

Терминал представляет собой большой, залитый светом зал, способный вместить в себя несколько сотен человек. В нем нет ничего страшного. Стены увешаны рекламой фильмов, которые Айлин не собирается смотреть, и косметики, которой она, скорее всего, не станет пользоваться. Люди, которые стоят или сидят вокруг нее, – это ее люди; она чувствует это нутром, хотя разум и возражает, когда ее взгляд скользит по лицам азиатов или когда до ее слуха доносится язык, не похожий ни на испанский, ни уж точно на английский. («Кечуа», – шепотом подсказывают ей новые обостренные чувства, но она не хочет этого слышать.) Впрочем, никто из этих к ней не пристает и вокруг полно обыкновенных людей, так что у Айлин нет причин быть такой напуганной. Ужас не всегда приходит по веской причине.

По громкоговорителю что-то невнятно объявляют, и большие двери с одной стороны комнаты тут же распахиваются. За ними находится открытый пирс и паром, готовящийся отбыть в четырнадцать тридцать. Сотня человек, слоняющихся по терминалу, начинают стекаться туда, и Айлин запоздало пытается двинуться вслед за ними.

С первого же шага ей кажется, что она поступает неправильно. Все кажется ей неправильным. Обычно жители Статен-Айленда уезжают отсюда на пароме по утрам, отчего остров на время становится тише и безлюднее. Однако сейчас день. По всему городу – а городом всегда называют Манхэттен – тысячи жителей острова с нетерпением ждут окончания рабочего дня, ерзают на своих современных креслах и с тоской думают о месте, где еще остались леса, ранчо и почти нетронутые пляжи; где большинство семей живут в отдельных домах и ездят на собственных машинах, как нормальные люди. Айлин же покидает остров в то время, когда большинство хотят на него вернуться. Она плывет против течения, меняет полярность. И неправильность этого поступка давит на нее. По ее коже бегут мурашки. Но она все равно пытается переставлять ноги, движется вслед за толпой наперекор своим ощущениям. Через двери. Наружу, на причал, к парому. Она сама выбирает, куда ей двигаться по жизни! «Правильно» и «неправильно» существуют лишь в ее воображении.

Или… может быть, дело в другом. Может быть, это не сильный встречный ветер, дующий с воды, почти заставляет ее остановиться. Может быть, это ее ноги налились свинцом, стали тяжелыми, как сваи и фундаменты. Может быть, кожу ее головы покалывает не из-за того, что волосы развеваются на ветру. Может быть, это остров – ее остров – тянет Айлин назад, пытается предупредить, потому что любит ее и боится за нее.

Или, может быть, у нее просто начинается паническая атака.

Она пытается бороться с ней и даже доходит до трапа, который ведет на паром. «Джон Ф. Кеннеди» – гласит надпись на рулевой рубке: так зовут ее мучителя. Интересно, а настоящий Кеннеди чего-нибудь страшился перед тем, как кто-то – мафия, если верить отцу Айлин, или сумасшедший, если верить ее матери, – вышиб ему мозги? Если она ступит на палубу, то отправится в город, где подобное случается регулярно. На Статен-Айленде люди тоже убивают друг друга, но в городе все по-другому. Там все совсем по-другому.

Если она ступит на этот корабль, то вернется совершенно другой.

Кто-то подталкивает ее, причем сильно.

– Эй, дорогу загораживаешь.

Если она ступит на этот корабль, не вернется ли она неправильной?

Кто-то другой кладет руку ей на плечо. На трапе так тесно, что этот кто-то врезается в нее, бурчит под нос ругательства, а толпа тем временем толкает их вперед, и этот человек случайно стискивает правую грудь Айлин. Ей не больно, и незнакомец явно сделал это случайно, но, когда она оглядывается, чтобы посмотреть, кто до нее дотронулся, ее взгляд упирается в чью-то черную кожу. Айлин кажется, будто она смотрит в черноту игрушечного шара предсказаний, и через секунду на нем всплывает надпись: «Вот теперь паникуй».

