Читать книгу Отделение виолончели - Надежда Белякова - Страница 3

Спустя годы, когда Нина одна растила сына, она воспитывала его вопреки всему, что окружало её, как протест и вызов всему пережитому ею до рождения сына. Её сына, носящим гордое имя – Владимир, в честь отца Нины.

Ей пришлось быть сильной, очень сильной, потому что рожать ей пришлось в разлуке с отцом ее сына, оказавшемся в это время тюрьме.

Нашумевший судебный процесс над валютчиками; дело Рокотова-Файбышевского & Сo, прошумевший на всю страну, переломил и ее жизнь, и ее будущего ребенка. В этом процессе по тому же делу о валютчиках, то есть тех, кто покупал, вернее, доставал дефицитные вещи и пользовался валютой других стран, расплачиваясь и покупая товары на чёрном рынке, проходил и отец ее будущего ребенка – Николай Ракитин, родовой титул которого стал его кличкой – «князь».

Не бог весть какая статья в те годы, но неожиданно дело оказалось столь резонансным, что статья была изменена лично Хрущёвым и выросла до значимости «измена Родине». Возлюбленный Нины, сын благопристойной дворянской семьи Ракитиных. Семья, чудом выжившая в мясорубке революции, даже сквозь советские времена в советской коммуналке умудрилась пронести свой дворянский уклад жизни. Именно об эту чопорную благопристойность и раскололись последние надежды Нины. Когда она все же решилась привезти к ним их внука – своего трехлетнего сына Володю, голубоглазого, златоволосого мальчика. Белокожего, как новогодний зефир, который в праздник раздавали детишкам в детских садах, воткнув в него бумажного голубка на палочке с надписью: «Миру-Мир!»

Володя навсегда отчетливо запомнил, как тогда мать привела его в огромный и показавшийся ему бесконечным «Детский Мир», как утомила она его придирчивыми примерками разных новых ботиночек на шнуровке, разных мальчиковых костюмчиков. Хотя ему стазу же понравилась синяя «матроска». Да и матросская бескозырка с двумя синими ленточками и выпуклым золотым якорем-кокардой сразу так обрадовала его, что он наотрез отказывался снимать её, даже примеряя костюмчики.

Только когда мать убедилась, что сынок, наряженный в синюю матроску с широким, свисающим за спину белым воротничком стал точь-в-точь как дворянский ребенок на старинных дореволюционных фотографиях, утомительные для него примерки закончились.

В этой жестковатой до первой стирки матроске, в белых гольфах со смешными помпончиками по бокам, в которых так весело было маршировать, высоко поднимая коленки, чтобы помпончики взлетали повыше, в черных ботиночках на высокой шнуровке и в бескозырке на его стриженой головке – таким мама повела его куда-то.

По дороге он, картавя, пел модную тогда песенку, которая всегда смешила маму:

Но в этот раз она не смеялась, а строго повторяла ему, когда нужно говорить; «спасибо», а когда – «пожалуйста». И не путать, когда нужно сказать «здравствуйте», а когда – вежливое «до свидания» с легким полупоклоном.

Запомнил он и седовласую пожилую даму, приоткрывшую дверь и долго пристально смотревшую на него и на его маму, прежде чем глубоко вздохнув, впустить их в свой мир.

Они прошли за нею по коридору в молчаливом напряжении. Оказались в комнате, где сидел закутанный в плед старик.

Вова навсегда запомнил, как повисла и замерла в воздухе без ответа тонкая рука мамы с тщательно нанесенным к этому визиту ярко красным маникюром на её дрожащих пальцах, сжимающих белый лист письма, протянутый им сложенным. Это было письмо от их сына, отца Вовы, с просьбой принять и помочь его ребенку. Письмо Нина протянула женщине. Но в ответ пожилая дама стала нервно поправлять на груди антикварную сердоликовую брошь-камею, которой был застёгнут тщательно накрахмаленный воротник из красивых старинных кружев.

– Да, мальчик милый! Но помогать мы не будем! Мы отреклись от сына. Мы не хотим иметь ничего общего с его миром криминала! Он потомственный дворянин и он не имел права запятнать свою фамильную честь причастностью к уголовному миру! – ответила она Нине, так и не взяв протянутое ей письмо.

А старик всё-таки улыбнулся Володе и, убедившись, что его строгая жена не видит этой шалости, по-приятельски подмигнул ему Вове было так любопытно рассматривать все в той тесной, темноватой комнатке, где в мягких сумерках, как в сгущающемся тумане, тонули бронзовые статуэтки, мерцали смягченные пылью грани хрустальной люстры, какие-то картины, плотно развешанные до самого потолка, рассмотреть которые было совершенно невозможно, потому что они были очень темными.

Резкий щелчок замочка маминой сумочки, в которую за ненадобностью она убрала то письмо, выдернул Вову из зачарованного мира старинных вещей. Запрокинув голову и роняя бескозырку, он посмотрел на маму.

Увидев её лицо, от испуга за неё он расплакался. Обхватил её колени руками и закричал: «Удём! Удём сюда!», вместо «уйдём отсюда». Но спохватился, вспомнив, что мама просила его быть вежливым, он обиженно выкрикнул им: «Спасибо! Здайствьюйте!»