В ее сознании вспыхивает: «ПОШЕЛ ПРОЧЬ, РУКИ ПРОЧЬ, НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ, МНЕ НУЖНО ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА». Все мышцы ее тела неосознанно напрягаются. Теперь она движется против потока (наконец-то прислушавшись к желанию острова), отшатывается от одних ужасных незнакомцев, которые ее касаются, и врезается в других. Все это время она гадает, кто же это столь пронзительно кричит. Затем она запоздало узнает свой собственный голос. Люди вокруг нее замирают или шарахаются прочь, как от чокнутой, но они все равно слишком близко. Сдавливают ее. Она огибает их, уже направляясь к стеклянным дверям.

– Тише, тише, тише! – говорит кто-то, и Айлин кажется, что сейчас ее попытаются остановить. Кто же это? Она не позволит тому черному парню снова к себе прикоснуться.

Но за запястье ее хватает белая рука. Айлин не видит, чья она, но впивается ногтями в кожу, а затем вырывается из хватки. Кто-то вскрикивает – на этот раз не она, – а затем толпа расступается, и наконец, наконец Айлин свободна. Она пробегает через стеклянные двери, через терминал. Из отдельной кабинки туалета выходит коп, он все еще застегивает свой ремень и держит под мышкой сложенный журнал. Он кричит ей вслед, и Айлин понимает, что должна остановиться. Отец столько раз повторял ей: «Убегают только преступники». И она ведь кого-то поцарапала, разве это не считается нападением? Она теперь преступница. Ее отвезут на остров Райкерс – на другой, гораздо более страшный остров, совсем не похожий на ее собственный. Ее увезут со Статен-Айленда, заставят сесть в полицейский катер и больше никогда не позволят вернуться…

– Но ведь никто не может заставить город сделать что-то, чего он делать не желает, – озадаченно произносит кто-то поблизости. Айлин смотрит налево и видит, что рядом с ней бежит женщина.

От удивления Айлин спотыкается. Женщина быстро выставляет руку, чтобы не дать ей упасть, они обе замедляются и останавливаются. Айлин с удивлением видит, что уже отбежала от терминала и оказалась меж двух автобусных остановок, которые выстроились рядом с ним. Прохожие пялятся на нее, и она вздрагивает от их взглядов, однако свежий воздух помогает ей выйти из порочного круга паники. Она сглатывает и начинает успокаиваться.

– Ну же, все хорошо, – говорит женщина, которая уже взяла ее за плечи. Она ободряюще улыбается, и Айлин успокаивается еще больше, глядя на ее бледное сероглазое лицо, обрамленное светлыми волосами, постриженными в стиле пикси. На ногах у женщины балетки, которые явно не мешают ей быстро бегать. Еще на ней белые джинсы, наверное модные, и точно модная белая блузка. Айлин, запыхавшись, бессловесно смотрит на нее, а женщина тем временем продолжает говорить: – Так ведь лучше, правда? Здесь нет ничего пугающего. Никаких кораблей. Никакой воды. Никаких нелегальных иммигрантов, которые тебя лапают. И никто не давит на тебя, не подначивает, чтобы ты пересекла гавань! К слову, я бы туда тоже не поехала. Манхэттен, конечно, прекрасен, но на этом юноше водится столько пчел.

Ее монолог звучит настолько бредово, что остатки паники, которую испытывала Айлин, рассеиваются. Манхэттен ведь неодушевленный остров, верно? А никакой не юноша. И… пчелы? Сама того не ожидая, Айлин хихикает.

Однако полностью обдумать сказанное она не успевает – у нее начинает звонить телефон. Айлин сильно вздрагивает. Женщина нелепым образом поглаживает ее по плечу – причем она делает это с тех пор, как они остановились, словно задалась целью вытеснить воспоминания о прикосновениях всех тех незнакомцев своими собственными, – однако, как ни странно, Айлин становится от этого легче. Она хватается за свой телефон и видит на экране: «Мэттью Халихэн (Папуля)».

– Где ты? – спрашивает он, когда Айлин снимает трубку.

– Вышла за покупками, – отвечает она. Врать у нее получается плохо, а отец всегда замечает, когда она пытается это сделать, поэтому Айлин всегда старается примешивать ко лжи правду. По пути к переправе она действительно зашла в продуктовый, чтобы купить чеснок. – Взяла кое-чего в продуктовом, сейчас просто хожу по магазинам. У тебя на работе все хорошо?

Пусть лучше он рассказывает о себе, а не думает о ней. Отец вздыхает, но уловка срабатывает.

– Как же меня достали эти иммигранты, – говорит он. На работе он всегда старается использовать приемлемые слова и выражения, а не те, которые говорит дома. Он объяснял ей, что это главная ошибка многих копов. Они не знают, как оставлять домашние слова дома, а рабочие – на работе. – Что за… люди. Сегодня утром пришлось арестовать одного парня. Сидит он в своей машине, да? Я и решил, что он наркоту толкает. Ничего не нашел, но документов у него при себе тоже не было, понимаешь? Так вот, пробиваю я номер его тачки и говорю, что буду звонить в иммиграционную службу. Просто чтобы его встряхнуть, понимаешь. Он делает вид, что ему по барабану. Говорит, мол, он пуэрториканец, а они, видите ли, граждане, начинает катить на меня бочку, говорит, что напишет в этом своем «Твиттере» о предвзятости полиции. – Айлин почти слышит, как отец закатывает глаза. – Ну я его и обработал. Прямо в камеру, за нападение на сотрудника полиции.

Превращать его возмущенные тирады в разговор – настоящее искусство, и Айлин уже давно овладела им в совершенстве. Нужно зацепиться за последнюю фразу, задать подходящий по смыслу вопрос, а затем снова перестать его слушать. За прошедшие годы ей только так и удавалось освободить место для собственных мыслей.

– Нападение? Папуля, ты в порядке?

Судя по голосу, он удивлен, но и доволен ее вопросом, что хорошо.

– О… Нет, Яблочко. Не переживай за своего старика. Если бы он и правда на меня напал, я бы вколотил ему башку по самую задницу. Нет, мне просто нужно было что-то ему пришить. – Айлин почти слышит, как отец пожимает плечами. Затем он усмехается. – Он еще говорит, что слушал в машине музыку, нью-эйдж, расслаблялся. Ты можешь в это поверить? Что за люди.

Пока он возмущается, Айлин рассеянно кивает и смотрит по сторонам, пытаясь вспомнить, на какой же автобус ей нужно сесть, чтобы поехать от парома домой. Ее взгляд цепляется за странную женщину, которая все еще стоит рядом и рука которой все так же лежит у Айлин на плече. Айлин почти не чувствует прикосновения; ее нервные окончания как будто не замечают ни тяжести, ни тепла, которое должно исходить от женщины. А другую руку Айлин, ту, за которую ее схватил чернокожий парень на трапе парома, напротив, все еще покалывает. Неужели он что-то с ней сделал? Может быть, у него на руках был наркотик, и теперь тот впитывается в ее кожу? Отец предупреждал, что некоторые наркотики так и действуют.

Однако внимание Айлин привлекает жест, который время от времени повторяет женщина в белых одеждах, все так же не отходя от Айлин. Свободной рукой она прикасается к прохожим, идущим мимо них по тротуару, – не ко всем, а так, то к одному, то к другому, словно по-дружески, легонько похлопывает их по плечу. Они, похоже, даже не замечают этого. Но когда один мужчина останавливается, чтобы завязать шнурки, Айлин замечает нечто странное. Там, где женщина дотронулась до него, виднеется тонкий бледный росток, торчащий из ткани его футболки. Прямо на глазах у Айлин росток удлиняется, становится толще и наконец достигает в длину шести дюймов. Он возвышается над плечом мужчины и колышется на ветру. Он белый, толщиной примерно с шерстяную нить для вязания.

Ладно, это очень странно. Но еще страннее то, что белокурая женщина все так же стоит совсем рядом с Айлин, пока та ведет по телефону явно личный разговор. Может быть, она просто хочет убедиться, что с Айлин все в порядке.

Ее отец потихоньку успокаивается. Но стоит Айлин подумать, что она вот-вот освободится, как он прибавляет:

– Ну да ладно. Я просто услышал по нашим каналам предупреждение и подумал о тебе. – Айлин напрягается. «Нашими каналами» ее отец называет полицейское радио. – Говорят, девушка, по описанию похожая на тебя, нарушила общественный порядок и напала на кого-то.

Айлин смеется в ответ – тоже уже по привычке. Она понимает, что ее голос звучит так, будто она нервничает. Он всегда так звучит.

– Разве на острове мало белых тридцатилетних шатенок?

Он тоже смеется, и Айлин расслабляется.

– Ну да. К тому же я и представить не могу, чтобы ты порезала кого-то ножом. – («Ножом?» – думает она. Впрочем, ногти у нее довольно длинные.) – Или села на этот паром.

Айлин невольно напрягается. Женщина в белых одеждах снова похлопывает ее по плечу, бормочет что-то умиротворяющее, но теперь это почти не помогает.

– Я могу сесть на паром, – слетает у Айлин с языка. – Если захочу.

На этот раз его смех раздражает ее.

– Ты? Да город сожрет тебя с потрохами, Яблочко. – Затем, будто услышав, как она обиделась, и сделав вид, что ему не все равно, он меняет тон голоса на более мягкий. – Ты хорошая девочка, Айлин, а город – не для хороших людей. Что я тебе всегда говорил?

Она вздыхает.

– «Все, что случается в других местах, случается и здесь, но здесь люди хотя бы пытаются быть порядочными».

– Верно. А что еще?

– «Оставайся там, где ты счастлива».

– Правильно. Если город когда-нибудь станет местом, где ты счастлива, езжай туда. Но пока это место здесь, оставайся дома. Нет ничего плохого в том, чтобы оставаться дома.

Да. Она повторяет себе это каждый день своей взрослой жизни, чтобы оправдать то, что она, взрослая женщина, до сих пор живет дома с родителями. Это ложь. Она одинока, стыдится этого и все еще не утратила надежды на интересную, изысканную жизнь, которую когда-нибудь где-нибудь начнет. Но ей нужна эта ложь, особенно сейчас, после провальной попытки сесть на паром.

– Ну да. Спасибо, папуля.

Айлин знает, что он улыбается.

– Скажи маме, что я сегодня буду поздно. С арестами столько бумажной волокиты. Что за чертовы люди. – Он вздыхает так, словно пуэрториканец нарочно родился с небелой кожей и слушал нью-эйдж только для того, чтобы Мэттью Халихэн опоздал на ужин, и вешает трубку.

Айлин убирает телефон, снова вешает свою сумочку на плечо и берет себя в руки… точнее, пытается. Странная женщина все еще держит ее за плечо и при этом слегка хмурится, словно недоумевает, как ее рука там оказалась. Айлин тоже косится на руку женщины.

– Эм-м, что-то не так?

– Что? Ой. – Женщина наконец убирает руку и улыбается. Улыбка получается слегка натянутая. – Все в порядке. Просто мне, судя по всему, придется пойти трудным путем. – Затем ее улыбка становится шире и искреннее. – Но я уверена, что не ошиблась в тебе.

Айлин внезапно начинает чувствовать себя неуютно. Женщина не кажется ей опасной, но с ней явно что-то не так.

– Что значит – не ошиблись?

– Ну, во-первых, я не смогла пометить тебя. – Женщина скрещивает руки на груди, отворачивается от терминала парома и смотрит на скопление высоких офисных зданий и многоэтажных жилых домов, которыми богата эта сторона острова. – У тебя нужные наклонности, однако ты уже слишком тесно связана с сущностью этого места – и это несмотря на то, что город родился только этим утром. Он не дает притянуть тебя ко мне. Теперь ты даже пахнешь как город, а не как обычный человек. – Она пожимает плечами. Айлин озадаченно осмысливает сказанное, а затем украдкой наклоняет голову, чтобы понюхать свою подмышку.

Женщина бормочет себе под нос, глядя на невыразительный силуэт Сент-Джорджа.

– Я со времен Лондона не сталкивалась с такими сложностями. Обычно изолировать отдельные векторы гораздо проще. Конечно, городская морфология непредсказуема, однако за его эпигенетическими проявлениями и метаболическими потоками все же можно проследить. Но этот город… – Она качает головой и морщится. – Слишком многие жители Нью-Йорка стали неразрывно с ним связаны. Коэффициент аккультурации здесь опасно высокий.

Внезапно голова женщины поворачивается к Айлин. Прямо как на шарнире. Так и кажется, будто мышцы ее шеи – это моторчики, или шкивы, или какой-то другой механизм. Вид у женщины задумчивый.

– Ты уже знаешь, кто ты?

– Эм-м, я не… Хм… – Айлин снова оглядывается. На какой же автобус ей надо сесть? Их так много, и они все похожи. Наверное, ей просто стоит выбрать какой-то один и пойти к нему. Что-то в этой женщине наводит Айлин на мысль, что ей нужен путь к отступлению. – Простите, но я, кажется, не…

В один миг – оглядываясь назад, Айлин ясно это вспомнит – внимание женщины в белых одеждах переключается. До этого она была как будто… не совсем здесь. Под умиротворяющими улыбками скрывалась отчужденность и… натужность каждого действия, если так можно сказать. Однако в мгновение ока женщина вдруг оказывается здесь и становится чем-то бо́льшим. Теперь она грозно нависает над Айлин. Она всего на несколько дюймов выше нее, но этих дюймов достаточно, чтобы Айлин полностью оказалась в ее тени. Женщина улыбается, и Айлин чувствует себя маленькой, забытой, беспомощной и ужасно одинокой.

Но почти в тот же миг в ней пробуждается то другое чувство. То, которое она испытала сегодня утром, когда мыла посуду после завтрака и размышляла о любовном романе «Тайна шотландки», который читала перед сном. И, может быть, она немного фантазировала, представляла себя сильной, волевой дворянкой из Хайленда, которая тайком спит с красивым заморским конюхом. Сам конюх не чернокожий – черный у него лишь пенис, и то не полностью (его головка – розовая, и Айлин точно не знает, авторская ли это выдумка или такое действительно бывает).

Тогда, соскребая со сковородки пригоревшую яичницу и вспоминая эротическую сцену из предыдущей главы, Айлин вдруг услышала в своей голове крики. Грубые, вульгарные, гневные крики, настолько переполненные яростью, что услышь она их ушами, то ни за что не смогла бы разобрать слов. Они больше походили на поток бессвязного гнева. Однако, слыша их в своей голове, Айлин не только понимала слова, но и знала их, и чувствовала. Она хотела сражаться так же, как и тот, кто их произносил, – а он точно в тот миг где-то сражался. И она каким-то образом это поняла. Чужая агрессия наполнила ее столь ужасной, всепоглощающей яростью, что она пошла в свою комнату и разорвала на части подушку. На нее это было не похоже, совсем. Айлин никогда не отвечала ударом на удар. Однако этим утром она порвала подушку и, поднявшись среди перистых ошметков, ощутила сильнейшее желание отправиться в город. На волне той ярости она ощутила себя настолько сильной, что впервые за многие годы попыталась это сделать.

И потерпела неудачу. Снова.

Однако теперь Айлин опять чувствует, как в ней пробуждается тот странный гнев и та сила. Да кто такая эта женщина и как она смеет смотреть на нее сверху вниз? Ей здесь не место, Айлин это знает. Пусть Айлин и боится города, но Статен-Айленд – это ее остров, и она не потерпит, чтобы кто-то грозно нависал над ней на ее же земле.

Но прежде чем Айлин успевает открыть рот и пролепетать сокрушительное: «Пожалуйста, уйдите, иначе я сейчас позову полицию», – Женщина в Белом наклоняется поближе и с ухмылкой смотрит на нее.

– Ты – Статен-Айленд, – говорит она.

Айлин вздрагивает. Ее удивляют вовсе не слова, а то, что их произнес кто-то другой. Женщина тихонько смеется, ее глаза бегают, разглядывая лицо Айлин, словно впитывая ее потрясение. Затем женщина продолжает:

– Забытый и презираемый, когда о нем все же вспоминают. Тот боро, который никто, даже его жители, не считают «настоящим» Нью-Йорком. Однако же поглядите! Каким-то чудом, несмотря на их пренебрежение и презрение, ты смогла развить достаточно самобытную культуру и пережить рождение. Сегодня утром ты услышала, как остальной город воззвал к тебе. Разве нет?

Айлин отступает на шаг. Просто чтобы освободить личное пространство.

– Я не… – Но ведь так все и было. Она слышала. Она слышала грубый, непокорный, требовательный призыв и даже попыталась ответить на него. Так она и оказалась у парома. Она замолкает на середине фразы, потому что ей не нужно ничего говорить. Женщина в Белом знает Айлин так же хорошо, как Айлин знает свой остров.

– Ох, бедняжка, – говорит Женщина, и выражение ее лица сменяется с алчного на ласковое так быстро, что гнев Айлин испаряется. Остается лишь быстро растущее беспокойство, вызванное присутствием этой женщины. – Волей-неволей ты чувствуешь правду… но ты одна среди ее просторов, верно? Одна маленькая автотрофа, плывущая среди зеленого моря себе подобных, убежденная в собственной незначительности, даже несмотря на то что ты угрожаешь существованию сотни миллиардов реальностей. Я бы пожалела тебя, не будь ты так опасна.

– Я… – Айлин выпучивает глаза. Автотрофа? Она что, выдумывает слова? Похоже на «автотрофы» в единственном числе. Боже, неужели эта женщина только что назвала ее одноклеточной?

– И теперь тебе придется жить этой правдой, – продолжает Женщина. Она больше не возвышается над Айлин, по крайней мере, не так сильно, однако исходящая от нее снисходительная участливость нравится девушке ничуть не больше. Айлин таращится на нее, все еще пытаясь понять, оскорбиться ей или нет. Женщина наклоняется еще ближе. – Поэтому ты и боишься парома. Половина людей на этом острове ежедневно испытывают ужас от того, что им нужно пересечь гавань. Они знают, что на другой стороне их ждет вовсе не власть и не шик, который мы видим отсюда, а отвратительная работа, мизерный заработок, задающиеся, накачанные бариста, воротящие нос, когда их просят приготовить самый обычный кофе, и чопорные узкоглазые сучки, которые едва говорят по-английски, но получают семизначные барыши, рискуя твоим «Фор-о-уан-кей»[8], и феминистки, и евреи, и трансы, и н-н-н-негры, и либералы, либерасты повсюду, стремящиеся сделать этот мир безопасным для извращенцев всех разновидностей. А вторая половина острова – это и есть те самые бариста, узкоглазые и феминистки, стыдящиеся того, что они не могут позволить себе жить там и навсегда покинуть Статен-Айленд. Ты – это они, Айлин! Ты несешь в себе страх и недовольство полумиллиона человек, так что же удивительного в том, что часть тебя хочет с воплями сбежать от этого?

К этому времени Женщина уже не просто грозно возвышается над ней. Она размахивает руками, говорит наигранным шепотом, громким, как крик, ее ноздри раздуваются, глаза бешено выпучены. И Айлин реагирует точно так же, как и всегда, когда кто-то высокий и громкий начинает кричать: она сжимается в комок и отстраняется, однако Женщина подается вперед и хватает ее обеими руками за ремень сумочки.

Когда поток слов иссякает, а Женщина умолкает и закрывает рот, на котором блестят капли вспенившейся слюны, Айлин выпаливает первое, что приходит ей в голову:

– Я… У меня нет «Фор-о-уан-кей».

Женщина в Белом склоняет голову набок. Становится чуть менее грозной.

– Что?

– В-вы сказали… – Айлин сглатывает. Она не может повторить то слово здесь, у парома. Ведь это домашнее слово. – Вы сказали, эм-м, что азиатки отнимают наши «Фор-о-уан-кей». Но у меня… у меня его нет.

Женщина в Белом долго смотрит на нее. Похоже, она впервые услышала нечто более безумное, чем говорила сама. Через секунду она разражается смехом. Ужасным смехом. Довольным, но ужасным, пронзительным, резким, с интонациями, напоминающими Айлин злых девочек в старшей школе или хихиканье мультяшной ведьмы. Прохожие отшатываются от женщины и смотрят на нее так, словно услышали нечто потустороннее.

Однако через миг Айлин понимает, что тоже улыбается. Самую чуточку. Затем хихикает, когда напряжение улетучивается. Смех более чем заразителен. И Айлин заражена. Благодаря ему они сближаются. В следующую секунду она и Женщина в Белом уже хохочут вместе, так сильно, что у Айлин на глаза наворачиваются слезы, и так свободно, что в этот прекрасный миг все ее заботы кажутся сущим пустяком. Так, будто они – закадычные подруги.

Когда смех стихает, Женщина в Белом с сожалением вытирает один глаз.

– Ну надо же. Как прекрасно. Должна признать, когда все заканчивается, я скучаю по этой вселенной. Она отвратительна, но и свои маленькие радости в ней есть.

Айлин все еще улыбается, упиваясь эндорфинами.

– Вы хоть когда-нибудь говорите что-нибудь, ну, нормальное?

– Никогда, если можно этого избежать. – Легко вздыхая, Женщина протягивает Айлин руку. – Но я хочу тебе помочь. Пожалуйста, скажи, что позволишь мне помочь тебе.

Айлин машинально принимает руку помощи. Но хмурится.

– А, хм, с чем вы хотите мне помочь?

– Справиться со всем этим процессом. Я уже сотни раз видела, как тебе подобные проходят через него, и это всегда… непросто. Ты мне нравишься, Айлин, маленький островок, и если тот первый, главный аватар наконец очнется, с тобой произойдут ужасные вещи. Он – чудовище. Я хочу спасти тебя от него.

После приступа смеха Айлин чувствует себя легче, мыслит яснее, и она понимает, что Женщина – сумасшедшая. Она всегда считала, что сумасшедшие в основном водятся в городе – бездомные наркоманы и насильники с растрепанными дредами и (как ей кажется) язвами от вшей и венерических болячек. Женщина хорошо одета и умыта, но в ее глазах виден нездоровый блеск, а ее светлый, жизнерадостный голос звучит фальшиво. Настолько жизнерадостных людей не бывает. Она явно Не Отсюда. Может быть, она тоже иммигрантка… легальная, конечно. Может быть, она из Канады и сошла там с ума от холода и общедоступного здравоохранения.

Однако Айлин нравится эта сумасшедшая. Кроме того, Женщина сказала, что хочет помочь ей, и она откуда-то знает о странных голосах в голове Айлин и о еще более странной тяге, приведшей ее к парому. Поэтому Айлин испытывает к ней больше сочувствия, чем обычно.

Так что она протягивает Женщине руку в ответ.

– Ладно. Меня зовут Айл… – Тут она замолкает, вспомнив, что Женщина уже знает, как ее зовут. Но откуда?..

– Статен-Айлин, – заканчивает Женщина и хихикает, как будто бы она – не тысяча первый человек, произносящий эту шутку. Айлин в очередной и не в последний раз жалеет о том, что ее родители выбрали американский вариант имени, а не его более мягкое ирландское произношение. Женщина хватает Айлин за руку и рьяно ее трясет. – Да. Рада знакомству – так ведь принято говорить, верно? Мы обе – сложные сущности, для которых имеют значение границы пространства, времени и плоти! Будем с тобой лучшими подружками.

– Эм-м. Ладно.

Женщина снова встряхивает руку Айлин, а затем практически отбрасывает ее.

– Теперь. Поскольку ты у нас натура, по всей видимости, сердобольная, давай начнем с того, что временно спасем этот локальный узел вашей общей реальности от уничтожения и полного стирания с грани бытия, да?

– Ну, мне вообще-то пора домой… Подожди, что? – Ей понадобилась секунда, чтобы осознать слово «уничтожение».

– Ты слышала о Происшествии на Мосту? – Как и «Женщина в Белом», в сознании Айлин эти слова уже стали произноситься с заглавной буквы.

– Конечно, но…

Женщина снова поворачивается к силуэту Манхэттена, дугой прочерченному над крышей паромного терминала. Мост, о котором они говорят, отсюда не видно, но последствия происшествия были заметны весь день по всей агломерации. Пока они стоят, над ними проносятся три военных самолета, которые затем поворачивают, чтобы облететь Ист-Ривер. Женщина чуть подпрыгивает на месте.

– Знаешь, из-за чего упал мост? – говорит она Айлин. – Из-за меня! Я его обрушила. Совершенно случайно, конечно же. Целилась я в того мелкого мерзавца, в вашего главного. – Ее улыбка исчезает так же быстро, как и появилась. – Города всегда сопротивляются, когда я прихожу за ними, но обычно все проходит честно. Сила против силы, как и должно быть… но он начал швыряться в меня идеями. Я и подумать не могла, что ваш вид уже настолько развился, что может использовать в бою заряженные абстрактные макроконструкции. Кому в голову могло прийти, что микробы станут бросаться атомными бомбами? Тогда я и поняла, что время действовать скрытно прошло.

Айлин, позабыв легкую тревогу, смотрит на женщину с потрясением и ужасом. «Террористка!» – кричит ее сознание… и тут же отвергает это. Террористы – это бородатые арабы, бормочущие что-то на гортанных языках и жаждущие насиловать девственниц. А эта женщина просто сумасшедшая. Так что она не могла разрушить мост… однако безумные люди все же могут быть опасными. Айлин решает подыграть ей, пока не окажется в безопасности.

– Вот как. Хм. Н-ну… ладно.

Голова Женщины в Белом снова поворачивается к ней.

– Я спала, – поясняет она. – Точнее, спала бо́льшая часть меня. Прежде, чтобы действовать в этом мире, мне требовалась лишь малая частица самой себя. Но обстоятельства сложились так, что я наконец смогла по-настоящему здесь закрепиться. – Она приобнимает Айлин за плечи, и та не успевает придумать, как бы ей вежливо отстраниться. – Видишь ли, не считая главного, вас пятеро. Пятеро потенциальных союзников. Пять слабостей, которыми я могу воспользоваться.

То, что говорит Женщина, почти обретает смысл. Айлин почти понимает… но в конце концов с досадой мотает головой.

– Что еще за «главный»?

– Главный аватар. Помоги мне найти его, и тогда ты станешь свободна.

– Свободна? Но я не…

Женщина уже идет и тащит Айлин за собой. Они направляются к автобусу, который искала Айлин, и девушка так потрясена этим, что не может заставить себя стряхнуть руку Женщины.

– Не свободна? Конечно же. Пока что ты – часть него. Хотя нет, не так; вы все – части друг друга. Наверное? Лучше я объяснить все равно не смогу. У вашей колонии автотроф, у этого сообщества бактерий, есть нукле… Хм-м, нет, постой-ка, у всех тебе подобных есть душа, так что аналогия неудачная. – Она нетерпеливо вздыхает. – Короче: вы шестеро важнее всех прочих. Это означает, что, найдя одного, я смогу найти остальных. – Она скалится, обнажив зубы. – И его в особенности.

Они подошли к автобусу и остановились у его открытых дверей. Судя по часам на телефоне Айлин, до отбытия еще три минуты. Впрочем, Айлин начинает беспокоиться, что Женщина в Белом захочет поехать с ней или даже навяжется к ней в гости. Она пытается придумать какое-нибудь оправдание, чтобы объяснить Женщине, почему ей туда нельзя.

– А теперь езжай домой, – говорит Женщина, к огромному облегчению Айлин. – Мне нужно позаботиться и о других делах. А пока мы не встретились вновь, подумай-ка вот о чем. – Женщина наклоняется ближе, и Айлин едва сдерживается, чтобы не отшатнуться. Она заговорщически шепчет: – Почему остальные оставили тебя без защиты?

Вопрос больше похож на пощечину. Айлин сначала чувствует себя задетой, затем цепенеет.

– Ч-что?

– А то: я уже успела найти почти всех вас. – Женщина распрямляет пальцы руки и смотри на свои ногти. Они длинные и изогнутые. – Бронкс полон сердитых, подозрительных людей, вечно ждущих, что им ударят в спину; она хитра, и мне придется подумать, как к ней подобраться. Манхэттен подкатил ко мне на крыше такси и представился. Дерзкий мальчик, хотя это и неудивительно. Бруклин, самоуверенная и нахальная, пришла к нему на выручку, когда я пыталась представиться ему. И этот проклятый Сан-Паулу все еще здесь, прячется, грубиян! Он наверняка сторожит главного, чтобы я не нашла его.